Медиум Александр Варго
        MYST. Черная книга 18+
        Август 1945 года. Маленький городок послевоенной Германии. Здесь, в мрачном замке, живет выживший из ума барон фон Ледендорф, возомнивший себя дьяволом. К нему тайно приходят четверо молодых офицеров, с которыми барон заключает сделку: он обещает им долгую жизнь и успешную карьеру в обмен на их души. Через шестьдесят лет офицеры должны будут отдать все, что у них есть, включая собственные жизни и жизни близких родственников… И вот минуло шестьдесят лет. При странных обстоятельствах гибнет известный художник Белоярский, затем - именитый режиссер Урбанович, следом - композитор Басардин. Это те самые офицеры, продавшие свои души. В Тайну загадочных преступлений погружается бывший работник милиции Вадим Городецкий, который после тяжелейшей травмы головы вдруг обретает экстрасенсорные способности. Нужно во что бы то ни стало найти четвертого офицера, чтобы спасти ему жизнь, если, конечно, еще не поздно…
        Александр Варго
        Медиум
        «На свете есть
        Две вещи высшие: любовь и смерть». Джакомо Леопарди
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        Сознание держится на тонкой ниточке. Пусть так - минуту назад вообще не было никаких мыслей. Тянущая боль в левом мизинце, горло першит, в ушах - звенящая пустота, кожу жжет, такое ощущение, будто в голову вбили винные пробки. Голос доносился откуда-то изнутри, из пострадавшего мозга:
        - Профессор, не могу поверить, это чудо! Убедитесь сами - он живой. Чертовщина какая-то… Молчали девятнадцать каналов энцефалографа, ни всплесков, ни кривых. Самописцы рисовали пустое место. Мозг был мертв, Леонид Захарович, уж можете мне поверить. Собирались отключить аппаратуру, Оленька всегда так делает в подобных случаях…
        В голосе молодого хирурга слышались возмущенные нотки. Возвращение больного в мир эмоций, красок, образов здесь, похоже, не приветствовалось. Ресницы пациента задрожали. Голубые глаза открылись, и взгляд устремился к серому кафельному потолку. Над больным склонились двое.
        - Любопытно, Саша, любопытно… Триумфальное возвращение, так сказать. Как говорится в молодежной среде, слов нет, одни вау. Он ударился головой?
        - Еще как, Леонид Захарович. Увернулся от пуль, погнался за перцем, который его подкарауливал, как-то глупо оступился, упал и… затылком об асфальт.
        - Неплохо, Саша, неплохо… - пожилой коллега думал о своем. Грушевидная голова мерно покачивалась. - В отличие от Эсхила, нашему клиенту страшно повезло.
        - А что у нас с Эсхилом, Леонид Захарович?
        - Драматург такой был греческий. Погиб, когда орел уронил на него живую черепаху. Принял лысую голову Эсхила за камень и хотел расколоть об нее панцирь… Любопытный случай, не скрою, коллега, удивительное, как говорится, рядом. Но скажу тебе откровенно, юный друг, знавала медицина прецеденты и поярче. Даже в нашей больнице. Вспомни электрика Беломатова, что свалился с двенадцатого этажа строящегося здания. Его уже выписали, нет? А картинки на твоем энцефалографе… ты знаешь, есть у меня старинный приятель - бывший, кстати, участковый терапевт и прекрасный мануалист с обширной частной практикой - так этот парень умеет играючи отключать сознание. Просто переводит его на ноль - и всё. Глаза открыты, лицо вменяемое. А самого - нет. Летает в космосе, ума набирается у вселенского разума, временами даже будущее видеть был способен. Но что-то я загнул, Саша.
        - Загнули, Леонид Захарович, - согласился молодой доктор, - уж наш пациент наверняка не отключал сознание. Просто ему дико повезло.
        «Повезло, - лениво ворочал извилинами „триумфально“ вернувшийся, - осталось склеить разбитую вазу и начать верить в Господа Бога нашего». Дрогнули уголки губ - в мыслях полная неразбериха, память - грандиозное месиво, но почему-то всплыл в ней любопытный факт, как один чудаковатый американец, повздорив с супругой, принялся лупить себе в голову из гвоздезабивочного пистолета. Двенадцать гвоздей извлекли хирурги из черепа - ни один не повредил мозг. Да и был ли там мозг?
        - Посмотрим его историю болезни… - бормотало заслуженное светило медицины большого сибирского города. - Что за везунчик у нас тут объявился… Гордецкий Вадим Сергеевич, родился седьмого января 73-го года… Что за неучи, право слово. «Родился» - изобретение советской власти, насилие над русским языком. Следует писать - «рожден такого-то числа такого-то года». Тэ-кс… Семейное положение… («Герой-любовник», - уныло подумал пациент, - в порочащих связях замечен дважды), проживает в нашем городе, временно неработающий, уволен из аналитического отдела службы безопасности торгового дома «Радуга», с 2004-го по 2005 год преподавал психологию на факультете общественных наук гуманитарного университета. Не главарь ОПГ, уже хорошо, а то зачастили что-то… - дальше было долгое молчание, потом хирург отбросил карту. - Хорошо, Саша, скрупулезно обследуй это комнатное растение и постарайся, чтобы оно не загнулось. Будем надеяться, подозрения на гематому не подтвердятся… Ты все еще удивлен, Саша?
        - Любопытная дата рождения, не находите, Леонид Захарович?
        - Седьмое января? Ты думаешь, она что-то значит? - профессор с трудом сдерживал хохот.
        «Ничего не значит, - подумал больной. - Мне по духу ближе конфуцианство».
        - Да нет, Леонид Захарович, просто любопытно, - молодой доктор, казалось, смутился.
        - Исключительно русское словосочетание - «Да нет», - съерничал профессор. - Продолжайте, коллега, у вас неплохо получается. Поместите вашего божественного пациента в отдельную палату на четвертом этаже. Постоянный контроль и ухаживать, как за собственной мамой. А далее посмотрим, что ему уготовано в жизни - гениальность или легкий дебилизм…
        Свет погас, театр опустел. Больной начал судорожно выкарабкиваться из зыбучих песков, в которые превращалась в его сознании больничная каталка.
        Он медленно возвращался в нормальное состояние. Пришла болезненная чувствительность. Он не помнил, как его перевозили в отдельную палату на четвертом этаже, провалился в огнедышащую бездну, жарился, румянился по бокам. Очнулся в темноте и вновь поплыл по адскому кругу. Образы носились в голове, сменяя друг друга. Скрипела подъездная дверь, визжала женщина, из темноты вываливалось чудовище, сверкая фосфорными клыками… Дверь в аналитический отдел службы безопасности гигантского торгового дома, с табличкой, остроумно извещающей: «Использовать только для входа и выхода!», вечно зевающий Роман Переведенцев; серый от недосыпа босс Григорий Ильич, перманентно недовольный сотрудниками и сетующий на ленивое человечество - мусульмане, дескать, отдыхают в пятницу, иудеи в субботу, христиане в воскресенье, пьющие в понедельник, буддисты медитируют постоянно, а РАБОТАТЬ кто будет?.. Потом извне, из упрятанных за кадром форсунок, заструились завитки белого тумана, поползли, образуя вихрящуюся дымку. Туман клубился - и вдруг развеялся. Появилась металлическая решетка с дверцей - когда-то крашеная, нынче облезлая
и некрасивая. Рваный линолеум на полу, за решеткой коридорная система, двери, кургузые плафоны. Целый пласт сохлой штукатурки и желтая от старости рукописная стенгазета почти отвалились от стены и зависли над скамейкой. Под штукатуркой что-то сверкнуло - вспыхнуло, посыпались голубые брызги. Из ничего образовалось пламя - жадное, необузданное и кинулось вылизывать стену. Занялась газета, свернулась, огненный ком обрушился на скамейку. Решетку и проход уже заволакивало густым дымом… И словно надавили кнопку на пульте дистанционного управления - резкая смена образа. Пошел обратный отсчет - Григорий Ильич, тихо поминающий озверевшее от безделья человечество; подъезд, пропитанный смрадом вешних канализационных вод, хрустящий пластик под ногами, очень своевременная мысль, что в так называемых приличных домах проживают такие же свиньи, как и везде, только уборщикам платят больше…
        Очнулся Вадим Сергеевич Гордецкий не в Америке, неведомо в какой больнице, а утром и у себя на родине. Просторная палата отливала какой-то ненормальной, нерусской чистотой. Вяленая мимоза на подоконнике, капельница (слава Богу, неработающая), приличная кровать, способная при нужде вместить не только Вадима, но и медсестру с длинными ногами, которая в данный момент возилась со своими баночками, стоя к нему спиной. Усмирив эротическое видение и придя к мысли, что в ногах имеется-таки правда, Вадим пошевелил конечностями и предпринял попытку подняться. Ниже шеи не болело. За окном на березе переливались глянцем крохотные листочки. Месяц май в этом году выдался неприлично холодным (уместнее сказать, морозным), природа совершенно не хотела просыпаться.
        - Стоп, стоп, - медсестра среагировала на скрип пружин. Звякнули баночки. - Что за леопард приготовился к прыжку? Свалитесь с кровати, больной, умрете, а меня потом из-за вас уволят… - она повернулась, показав вздернутый носик, заправленные под шапочку золотистые кудряшки, и принялась весело отчитывать больного. «А ведь не только в ногах есть правда, - продолжал ученые наблюдения Вадим. - Вполне достойный видеоряд».
        - Во-первых, здравствуйте, - улыбнулся он, превозмогая канонаду внутри черепа. На всякий случай прекратил попытки встать и стал ожидать ответа симпатичной медсестры.
        - И вам не болеть, - прыснула девушка, подошла к нему, вытянула из-под спины подушку и прислонила к изголовью. Стало легче.
        - Вот так, больной, и не вздумайте шевелиться. Сейчас сообразим укольчик, а потом полный покой, пока не придет доктор и не скажет что-нибудь доброе. Сожалею, но вам придется во всем меня слушаться.
        - Строго тут у вас, - Вадим лихорадочно соображал, в какое место она собирается вонзить иглу. Судя по загадочной улыбке, с которой девушка подвезла тележку и выбрала самый здоровый из шприцов, это было не плечо.
        - Повернитесь, пожалуйста. И не кряхтите, как участник всех войн, больно не будет. Только первые десять минут, обещаю…
        - Да ладно вам, - смутился Вадим, принимая требуемую позу. - Что естественно, как говорится, то не без маразма… - вытерпел унизительную процедуру, натянул пижамные штаны и вернулся на исходную позицию.
        - Вам стало лучше, правда? - улыбнулась медсестра.
        - Правда, - буркнул он. - Но лучше бы стало хорошо. Впрочем, если бы не болело, я бы, скорее всего, умер… У вас имя есть, девушка?
        - Только для вас, - засмеялась медсестра. - Называйте меня Елизаветой Павловной. Лучше шепотом и с придыханием. С удовольствием бы с вами поболтала, Вадим Сергеевич, но вы не единственный пациент в этой больнице - вынуждена бежать. Надеюсь, вы будете вести себя благоразумно? Если что, нажмите вот эту кнопочку.
        - Я попробую, - пообещал Вадим. - Заходите, если будете в наших краях, Лизавета Павловна.
        - Всего хорошего, - позвякивая тележкой, она отправилась по неотложным делам.
        - А что за запах? - спросил он.
        Она остановилась, удивленно сомкнув стрелочки бровей.
        - Вы чувствуете?
        - Не жалуюсь на нюх, - немного и покривил душой Вадим. Будучи заядлым курильщиком, он плохо дружил с запахами, но сегодня уловил, как из коридора потягивает горелым.
        - Ничего страшного, - смутилась Елизавета. - Просто в два часа ночи замкнуло проводку в западном крыле здания. Крыло пустует, там ни мебели, ни оборудования, расчищено под ремонт - давно пора, с такой-то обветшалостью… Дежурная сестра вызвала пожарных, потушили быстро и поэтому решили больных клиники не эвакуировать. Огонь не распространился, там решетчатые перегородки везде, обошлось, знаете ли… Вы как-то изменились в лице, Вадим Сергеевич.
        - Так заметно? - пожал плечами Вадим. - Представил неприятную картину. Решетка, говорите, Елизавета Павловна? - в горле образовалось что-то шершавое - дикое ощущение, что проглотил кляп из наждачной бумаги.
        - Решетка, - она внимательно посмотрела ему в глаза. - А что вас так обеспокоило? В крыле работало стоматологическое отделение, но ему выделили новое здание на Серпуховской, а пустующие помещения после ремонта собирались сдать в аренду фирме «Медсиб».
        - Я, кажется, лечил там однажды зубы, - с трудом выговорил Вадим. - Линолеум на полу еще в такой крупный горошек…
        - Странный вы какой-то, - хмыкнула медсестра. - Ну, в горошек. Лечили зубы при царе Горохе и запомнили рисунок линолеума.
        «Никому ни о чем не скажу, - уныло думал Вадим. - О чем тут говорить? Чепуха, совпадение…»
        Мысли бегали по кругу, и обуздать всю эту круговерть мог бы только опытный наездник. А тут еще привязалась старая уголовная песня «Цыганка с картами, дорога дальняя» - на мотив «Ромашки спрятались, поникли лютики». Поняв, что быть прикованным к постели - не его кредо, Вадим спустился на пол, переждал, пока уймется карусель в голове. Прогулялся до окна, полюбовался на внутренний двор больницы, где несчастные в пижамах под присмотром старших товарищей белили тополя и бордюры. Добрел до санузла, где имелся душ, «подержанный», но прочный унитаз и целых три рулона колючей туалетной бумаги. Пугающее изобилие. Ученые давно подсчитали, что семья из трех человек за год спускает в унитаз целое дерево…
        Из зеркала таращился бледный, как больничный кафель, субъект чуть выше среднего роста, немного стройнее среднестатистического мужчины. На голове ковыль, взметенный ураганом, на лбу шишка с добрую картофелину, к которой страшно прикасаться. Глаза водянисто-голубые, с безуминкой. Он помнил основные вехи своей биографии. Никакой амнезии, никакого переселения душ. Гордецкий Вадим Сергеевич, пока не разведен, бездетный. Год в милиции после армии (постиг, что чем крупнее город, тем мельче в нем менты), заочный пединститут, учитель литературы, преподаватель психологии, безденежье, курсы, аналитик в торговом доме «Радуга», зарплата так себе, на любителя, попутная подработка с использованием старых связей. Не совсем, правда, восстановились в памяти события того прохладного майского вечера, но дело, как говорится, наживное…
        Стоит ли так паниковать? Беда прошла, жизнь продолжается. Вернулся с того света, пережив клиническую смерть - говоря грамотно и научно, NDE - Near Death Experiense, «околосмертельный опыт». Тоннеля не видел, да и опыт, честно говоря, хреновенький. Вот только почему так быстро встал на ноги, и что за ерунда с видением пожара в западном крыле больницы?..
        Делать было нечего, он вернулся в кровать, уснул, проснулся от головной боли. Началось паломничество. Вскоре он знал, что находится в десятой хирургической больнице, снимки мозга не показывают серьезных отклонений, опухолей, утечек серого вещества. Полости сердца не расширены, кинез миокарда левого желудочка, имеется добавочная сухожильная хорда в верхней трети его полости, клапанный аппарат интактен. Курирует его лично заслуженный врач Российской Федерации Воровский Л.З., а отключить аппаратуру не поднялась рука у молодого хирурга Позднякова. Лежать ему как минимум вечность и терпеливо сносить осмотры и унижения. После обеда, который доставили в палату со всеми гражданскими почестями, он уснул, утомленный повышенным вниманием. Проснулся от шума в коридоре.
        - Да это не Морозов! - бушевала разгневанная работница. - Это Отморозов какой-то! Опять сбежал из-под капельницы! Курит на чердаке, мерзавец! Ловите его, девочки!
        Он вспомнил обстоятельства, предшествующие бесславному падению. Словно прожектор зажегся в сумраке памяти. 23 мая, вторник. В кармане образовалось несколько тысяч в национальной валюте, и он подумал, что если уж швырять их на ветер, то лучше навстречу ветру. Супруга, работающая в Н-ской Ассоциации Туристических Организаций (наглецы там в руководстве), провела семинар в родном городе и укатила на симпозиум в столицу, откуда должна была плавно перетечь на конгресс в Индонезию - словом, квартира пустовала, и требовалась спутница жизни на одну ночь. Хорошенькая девушка всхлипывала носиком в фойе супермаркета, она была так трогательна, что у Вадима не хватило духу пройти мимо. Девушка копалась в сумочке, рыженькая, в микро-юбочке, невзирая на собачий холод. Не защитить такую красоту было просто не по-самурайски. Ведь женщины такие умные и предусмотрительные. Бумажку с пин-кодом хранят в кошельке рядом с банковской карточкой, чтобы не мучить ни себя, ни карманника. Где свершилась беда, она не знает. И пока не начала говорить, казалась вполне разумной. А потом отступать было некуда. Ведомый благородными
чувствами, он подвел девушку по имени Злата к ближайшему милиционеру, о чем впоследствии сильно пожалел. Милиционер был страшно занят, доказав лишний раз, что милиция в этой стране борется с преступностью, как алкоголик - с выпивкой. Только виноватому у нас ничего не грозит. Из лап закона удалось вырваться и даже накормить голодную девушку в китайском ресторане, попутно зачитав познавательную лекцию по основам энтомофагии (потребления в пищу насекомых). Спутница повеселела, заявила, что аппетит у нее от лекции не испортился, поскольку она трудится по медицинской линии (хотя и не пиявкой), а вот интерес к собеседнику возрос. Разбудила в нем кролика. Он вцепился в нее на заднем сидении такси, как знаменосец в полковое знамя, и девушка в долгу не осталась. В голове уже призывно маячил четвероногий мягкий друг с надежным механизмом. На улице темнело, десять вечера. Они высадились из такси, бормоча какие-то глупости. Она кусала его за щеку, возмущалась, почему он такой небритый, а он отшучивался, что никогда не бреется перед сном, лицо с подушки соскальзывает. Прыгали через лужу, Вадим уверял, что это не
лужа, а вход в метро. У подъезда красовался джип коммерсанта Качурина, проживающего на одной площадке с семейством Гордецких. Пикнула сигнализация, коммерсант направился к подъезду, как вдруг вспомнил, что оставил в машине документы, хлопнул себя по лбу, высказался на грани цензуры, зашагал обратно. Светиться перед соседом Вадиму не хотелось, но и прятаться в подворотне было унизительно. Он потащил Злату по дорожке к подъезду, коммерсант как раз погрузился в салон. Вадим еще расшаркался, распахивая перед ней дверь - дескать, только после вас, мэм. «Ты такой галантный», - восхитилась девушка. «Скорее, осторожный, - объяснил он. - А вдруг в подъезде хулиганы? Пока будут склонять тебя к сожительству, успею удрать».
        Удрать он, к сожалению, не успел. Но навыки, обретенные в нескучной жизни, помогли. Лампочка в подъезде не горела. Кто-то выступил из темноты, пропахшей канализацией. Он отшвырнул от себя Злату, и пока летела пуля, успел метнуться к перилам. С глушителем стреляют, - мелькнуло в голове. Вторая пуля также цели не достигла, он метался от стены к стене, и сразить его могла лишь плотная очередь из автомата. Третьего выстрела не было - осечка. Он воспользовался моментом, бросился вперед, поймал руку с пистолетом, но незнакомец вырвался. «Кулачком работаем, кулачком», - подсказал тренер в голове. Он нацелил удар - примерно в голову. Но пробил пустоту, недоросток оказался! Стрелок вырвался, побежал к лифту, как-то смешно топая ногами (неужто и впрямь карлик?). Вадим пустился в погоню. Подвела нестандартная планировка дома. На площадке между этажами он настиг недомерка, прыгнул, повалил, но тот был словно жиром намазан - проворно вывернулся, Вадим снова прыгнул, ударился головой. Что-то юркое метнулось на балкон общего пользования. Оба махнули через перила - второй этаж, ерунда, прыгнули на крышу
примыкающей к дому забегаловки - а там их целых три: цветочная, книжная и алкогольно-закусочная - а далее по забору толщиной в полкирпича. Злодей был явно из цирка - пробежал, почти не балансируя, как по дорожке, спрыгнул на крышу гаража. Вадим бы тоже показал класс, но кирпич вывалился из кладки, нога скользнула по отвесной стене, и не осталось других вариантов, кроме… того самого. Затылком об асфальт. Вот и всё, - думал он, врезаясь в твердое покрытие. Ты выполнил недопустимую операцию и будешь закрыт…
        Существование в больнице было похоже на протяжный вой. Моменты относительной вменяемости и «прямохождения» сменялись полными провалами. Он не мог контролировать время. В период просветления нарисовался следователь из прокуратуры, задавал формальные вопросы, участливо кивал головой. Под занавес беседы как бы невзначай поинтересовался, правда ли, что пострадавший когда-то работал в милиции. «Истинный крест, - прошептал, смыкая веки, Вадим. - Но только не работал, а служил. Милиция у нас не работает…»
        Снова пребывание в беспамятстве. «Пора кончать это гадство», - толкнуло в затылок сознание, он открыл глаза. В палату входила медсестра Елизавета Павловна. Медсестричка, ангел мой, украшенье лазарета… Посмотришь на такую, и сразу пропадает охота болеть. Мордашка загадочная, как шифровальная машинка «Энигма» гитлеровского подводного флота - до тех пор, пока в позапрошлом году не взломали ее знаменитый код.
        - Здравствуйте, Вадим Сергеевич, - сказала с растяжкой медицинская работница. - У вас такие глаза ждущие.
        - Жду… - Вадим сглотнул, чувствуя сосание под ложечкой. - Любви, ласки, понимания, чего-нибудь покушать.
        - Рано еще, - прыснула Елизавета. - Питаться будете духовной пищей. Посетительница к вам. Крикливая, разодетая, уверяет, что ваша жена. Поздравляю, у вас потрясающий вкус.
        Вадим в расстроенных чувствах закрыл глаза.
        А когда открыл, напротив него в ультрамодном, приобретенном явно не в Сибири, пиджачке сидела турагентша по имени Жанна. Уже спокойная, в глазах дозированная жалость - к мужу, всеобъемлющая - к себе, спина прямая, губы плотно сжаты, мушка над верхней губой, не женщина, а картинка. Как открытая книга на китайском языке: все видно, прочесть можно, но ни черта не понятно…
        Молчали долго, с чувством, после чего Жанна Альбертовна взгромоздила на этажерку пакет с апельсинами и гроздью бананов (чтобы потенцию не баловать).
        - Знаешь, дорогой, - саркастически заметила Жанна. - Не всё то золото, что молчит.
        - Я просто изумлен, дорогая, - промямлил Вадим. - У тебя птичий склероз? Ты забыла улететь на юг?
        - Очень смешно, - подумав, ответила Жанна. - Но с юга я, к сожалению, вернулась. Новость настигла на Бали: Вадим Гордецкий пал клинической смертью, срочно требуется вмешательство родных и близких. Так спешила из аэропорта, что… - Жанна замолчала. Всеобъемлющая жалость к самой себе сделалась доминантой.
        - Позвольте догадаться, - приподнялся Вадим. - Две новости - плохая и хорошая. Хорошая - это то, что подушка безопасности сработала. Ты раскромсала джип?
        - Не так плачевно, дорогой. Не волнуйся, я успела применить экстренное торможение. Джип местами невредим. Дело в том, что в стране дураков никогда не научатся строить приличные дороги. Но это лирика. В милиции мне сказали, что карающий меч ночного грабителя настиг тебя в тот момент, когда ты вел к нам в гости какую-то грязную потаскушку?
        - Почему грязную?
        - Впрочем, нам, татарам, все равно, - усмехнулась Жанна. - Ты ее, в любом случае, не довел. Оргазм подкрался, но не грянул, сломалась старая тахта. А квартиру, я думаю, мы распилим. Вот только… - она уставилась на лежащего мужа с какой-то брезгливой жалостью.
        - Даже и не думай, - запротестовал Вадим. - Жалость в данном случае неуместна. Забудь меня, Жанночка. Оставь ненужное самопожертвование. Врачи признались, что до конца дней я буду прикованным к кровати инвалидом. Уходи из моего сердца, улетай на юг, устраивай жизнь - и пусть твоя совесть спит спокойно. В конце концов, мы станем цивилизованной страной - а в цивилизованных странах, в той же Голландии, к инвалидам на дом приходят социальные проститутки. Проживу уж как-нибудь…
        Но вывести из себя бывшую супругу в этот торжественный момент оказалось непросто. Аура сидящей рядом женщины лучилась презрением. Всё вокруг становилось другим, но ничего не менялось.
        - Типичная аггравация, - бормотала образованная супруга. - Неуемное преувеличение больным тяжести своего состояния…
        Вадим закрыл глаза. Он знал наверняка - с семейной жизнью покончено бесповоротно. Слишком долго они трепали друг другу нервы. Не спасет ни клиническая смерть, ни шишка на затылке, ни ложные представления о порядочности. Хорошо, что не успели обзавестись детьми…
        Когда он очнулся, супруги в палате не было. Но из-за двери показался любопытный носик Лизаветы Павловны.
        - Вы в порядке, Вадим Сергеевич?
        - Как скала, - отрапортовал Вадим. - Заходите, гражданка, поболтаем.
        - Я бы с удовольствием, но к вам опять посетительница, - подкрашенные тушью глазки коварно заблестели. - Вы, наверное, утомились. Перенесем аудиенцию на более поздний срок?
        - Ни в коем случае, - возразил Вадим. - Впускайте. Разрубим сразу всё, и будем отдыхать.
        Вошла рыжеволосая красавица Злата, увешанная пакетами, и застенчиво замялась на пороге. Эфемерное создание, не добравшееся до его квартиры, сорвавшее голос в «парадном», а потом нашедшее в себе мужество вызвать милицию и медиков. Он бледно улыбнулся, прошептал умирающим голосом:
        - Я знал, что ты придешь. Но, право слово, это так нелепо, смешно, безрассудно…
        - Я буду ждать, пока тебя вылечат, - трепетно заявила девица, села на краешек кровати. Он накрыл ее дрожащую руку своей тоже дрожащей рукой.
        - Спасибо, милая, не стоит взваливать на себя столь непосильный груз. Ты еще молодая. А мне - врачи по секрету сказали - всю жизнь придется передвигаться в инвалидном кресле…
        Он, кажется, уснул, а когда проснулся, в палате было пусто. Он лежал, обложенный фруктами, как венками. В окно колотилась обезумевшая муха.
        - Интересные у вас знакомые, Вадим Сергеевич, - сказал Елизавета, входя в палату.
        - Расцвечивают мою серость, - похвастался Вадим.
        - Ой ли? - девица покачала головой. - Вы всех отправили к чертовой матери, как не стыдно? А к вам, между прочим, снова пришли. Вы прямо звезда.
        - Опять посетительница? - простонал Вадим.
        - Посетитель, Вадим Сергеевич, посетитель…
        Разметав полы белоснежного халата, в лоно выздоровления вломился коммерсант Качурин, проживающий в соседней квартире, грохнул на этажерку пакет с апельсинами, подобрал пузо и без преамбул заявил:
        - Прости, сосед, что так вышло, ей-богу не хотел. Не обижайся, что долго не навещал: налоговая как инфекция привязалась, замаялся, блин, лечиться…
        - Минуточку, - насторожился Вадим. - Ты чего, Димон? Вроде не пьяный.
        - А ты до сих пор не понял? - схватился за голову коммерсант. - Я же видел, как вы с девкой вошли передо мной в подъезд! Кто в тебя стрелял?
        - А я знаю?
        - Так это же меня хотели убить! - загремел Качурин. - Я догадываюсь, кто! Недобросовестный партнер из Новокузнецка! Милиция в курсе. Отгружали в прошлом году партию оргтехники, кредит выпросил, мерзавец! Процентов набежало море! Больше, чем сумма сделки! Отдавать не хочет, валит на партнеров, которые якобы его надули, а мне какое дело до его партнеров, скажи? Вспомни ситуацию, Вадим! Горе-стрелок поджидал меня в парадном, выкрутил лампочку. Узрел в окне между этажами, как я подъехал на джипе, вылез и потопал к подъезду. Не у каждого в городе последняя модель Nissan X-Trail, разнюхал, подонок… Сообразил, что сейчас я войду в подъезд, и побежал вниз. А я вернулся - документы в машине забыл. А вы с девчонкой шмыгнули вдоль стеночки - я же не слепой. Он и начал палить, думая, что это я. Темнота, не видно ни зги. Потом баба завизжала, разобрался, пустился наутек. Такие вот дела, сосед. Чего уставился, словно рог у меня на лбу? Нет там никакого рога, Зинка всегда под контролем…
        В словах коммерсанта была бетонная логика. Стечение обстоятельств, и можно забыть. Но что-то удерживало от проявления бурного восторга. Он тупо смотрел в потолок, тщась справиться с мыслями и предчувствиями.
        - Эй, ты где, сосед? - потряс его Качурин.
        - В океане сомнений, - неохотно выдавил Вадим.
        - Ты думаешь, шли на тебя? - обрадовался сосед. - Знаешь, Вадим, я сам до конца не уверен, что пасли меня, хотя теория вроде стройна, и дело ясное. Но еще папаша Мюллер говорил, что ясность - одна из форм полного тумана.
        - Вот именно, Димон, - вздохнул Вадим. - Желать моей смерти вроде некому. Хотя…
        Мужчины озадаченно уставились друг на друга. Пища для размышлений, что ни говори, имелась, причем обильная. Одно неясно - если ждали Вадима, как заморыш, сидящий в подъезде, мог их разглядеть, крадущихся вдоль дома. Впрочем, он мог получить сигнал от кого-то извне…
        - Ты не думай, что я обрадовался, - бормотал Качурин. - Мы с тобой прекрасные соседи, и если тебя пришьют, я не описаюсь от восторга. Хочешь, приставлю к тебе человечка?
        - Не нужно, - поморщился Вадим.
        - А кто тебя будет охранять? - удивился Качурин. - Доблестные органы? Им самим нужна охрана. С персоналом договорюсь, не волнуйся. Парня зовут Боря - будет торчать у палаты. Докучать не станет, обещаю. А как выпишешься, охрана автоматически снимается. А я, от греха подальше, куда-нибудь из города смоюсь. Имеется давнишняя мечта - бросить всё, улететь в страну, где много, много диких обезьян… Обменяю баксы на крузейро…
        - Крузадо, - машинально поправил Вадим.
        - Чего? - не понял коммерсант.
        - Деньги такие. В стране диких обезьян. Если ты имеешь в виду Бразилию. Ладно, сосед, дерзай, Бог тебе навстречу…
        Сознание меркло. Он опять не помнил, как убрался посетитель, что он говорил на прощание, и что звучало в ответ. Телохранитель по имени Боря оказался милым, интеллигентным молодым человеком в огромных черных очках, которые не снимал даже в темных помещениях. Под очками был синяк, об этом поведала при очередном посещении медсестра и очень странно на него взглянула. «Какой ни есть, а VIP», - подумал Вадим. Он снова валялся в забытьи. Собрался консилиум, включили свет, склонились мудрые головы.
        - Очень любопытный случай, коллеги, - вкрадчиво вещал Леонид Захарович Воровский. - Мозг пациента был полностью отключен минут пятнадцать. А сейчас - полюбуйтесь на снимки - все вернулось к норме. Смущает только вот это неопределенное пятнышко…
        - Фотограф был пьян, - прошептал Вадим, но его никто не слышал.
        К черепу подключали какие-то провода с клеммами, следили за показаниями невидимых приборов, сделали больно и не извинились. Задавали глупые вопросы, наивно полагая, что проводят тест на интеллект.
        - А что вы скажете о Бенджамине Франклине, любезный? - лисьим голосом вопрошал профессор. - Как у нас по президентам?
        - Не был Бенни президентом, - устало отвечал Вадим, - вопреки популярному заблуждению. Он был одним из авторов Декларации независимости и изобрел громоотвод…
        - Да что вы говорите? - изумилось светило. - А вот последний факт науке неизвестен.
        - Бросьте вы, - поморщился Вадим. - Многие из великих занимались побочными открытиями. Эдисон корпел над электрической ловушкой для тараканов, а получился электрический стул. Галилей изобрел градусник, Платон - будильник, Леонардо да Винчи - салфетки, хлеборезную машинку, танк… и тоже, кстати, будильник, который тер спящему ноги. Профессор, хватит заниматься глупостями. Клиническая смерть не повлияла на интеллект. Не прибыло, не убыло. Золото растворяется в царской водке, от обилия росы зависит жаркость предстоящего дня, а «Голубой поток» - это вовсе не орды гомосеков, хлынувшие на Русь. А еще я знаю, что такое обсценная идиоматика - могу толкнуть по случаю тройку-другую хрестоматийных примеров…
        Воцарилось недоуменное молчание. Кто-то из несведущих прошептал:
        - А что такое обсценная идиоматика?
        - Ненормативная лексика, - скупо объяснил знающий коллега.
        - Ну что ж, любезный, - пытался сгладить впечатление профессор. - Понимаю, вы устали, не смеем больше вас задерживать. До новых, так сказать, встреч, - погасла голубая луна, говор сделался приглушенным, каталка, поскрипывая ходовой частью, куда-то поехала…
        Ночью его терзали видения, в которых не было никакой конкретики. Личности без глаз и волосяного покрова, но в белых хирургических масках, склонялись над больным, изъяснялись на птичьем языке. Блаженный старичок бесцеремонно лез в квартиру, объясняя, что ходит по домам и собирает средства на отправку губернатора в космос, причем дают немного, но многие. Алкоголик дядя Гога, размазывая пьяные сопли, жаловался, что угораздило же родиться на единственной планете, где нет ему житья. Комья грязи летели из-под дворницкой метлы. Хлопала форточка, за которой разнузданно стреляли молнии. Бились ноги в клетчатых бабушкиных носках - вспорхнуло одеяло, красиво улеглось на пол…
        Он проснулся среди ночи с жутким желанием обкуриться. Выбрался в коридор, разбудил мрачноватого, но интеллигентного Борю, оказавшегося, по счастью, заядлым курильщиком. Болтали о чем-то, но содержание беседы утром полностью выветрилось из головы. Очень странно, что утро все-таки наступило.
        - Ужас, ужас, - вошла в палату и раздернула шторы, привстав при этом на цыпочки, Елизавета Павловна (Вадим залюбовался буйным смешением непристойности и высокой эстетики). - Две новости, Вадим Сергеевич - одна хорошая, другая плохая. По случаю субботнего дня вас решили оставить в покое - это хорошая. В восточном крыле - а там у нас отделение для состоятельных сердечников - кажется, что-то произошло. Главврача вызывали, вернулся бледный. Милиция обложила отделение, говорят, убили кого-то…
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        Всё текло своим чередом. Не было ни одного лишнего события. Отъезд жены, обворованная девушка в супермаркете, покушение, «смерть», Качурин, предвидение номер один, предвидение номер два. План чрезвычайных ситуаций для отдельно взятого Гордецкого был составлен загодя и утвержден во всех инстанциях. Здоровье позволяло вырваться из лапок медсестры и раствориться в лабиринтах больничных переходов. Шлепая тапками, он добрел до восточного крыла, спустился на второй этаж. В здешней юдоли скорби все было как у белых людей - евроремонт, мраморные колонны, в нишах между палатами африканские джунгли, на которых неплохо смотрелись бы дикие обезьяны. Предчувствие не обмануло. У палаты под номером двадцать девять толклись люди с характерными лицами. Милиционер в звании сержанта преградил дорогу.
        - А вы еще куда? - недоверчиво уставился на «антилихорадную» простынку, обмотанную вокруг Вадима.
        - Подумаешь, простынка, - буркнул Вадим. - В Древней Греции люди постоянно носили простыни, потому что ночевали, где попало.
        - Ты что, псих? - напрягся сержант.
        - Имею право, - буркнул Вадим. - Вообще-то, я Джон Батлер, генеральный инспектор Скотланд-Ярда. Не будем нарываться, сержант. Кто тут у вас командует?
        Странные нотки в голосе «инспектора» предостерегли сержанта от решительных милицейских мер.
        - Майор Румянцев. Никита Афанасьевич, - поведал он с неприязнью.
        Не обмануло предчувствие, ох, не обмануло…
        - Так зови Никиту Афанасьевича, чего ждешь? - начал раздражаться Вадим. - Скажи, Гордецкий снова в строю.
        У майора Румянцева - невысокого крепыша с большими ушами - были красные от недосыпа глаза, мятый пиджак и бездна нереализованного сарказма.
        - Покойничек явился, - забормотал он, протягивая руку. - Ладно, сержант, не ломай ему крылья. Но на будущее учти - этого парня проще не пустить, чем потом выгнать.
        Они сидели у окна в стороне от людей и нервно курили.
        - История продолжается? - угрюмо спросил Вадим.
        - И как ты догадался? - Никита впихнул бычок между плитками паркета. - Полный мрачняк. Всё необъяснимо, загадочно, и кровь привычно стынет в жилах. Извини, что не навестил. Прослышал о твоем несчастье, и даже навел справки, в какой ты больнице… Серьезно, закрутился. Говорят, ты с того света вернулся?
        - Пустяки, - отмахнулся Вадим. - Головой ударился, ничего страшного. Умнее буду.
        - Да куда уж умнее, - покосился Никита. - А знаешь, вот ума не приложу, почему ты оказался в той самой клинике, где грохнули этого бедолагу. Да еще и сам пришел.
        - Так это я его, неужели непонятно? - удивился Вадим. - Могу признание написать, по всем правилам протокольного искусства - только заранее объясни, кого там грохнули… Ужасно выглядишь, Никита. Не могу представить, кого однажды труд сделает из человека. Убили-то кого?
        - А тебе зачем? Ты же у нас сугубо гражданский. Вольный хлебопашец с шишкой на затылке.
        - Стариной решил тряхнуть.
        - Смотри, отвалится старина. Хорошо, слушай. Погибший - Семен Борисович Белоярский, известный художник, почетный житель нашего города и страны в целом. Украшение, так сказать, отчизны. Имя на слуху. О нем слышали все, и даже ты…
        - Слышал, - подтвердил Вадим. - Но, честно говоря, не думал, что он еще живой и проживает в нашем городе…
        - Своя художественная школа в Сибири, которой он руководит уже много лет. Бодренький такой старичок - специалист широкого профиля и несравненный мастер своего дела. Блестящий живописец и толковый преподаватель. Дожил до восьмидесяти с лишним лет - практически ничем не болел, кроме простуды, с сердцем полный порядок, занимал активную жизненную позицию, писал по две картины в месяц, имел легион учеников и последователей, автор монументальных полотен, украшающих ведущие музеи…
        - Постой, - перебил изумленный Вадим. - Ты хочешь сказать, что старичок в восемьдесят с хвостиком успешно руководил своей художественной школой широкого профиля? А на пенсию его отправить не пробовали?
        - В том-то и загадка, - пожал плечами Никита. - Говорят, он был вполне вменяем и мог заткнуть за пояс любого из так называемых маститых художников. Случай, аналогичный с покойным Урбановичем.
        Вадим уже сообразил.
        - Но в больницу, тем не менее, загремел.
        - Неполадки в моторе, - кивнул Никита. - Пора бы уж, не бессмертный же он. Загадки организма, Вадим. Мой дед дожил до восьмидесяти - ни разу не обращался в поликлинику. Всерьез болел лишь однажды - в тридцатые годы, служил в армии, подхватил малярию. А умерла бабушка, с которой он всю жизнь нянчился, так сразу скис, скукожился, потерял интерес к жизни, и все болезни, что по-тихому зрели в организме, вдруг вылезли. Так вот - детей у этого деятеля уже не осталось, вымерли, имеется внучка - она и примчалась в больницу. Уже допросили. У них с дедом особняк на Бердском шоссе, сама художница, имеет в доме мастерскую, выполняет заказы, не замужем. Дело было так: сидели, плотно ужинали, внезапно деду стало плохо, хлынул пот, вилку выронил… Хорошо, шофера не успели отпустить - мигом доставили в больницу. Диагноз - аритмия.
        - Отравили за ужином?
        - А кто ж его знает, - пожал плечами Никита. - В свете нынешнего события - вполне допускаю. Старичок оклемался, собирался бежать домой, но, сам понимаешь, не отпустили, стали готовить к операции. А ночью кто-то его придушил… подушкой. Самое смешное, что отделение для состоятельных клиентов - под контролем вневедомственной охраны, ребята не спали - трудно спать вдвоем одновременно, посторонних не было, окна оборудованы сигнализацией, шесть палат пустых, в остальных - тяжелые пациенты, которые не в состоянии ходить по ночам и кого-то душить. Из персонала присутствовали четверо - дежурный врач, медсестра, нянечка и заведующая отделением. Кстати, почему здесь присутствовала заведующая отделением, мы пока не поняли.
        Вадим похолодел. Что за хворь его терзает? Снова в голове со скрипом разогналась и завертелась карусель. Лошадки, ослики, верблюды… Хлопающая форточка - это явно из другой оперы… Дворник Герасим, яростно скребущий аллею, алкоголик, брызжущий желтыми слезами, божий одуванчик, собирающий средства для отправки на Альфа-Центавр первого лица области…
        - Ты где? - насторожился Никита.
        - Здесь, - Вадим сбросил оцепенение. - Тело еще не увезли?
        - Какое тело? - не понял Никита.
        - Мертвое!
        - Не ори. На месте. Ребята из отдела криминалистики еще не закончили. Хочешь полюбоваться?
        Он пробился через настороженные взгляды орудующих в палате людей (подумаешь, привидение в простыне), но далеко не ушел. Палата оборудована по последнему слову, сияет чистотой. Лицо покойного переливалось свинцовым блеском - словно вазелином натерли перед отправкой на тот свет. Действительно почтенный возраст. Морщинистая куриная шейка, голова отброшена, нос с горбинкой, глаза навыкат, потухшие, цвета мутного бутылочного стекла. Макушку украшали клочки седой растительности, словно рваная еврейская шапочка. Пижама аккуратно застегнута, штанины подвернуты, костлявые щиколотки торчат, точно прутья из огородного пугала, а ступни облачены в смешные клетчатые носки…
        Валялось и одеяло - то самое, что красиво вспорхнуло во сне…
        Он вышел в коридор и прислонился к стеночке. Приступ головной боли был бы очень некстати. Но его уже не избежать.
        - Совсем расклеился, дружище, - цокал языком Никита, хватая приятеля за локоть. - Ох уж мне эти добровольные помощники с того света… Пойдем, горе луковое, провожу тебя до места постоянной дислокации.
        - Не надо, Никита, - отбился Вадим. - Займись делами, а я на лавочке прикорну. Свистнешь, когда с персоналом будете общаться…
        Теперь он был уверен на все сто: оба субботних убийства - 20 и 27-го мая - связаны между собой, как сиамские близнецы. В воскресенье 21 числа, поглощенный думами о состоявшемся увольнении из торгового дома «Радуга», он забрел в питейное заведение со странным названием «Дети святого Патрика». Наткнулся на поглощающего пенный напиток капитана Румянцева. Когда-то вместе служили после армии, Вадим ушел на «гражданку», Никита работал патрульным, окончил школу милиции, стал опером, старшим оперативником, руководил следственной частью, перевелся в главк, дослужился до майора, поставлен руководить целым отделом, который периодически бросали разруливать безнадежные ситуации. В этот день он был мрачнее тучи.
        - Хоть одна живая душа, не желающая моего позора, - ворчал захмелевший приятель. - Представь такую возмутительную ситуацию. Заслуженный деятель искусств Урбанович, лауреат множества премий, видный режиссер и театральный деятель, депутат областного Совета позапрошлого созыва - всемерно уважаемый и заслуженный старичок. Восемьдесят пять лет - давно пора лежать в могиле или, в лучшем случае, на смертном одре, а он ведет активную полноценную жизнь. Снимает криминальную драму в родном городе, болтается по столицам, по зарубежью… В субботу отправился в финскую баню. Угадай, с кем.
        - Надеюсь, не с девочками?
        - С девочками, - кивнул Никита. - Одной восемнадцать, другой двадцать четыре. Сотрудницы досугового центра «Клеопатра».
        - Господи, - ахнул Вадим. - Да что он там с ними делал?
        Никита пожал плечами.
        - Если ничего и не делал, то сам, знаешь ли, факт… Словом, мощный старик. Охрана банного комплекса снаружи, девчонок потащил в сауну, приятно провели время, выгнал обеих в предбанник - а этот факт отмечен аж двумя сотрудниками ЧОП «Выстрел». Сам остался париться, плавать и нежиться в одиночестве. Пять минут прошло, находящиеся в «фойе» услышали выстрел, прибежали, обнаружили труп - между бассейном и дверью в парилку. В голове - пуля. Под ногами - пистолет, компактный П-64 польского производства. Калибр 9 мм, в Россию поставляется контрабандой. На пистолете - отпечатки пальцев Урбановича. Но, хоть тресни, ничто не говорило о том, что старик собирается покончить жизнь самоубийством. Девчонки и охрана хором уверяют, что лучился жизнелюбием. Впрочем, пронести эту портативную штуковину он, конечно, мог. Вопрос - почему так сложно?
        - Минуточку, - перебил Вадим. - Сколько времени прошло между выстрелом и появлением теплой компании в бассейне?
        - Сошлись на том, что секунд двадцать. Девчонки в предбаннике вразнобой вопили, прибежали «чоповцы» из соседнего помещения, пока включали мозги, пока соображали, откуда бабахнуло…
        - То есть у преступника имелось время, чтобы наделать на пистолете отпечатки убиенного - а, обладая должной сноровкой, это можно провернуть секунд за восемь. А потом слинять по заранее намеченному пути.
        - Да не было намеченных путей! - рявкнул Никита, вспугнув воркующую по соседству парочку. - Замкнутое помещение, вернее, три помещения - бассейн, парилка, подсобка, в последней - швабры, тазики, ведра. Слив из бассейна - здоровая труба, но сверху заделана решеткой на болтах. Вентиляционные отдушины в подсобке и бассейне - ребенок не пролезет…
        - Сговор между девицами и охраной исключен?
        - Сразу четверо? - опер почесал макушку. - Ну уж извините. Девчонки просты, как банный веник, и показания дают, в общем-то, складно. И знаешь, Вадим, если честно, в пользу суицида говорит отсутствие глушителя на пистолете. Не стал бы киллер рисковать, учиняя пальбу - он же не был уверен, что в запасе окажется двадцать секунд. А вступать с охраной в бой… м-м, как-то сомнительно.
        - Правильно, - согласился Вадим. - А еще именно так поступил бы платный убийца, желая создать картину суицида. При условии, конечно, твердой уверенности, что успеет удрать.
        - Черт! - шарахнул Никита кружкой по столу, повторно вспугнув парочку и привлекая внимание плечистого вышибалы. - Да знаю я об этом. Не было у Урбановича резона сводить счеты с жизнью. Успешный старикашка, заслуженный, зажиточный, обласканный властью. Знаешь, какие он фильмы клепал?
        - И, тем не менее, остается самоубийство, - развел руками Вадим. - Или трясите девиц с охраной. Или ищите потайную дверь. Короче, успехов тебе, сыщик.
        В понедельник, после очередной пикировки с Жанной, он поехал к родителям на Заельцовское кладбище. Анна Витальевна и Сергей Егорович погибли восемь лет назад, 22 мая - задохнулись в дыму на горящей даче. С той поры при слове «дача» Вадима охватывала неконтролируемая паника. Поправил завалившуюся оградку, посидел под березой, обрастающей листочками. На этом месте он всегда был спокоен, начинал философски относиться к жизни. Попутно убедился в тесноте мира: на соседней аллейке протекала пышная погребальная церемония. Автобусы загородили проезд, оркестр из медных духовых, толпа людей с поджатыми губами. Протискиваясь между автобусами, он спросил у меланхоличного очкарика: «Кого хоронят?» - «Урбановича», - отозвался очкарик. Вадиму стало интересно. Он отступил за безвкусную стелу, призванную увековечить безвременно усопшего криминального лидера, и стал смотреть. Церемония подходила к завершению. Оркестр выдохся. Люди с поджатыми губами разомкнули плотные ряды, потянулись к кавалькаде легковушек - на капотах уже выстраивалась водка для поминовения. Участники церемонии расслаблялись, бросали на плечи
«халявные» полотенца, отдельные уже робко улыбались. От толпы отделилась рослая, прямая, как трость, явно не пролетарских кровей особа преклонных лет - побрела по дорожке к отдельно стоящему «бумеру». Люди смотрели ей вслед, никто не осмелился окликнуть. Вдова, - подумал Вадим, он оторвался от памятника криминальному лидеру и, мечтая показаться невидимкой, зашагал наперерез. Сказал «извините» и как-то непроизвольно поклонился. Уже и не помнил, какие сочувственные слова говорил. Но долго словесами не растекался. «Прошу простить, уважаемая, я из милиции, позвольте с вами поговорить? К сожалению, у меня нет с собой удостоверения, я не на службе - у самого тут покоятся родители…» У вдовы имелись основания послать его к черту. Но проняли слова незнакомца. А может, это был единственный человек за день, обошедшийся без мироточивой наигранной скорби. Она смотрела сквозь него, костлявая, белокожая, вся в черном - глазами, в которых простиралась бескрайняя арктическая пустыня. А когда заговорила, он понял: женщина сломана - с хрустом, окончательно. «Мне безразлично, кого вы сможете найти, жизнь окончена…
Простите, молодой человек, я не расположена помогать органам. Но могу вам сказать определенно - это не самоубийство. Фимочка никогда не смог бы покончить с собой. Это все оттуда - проклятый сорок пятый год, местечко Аккерхау, деревня Зандерс. Он так боялся, что рано или поздно это начнется… Зачем они с друзьями продали душу Дьяволу, я не понимаю… Шестьдесят лет промчалось, пришла пора платить…». Она насилу справилась с собой, замолчала. Глаза наполнились слезами. Ей было безразлично, что в роковой для себя день Урбанович развлекался в бане с девочками. А может, не видела в этом ничего предосудительного. Если мужчина может, а женщина нет, какое имеет она право лишать его радости?..
        Вадим хотел еще что-то спросить, но тут женщина как-то испуганно покосилась в сторону. За автобусом мелькнула чья-то спина. Показалось, может, обычный «скорбящий»? Он предпочел не всматриваться, женщина развернулась, быстрым шагом направилась к машине, где за темными стеклами угадывался силуэт шофера. Все слова были сказаны. Он было двинулся следом, но остановился, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом…
        Невозможно объяснить, почему его охватило любопытство. Проезжая на маршрутке мимо областного архива, он попросил водителя остановить, спустился в подвал кирпичного купеческого здания и спросил у слегка зомбированных сотрудников, какие действия нужно предпринять, чтобы получить информацию, касающуюся биографии одного заметного лица. «Наденьте маску, достаньте автомат», - не размыкая рта, посоветовала квелая работница архива. «А серьезно?» - удивился Вадим. «А серьезно - ничего не надо предпринимать, - сообщила дама. - Просто нужно иметь допуск, заверенный заместителем главы администрации товарищем Млечниковым. У вас, судя по глупым вопросам, допуска нет. Всего вам доброго». По счастью, выходя из архива, он столкнулся со знакомым журналистом из «Вечерки», допуск у товарища имелся. «Хорошо, - вздохнул старинный знакомый, - попробую покопаться по твоей просьбе. Но не забывай, что литр приличного „Арарата“ обойдется кое-кому в полторы тысячи рублей».
        Вечером он позвонил Никите Румянцеву и, полагая, что оказывает неоценимую услугу следствию, поведал о своих кладбищенских похождениях. «Только не лезь в это дело, - встрепенулся Никита. - Уж справимся без леваков». - «Свинья же ты неблагодарная», - разворчался Вадим. На что Никита со свинцовой убедительностью ответил: «Я-то, может быть, и свинья, а вот почтенная вдова, к которой ты приставал, скончалась сразу после поминок. Уединилась от родни в спальне и приняла яд - выпила бутылек с неочищенным маслом молочая. Как говорится, недолго мучилась старушка. А еще я тебе скажу по секрету - их сын не был на похоронах. Вчера на трассе между Омском и Барабинском, спеша к отцу на похороны, он попал в серьезную аварию, сильно травмирован…»
        Вадим похолодел. Повесил трубку и дал себе зарок не лезть в чужие дела. Куда его понесло, причем совершенно бесплатно? Телефонная трель заставила вздрогнуть. Звонил тот самый журналист - с дрожащим от волнения голосом. Пролезть в закрытое отделение архива ему, в принципе, удалось. И даже кое-что выяснить. Да, в сорок пятом году в составе Первого Белорусского фронта Серафим Давыдович Урбанович штурмовал Берлин, а затем его часть стояла гарнизоном в одном из маленьких поселений южнее немецкой столицы. Ничего не значащий факт военной биографии. Он командовал взводом - причем назначен таковым уже в мае, после подписания капитуляции и смерти предыдущий комвзвода. А что в этом, собственно, секретного? Но больше о том периоде писаке узнать не удалось. Подошел некто, представившись работником архива - с невыразительными и незапоминающимися чертами лица, вкрадчиво осведомился, почему журналиста интересует личность трагически усопшего Урбановича? Имелась в личине незнакомца какая-то скрытая угроза. Героем журналист ни разу не был, живенько поведал товарищу, что выполняет просьбу одного шапочного знакомого,
а зачем тому это надо, он не в курсе. «Не надо делать того, чего не знаете», - мягко сказал «работник архива», записал фамилию «шапочного знакомого», а журналист поспешил ретироваться. «Знаешь, Вадим, попахивает это дельце, ты уж с меня не взыщи», - виновато сказал журналист и бросил трубку. А потом был отъезд супруги на конгресс-семинар-симпозиум, и встреча с обворованной Златой…
        Мир безжалостно тесен, ничто не проходит бесследно, и от судьбы не уйдешь. Получалась стройная логическая цепь. Гибнет «мощный старик», следствие роет, но не преуспевает. У Вадима выходит лучше (абсолютно случайно), чем и обусловлен удар исподтишка. Сорок пятый год - подсказка покойной вдовы… Коммерсант Качурин не в теме, покушались на ВАДИМА. Неопознанный лилипут… Стоп! Он даже подпрыгнул от блеснувшей идеи. Если покушался от горшка три вершка гном, то почему тому же экземпляру не пролезть в вентиляционную отдушину подсобного помещения в сауне? Пусть Никита проверит, вдруг получится? Сделал черное дело и убрался обратно в подсобку. Дополнительная фора. Пока охранники побегут по смежным помещениям, он уже испарится…
        Кирпичики складывались в большую готическую стену. Гибель второго «мощного старца» - отсохни у того глотка, кто назовет это совпадением! А то, что рядом оказался Вадим… обыкновенное совпадение. Так ведь?
        Осталось ухватиться за то, что само напрашивалось: задушенный Белоярский и банный любитель Урбанович были знакомы друг с другом. А чем занимался Белоярский в сорок пятом году? Тоже воевал? Он закрыл глаза, сосредоточился. Затрещала голова. Кладбище, народ с поджатыми губами… Присутствовал ли Белоярский на печальной церемонии? Он не мог вспомнить конкретных лиц. Были пожилые, но не осели в памяти. Да и не похоже лицо удавленника на лицо живого человека…
        Работники милиции, без дела снующие по коридору VIP-отделения, посматривали на него с брезгливой жалостью. Подошел взъерошенный Никита, сел рядом.
        - Не надоело лезть в чужие дела?
        - Проверьте, - встрепенулся Вадим, - не общались ли меж собой Урбанович и Белоярский. Не связывали ли их общие дела? Не служили ли вместе в армии?
        - Да думал я об этом, - отмахнулся Никита. - Обоим глубоко за восемьдесят, оба связаны с чарующим миром искусства, оба в прекрасной физической форме, оба погибают при загадочных обстоятельствах. Не надо иметь семь пядей во лбу. А то, что между убийствами ровно неделя - нисколько не смущает. Приступ с Белоярским случился не сегодня. Чем он вызван у человека, который редко обращался к врачу, мы не знаем.
        Вадим поведал о своих соображениях насчет карлика. А также об архивной неудаче и о покушении. Никита воззрился на него с изумлением. Потом хлопнул себя по лбу.
        - А ты не такой уж безнадежный, дружище. Обязательно навестим сауну и осмотрим воздуховоды. Черт… что мы знаем о карликах?
        - Люди такие маленькие.
        - Я помню. А еще?
        - А еще в Канаде существует многовековая традиция: бросать карликов на дальность. Наряжают их в защитные жилеты и кидают на резиновых женщин. Защитники прав человека пытаются все время запретить соревнования, дескать, оскорбляется достоинство карликов, но людям нравится. И карлики, кажется, не против.
        - Здорово. Будь поосторожнее, дружище, - Никита посмотрел на товарища с невольным пиететом.
        - Хорошо, - рассмеялся Вадим. - Не бери в голову, сам справлюсь.
        Он вспомнил Бориса, которому явно не мешало бы подточить мастерство. Если охраняемый говорит охраннику, что не надо в данный момент его охранять, нормальный охранник не воспримет пожелание буквально. Кивнет, но будет работать. Впрочем, что взять с недорогих бодигардов коммерсантов средней руки?
        - Смотри, - понизив голос, Никита толкнул его в бок. Прижимая к груди плоскую сумочку, из палаты вышла женщина в строгом гарнитуре. Грустно посмотрела на Вадима, безучастно - на Никиту, медленно отправилась к лестнице. Двое курящих мужчин зачарованно проводили ее глазами, и переглянулись.
        - Внучка Белоярского, - пояснил Никита. - Страшно расстроена, но держится нормально. Барышне не позавидуешь, теперь все заботы о содержании особняка улягутся на ее хрупкие плечи.
        - Нам такие беды точно не грозят, - улыбнулся Вадим.
        - Как мало нужно для счастья, - со злостью процедил Никита. - Но даже этого нет. Задолбала жизнь лагерная! Передохнуть некогда, не то, что за девушкой поухаживать. А ничего фигурантка, согласись? Не девочка, конечно, но лет десять на нее еще будут оглядываться. Я бы за ценой не постоял.
        - Слюни подбери, - посоветовал Вадим. - Она одна, на всех не хватит, постой пока что за ценой. Надеюсь, она не просто мажет холсты?
        - У нее приличная частная клиентура. Рисует сама, занималась организацией выставок своего деда. Работала художником-гримером, занималась постижерными работами - парики, усы, бороды и так далее. Муж в бегах, имеется ребенок женского пола - ввиду кромешной занятости мамы, отбывает заключение за городом в детской колонии под названием «У семи нянек».
        - Серьезно? - не поверил Вадим.
        - Шучу, - Никита расхохотался. - Пансион «Былинка» - для детей состоятельных мам и пап. Можно догадаться, что Мария Викторовна крайнюю нужду не испытывает. Разъезжает по городу на голубом «Пежо», зарплату получает в «убитых енотах», на запястье часики с бриллиантом… Ладно, не будем о грустном. Ты хотел присутствовать на допросе персонала?
        Фактически допросом последующее действие не было. Скорее, упорядочением ранее высказанных утверждений. В кабинете заведующей отделением сидели четверо оперативных работников - двое с умным видом что-то писали, не поднимая голов, и четверо несчастных, угодивших под молох. Пухленькая медсестричка нервно поигрывала колечком на среднем пальце. Костлявая нянечка правдоподобно изображала монашку. Красавчик тридцати пяти лет с ухоженной белокурой гривой - дежурный врач Гаврилов. И непосредственно заведующая отделением Галина Юрьевна Ордынская - дама статная, немного за сорок, в мятом халате с оторванным хлястиком. Заведующая испытывала беспокойство. Команда «сидеть», отданная милицией, воспринималась ей без должного удовольствия, но в итоге она справилась и пристроилась на кожаную «вертушку», заложив ногу на ногу, подергивая перламутровым каблучком. Ножки были вполне «дееспособны» и постоянно отвлекали.
        В формальном действии не было сенсационных моментов. Но интерес к происходящему рос. Тщательно обследовав не столь уж обширное крыло, оперативники доложили: вентиляционные каналы узки, не пролезет даже карликовая собачка. Пожарный выход предусмотрен, но опломбирован и замкнут увесистым замком, ключ у охраны. Балконов нет. Сигнализация на окнах не повреждена. Парни в форме дважды делали обход и ответственно заявляли: посторонних не было. Больных заподозрить дико. Не мог же пациент самостоятельно задушить себя подушкой?
        - Прошу понять меня правильно, господа медики, - мрачно возвестил Никита. - Мы всего лишь выполняем свою работу. Не надо прикрываться порядочностью заведения, кричать, что будете жаловаться. Смерть пациента наступила в четыре часа ночи. Плюс-минус полчаса. Еще раз хорошенько обдумайте сказанное и повторите под протокол. Итак, где вы находились от трех до пяти ночи. Начнем с вас, уважаемый доктор.
        - Чего изволите? - вздрогнув, отозвался доктор Гаврилов. - Имена, пароли, явки?
        Заведующая отделением перестала дергать каблучком и как-то странно на него посмотрела. К заведующей присоединилась и медсестра. Только нянечка продолжала корчить из себя монашку, заткнула под халат ноги не бог весть какой выделки и молитвенно смотрела в пол.
        - Хорошо, - вздохнул Гаврилов. - Будем считать, что шутка не удалась.
        В последующие пять минут следствие узнало, что доктор Гаврилов с трех до пяти часов ночи спал. Просто так, легко и незатейливо - спал и видел сны. На законных основаниях. В девять вечера он произвел обход, пообщался с больными, покурил с охраной, поскольку человек он общительный и демократичный. До полуночи корпел над бумагами в кабинете, потом заварил кофе, перекусил, еще раз проверил поднадзорную территорию. В половине третьего, не снимая одежды, прикорнул на тахте. В половине шестого прогулялся по палатам, заглянул в двадцать девятую… и чуть не заработал инфаркт. Собственно, он и сообщил о наличии трупа. С медсестрой Тасей тоже никаких проблем. У нее есть стол в уголке фойе, где она и просидела всю ночь (благо ни к кому из больных не пришлось прыгать), штудируя конспект по биологии, так как девушка обучается на заочном, и сессия уже началась. Временами она отлучалась с рабочего места. Дважды - в туалет, и раза четыре бегала в коридор покурить с «ребятами из охраны». Ничего не видела, ничего не слышала (при этом сделала такое непроизвольное движение, словно потеряла трусики). Нянечка Тамара
Александровна также исправно тянула лямку. Выносила утки, следила за состоянием больных. Полночи провела у пациента из 24-й палаты. Чиновника намедни прооперировали, и было велено окружить товарища теплом и заботой. Пациент пребывал в сознании, бурно выражая недовольство условиями содержания. Угомонился к трем часам, и уснул при свете лампы. Нянечка навестила прочих пациентов, вернулась в 24-ю палату, и пока в больнице не начался тарарам, листала книжку про западноевропейское искусство эпохи Возрождения.
        - Допускается, - подумав, кивнул Никита. - Тамара Александровна и Таисия… как вас там по батюшке? Свободны.
        Младший медицинский персонал с облегчением выбежал из кабинета, пока милиция не передумала. Остальные выжидающе уставились на майора.
        - Отниму еще немного времени, - сказал Никита и сделал строгое лицо. - Ну что, господа? Как насчет обязательств говорить правду и ничего кроме правды? Не думаю, Галина Юрьевна, что неотложные дела требовали вашего присутствия в больнице минувшей ночью. Вы работали с недавно установленной компьютерной базой. Бездельники из фирмы, снабжающей вас современными технологиями, подсунули «английскую» программу, которая отключается, не прощаясь, и съедает информацию. В рабочее время вы не успеваете. Может, хватит водить нас за нос, Галина Юрьевна? Мы же взрослые люди.
        - Галя, да скажи им, - побледнел красавчик. - А то ведь не отвяжутся…
        «А у Никиты нюх на чужие амуры, - подумал Вадим. - Со своими только полная беда». Впрочем, когда супруга, которую Никита с треском выгнал из дома, обзавелась любовником, нюх сработал.
        - А если взрослые люди, то зачем делать вид, будто не понимаете? - у заведующей задрожала жилка на виске. - Что вы хотите услышать, господа милиционеры? Что нам обоим не повезло с семейной жизнью, и нет возможности вырваться из порочного круга? Что встречаться мы можем только в больнице дважды в месяц, что вынуждены прибегать к уловкам и ухищрениям, чтобы два часа побыть вместе?.. Или вам не терпится вытянуть из нас признание в убийстве?
        Дама молодилась перед партнером, но на грани нервного срыва стала именно той, какой была в действительности - рыхлой, усталой, неумолимо подходящей к своему печальному полувековому юбилею. Доктору Гаврилову сделалось неудобно. Половина лица побелела, другая окрасилась в цвет китайского флага. Он сидел у всех на виду и не знал, куда деть руки. У молодого врача проблем с семейной жизнью не было. Не было проблем и с бесчисленными связями. Почему не поиграть в любовь со строгой начальницей? Разве повредит дальнейшей совместной работе?
        Протокол заполнялся рублеными оборотами. Не уснул Гаврилов в два часа ночи. Не дали. Откупорили шампанское, выпили по бокалу. Что происходило дальше, лучше не спрашивать, а то опера совсем затоскуют. Тахта разбирается, превращаясь в элегантную кровать, и время в сладких объятиях летит, как почта по пневмотрубе. Уснули через час, проснулись, повторили. В начале шестого, сладко позевывая, Галина Юрьевна шмыгнула к себе (практически за стенку), а доктор Гаврилов отправился выполнять свои обязанности, вот только в одной из палат встретился с трупом…
        Ожидать скончания этой тягомотины у Вадима уже не было сил. Как сказала бы давнишняя знакомая, работающая на молодежном радио: «бесперспективняк». Надвигался новый приступ. Он знаком показал Никите - пора отчаливать. Тот пожал плечами, дескать, что поделаешь, так и работаем - с миру по нитке, и… коту под хвост.
        Полезные мысли отступали, как разбитые фашисты. Начинался бред. Он добрел до палаты, там уже собрался ученый консилиум и разбирал по косточкам бедную Лизу за то, что не уследила за пациентом. Девушка оправдывалась. «Пора линять», - мелькнула правильная мысль. Какая разница, где болеть? Он свернулся под одеялом, отгородившись от посторонних железным занавесом. Если хочешь, чтобы усилия мысли не пропали даром, обеспечь им комфортные условия…
        Он ждал ночи и страшно ее боялся. То новое, что открывалось в Вадиме, проявлялось только по ночам. Явление пугало. Пожар в западном крыле больницы привиделся в то самое время, когда он случился (плюс-минус трамвайная остановка - в конечном счете роли не играет). Фрагмент убийства Белоярского - из той же области. Почему ноги в клетчатых носках? Почему не лицо убиваемого? Не лицо исполнителя? Почему он видит эти странные образы только во сне? Как это вообще возможно? А можно ли сделать так, чтобы увидеть их наяву?
        В прежней жизни он точно знал: дневной сон и ночной сон - однозначно не пара. Придремлешь в светлое время - считай, ночь пропала. В больнице было не так. Он мог спать сутками, особенно после уколов, которыми его пичкали, как покойника формалином. Про еду не думалось, отсутствие сигарет воспринималось философски. Вадим помнил, как со скорбной миной подошла подвергнутая обструкции медсестра, подняла мощное орудие возмездия, начиненное лекарством, злобно процедила:
        - Ложитесь на живот, больной…
        - Не злитесь на меня, Лизонька, - бормотал он из последних сил. - Вы не виноваты, что не уследили за мной. А уволят - подумаешь, какая трагедия… Я возьму вас к себе секретаршей… Могу даже в жены… Поедем в Туапсе, снимем пещерку с видом на море… За вами никогда красиво не ухаживали?
        - Да ладно бредить-то, - она невольно прыснула, и с удовольствием всадила иглу. - Таким, как вы, только за скотиной в деревне ухаживать…
        Он хотел возмутиться, но захлестнул девятый вал с картины Айвазовского… Ночь на воскресенье была обычной ночью из жизни умалишенного. Бесилась неоновая дискотека, прыгали пестрые демоны с рогами. Ужас нагнетался. Как сказал бы Ромка Переведенцев - хороший товарищ с последнего места трудоустройства - «крыша съезжает - слишком слабое трение в мозгах». Он просыпался, обуянный РЕАЛЬНЫМ страхом. А только засыпал, подкрадывались кошмары, трясли его, как порыв ветра осенний лист. Эта свистопляска продолжалась полночи. Никакой подсказки, привязки к месту, намека на личность - сплошные абстракции из мира буйного помешательства.
        А потом все стихло. Он проснулся, вцепившись ногтями в мокрую простыню. Лежал, затаив дыхание, вслушиваясь в звуки и ощущения. Сквозь жалюзи проникал тусклый свет от уличного фонаря. Отдаленные шумы ночного трафика. В голове подозрительно легко и никакой боли. Приглушенно гудел кондиционер. Все дурное ушло, отступило, потрясающая легкость в теле! Откуда что берется? А может, так и надо - спокойно, не торопясь?.. Он заблокировал приток мыслей в голову. Расслабился - куда уж проще? Представил внутреннее убранство 29-й палаты. Шторки, завязанные декоративными узлами, кровать, телевизор на кронштейне, картины из гербариев в рамочках. И это оказалось несложно. Палата погружена в полумрак, лишь над головой у спящего больного мерцает красноватый плафон. Нужно убедить себя, что время выбрано верно…
        Толчок - без боли, но ощутимо. И все плывет перед глазами, не удается придать четкость. Картинка темнеет, не держится в стандартном формате, отъезжает. До чертиков обидно. Открывается дверь, и в полумгле палаты возникает некто. Он вцепился ногтями в койку, подавляя желание немедленно туда бежать. Там пусто, покойника уже увезли, а нового еще не положили… Изображение колышется. Картинка, как на старом телевизоре «Рекорд», по которому от души хочется стукнуть кулаком. Напряжение зашкаливает в красный сектор, толку никакого. Впрочем, рост у вошедшего человека невелик, и это скорее женщина, чем мужчина. Силуэт расплывается, как акварель по промокашке. Входящая прикрывает дверь, стоит, замерев - очевидно, храбрости набирается, на цыпочках проходит в палату. Можно догадываться, чем она занимается. Рвущее движение - вытягивает подушку из-под спящего мужчины. Дедушка-одуванчик, сдачи не даст. Обеими руками сдавливает дыхательные пути. Трясутся ноги в клетчатых носках. Вот момент истины - «бабушка приехала!» Одеяло соскальзывает на пол… Убийца держит подушку - для пущей верности, хотя конечности уже
неподвижны. Убийце и самой не в радость, подушка соскальзывает с покойного, она вздрагивает, замирает. Можно подумать, сейчас ее вырвет. Ну что ж, не всякая сущность приемлет, и в наших женщинах живут не только стервы… Она торопится уйти, выполнив поручение. Фигура пятится от кровати, поворачивается спиной. «Ближе, - умоляет Вадим. - Пожалуйста, ближе…» Усилие воли - картинка наезжает. Но убийца уже уходит. Открывает дверь - в этот миг «объектив оператора» максимально приближается. Спина в белом халате, уже выскальзывает в коридор. Бесформенные очертания, белое предстает в сером цвете, поясница, хлястик болтается на одной пуговице. Хозяйка не в курсе, а подчиненным неудобно сделать замечание. Закрывается дверь.
        Картинка пропала, стало темно и неуютно. Постель намокла от пота - он лежал на остывающей сковородке, с которой забыли слить масло. Галина Юрьевна спланировала акцию как сумела. Конечно, она. Трудно найти причину, почему заведующая отделением обменялась халатом с кем-то из подчиненных. Кто мог знать, что момент убийства нарисуется в голове «новообращенного» ясновидца? А волнение спишется на тайную любовь с дежурным врачом, которую афишировать нежелательно. Блестяще. И немного грустно. Выпили шампанского, порезвились «в партере», любовник уснул, а Галина Юрьевна совершила вылазку в палату № 29. На чем же прихватили заведующую целым отделением, что она безропотно согласилась на убийство?
        Впрочем, органы должны решать. Им зарплату платят.
        Логичный поступок - вскочить с кровати, растолкать Борю в коридоре, отобрать телефон, позвонить Никите Румянцеву - он стоически отверг. Не факт, что в нынешнем состоянии он дойдет до двери. И что может быть ужаснее, чем разбудить среди ночи замордованного мента? «Знаете, Никита Афанасьевич, после того, как я ударился головой, слегка подправилось биополе, распахнулись горизонты сознания, и я обрел способность к ясновидению (чакры бы еще немного спиртом протереть). Арестуйте, пожалуйста, госпожу Ордынскую, поелику было озарение, что она и есть таинственная злодейка». Если после такого заезда Никита не примчится в больницу с топором, то он очень сдержанный и уравновешенный человек. Лежи уж, не сбежит твоя Галина Юрьевна. Вот получишь другие аргументы, не входящие в противоречия с принципами марксистско-ленинского устройства мира…
        Не было сил куда-то бежать. Спать хотелось немилосердно. Но это был еще не ужас. Кошмар стартовал, когда в голове прозвучал грозный окрик: «Встань!» Он распахнул глаза, и уставился в серую муть. «Вставай же! - повторил глас. - Довольно валяться!» Угроза катит, - сообразил Вадим. Надо же, какая предупредительность… Голос унялся. А ведь кто-то стоит в коридоре, слушает, берется за дверную ручку! Кто-то, но не Боря… Он чуть не задохнулся от страха. Протянул резину. Была же светлая мысль, о необходимости прощания с больничными стенами! Невзирая на лень, болезнь и недовольство со стороны окружающих… Он сел на кровати - такое ощущение, что тянул не себя, а баржу, груженую царь-пушками. Быстрее, временя на раскачку уже прошло. Вадим свесил ноги с кровати, машинально поискал тапки. Ведь были тапки, точно помнил, где они. Поднялся, держась за изголовье, набросил одеяло на подушку. Еще быстрее… Он сделал шаг, метнулся к окну. Потом сообразил, что вместо штор на окнах жалюзи, и спрятаться за ними сможет не каждый. Попятился к ширме, за которой Елизавета Павловна смешивала свои яды. Тоже не удобное место.
Санузел? Полумгла, дверь приоткрыта, вырисовывается удлиненный прямоугольник проема. Он успел протиснуться в эту добровольную западню, когда дверь в палату бесшумно отворилась, и что-то эфемерное просочилось внутрь. Прижавшись к косяку, он слышал, как похрустывает кафель под ногами входящего. Забегал пальцами по полке. Увы, не оружейная палата, пара мелких флаконов, липкий обмылок, полотенце на вешалке. Он присел на корточки, рука отправилась ниже, вползла за тумбу. Не совсем запущены дела в этой конуре - наткнулся на огрызок чугунной трубы - видимо, меняли слив в ванной, приделали импортный пластик заодно с подводкой, а то, что сломали, сунули в угол и забыли. Вытянуть эту хреновину оказалось непросто. Он поднимал ее, стараясь не шаркнуть по полу, поглядывал в проем. Эфемерное образование, ростом невелико, не старый ли знакомый? - неизвестный подошел к кровати, отбросил одеяло. А нет там никого… Он не смог подавить судорогу - труба со скрипом прошлась по кафельной стене. Злоумышленник резко повернулся. Пойдет ли напролом, вопрос, конечно, интересный. Эх, гуляй, деревня! Уже не таясь, Вадим выдернул
огрызок, врезал по тумбе. Незнакомец оторопел. Подливая масла в огонь, он ударил вторично! Зазвенело, как на колокольне. Не броситься ли в контратаку, используя преимущества дурной головы? Но тут злоумышленник начал растворяться. На подобные казусы он вовсе не рассчитывал. Попятился, сделал шаг, другой, развернулся, бросился к двери…
        Первый тайм, - подумал Вадим. Выиграли ли? Но точно отыграли. Он с расстановкой досчитал до пяти (нельзя бросаться в погоню с бухты-барахты), покинул санузел, пересек палату и опасливо выглянул в коридор. Охранник Боря был живой и, в принципе, даже выспался.
        - Вадим Сергеевич, это вы… - он тер глаза и неуклюже слезал с миниатюрного диванчика. - Простите, разморило меня что-то… Дмитрий Олегович наказал вас сторожить, а сменщика не прислал. Не могу же я сутками напролет…
        - Не можешь, не можешь, - перебил Вадим. - Ты сейчас никого не видел?
        - Как не видеть, - призадумался горе-охранник. - Шандарахнуло что-то у вас в палате, а потом кто-то выскочил, меня и подбросило…
        - Разглядеть успел?
        - Да бог с вами, Вадим Сергеевич, - Борис смущенно покарябал отрастающую щетину. - Он за угол свернул - здесь быстрее можно выйти к лифтам и в фойе…
        - Ты просто находка для работодателя, - похвалил Вадим. - Побольше бы таких профессионалов. Пошли, трудоголик, переведешь меня через Майдан…
        Они шли по озаренным блеклыми лампадками пустым коридорам, Борис умолял ни о чем не говорить Качурину. Вадим уже усвоил, что у парня крепкая многодетная семья, неработающая жена, которую ни голова, ни ноги не кормят, горластая теща, и где он еще найдет такую работу, где можно ничего не делать?
        - Тихо… - прошептал Вадим, прикладывая палец к губам. Лучше бы не ходили. Вестибюль погружен в мертвый сумрак. Лишь из закутка, где окопалась дежурная сестра, приглушенно разливается свет. Работница сладко спит, пристроив пухлую щечку на скрещенные руки. Входная дверь как-то издевательски медленно закрывается - очень уж неторопливый у нее доводчик…
        Срываться из больницы нужно было сразу, пока не грянул настоящий гром. Добраться до дому, а там уж разбираться, куда влип. Ключи от квартиры - на брелке, пристегнуты к штанам, штанов в палате нет, да и вся остальная одежда - неизвестно где. Дубликат ключей - в квартире. Он впал в ступор, пораженный мыслью: если с таким маниакальным упорством его пытаются прикончить, то в какую же славную историю угораздило попасть? Ведь он ровным счетом ничего не знает!
        Охранник Боря, узнав о тайных замыслах, обрадовался, как ребенок.
        - В самом деле, Вадим Сергеевич, не идет вам эта пижама. Давайте так - вызываем машину, пусть ждут у ворот, а вы уж как-нибудь в неглиже доковыляете, плащик сверху набросите, на какой вам этот дресс-код? Обувку ребята подвезут. И черт с ними, с ключами, поднимем вас на второй этаж, балкончик взломаем.
        Но все-таки резину они протянули. Лизавета Павловна, имеющая скверную привычку являться на работу к шести утра, застала их в самый недвусмысленный момент: Вадим забирался в кожаный шпионский плащ, а Борис подпрыгивал от нетерпения.
        - Не пущу, - заявила Елизавета, впадая в тихий ужас. - Вадим Сергеевич, даже не думайте. Если вы уйдете, я немедленно сообщу о вашем бегстве. Как же вы не понимаете, - ее глаза наполнились слезами. - Меня теперь обязательно уволят…
        - А если в вашу смену найдут мой труп, даже посадят, - мрачно пошутил Вадим и, чтобы не казаться голословным, в двух словах обрисовал проблему. Девушка побледнела. - Давайте не обижаться, Лиза, выхода нет. Лучше принесите мою одежду.
        - А как я ее принесу? - она совсем расстроилась. - Одежда у кастелянши, а Варвара Ильинична сегодня выходная. Мы ведь не выписываем людей по воскресеньям.
        - Взломаем? - предложил Боря.
        - Не надо, - Вадим поморщился. - Уходим. Лизавета Павловна, - он взял ее руку и с внезапно обуявшей нежностью погладил. Она смотрела на него совсем не теми глазами, какими смотрят работники медицинских учреждений на опостылевших больных, - умоляю вас, не поминайте лихом. Обещаю, все образумится.
        - Горазды вы все обещать, - улыбнулась она сквозь слезы. - А кто-то и жениться обещал…
        Вадим расхохотался.
        - Обещал - значит, будет. Никогда не отказываюсь от своих слов. Верьте мне, Лиза.
        Он чмокнул девушку в щеку и, пошатываясь, побрел в неизвестность. Боря прицелился чмокнуть девушку во вторую щеку, но та ловко увернулась. Со страхом и каким-то мистическим благоговением смотрела им вслед…
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        Уходить по-тихому было некогда, на улице светало. Подавить разрозненные очаги сопротивления, вырваться на свободу. Разболтанная «девятка» неслась по пока еще пустым, умытым ночным дождем улицам. Шофер Толян - рыхлый толстячок, имеющий отношение к торгово-закупочной конторе Качурина - добродушно бурчал, жалуясь Борису на производственные неурядицы, на контры с «азерботами», на засилье последних, на то, что если так будет продолжаться, то лет через пятьдесят Сибирь полностью заселят рослые китайцы, говорящие по-английски с азербайджанским акцентом. Прослушал по радио прогноз погоды на новый день, замурлыкал на мотив популярной песенки: «Я синоптикам ни разу не верю, скажут „жарко“ - будет дождь моросящий…» Взбираться на балкон, к великому облегчению, не пришлось. Толян по совместительству был талантливым взломщиком. Вникнув в проблему, сказал «щас сделаем, мужики», подобрал с пола оброненную какой-то растеряхой шпильку и начал ковыряться в замке, делая паузы и вслушиваясь - словно врач, который вслушивается в работу сердца больного. И через несколько минут с торжествующим видом распахнул железную
дверь, пробормотав: «Милости просим, хозяева дорогие». Напоил их чаем, а когда гости ушли, остро почувствовал одиночество. Бродил по пыльной квартире, в которой не был несколько суток, запинался о торчащие предметы, узнавал и не узнавал окружающую обстановку. Вещи Жанны в небольшом количестве оставались на месте, но это говорило лишь о том, что у Жанны не десять рук. Постоял под душем, смывая с себя больничный смрад. Побрился, отыскал в серванте старый сотовый телефон с запасной «симкой». С удивлением обнаружил, что паспорт на месте - видимо, утром 23 мая он не взял его с собой, и это не могло не радовать. Немножко денег - уцелевших от выданных при расчете…
        Уснул, свернувшись на диване, приказав внутреннему будильнику разбудить его через час. Штирлиц не удался: проснулся только через час сорок и поймал за хвост улетающую мысль. Компания, решившая от него избавиться, может и не знать, что он уже дома (а может и знать). Но обязательно узнает - это дело нескольких часов. Он подошел к окну, отогнул шторку. Фасадная сторона дома выходила на оживленную магистраль. Город уже проснулся. Автостоянка напротив банка была забита машинами. Блондинка на розовой «Карине» элегантно припарковалась в узкую щель между джипами, разнеся одному зеркало, другому дверцу. Хозяин первого наезжал, красочно работая пальцами, второй прибежал на заунывный вой сигнализации, схватился за голову, подсчитывая потери. На какой козе седан? Одна знакомая Вадима купила японскую машину и в страхе ездила, не снимая ручника - на всякий случай, другая не знала, где в машине находятся права, третья была глубоко убеждена, что если едет прямо, то едет по главной дороге. Но это более щадящие варианты…
        Заверещало в прихожей. Вадим вздрогнул. Куда бежать? Насилу обуздал панику, подкрался к двери. В квартиру тропическим ураганом ворвался коммерсант Качурин, сунул нос на кухню, пошатался по комнатам и, хмыкнув, сделал вывод:
        - Хорошо у тебя тут. Тихо.
        - Можешь пожить, - пожал плечами Вадим.
        - Нет, - помотал головой коммерсант. - Надоело, поеду за границу. Хочу испытать ностальгию. Чаем напои, может, подобрею.
        Позабыв разуться, промаршировал на кухню, оседлал табурет и вопросительно уставился на соседа.
        - Борис поведал, что с тобой в больнице произошла неприятность?
        - Гости были, - неохотно кивнул Вадим. - Так что расслабься, Димон. По мою душу приходил злодей.
        - Утешает, - подумав, допустил Качурин. - Хотя и не факт, что меня тоже не заказали. Получена информация, что от меня собираются избавиться. Так что наши киллеры скоро будут на пару высиживать в подъезде. А я, в отличие от тебя, невезучий…
        Вадим засмеялся.
        - Если вы вчера застраховались, а сегодня вас сбила машина, это еще не значит, что вы везучий.
        - Вроде того, - согласился Качурин. - Держи, - он выдернул из пистончика визитку и ручку, что-то размашисто написал на обороте. - Мой номер сотового - звони хоть на северный полюс, поболтаем. А это телефон Бориса - я парня предупредил, можешь на него рассчитывать. Он пацан, в принципе, головастый, хотя и несколько приторможенный, ты, наверное, заметил. Понадобится больше людей - договаривайся через меня, устроим. Я не понял, - Качурин совсем расстроился. - Ты еще не колдуешь над кофеваркой? У меня самолет, между прочим, через три часа…
        С каким огромным удовольствием он прыгнул бы сейчас на борт и улетел в неизвестном направлении - в любую братскую или банановую республику. Лето начинается в северном полушарии, и практически в любой его стране, кроме России, зацветает рай на земле. Даже в Канаде с Норвегией. Вот только без денег вряд ли зарубежье встретит его с распростертыми объятиями…
        Вадим поднялся на пятый этаж, с любопытством воззрился на чердачный люк, с которого анонимные хулиганы сорвали замок и петлю. Задача облегчалась - ломать уже не надо. Он добрался по шаткой лестнице до крышки люка, отшвырнул ее в сумрак чердака, отмахнулся от бдительной старушки, которая тут же высунула нос из свое квартиры. Подтянувшись, вскарабкался на «голубятню». Выбрался на крышу, залитую ярким солнечным светом. Полюбовался на собственную ТВ-антенну, принимающую девятнадцать каналов (вернее, обязанную это делать, но почему-то не делающую). И начал соображать, в какой стороне пожарная лестница, и как до нее добраться, чтобы не упасть.
        Было в этом занятии что-то шизоидно-веселое. Он спустился в обросший тополями дворик. Похмельные алканоиды на лавочке ждали манны небесной и с надеждой смотрели на него. Не ангел ли спускается с небес, чтобы одарить разведенным техническим спиртом? Одинокая мама с младенцем, задумчиво оценила мускулистость и прочую физическую развитость начинающего альпиниста. Нелегкая женская доля - нет секса в жизни… Осторожная и злая дворовая собака глухо ворчала из-под детской карусели - имела, видимо, отрицательный опыт необдуманных поступков.
        Он свалился на какую-то клумбу, пробился сквозь кленовую поросль и, отряхивая с колен налипший гербарий, свернул за угол…
        Вскоре он сидел в кафе с видом на стройку и звонил Роману Переведенцеву. Судя по голосу отозвавшегося на восьмом гудке абонента, день работника аналитического отдела не был напоен трудами.
        - Ты где? - удивленно спросил Вадим.
        - В запое, - слабым голосом отозвался бывший коллега.
        Вадим помедлил.
        - Не торопись оттуда выходить, здесь нет ничего хорошего.
        - Скоро выйду, Вадим. Топливо кончается.
        - А что-то случилось? - не понял Вадим.
        - Да как тебе объяснить… - коллега пьяно завздыхал, скрипнул какой-то предмет мебели.
        - Объясни уж как-нибудь. Можешь объяснить на абстрактном примере, - разрешил Вадим.
        - Да какие уж тут абстрактные примеры! - разозлился приятель, которого он не видел уже несколько недель (отмечали день связи, и Ромка хвастался наутро, что отметили славно - завел две новые связи). - Очень худо и очень бедно, понимаешь, Вадим? Ты уволился - совсем житья не стало. Новый зам Григория Ильича - Харламов оказался натуральной сволочью!
        - А был такой приветливый, - удивился Вадим.
        - Какая разница? Козел с крыльями - все равно козел! Началась грызня, затравил Леночку Пушкарскую, притащил своих программистов, порядки аракчеевские навязывает. Выяснилось, что этот слизняк какой-то дальний родственник Тимофеевой - директрисы «Радуги», чем и пользуется. Григорий Ильич молчит, ему бы до пенсии на бреющем режиме дотянуть…
        - Тебя уволили, - догадался Вадим.
        - Помянул Харламова тихим словом, - не стал возражать Ромка. - Все свои сидели, а кто-то донес. Вызвал, обругал - я ему и добавил. Написал по собственному желанию, хлопнул дверью. Выйду из запоя, буду новую работу искать.
        - Не придумал, куда пойдешь?
        Роман внезапно рассмеялся.
        - Предложили на днях… Имеется в нашем городе на улице Плахотного некое агентство по предоставлению информационных и социально-бытовых услуг. Штат расширился, теперь они подумывают над созданием информационной базы и, в некотором роде, службы безопасности. Заведует безобразием некий профессор Комиссаров - ну, это он себя называет профессором, а вообще-то у него квартира подо мной. Агентство - это его детище, дурь обуяла приличного человека на старости лет, а есть еще и другое слово - похожее на «заём», только последняя - «б»…
        - Расшифруй, - перебил Вадим. - Что такое предоставление информационных и социально-бытовых услуг?
        - Потомственные сибирские колдуны, ясновидцы, чистка кармы, астральные сущности и избавление от барабашек. Все услуги магии, приворот навсегда, гарантия, - исчерпывающе ответил Ромка.
        - Тьфу, - сказал Вадим. - С чем тебя и поздравляю. Впрочем, нам, татарам, лишь бы за чистую монету… - «Интересно, а не требуются им внештатные ясновидцы?» - внезапно подумал Вадим и почувствовал, как в горле образуется ком.
        - Могу и о тебе похлопотать, - щедро предложил Ромка. - Слушай, - внезапно вспомнил он, - а у тебя-то как дела? Мы же с тобой целую вечность не виделись. С того самого дня связи…
        - У меня неприятности, - усмехнувшись, лаконично объяснил Вадим. - Да и сущность астральная привязалась… Переночевать пустишь, если заявлюсь в темное время? Или ты ночами по сексу?
        - Ага, вручную, - подыграл Роман. - Жанна из дома выгнала? Приходи, конечно, о чем речь? Пузырек только не забудь…
        Он отключился, проверил оставшиеся на счету деньги, погрузился в раздумья. Ромка Переведенцев - замечательный парень. По призванию технарь - из любой железки, оказавшейся под рукой, сварганит требуемый элемент - хоть подзорную трубу, хоть детекторное устройство. В остальных областях тоже не профан, умеет отличать интермедию от интерлюдии, и гипотезу от гипотенузы. В семейной жизни счастья не испытал. Безграмотная блондинка, на которой он имел глупость жениться, долго не могла поверить, что дети появляются не из шляпы фокусника. И Ромка не был готовым к курсу молодого отца. Кричащее чадо перепоручили теще с тестем, живущим в провинциальном городе, блондинка загуляла, куда-то испарилась, а когда Ромка, влекомый нахлынувшими отцовскими чувствами, отправился к бывшим родственникам за ребенком, на него спустили всю милицию заштатного уезда, и пришлось срочно делать ноги. И вообще, Роман по жизни был скорее невезучим, чем везучим…
        Вариант с приятелем он решил приберечь. Не хотелось подставлять бывшего коллегу. Для начала он решил проработать одну не вовремя пришедшую мысль. К пяти часам вечера он сидел на лавочке у проезжей части напротив десятой хирургической больницы и делал вид, что изучает рекламный листок торгово-мошеннического предприятия «Колорадо». Со всех сторон шумел город, изрыгая лязг и характерные запахи. На остановке толпились бюджетники и пенсионеры, поджидая муниципальный троллейбус. У памятника неизвестному водопроводчику, с существованием коего город был вынужден мириться уже второй год (в каждом городе свои Церетели), фотографировались неразумные японцы. Конец рабочего дня, из ворот больницы, являющейся попутно крупным исследовательским центром, выходили люди. Выплыла медсестра Елизавета Павловна в симпатичной кофточке (Вадим напрягся, прикрылся газеткой), девушка постояла посреди аллеи, надеясь кого-то высмотреть, вздохнула, сделала грустную мордашку и медленно слилась с людским потоком. Возникло мощное желание подбежать к ней и немедленно выполнить всё, что обещал. Он впился мертвой хваткой в лавочку,
обуздывая страсти. Справа от здания располагалась парковка для персонала, куда и завернула Елизавета. Через минуту она выехала на видавшей виды белой «шестерке» и исчезла в суете большого города. Вадима охватило беспокойство - если неимущие медсестры приезжают на работу на собственных колесах, то что говорить о заведующих целыми отделениями?
        Он нашел в кармане визитку, оставленную Качуриным, отстучал номер. Кто мешает воспользоваться услугами? Человек на зарплате, возмущаться не будет…
        Галина Юрьевна вышла из ворот без четверти шесть - Вадим вспотел от волнения. Скатал газетку в трубочку, поднялся. С женщиной за сутки произошла разительная перемена. Это был другой человек - если раньше он сомневался, то теперь ее виновность чувствовал нутром. Моложавость испарилась - вместе с женственностью и стремлением нравиться. Она была разозлена, хмура, подавлена. Прическа съехала набок, но она этого не замечала. Вышла из ворот, остановилась - словно слабовидящая перед незримой опасностью. Полезла в сумку, достала телефон. Вадим подходил бочком, спрятавшись за спиной нежно сомкнувшей ладони парочки. Она скользнула по нему взглядом, нахмурилась, поймав неприятный импульс из подсознания. Вспомнить не должна, трудно соотнести нормально одетого мужчину с лохматым пациентом в простыне, который присутствовал при допросе и не вымолвил ни слова. Кто-то толкнул ее, Галина Юрьевна спохватилась, прижала к груди сумочку, засеменила к парковке. Вадим обогнул парочку, и когда женщина прижала телефон к уху, почти поравнялся.
        - Это я, - угрюмо вымолвила женщина. - Вы хотели встретиться? - выслушала, помялась. - Хорошо, через полчаса я там буду. Надеюсь, мне не придется делать заказ?
        Кажется, у нее была аллергия на неприятных собеседников. Напряженное лицо покрылось пунцовыми пятнами. Грудь вздымалась - еще немного, и она бы начала задыхаться. Знакомый аллерголог рассказывал невероятный случай: в далекой Канаде у молодой девушки была аллергия на арахисовое масло; парень за пару часов до свидания скушал бутерброд, обильно сдобренный этой гадостью, поцеловал девушку, после чего она мгновенно скончалась от анафилактического шока. Галине Юрьевне, впрочем, столь анекдотичная смерть не грозила. Она швырнула телефон в сумочку и зашагала на парковку. «Опоздал», - с грустью подумал Вадим. Серебристая «Хонда» размашисто вписалась в поворот, подрезав неторопливо коптящий «Москвич», и помчалась к перекрестку, где горел красный. Он выбежал на дорогу с протянутой рукой, едва не став жертвой дорожно-транспортного происшествия. Тормоза у бежевой «Корсы», по счастью, были хорошо отлажены.
        - Рановато прощаетесь с жизнью, Вадим Сергеевич, - высунулась из окна украшенная черными очками физиономия Бориса. - Будем глазки строить? Или поедем?
        - А вот сейчас ты, парень, успел к самой раздаче, - похвалил Вадим, прыгая в машину. - Цепляйся к серебристой «Хонде», и давай договоримся, что ты не будешь задавать лишних вопросов…
        Этот парень, отваленный от щедрот свалившим за кордон Качуриным, все же был какой-то странный. Не сказать, что полная бестолочь, но с тормозами, как и у машины, полный порядок. Такое ощущение, что он только покурил, но не сигарету. Ухмылялся под нос, вел машину медленно, словно совершенно не умел этого делать, умудряясь при этом никуда не влипнуть. Сбоку было видно, как под левым глазом у Бориса никак не проходит синячище, усиленный заштопанной царапиной.
        - Брился, - пояснил он, чувствуя, что Вадим хочет спросить, но не решается. Вадим пожал плечами. Лично его ответ устраивал. «Хонда» вышла на кольцевую, примостилась в правый ряд. Плотное движение не позволяло встать ближе, до Ордынской было четыре машины. Но Борис удивил - пропустил чадящий фургон и, врубив звуковой сигнал, вклинился между его кормой и перепуганным «жигуленком». «Корсу» тоже вынесло на правую полосу, при этом никто почему-то не пострадал.
        - Бедовый ты парень, - пробормотал Вадим, не заметив, как повернули в примыкающий переулок. А когда опомнился, было поздно, магистраль отъехала, они прыгали по колдобинам.
        - Ты куда?! - завопил он. - Потеряем фигурантку!
        - Не потеряем, - замотал головой Борис. - Она с кольца уйдет только вправо - разве что по воздуху перескочит. Догоним, перегоним, как два пальца. Не волнуйтесь, Вадим Сергеевич, клювом не прощелкаем.
        - Ты просто заражаешь меня оптимизмом, - выдохнул Вадим, смахивая пот со лба. - Смотри, Борис, тест на профпригодность можешь не пройти. Прокатишь меня - пожалуюсь Качурину.
        Еще одна тесная подворотня, переулок, забитый контейнерами, «Корса» выпрыгнула на главный городской проспект, к началу лета косметически отремонтированный и покрашенный. Помпезный сталинский ампир, «карманы» парковок, забитые иномарками, сверкающие витрины магазинов, рестораны, в которых вкусно питаются богатейшие слои населения. Постриженная аллея посреди проспекта - место, мало приспособленное для отдыха трудящихся и традиционно использующееся жрицами любви для «развода на работы», самые нетерпеливые уже слонялись между лавочками, поджидая клиентов.
        - Мужчинам на заметку, - развеселился Борис. - Стоят, родимые. Были бы бумажки - будут и милашки. А вон ту я знаю, - он ткнул пальцем в стайку «легкомысленных» девиц, непонятно кого имея в виду, - Шурка Свищева, в одном классе обучались. Скромница была - невозможная. Прилежная, порядочная. В музыкальной школе училась - по классу скрипки. По разным конкурсам моталась - мама с папой нарадоваться не могли. До тридцати в девках сидела. Потом ребенка от святого духа родила. Потом сломалось в ней что-то, и вот, пожалуйста, всем желающим теперь делает… менуэт, - Борис захохотал, довольный шуткой.
        Вадим вертел головой, высматривая «Хонду». Неужели потеряли?
        - Сзади она, - буркнул Борис. - За троллейбусом. Тормозить собирается.
        Он въехал в карман, откуда буквально перед их носом вывалился пацанячий внедорожник, заглушил мотор. Вадим облегченно перевел дыхание. Контакт с объектом не утерян. Но у Галины Юрьевны с парковкой обстояло сложнее. Щель, куда она собралась, оказалась чересчур узка. Пришлось проехать дальше. Она медленно тащилась мимо уставленных перед рестораном «Созвездие Скорпиона» иномарок, не знала, куда приткнуться. Пришлось заехать в переулок, втиснуть машину между мусорными баками на груде какого-то бомжачьего тряпья. Не позавидуешь российским богатеям. Стоит ли покупать за много долларов хорошую машину, чтобы потом искать, за какой помойкой ее поставить? Дама вышла из машины - она уже справилась с собой, опять была эффектна, прическа на месте. Покачивая бедрами, поплыла на проспект, процокала по мостовой, скрылась за прозрачными дверьми «Созвездия Скорпиона». Швейцар не первой свежести склонился в уважительном поклоне. Так приветствуют постоянных посетителей. «Любопытно - думал Вадим, волочась за дамой, - на кого я сегодня похож - на плейбоя или плебея?»
        Швейцар не стал расходовать физических усилий, одарил входящего пустым взглядом, отвернулся. Вадим проследовал по вестибюлю с бронзовыми канделябрами, сунулся в зал, там царил умеренный полумрак, и очень вкусно пахло. Зал полупуст, что и правильно, еще не поздний вечер. Взыскательная публика поглощала заморские кушанья. Толстяк в прикиде от Армани аппетитно стучал ложкой, сметая суп. «Мамочка! - вспомнился анекдот. - Наш суп стал еще вкуснее! Что ты с ним сделала?» - «Я его сварила, доченька!» Хихикала компания прилично одетых бизнесменов: судя по репликам, отмечали с кровью выцарапанный контракт. Прошествовал официант с голубыми галунами, вопросительно уставился на Вадима.
        - Проходите, пожалуйста, столики есть.
        - Вижу, - буркнул Вадим. - Похоже, я ошибся - это не отдел социального обеспечения Центрального района.
        - Собес с обратной стороны здания, - невозмутимо ответствовал официант и еще раз смерил глазами посетителя.
        Вадим отодвинулся за штору, чтобы не смущать рабочий люд. Галина Юрьевна Ордынская лавировала между столиками. Никто не смотрел ей в спину. Здешних буржуев привлекали женщины другого поколения. Человек, позвавший даму на рандеву, еще не явился. Она уселась за дальний столик в углу, несколько секунд сидела в оцепенении, вскинула голову, обозрела зал. Вадим почувствовал, как по нему мазнули взглядом. Сердце забилось. Дама посуровела, вновь из подсознания явилось что-то настораживающее, но сосредоточиться на человеке за шторой она не догадалась. Выставила сумочку на стол, извлекла косметичку. Официант склонился в любезном поклоне - она подняла голову, произнесла одно слово - служитель смылся.
        - За брендированный контент! - взметнул бокал один из бизнесменов. - И бегом на паровоз, полчаса до поезда!
        - И не вздумай намекать проводнице на постель! - захохотал коллега под звон бокалов.
        Вадим предпочел ретироваться - через вестибюль, через швейцара с кислой миной. Глоток свежего смога - разительный контраст между кондиционированным интерьером и загаженным городом. Борис с глубокомысленным видом подпирал фонарный столб. В черных очках отражались подтянутые женские ножки, которые он в данный момент рассматривал.
        - Ждет, - лаконично объяснил Вадим. - За столиком в дальнем углу. Хорошо бы уточнить, с кем она намерена спариться.
        Борис отклеился от столба.
        - Вставайте, Вадим Сергеевич, козырное место. А я пойду, уточню.
        - Давай, - согласился Вадим. - Тебя она не знает.
        Стоять у «козырного» столба, словно баобаб посреди саванны, ему не нравилось. Желудок, раздираемый ресторанными ароматами, требовал пищи. Он добрел до киоска, в котором продавались демократичные чебуреки, жареные на ядовитом масле, приобрел парочку, стал жадно поглощать, не выпуская из вида дверь в ресторан. За время отсутствия Бориса прошли трое - любитель позолоченных сотовых телефонов, двойник Саддама Хусейна в парусиновом костюме, длинношеяя блондинка из анекдота про птичий грипп и куриные мозги. Вывалился взбудораженный Борис, принялся вертеться, как оттоптанная муха.
        - Здесь я, - подсказал Вадим.
        - Докладываю, - отрапортовал помощник. - Ваша пассия сидела в кромешном одиночестве, поглядывала на часы, стала дергаться. Позвонил телефон, она ответила, удивилась - почему, дескать, через задний ход? Позыркала по сторонам, собралась и почесала куда-то в подсобку. Знаете, Вадим Сергеевич, мне кажется, тот человек, что должен был с ней встретиться, сообщил, что за ней следят.
        - Пошли, - Вадим швырнул недоеденный чебурек в урну и семимильными шагами направился в обход здания. Нехорошие предчувствия взыграли с новой силой. А вдруг не поздно?
        Но приглашения на вечер ужасов уже разослали. Они свернули за угол, пронеслись мимо закрытого Собеса, далее - во двор. У заднего хода в ресторан стоял открытый фургон - ни водителя, ни грузчиков, рядом с фургоном - груда пустых коробок. Фрагмент двора возмутительно пуст - ни одной живой души; только в стороне, за оградкой, детский смех и щенячий визг. Если Галина Юрьевна вышла из подсобки, ее след еще бы не простыл. Не выходила… Вадим перевел дыхание. Не надо суетиться.
        - Минуточку, - придержал его за локоть Борис. - Что-то мне подсказывает, что здесь не совсем ладно. Не оскорбитесь уж войти после меня, Вадим Сергеевич?
        Проклятье какое-то. В иное время и двор, и крыльцо, и черный вход были бы забиты народом. Суетились бы грузчики, поварята, экспедиторы. Отбросы общества крутились бы у фургона - вдруг какая косточка перепадет? Сегодня, как по волшебству - никого. Длинный загнутый коридор, заставленный тарой, оттуда - новый поворот: непосредственно в подсобки, кухни, склады. Борис дошагал до поворота… и резко встал. «Черная кошка дорогу перешла, - невесело подумал Вадим. - С пустыми ведрами».
        - Мать моя, - буркнул Борис. - Пришли, Вадим Сергеевич, теперь вам точно скучать не придется.
        «Не вам, а нам», - подумал Вадим. Проклятый вопрос: что делать, когда никто не виноват? Галина Юрьевна Ордынская возлежала в узком проходе, выставив на обозрение зрелую (теперь уже мертвую) красоту. Убийца подкараулил ее и, не вступая в прения, перерезал горло. Кровь еще не вытекла, в глазах вселенская тоска и зависть к тем, кто жив (значит, поняла, что происходит), вытянутая рука с раскрытой ладошкой - словно за последним в жизни подаянием… Чехарда картинок в голове. Кого-то пулей, кого-то подушкой, кого-то вот так, бритвой по горлу… И мысль обидная: этот «резчик по горлу» шел навстречу Галине Юрьевне, сделал дело, двинул дальше - через зал, швейцара, как чувствовал, что двое глупых мужчин побегут в обход. А может, и впрямь чувствовал?
        - Полюбуйтесь, Вадим Сергеевич, - Борис присел на корточки, коснулся скомканного халата, зацепившегося за нижнюю коробку. - Этот парень был в робе подсобного рабочего. Умно: если что, не так в глаза бросается, да и кровь опять же может брызнуть…
        Бормотание помощника сбивало с мысли. А Борис не мог угомониться - обнюхал покойницу (работал по свежим следам?), склонился над протянутой ладошкой.
        - Забавно, Вадим Сергеевич, а ведь на ладошке у нее написано, что будет жить долго и счастливо, правда, большой и чистой любви, к сожалению, не встретит. Ох, не верил я никогда в эту долбанную хиромантию… А откуда, думаете, я знаю? Жена однажды увлеклась и в постели перед сексом меня просвещала…
        Трудно молчать, когда никто не спрашивает.
        - Борис, утихни, - опомнился Вадим. - Подтяни, пожалуйста, ее сумочку и достань телефон…
        - Начинается, - посетовал помощник. - Несанкционированный отбор кошельков и сотовых телефон…
        - Не нужен мне ее кошелек, - разозлился Вадим. - В телефоне номер, с которого ей последний раз звонили. Если это не убийца, то, по крайней мере, тот, кто этим беспределом распоряжается.
        - И то правда, - сообразил Борис, подтягивая сумочку из кожи нильского крокодила (или кого-то на него похожего). Компактная «раскладушка» перекочевала Вадиму в карман.
        - А теперь пошли, а то повяжут.
        - А в милицию не будем сообщать? - растерялся Борис. - Постойте, Вадим Сергеевич, это же будет выглядеть… ну, словно мы ее…
        - К черту, - зашипел Вадим, хватая безнадежного тормозилу за рукав. - Если нужно кому-то, нас и так подставят. Разбегаемся, Борис. Машину сразу не уводи, пошатайся по проспекту, а я дворами смоюсь. Понадобишься - позвоню, будь на связи.
        - Ну, не знаю даже… - до парня, кажется, дошло, куда он попал. - Извините, Вадим Сергеевич, но насчет трупов с моим боссом уговора не было…
        Полемика о вреде опасных связей, впрочем, не затянулась. Где-то хлопнула дверь, раздались женские голоса. Они быстро приближались. Паника ударила в голову. Он толкнул Бориса, чтобы не высиживал, как курица на яйцах. Двусмысленнее положения не придумать. Борис попятился, жар ударил в голову - дошло, даже очки вспыхнули - помчался, топая, как слон, за ним Вадим. Поворот, полутемный «предбанник»…
        - Успехов, - он вытолкнул помощника за дверь, сам притормозил, перевел дыхание. Не соваться же с безумной физиономией на люди. «Спокойствие, только спокойствие. Ты никого не встретишь, досчитай до пяти, сделай физию попроще, и вперед…» Досчитать он успел, впрочем, только до двух. Истошный вопль потряс запутанный коридор. С опозданием к воплю примкнул второй, начался сумасшедший кошачий концерт. Он бы тоже с удовольствием заорал. Толкнул дверь, одновременно отступая в темень проема. Пусто у крыльца. Жилые подъезды в стороне, Собес закрыт, хозяин фуры сгинул. Он натянул на лицо выражение «потустороннего» прохожего, спустился с крыльца, двинул в просвет между кирпичной коробкой (ЖЭК его знает, что это такое) и чахлыми кустами. Уши горели, как у нашкодившего пацана…
        Новость о том, что бывший коллега сбежал из больницы, майора милиции не впечатлила. Он лишь пожал плечами, пропуская Вадима в квартиру - мол, эка невидаль, не мужское это дело, валяться по больницам.
        - Руки не подам, извини, - пробурчал Никита. - Руки по локоть в крови - курицу разделываю.
        Вадим уже заметил, видок у Никиты Румянцева был не самым презентабельным. Дырявые трико, майка наизнанку, устрашающий нож-пила в мускулистой руке. Проживал майор милиции, как ни странно, в коммуналке - в знаменитом стоквартирном доме облисполкома, возведенном архитектором Крячковым и взявшим Гран-при на Парижской выставке 35-го года. Квартира изначально была на три семьи. Одна из соседок укатила на ПМЖ к Мертвому морю, а ее комнатку Никита и соседка - перезрелая директриса медицинского училища Степанида - напряглись, выкупили и вот уже второй год подыскивали достойный вариант обмена. Прогадать было крайне обидно, квартира в аварийном, пожароопасном крячковском доме стоила невероятных денег.
        - Проходи на кухню, - проворчал Никита. - Еду себе готовлю на всю неделю. Не мудохаться же каждый вечер.
        Из комнаты соседки доносился разговор на повышенных тонах. Горластая директриса увлеченно общалась с подругой. Подруга хохотала и вставляла живописные комментарии.
        - Не обращай внимания, - отмахнулся Никита. - Не могут они иначе. Как разойдутся после красненького - остановить невозможно. Живой анекдот: «А если дамы на минутку замолчат, то можно услышать жуткий рев Ниагарского водопада»… Тебе котята, кстати, не нужны? - Никита пнул по коробке от импортного телевизора, которая как-то странно заходила ходуном и запищала на разные голоса. - Не уследили за Муськой, добегалась, зараза. Восемь штук принесла, как с куста.
        - Спасибо, - поблагодарил Вадим. - За собой-то уследить не могу.
        - Жалко, - вздохнул Никита. - С этими ребятами добрее становишься. Красивые, черти, просто сердце узлом сворачивается… Ты знаешь, что древние египтяне, когда находились за границей, скупали, не торгуясь, всех попавшихся на глаза кошек и увозили домой. Но где ты нынче возьмешь древнего египтянина? Придется топить.
        Никита со злостью вонзил пилу в разлегшуюся на разделочной доске курицу. Всплыло откуда-то в голове: чернобыльские курицы на рынке, а также на гербе и на деньгах.
        На коммунальной кухне было голо, грязно и неустроенно. Вадим сидел на рослом табурете и тоскливо смотрел, как приятель кромсает несчастную птицу.
        - Представляешь, юмористы, - бухтел Никита. - Спрашиваю у продавщицы: у вас куры свежие? А она мне в ответ, не смущаясь: ага, еще вчера чихали…
        - Обрати, пожалуйста, на меня внимание, - перебил Вадим. - Сейчас я расскажу тебе все, что касается известной истории. А также кое-что еще. Но только сначала выслушай, а потом уж решай, кого вызывать - группу захвата или бригаду санитаров. Отдельные места моего монолога тебе уже знакомы, но ты их прослушай заново и постарайся не игнорировать.
        Он рассказал буквально все, сбрасывая тяжесть с горба. Противно таскать одному. Про способность лицезреть картинки из невыдуманной жизни - происходящие либо в реальном времени, либо в «записи»; о посетителе больницы, от назойливого внимания которого с трудом удалось избавиться; об убийстве Ордынской, особо заострив момент, что они с Борисом эту даму пальцем не трогали, хотя и стоило бы, поскольку именно она прикончила заслуженного деятеля искусств Белоярского…
        Наступила тишина, которую нарушали только вопли жизнерадостных соседок и жужжание комариной самки. Перестали возиться котята в коробке. Из шкафа, заваленного кастрюлями, выбралась бесподобно красивая кошка Муська, стряхнула муку с носа и удивленно уставилась на незваного гостя. Никита молчал, свирепо разглядывая затупленный нож. Самое время на цыпочках удалиться, чтобы не портить оглушительное впечатление.
        - Про убийство Ордынской ты, конечно же, не знал, - сделал правильный вывод Вадим.
        - Не знал, - Никита покрепче сжал рукоятку и поднял голову. - А теперь послушай ТЫ меня. Во-первых, никогда и нигде не употребляй в моем присутствии слова «ясновидение, пророчества, предсказания» и им подобные. Могу и прибить.
        - Да мне без разницы, - пожал плечами Вадим, - не хочешь - не буду. Возможно, пожар в пустующем крыле был обычным сном. Убийство Белоярского - из той же оперы. Но это был не сон, увы. Не спал я. Женщина вошла и задушила спящего старика.
        - О, боже, - взялся за голову Никита. - Помоги мне пережить этот бред. Хорошо, давай поговорим о мистике. В твоей… назовем ее так, короткометражке ты видел бабу с оторванным хлястиком…
        - Которую на следующий день скоропостижным образом убивают. Веришь в совпадения?
        - Но это твоя версия, - пожал плечами Никита.
        - Перестань, - поморщился Вадим. - Заподозрить меня в убийстве может кто угодно, только не ты.
        - Кстати, - встрепенулся Никита, - насчет «кого угодно». Ты не дослушал «во-вторых». Единственное, что я допускаю - так это то, что убийства Белоярского и Урбановича связаны между собой. Допускают это и в Федеральной Службе Безопасности, которая сегодня днем отняла у нас оба дела, заявив, что подобные преступления идеально вписываются в специфику их работы. Полагаю, на этом деле кто-то хочет обрести приличные бонусы.
        - Федерация Солидных Бизнесменов… - сник Вадим. - Ну что ж, самое время этим призракам явиться из сумрака. Хотя, если честно, реально рассчитывал на то, что искать будут менты, а эти парни - ждать момента, чтобы втиснуться и снять пенки. Ну что ж, любовь не состоялась.
        - Отсюда сам понимаешь, - вздохнул Никита, - удовольствия от грызни с федералами - что зятю в теще. Нашу группу от дела отстранили, материалы передали следственной бригаде с Коммунистической, хотя какие там, к дьяволу, материалы… Неприятный осадок, конечно, остался, но мы его мужественно переживем, - Никита замялся, и стало видно, как в человеке просыпается совесть. - Послушай, я знаю, ты сошел с ума, но чисто по-человечески тебя понимаю. Выдумать всю эту галиматью ты не мог. Заблуждаешься, из двух совпадений делаешь грандиозные выводы… но ничего, поможем.
        - А две попытки меня прикончить?
        Никита кашлянул.
        - Ты просто кому-то не понравился. А теперь представь, найдутся свидетели, которые видели вас уходящими с места преступления. Вычислят личности, и, увы, Вадим, не понравитесь вы и федералам. Я помочь не смогу. Чекисты зацепятся, и будет вам очень трудно.
        - Пусть попробуют поймать, - усмехнулся Вадим.
        - Тьфу, - окончательно расстроился Никита, - так он еще и в бега собрался. Надеешься распутать преступление?
        - Хотел, - помялся Вадим, - с вашей, милицейской, помощью. Но с чекистами я по жизни не дружу. Было у меня несколько зацепок, Никита, - Вадим пристально посмотрел на приятеля, Никита покраснел, как гроздь рябины после первых холодов, вздохнул и пробормотал:
        - Выкладывай.
        - Персонал ресторана, швейцар, кто-то из сидящих в зале могли видеть убийцу, который скрылся через парадный вход, бросив в подсобке робу грузчика. Утверждение шаткое, но если потрясти весь персонал, то кто-нибудь да вспомнит. И второе, - Вадим извлек из кармана серебристый телефон, демонстративно протер его грязным кухонным полотенцем, чтобы не остались отпечатки пальцев, и подтолкнул Никите. - Тоже любопытная вещица. Убийце не пришло в голову забрать его с собой. А может, устроители акции элементарную ситуацию не просчитали. Проруха на старуху. Я тоже, знаешь ли, временами теряюсь, когда дело касается современных технических штучек.
        - Короче можешь? - процедил Никита.
        - Два последних вызова - с одного и того же номера. Номер федеральный, сотовый, ни о чем не говорит, и мне узнать его обладателя, увы, не по зубам. В отличие от некоторых штатских… в погонах. За последние сорок минут из жизни женщины ей позвонили, по меньшей мере, дважды. Первый звонок - назначили встречу в «Созвездии Скорпиона». Второй - забеспокоились, выяснив, что Ордынскую пасут, и приказали уйти из ресторана черным ходом, где уже материализовался таинственный душегубец. Делай выводы.
        Никита опасливо придвинул к себе телефон. Жалобно посмотрел на Вадима.
        - Тебе-то какой с этой беды навар?
        - Жить хочу, - начал загибать пальцы Вадим. - Любопытство. Жажда справедливости. Ненависть к губителям человеческих жизней. Этого мало?
        - Ты мне тут совесть не прессуй, - возмутился Никита. - Сам отлично знаешь, что я человек подневольный и пашу по шестнадцать часов в сутки. Заниматься этим делом в свободное от работы время?.. Не по-ментовски как-то. А влезу официальным образом - будет столько вони… Но я тебе сочувствую, Вадим. Благодаря нашей встрече в пивном баре ты попал в беду. Слушай, бедолага, - глаза майора вспыхнули. - У моего приятеля пустует дача в Кошарах, 120 километров от города - ни одна сволочь не достанет. Раньше теща его туда ездила, а тут скоропостижно скончалась, и на небесах у нее теперь другая дача. Хочешь, договорюсь? Отсидишься пару недель, порыбачишь…
        - Я подумаю, - уклончиво отозвался Вадим. - А пока у меня к тебе большая просьба. Адресочек особняка Белоярского, где он проживал с внучкой. Пробей, пожалуйста.
        - Понравилась? - прищурился Никита.
        - Разберемся, - улыбнулся Вадим. - Так пробьешь?
        - Не надо пробивать. Приморская, 36, за Речкуновкой, спросишь у любого аборигена. Не лез бы ты в это дерьмо, Вадим? Перейдешь дорогу чекистам - мало не покажется. А интерес у них к истории, я чувствую, превеликий. Боюсь задумываться, почему.
        - Не допускаешь, что дело касается угрозы национальной безопасности?
        - А что такое угроза национальной безопасности? - сплюнул на пол и растер Никита. - У каждой головы свои понятия. Незаконный бизнес пробирается даже в мир искусства. А Конституцию, как известно, на хлеб не намажешь, нужны устойчивые выгодные связи с разными структурами…
        Не нужно становиться телепатом, чтобы понять, что творилось на душе у Никиты. Он был порядочным ментом и неплохим человеком. А то, что Система наложила на товарища жирный отпечаток, так на кого не наложила?
        - Спасибо, Никита, что выслушал, - улыбнулся Вадим. - Заест совесть - помоги. И окажи, будь добр, услугу, которая ничего тебе не стоит. Не надо никому рассказывать, что я сюда приходил, что скорбел над телом Ордынской, да и все эти мои фантазии… о видениях, вычислении убийцы по хлястику… А насчет последнего, Никита, можешь не сомневаться, Белоярского замочила Ордынская. Пусть это будет твоим маленьким козырем против неверующего человечества.
        Он слез с колченогого табурета, потянулся к двери.
        - Хорошо, - вымолвил в спину Никита. - Никому не скажу… если возьмешь котенка. Серьезно, Вадим, посмотри, какие чудные. Жалко же, ей-богу. Степанида заявила, что если до завтра не пристроим, всех утопит…
        Кто бы сомневался в решительных намерениях директрисы. Сердце сжалось, когда Вадим посмотрел на коробку, в которой опять что-то завозилось. Лучше бы не смотрел. Вздохнув, он сел на корточки, приоткрыл коробку. Заворошился клубок - серые, бурые, пегие зверята потянулись доверчивыми мордашками. Пушистые и беззащитные. Расстаралась красавица Муська. Он выбрал голубоглазого котенка, с переливчатым мехом. Тот первым вскарабкался к нему на ладошку, вцепился мягкими лапками - дескать, забери отсюда, дяденька, пропаду ведь… Добродушно ухмыляясь, он определил половую принадлежность приобретения, мысленно обозвал его Тошкой, сунул в карман ветровки.
        - Монетку гони, - подобрев, пробормотал Никита. - Вроде так положено - копеечку там, или десять. Лучше, конечно, десять рублей…
        Ту же сумму попросил у него в двенадцать ночи трясущийся юнец, пораженный угревой болезнью. Он шел проходными дворами, решив, что так короче, позабыв, что короткие пути очень часто приводят не туда. Компания обосновалась у подъезда, под тусклой лампой, выдирающей клочок белесого света из жирной темени. Четверо подростков - то ли в ломке, то ли похмельные, жутко заторможенные - такие неоперившиеся, можно только диву даваться, куда же смотрит семья и школа. Унылые, больные, квелые, и не сказать, что задницы истосковались по приключениям. Он ответил, не тормозя, что десяти рублей у него нет, хотел прочесть душевное нравоучение, что в позднее время детям лучше спать, но предпочел отделаться молчанием. В каждом поколении свои развлечения. Нынешние дубасятся дешевыми наркотиками (потому что мамка с папкой на дорогие не дают) и мрут, как мухи. Вадим в пятнадцать лет курнул разок, пожал плечами и отправился пить пиво, даже мысли не допуская, что оно, возможно, вредит его здоровью. В шестнадцать понял, что жизнь угаром не ограничивается, учинил в клубном подвале рок-группу, которая пафосно завывала ночами
на луну, в семнадцать открыл, что в мире существуют девочки, в восемнадцать - что нужно зарабатывать на хлеб…
        - А сколько есть? - осведомился подросток. - Тысяча есть?
        - Да иди ты баиньки, карапуз, - не выдержал Вадим.
        Такое заявление всколыхнуло серое болото бездействия. Кто-то закричал, что эти прохожие совсем обнаглели, другой выразил мнение, что грубых дядек надо учить, третий выразил уверенность, что у дядьки полные карманы бабла, поскольку глаз у него - рентген. В общем, до следующей лампочки Вадим не дотянул. Догнали. Он, в принципе, не прочь был размяться, но с таким контингентом… Того, кто бросился к нему с перочинным ножиком, он увел в сторону, хлопнул по ушам, чтобы отдохнул. Остальных просто разбросал - довольно бережно.
        - А сейчас мы посмотрим, чем у вас брюхи набиты, - произнес он угрожающим тоном, и подростки, твердо убежденные, что нарвались на Джека Потрошителя, с криками убежали. Не самый безотказный метод. Менее кровавое решение проблемы подростковых банд предложил один английский коммерсант и электронщик. Надоело ему, что агрессивные тинэйджеры шатаются вокруг его магазина, и придумал прибор, испускающий ультразвук, неприятный ушам подростков. Повесил коробочку под крышей, вставил батарейку. Пацаны этот писк терпеть не могут, затыкают уши, убегают. А взрослым - до лампочки, их способность воспринимать звуки определенной частоты давно утрачена. Гениально и со вкусом. Лично Вадим бы с удовольствием купил такой «фумитокс», появись он в свободной продаже…
        Прилива сил после разминки он не почувствовал. Напротив, удалившись от фонаря, испытал нахлынувшую панику, усилилось потоотделение, участился пульс. Причин для страха не было, но что-то, видимо, переключилось в организме с наступлением темного времени суток. «Ты теперь как оборотень, - думал он, утирая испарину. - Ночами превращаешься в „другого“. Не пора ли учиться контролировать эти метели?» Он вышел на пустую улицу, опустился на первую попавшуюся скамейку. Но страх не проходил, давил на виски. Что там прописывают маниакально-депрессивным психозникам при навязчивых страхах? «Ксанакс» - мощное оружие, бьющее точно в цель?..
        Возможно, он принял на себя страхи наркоманов. Или людей, живущих в доме и не сумевших отгородиться от своих проблем барьером сна. Отчетливых картинок в голове не было. Разноцветная круговерть и стойкий готический страх, оседлавший мозг. «Не пора ли выпить? - ухватился он за спасительную мысль…»
        - Молодец, - сказал Ромка Переведенцев, когда он с поллитрой наперевес вторгся в квартиру. Девушек по понятным причинам в однокомнатной хрущевке не было. Заявиться в пропитанный алкоголем и тоскливым мужским одиночеством вертеп могла лишь очень падшая женщина. А с подобными особами Ромка дружбу не водил, предпочитая женщин серьезных и порядочных. По причине нехватки горючего он уже протрезвел, скис, поэтому подарок, который тут же перекочевал в морозилку, пришелся ко двору. На кухне приглушенно бормотал холодильник, что-то билось в тесной печурке.
        - Не Лазо, не бойся, - Ромка скабрезно ухмыльнулся в ответ на немой вопрос и восклицательный взгляд. - Будешь удивляться, но я не только пью, но и ем. Кто-то обещал прийти в гости, вот я и набрался мужества запечь картошку.
        Вадим удивленно посмотрел на часы - половина первого ночи. Окружающая обстановка посильнее, чем у Никиты. С потолка стекает отслоившаяся штукатурка. Пол отдельными местами устремляется к потолку. Из крана перманентно и раздражающе капает. Вадим порылся в холодильнике, нашел литровый тетрапак с молоком, последовательно прошедший все «производственные» стадии: кефир, ряженка, простокваша, кислая закваска - слил в чашку, вынул из кармана котенка и стал смотреть, будет ли тот есть. Котенок не капризничал - видно, в коробке из-под телевизора пища тоже не отличалась изысканностью.
        - А с кем это ты? - не понял Ромка.
        - С другом, - пояснил Вадим.
        - А я тогда кто?
        - А ты алкоголик.
        - Я алкоголик? - возмутился Ромка. - Да я даже не пьяница! Это мой первый в жизни загул! Впрочем, правильно, что напомнил, - он с грохотом выгрузил из холодильника свежую водку имени президента РФ, принялся метать стаканы, сунулся в печку, отскочил, как ошпаренный, и начал интеллигентно ругаться. Потом он впал в прострацию, втиснулся, сжав плечи, между холодильником и бабушкиным буфетом, смотрел дикими глазами, как Вадим разливает по стаканам прозрачную смерть. Выпив, ожил, гордо расправил плечи, пошатнув трухлявый буфет.
        - Последний загул, - объявил ломающимся голосом, - клянусь памятью предков и нерожденных детей. Послезавтра выхожу на работу - я уже договорился с профессором Комиссаровым. Должен быть как огурец, суров, отглажен и производить умопомрачительное впечатление.
        - Спиритический салон? - усмехнулся Вадим.
        - Есть там и такой, - не обиделся Ромка. - А вообще-то контора называется… впрочем, я уже говорил. Головной офис на Плахотного, недалеко от Ленинского базара, и пять филиалов по бескрайнему городу. В мою задачу входит организация охраны и видеонаблюдения. А то, представь, такой возмутительный случай - в один из филиалов на днях ворвался сумасшедший, которого якобы надурили при чистке кармы, и разнес вдребезги хрустальный шар, усиливающий авторитет руководителя филиала и стоящий почти что двадцать тысяч рублей!
        - И ты веришь в эту галиматью?
        - Я всего лишь соответствую, - гордо сказал Ромка. - Точнее, собираюсь соответствовать. А верю только в то, что зарплата будет на шесть тысяч выше, чем в «Радуге». Может быть, даже женюсь… - Ромка мечтательно уставился в засиженный домашними насекомыми потолок. Поразмыслив, Вадим пришел к выводу, что второй стакан в данной ситуации приятеля не испортит и налил водки.
        - Невкусная водка, - нагло заявил Ромка, занюхивая хлебным мякишем.
        - А зачем тогда пьешь? - обиделся Вадим.
        - С горя.
        - С какого еще горя?
        - Так водка же невкусная, - Ромка засмеялся.
        Перевернув стакан, он начал доводить до слушателя пережитую историю, от тоски ли дремучей или громадного желания не быть одиноким в своем несчастье. У Никиты - все понятно, он рассчитывал на помощь. А перед Ромкой? Разве может этот славный, но затурканный паренек предложить дельное решение? Котенок Тошка, налакавшись молочной «закваски», старательно помылся, сделал лужу у Ромки под ногами, перебрался к Вадиму на колени и тоже стал слушать. Капли дождя барабанили по стеклу - полилась вода с небес. Ромка стартовую часть слушал рассеянно, но внезапно заинтересовался, отодвинул стакан. Когда Вадим добрался до посягательств на свою жизнь, зацокал языком, впадая в катарсис. Когда дошел до смертоубийства Галины Юрьевны Ордынской, скривился так, словно убивали лично его.
        - Слушай, - сказал он восхищенно, причем совершенно неясно было, иронизирует или нет, - я слышал, что так бывает - трахнут человека хорошенько по голове - и он становится либо гением, либо открывает в себе нечто новенькое и неизведанное. Зачастую, конечно, дураком становится. Слушай, - Ромка приподнялся над столом, красный от возбуждения. - А как это - видеть то, что происходит в одном месте - находясь при этом в совершенно другом? Наверное, голова сильно болит? От образов не протолкнуться?
        Жилка детоубийцы в нем пока еще дремала. Но двинуть собеседнику по черепу он был уже настроен.
        - Что-то я не пойму, - сдвинул брови Вадим. - Ты мне веришь или…
        - Самое интересное, - внезапно поменялся в лице Ромка, - да, я тебе верю, сочувствую и даже соболезную, поскольку втянуло тебя в игру, где победителей определяют не с помощью SMS-голосования. Ясновидение существует, а также колдовство, телекинез и телепатия. Спорить глупо, ибо дыма без огня не бывает. Масса мошенников, лжепророков, жуликов, просто ловкачей - это одно. Настоящие специалисты, которых днем с огнем не сыщешь - это другое. На семьдесят процентов это чистая наука! Почему животные чувствуют землетрясения? Змеи в массовых количествах выползают из нор, собаки нервничают? Знаменитое землетрясение в Ашхабаде - за несколько часов до катастрофы старейшины-туркмены пришли к первому секретарю обкома, заявив, что змеи выбрались на поверхность - будет разрушительное землетрясение. Не поверил… Специалисты видят события, происходящие на обратной стороне земли. Усилием мысли попадают в нужную точку прошедшего времени и почти не ошибаются с координатами. Василий Блаженный - тот самый, имени собора - в юности трудился подмастерьем в сапожной мастерской. Пришел дотошный клиент и долго объяснял, какие
хотел бы видеть на себе сапоги. Насилу выпроводили, а Васька в хохот - на кой ляд этому парню сапоги, если на днях он умрет? Действительно, умер… Детей вводили в транс, они смотрели на воду и говорили, что видят. А видели именно то, что нужно… Именитый гипнотизер по фамилии Богомыслов тоже вводил людей в транс и наделял их личностью человека, связанного с ними генетически. Усыпил мужчину, внушив, что он - собственный дед, без вести пропавший под Москвой осенью сорок первого, и вся аудитория обомлела от изумления, узнав подробности «пропажи». Никакой подставы! Полночи человек во сне рассказывал такие вещи, о существовании которых в своей «основной» жизни даже не подозревал! Окопные будни, бомбежки, атаки немцев, неделя в госпитале, снова бой, когда передвижная медсанчасть попала в засаду, и немецкие «фердинанды» утюжили полуторки с ранеными… Кстати, мой будущий работодатель Комиссаров считает себя последователем Богомыслова и утверждает, что уже дважды проводил подобные опыты…
        Тут Ромка резко замолчал, словно заслонку вонзили в дымоход, сделал до невозможности задумчивое лицо и начал яростно расчесывать голую коленку. «Осенило», - сообразил Вадим. И у него в голове шевельнулась незаконченная мысль, похожая на бред сивой кобылы.
        - Есть, - сказал Ромка, отвергая задумчивость. Соорудил робкую улыбочку, - Допустим, вдова Урбановича к похоронам не сошла с ума и в ее несвязном бреде есть рациональное зерно. Лето сорок пятого, окрестности германской столицы, небольшая войсковая часть стоит гарнизоном в деревеньке. В это время там что-то происходит. Оба убийства - Урбановича и Белоярского, невзирая на манеру исполнения, схожи. Да и сами престарелые парни, что ни говори, пара. Можно с хорошей долей уверенности допустить, что они не только были знакомы по жизни, но в далекие сороковые годы вместе топтали поля сражений. Как тебе идея?
        - Продолжай, - разрешил Вадим. Все сказанное Романом он уже вторые сутки перекатывал в голове.
        - Но ты же понял! - воскликнул Ромка. - По глазам вижу! - тут он понизил голос до полушепота, - давай я предложу Комиссарову провести эксперимент? Заодно проверим, насколько он выдающийся специалист в области бреда. Если сразу откажется - значит, специалист сомнительный. А вдруг получится? Деньги платить не будем - не всегда же ему работать за деньги! Можно и бесплатно - за благое дело, чисто по-соседски. Не думаю, что он откажется.
        - А кого ты предлагаешь в подопытные? - разыгрывал недогадливость Вадим.
        - Внучку Белоярского, дуралей, - шипел Ромка. - Кто говорил, что она проживала вместе с дедом, жутко расстроилась, когда того прикончили? Неужели не согласится?
        - А как я тебе ее организую? - растерялся Вадим. - Мы даже незнакомы.
        - Так познакомься! - обозлился Ромка. - Не мужик, что ли? А мало покажется - переспи, женись, пообещай усыновить всех ее незаконнорожденных детей…
        Звучало, как поэма. Ромка умел в определенные моменты алкогольного опьянения быть златоустом. Вадим задумался.
        Бутылку в итоге усидели, навалилась дурная усталость. Тупое, безразличное состояние. Этой ночью он спал на кухне, в компании домашних насекомых. Ромка притащил резиновый матрас, надул, заткнул огрызком карандаша и сообщил, что на пару часов хватит. Потом нужно встать, накачать заново. Вместить матрас на пятиметровой кухне удалось по диагонали - между батареей и плитой. Вадим лежал, рассматривая в форточку клочок безоблачного неба, думал о том, что трудности только начинаются. В перспективе маячили два варианта: разузнать, кто пытался его убить, или раздобыть где-то денег и уехать подальше. Он закрыл глаза, начал настраиваться на волну. Воскресенье, 28 мая, 18-20. Галина Юрьевна, поговорив по телефону, выходит из «Созвездия Скорпиона» через подсобные помещения. Навстречу ей, извилистыми коридорами, движется НЕЧТО. У штабелей порожней тары - встречаются. Возможно, киллер делает вид, что собирается уступить ей дорогу. Женщина ничего не подозревает, ловкое движение рукой с отточенным опасным лезвием… Он дюжину раз проигрывал данную ситуацию, ожидая, что произойдет «включение», и действие начнет
развиваться без участия воображения. Но ничего не происходило. Способность видеть прошлое не проявлялась. Вадим вспотел от натуги. Отправлял Ордынскую обратно в зал, давал ей время на передышку, снова представлял, как она идет по коридору, доходит до «алькова», где возвышается тара… Умолял. Ну, давай, кто ты есть, выходи навстречу… Никто не выходил. Ни карлик, ни захудалый призрак. Оставалось только одно, начать мыслить логически. Не мог это быть карлик. Субъект мелкий, но заметный для случайно подвернувшегося работника ресторана. Да и вряд ли карлик натянул серую робу, чтобы не бросаться в глаза - полная чушь. Убийцей вполне мог быть… работник ресторана. Просто замечательная версия. Недаром Ордынскую пригласили именно в «Созвездие Скорпиона» - не она предлагала место встречи. Подготовили человека, который быстренько исполнил задуманное, бросил робу для отвода глаз и… продолжил выполнять свои прямые обязанности.
        Что вообще происходит? Он даже не знает, продолжается ли за ним охота. Почему к нему прицепились? Вдовья фраза: «это всё из проклятых сороковых годов…» не значит ничего, в архиве он потерпел фиаско, да и вряд ли мог найти ниточку к раскрытию тайны. Хорошо, испугались, послали злодея (не очень, кстати, храброго, что тоже надо помнить), еще раз послали… Но они ведь догадываются, что он растреплет свою историю всему городу, и преследовать далее Вадима Гордецкого просто нет смысла. Если не впишется с какого-нибудь бока в продолжение этой непонятной истории…
        Не пора ли перестать бояться и начать ходить по улицам без оглядки?
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        На улице со странным названием Приморская (водохранилище, конечно, море, но не до такой же степени!) пышным цветом распустились вишня и яблоня. Терпкий цветочный аромат висел в воздухе, щекоча нос. Словно снег густыми хлопьями завалил деревья, смотрелось жутко красиво, но немного не по погоде - последний термометр, который он видел на карьере Бороке, с трудом показывал восемнадцать градусов. Вадим брел по улочке, засыпанной щебенкой, рассматривал заборы, за которыми красовались новенькие дома, населенные, без сомнения, хорошими людьми (ведущая местной передачи «Женское удовольствие», расхваливая элитную мебель некой фирмы, так и высказалась в припадке раболепия: «мебель для хороших людей» - гнать бы с телевидения за такие перлы). Семь часов вечера - он терпеливо просидел у Ромки весь день, догадываясь, что в рабочее время вряд ли застанет хозяйку особняка. А если застанет, что он ей скажет? Пришлось прорабатывать сценарии возможных диалогов. Участок под номером 36 в отдельных местах был обнесен кирпичным забором, в других - сеткой-рабицей, что было несколько странно. Убиенный Белоярский хотел
создать вид, что ему в этой жизни нечего скрывать и стесняться? За сеткой виднелись зеленые насаждения, опрятные кустики, шезлонг, край компактного бассейна, в котором со шлангом и таинственными приспособлениями возился стопудовый дядька в комбинезоне, явно не балетмейстер - из тех, кому не нужен топор, чтобы нарубить дров.
        Частично виднелось крыльцо, но и этот крохотный фрагмент он не успел рассмотреть. За спиной зашелестели шины, Вадим мгновенно уставился в небо и посторонился. Проехал «ленд-крузер», повернул, встал к Вадиму бортом, загородив дорогу. Сердце застучало. Он с трудом унял позыв развернуться и пуститься наутек, сбавил ход и сделал удивленное лицо. Не за его душой явились демоны! Из машины выгрузились двое - возраст средний, лица каменные, одеты одинаковы, один обозрел окрестности, в том числе неровно идущего прохожего, второй подошел к калитке, на которой красовалась цифра «36», позвонил. «Контора, - с оглушающим облегчением сообразил Вадим. - Солидные бизнесмены. Те, что отобрали уголовное дело у Никиты Румянцева. И ты им сегодня не нужен, потому что до тебя они еще не добрались…»
        Он тоже сделал вираж, обошел машину, испытывая жгучее желание проткнуть запаску, и, не оглядываясь, зашагал дальше. Главное, пунктуальность - все ошибки делать вовремя. Приоткрылась железная дверца, женский голос что-то спросил. Мужской - ответил. Ага, пришли - те, которых не звали. Проводить подсчеты и замеры. Дойдя до поворота, он обернулся - ребята из конторы, которая в текущем году отмечает девяностолетие пребывания на рынке, уже вошли в дом. Он встал под яблоньку и начал от нечего делать подсчитывать математическую вероятность, что все произошло именно так, а не минутой позже. Умилился, прогулялся с праздным видом до конца улочки. Вернулся - джип еще не уехал. Кончались сигареты в пачке. Он постоял у сетки, прошелся, еще разок постоял. Дядька в комбинезоне, проводящий подготовку бассейна к купальному сезону, продолжал трудиться. Временами косился на крыльцо. Размотал шланг, спустился в бассейн, где согнулся в три погибели и начал вытягивать пожелтевшую от ржавчины пленку. С крыльца спустилась полноватая девушка с двумя горшочками-«рассадниками». Подошла к дядьке, натянуто улыбнулась, что-то
сказала. Работник отозвался в том же духе - дескать, сухая и совсем не пахнет (очевидно, в адрес пленки). Потом они как-то съежились, работник углубился в бассейн, девушка вытянула мордочку - хлопнула дверь. Спустились двое, за ними женщина с непроницаемым лицом. Провожать гостей она не пошла - посмотрела им вслед, развернулась и скрылась в доме. Работники Федеральной службы вышли из калитки, расселись по местам и покатили на Бердскую трассу.
        Рецидива опасаться не следовало. Такие ребята не возвращаются, чтобы спросить, о чем забыли. Спустя минуту Вадим звонил в калитку… и пошло совсем не по сценарию. Захрустел цветной гравий, распахнулась дверца - отворила лично хозяйка, Мария Викторовна. Розовая безрукавка с глубоким шейным вырезом, домашние джинсы, украшенные заплатками. Лицо скуластое, бледное, темные волосы красиво повторяют форму щек. Широковата в кости, но женственности - больше, чем хотелось. Прочие параметры он оценить не успел. Пробормотав: «Ну, наконец-то», женщина схватила его за рукав и втащила на свою территорию.
        - Сколько можно ждать? Вы доставили студенческие эскизы от Аркадия Наумовича?.. Боже мой, у вас даже сумки нет…
        - Вообще-то здравствуйте, - растерялся Вадим. - А то не по-людски как-то…
        - Да оставьте вы эти пустые формальности, - рассердилась женщина. - Здравствуйте, не здравствуйте… Я жду второй час. Вы прекрасно знаете, что завтра у меня похороны, и бессовестно тянете… - Впрочем, - женщина сдержала эмоции, - работа есть работа, я готова понять.
        Тут она отстранилась, принюхалась и поменялась в лице.
        - Что это, мужчина? От вас пахнет спиртным? Вы всегда пьете за рулем? Это по правилам в вашей фирме?
        - Нет правил без исключений, Мария Викторовна, - рассмеялся Вадим. - Правило без исключений - исключение из правил. Простите, я не тот, за кого вы меня приняли.
        - Да? - женщина нахмурилась, отступила на полшага, принялась рассматривать его какими-то новыми глазами. А он - ее. И сразу бросилось в глаза, что маечка на ней хоть и мятая, но из «последней коллекции», джинсы рваные, с заплатками, а поблескивают стразами от Сваровски. «Поэма, - ухмыльнулся про себя Вадим. - Ей будут золото давать, а я вручу несмело в подарок ей свою печаль и немощное тело».
        - Мы с вами знакомы? - неуверенно спросила женщина.
        «Помнишь, девочка, гуляли мы в саду?» - чуть не вырвалось сдуру. Тот же дискомфорт испытывала покойная Ордынская, мельком глянув на него у ворот больницы, а затем схожий субъект мелькнул за шторкой в ресторане.
        - Не буду испытывать ваше терпение, - вежливо вымолвил Вадим. - Кардиологическое отделение - в тот день, когда… трагически погиб ваш дедушка. Человек в пижаме с умирающей физиономией сидел на лавочке, когда вы проходили мимо.
        - Я помню. Это были вы? - удивилась женщина.
        - Руководитель следственной группы - мой давний знакомый. К сожалению, милицию отстранили от дела, распоряжается Федеральная служба безопасности - очевидно, эти… участники дорожного движения и закончили свой визит к вам несколько минут назад.
        - Да, они приходили, - пожала плечами Мария Викторовна. - Два капитана, фамилии не помню, сотрудники группы какого-то полковника Баева. А вы отсиживались в кустах?
        - Отсиживался, - кивнул Вадим. - Они не сильно вас прессовали?
        Женщина улыбнулась.
        - Лучше бы они, как вы выразились, прессовали. В этом есть, по крайней мере, что-то живое. Они задавали заранее приготовленные вопросы, кивали с претензией на сочувствие. Вряд ли я смогла им помочь. То же самое я рассказывала милиции.
        - А мне вы сможете помочь? - спросил Вадим.
        Изучение его физиономии продолжалось несколько минут. За это время дядька в комбинезоне завершил прочистку бассейна, смотал шланг, пухлая горничная-ватрушка продефилировала по дорожке, аппетитно посмотрев на посетителя; вылезла бледная дама в фартуке и немедленно скрылась; обозначил присутствие шофер, гремящий колпаками в гараже. «Неужели это всё прислуга? - озадачился Вадим».
        - Кто вы такой? - хмуро спросила женщина. Приглашать незнакомца в дом она не спешила. Вадим представился. От бреда происходящего уже потихоньку сползала крыша, но он решил идти до конца.
        - Ваш дедушка был задушен Галиной Юрьевной Ордынской - заведующей отделением, где он проходил лечение. Эту женщину держали на поводке, отвертеться она не могла. Я лежал в реанимационном отделении травматологии и видел… назовем это сном, в котором изучил наглядно протекание убийства. Можно считать это бредом, если бы на следующий день Галину Юрьевну не убили - в тот момент, когда за ней следили двое частных детективов. Будем беседовать, Мария Викторовна?
        Она смотрела на него, как на клинического идиота. Потом в неглупых глазах что-то смягчилось. Но недоверие осталось.
        - Кем, интересно, вам хотелось стать в детстве, Вадим? - спросила она тихо.
        - Да уж не сумасшедшим, - рассмеялся Вадим. - Лесником хотелось, таксистом, трактористом, инструктором парашютной вышки. Будем разговаривать, Мария Викторовна?
        Интерьер особняка был ничем не примечателен - заурядная обстановка «среднестатистического» российского коттеджа, разве что преобладание дерева над пластиком и металлом говорило о том, что жильцам все же не чуждо чувство уюта. И вывешивать картины собственного написания в этом доме считалось, видимо, моветоном: Вадим не встретил ни одной (во всяком случае, внизу). Он отказался от выпивки, чем немного удивил женщину, а вот за кофе поблагодарил и опустошил три чашки. Покойника, слава Богу, в доме не было - привезут из морга, к похоронам. Завешанные зеркала - вот и все, что говорило о печальном событии. Порой создавалось впечатление, что она вслушивается не в слова, а в интонацию и на ее основании делает заключение о психической вменяемости собеседника.
        - Оставим, Мария Викторовна, ясновидение и прочие явления, существования которых классической наукой не доказаны. Убили двух пожилых людей, имеющих солидный вес в культурной элите города и страны. Урбанович Серафим Давыдович - маститый режиссер, в прошлом депутат Областного Совета, лауреат множества премий, автор признанных шедевров, человек, оставивший богатейшее культурное наследие. Застрелен в бане. И ваш, простите, дедушка, Белоярский Семен Борисович, выдающийся художник, опять же лауреат премий, уважаемый и любимый в обществе человек. Обоим за восемьдесят, оба бодры, ведут активную жизнь… Напрашивается резонный вопрос, Мария Викторовна.
        - Не старайтесь, - немного побледнела женщина. - Об этом меня уже спрашивали товарищи с Коммунистической. Я ответила с чистым сердцем - да, мой дедушка и Серафим Давыдович хорошо знали друг друга, вместе воевали, сохранили прекрасные отношения и часто встречались - в том числе у нас дома. В воскресенье 21 мая дедушка узнал о смерти старого друга, сильно расстроился, весь вечер просидел в кресле у камина, я боялась к нему подойти. Потом сказал, что «все закономерно», сгорбился и ушел спать. В понедельник неплохо себя чувствовал, хорошо держался, съездил на похороны, а вот за ужином - приступ…
        - Скажите, Мария Викторовна… - медленно начал Вадим.
        - Можно просто Мария, - отмахнулась женщина. Глаза ее уже поблескивали.
        - Хорошо. Скажите, Мария, это касается вашего недавнего разговора с чекистами. Он как вообще строился, этот разговор? На вопросах-ответах? Или вы добавляли что-то от себя?
        Она улыбнулась сквозь набежавшие слезы, помотала головой.
        - Вопрос-ответ, никакой отсебятины.
        - Прекрасно, - приободрился Вадим. - Вспомните, пожалуйста, не было ли такого вопроса: не состоял ли в компании Семена Борисовича и Серафима Давыдовича некто… третий? Вы сказали, что они часто собирались у вас дома. Имеется в виду, что собирались вдвоем или…
        - Нет, - вздохнула Мария Викторовна. - Их было трое - старичков-боровичков, так я их шутя называла. Но третий был от случая к случаю, он проживает, кажется, в Германии… да-да, точно, в Саксонии, по профессии музыкант, дедушка говорил, что он почти знаменит, но я не такая уж фанатка музыки…
        Еще не настал момент истины, но с мертвой точки, кажется, что-то сдвинулось. Еще один человек искусства. Художник, музыкант, режиссер… «Черт меня побери, - думал Вадим, - если это ничего не значит».
        - Не останавливайтесь, Мария, кто был третий?
        Женщина вышла из раздумий, облизала губы с остатками карминовой помады.
        - Дело в том, Вадим, что я никогда не знала их фамилий… Честное слово! Фамилию Урбанович я впервые услышала от вас. Мне это не надо было, да и дедушка никогда не называл их по фамилиям. Дядя Фима, дядя Толя… Третьего зовут Анатолий Павлович. Лысоватый пухленький старичок, никогда не носит очки, прекрасно видит. Смешливый такой - меня Марией-Антуанеттой обзывал… Раз в месяц, иногда чаще - они собирались, что-то обсуждали у дедушки в кабинете, потом спускались, играли в бильярд, меня за пивом гоняли. А в последний раз, когда встретились - это было пару недель назад - так же собрались, полночи просидели наверху, были мрачны, но я не стала ни о чем спрашивать - это бесполезно. Если можно, дедушка сам расскажет. Но он не стал откровенничать…
        - Потрясающе, - прошептал Вадим. - Вас никогда не смущало, что они… слишком бодры для своего возраста?
        - То есть? - нахмурилась женщина.
        Вадим стушевался.
        - Простите, я не то хотел сказать. Одни ведут здоровый образ жизни и живут до ста лет, сохраняя работоспособность, другие в пятьдесят уже не жильцы…
        По влажным губам Марии скользнуло подобие улыбки.
        - Про здоровый образ жизни - это вы сильно сказали. Такое количество кофе, алкоголя и табака, которое поглощал мой дедушка, нормальному человеку поглотить довольно трудно… Он совсем не заботился о своем здоровье. Хихикал, когда я пыталась над ним ухаживать, уверял, что умрет не от старости…
        - Извините, можно я позвоню? - перебил Вадим, доставая сотовый телефон. - Не волнуйтесь, абонент - майор милиции, он беседовал с вами в больнице.
        - Да пожалуйста, - пожала плечами женщина. - Это ваш право.
        Он позвонил Румянцеву на сотовый. Рабочий день давно закончился, ничто не мешало майору милиции наслаждаться домашним уютом среди мяукающих «утопленников» и громогласной Степаниды. Никита отозвался почти сразу - он что-то жевал.
        - Можно, я тебе помешаю? - спросил Вадим и на всякий случай поинтересовался. - Как жизнь?
        - Как на Марсе, - прочавкал приятель. - То есть никакой.
        - Смени работу. Но только не сегодня. Я, собственно, по делу. В данный момент я нахожусь у Марии Викторовны…
        - Поздравляю, - насторожился Никита, прекращая жевать. - Кажется, дамочка попала в добрые руки. Ну и как она реагирует на твое присутствие? Бодро расстается с одеждой?
        Вадим покосился на примолкшую женщину. Она пристроила кулачок под изящно очерченный подбородок и, кажется, догадывалась, что происходит на другом конце провода.
        - Недавно к ней приезжали из ФСБ. Но речь не об этом. В последнюю нашу встречу ты обозначил свои благие намерения, поэтому слушай. Урбанович и Семен Борисович Белоярский были хорошими друзьями. Отмечался в их компании и третий - фамилия неизвестна, зовут Анатолий Павлович, возраст тот же, невысокий, лысенький, проживает приблизительно в Германии, занимается музыкой…
        - Надеюсь, он еще не покойник? - пробурчал Никита.
        Вадим поперхнулся.
        - Надеюсь, что нет. Но на всякий случай проясни ситуацию. Человека надо обезопасить. Не работал по моей просьбе?
        - Имеешь в виду телефон? - Никита смутился. - Извини, не успел. Закрутился. Новый ветер подул с Олимпа - весь день инструктажи: теперь все силы милиции переброшены на разоблачение коррумпированных элементов во всех эшелонах власти.
        - Кроме милицейских, - хмыкнул Вадим. - Особенно стоит задействовать патрульных и гаишников. С тобой все понятно, Никита. Ты просто забыл. А может, не захотел. Страшно лезть в епархию федералов?
        Не дожидаясь, пока его пошлют по точному адресу, Вадим отключился. Многозначительно посмотрел на женщину, которая разглядывала его не менее заинтересованно. Номер, по которому звонили Ордынской, он старательно перенес в память своего телефона, но пока боялся его набирать. Стоит это сделать - и в памяти останется не только неприятель, но и он сам.
        - Вы не слишком заняты, Маша? - вкрадчиво спросил Вадим. - Хотелось бы с вами поговорить, но у вас, наверное, дела: образцы должны подвезти, завтра похороны…
        - Говорите, - задумчиво кивнула Мария. - У вас есть, что сказать. Вы обмолвились, что дедушку Семена задушила некая Ордынская, которую впоследствии тоже спровадили из этого мира. Концы обрублены, я правильно понимаю? Жалко, что истинных организаторов этой мерзости так никогда и не найдут…
        - Вы хотите, чтобы их нашли? - резко спросил Вадим. Женщина вздрогнула.
        - Конечно, хочу.
        - Тогда немножко безумия, Маша…
        Безумия, судя по выражению ее лица, когда он закончил, было даже слишком много. Она со страхом смотрела на собеседника.
        - В повседневной жизни я не такой уж сумасшедший, Маша, - поспешил он внести ясность. - Это всего лишь гипноз, от которого еще никто не умирал. Звучит довольно странно, но это единственное, что можно сделать. По крайней мере, вам ничего не грозит. Это не НЛП, не воздействие на сознание и подсознание, не отключение личной воли.
        - Но… даже если на минуту допустить, что эксперимент удастся, хотя ума не приложу, как такое может получиться, вы не получите информацию, кто заказал убийство! Разве знал об этом дедушка?
        - Тайна кроется в первых победных месяцах, Маша, - настаивал Вадим. - Надо выяснить, что случилось в местечке Аккерхау. Вашему деду необязательно знать, кто его враг, достаточно об этом догадываться - выводы сделают другие.
        Она качала головой и повторяла: «Это бред, я не верю, это бред…» Он тоже считал, что это бред, невзирая на все, что с ним произошло, но где-то в темноте подсознания копошилось - жизнь сложнее, нежели принято считать. Что такое душа и тело? Что такое смерть и то, что мы полагаем жизнью? Что бывает после смерти? Полный мрак, но всегда ли? Или однажды приоткрываешь дверцу, и… Однажды он поспорил на работе с Ромкой Переведенцевым - тот яростно осуждал новоиспеченного самоубийцу. Зачем стремиться к смерти, ведь жизнь, какой ни есть отстой, а дает возможность получать удовольствия? «Но ведь никем еще не сформулировано, что за штука такая - смерть, - возражал Вадим. - А вдруг там тоже удовольствие? По крайней мере, не пытка, на которую многие обрекают себя в жизни…»
        - Поймите, Маша, все гораздо сложнее, чем вы думаете, - увещевал он. - Отчего с вашим дедом произошел приступ? Ничто не предвещало. Известие о смерти друга он перенес ранее - вполне стоически. Вы ели - ему стало плохо. Это было через день после смерти Урбановича - легко допускается, что это и было первое покушение на его жизнь. Выжил, а в больнице добили… Я тоже мало разбираюсь в медицине, лекарствах, ядах, но охотно допускаю, что существуют препараты, которые при добавлении в пищу нарушают сердечную деятельность. Просто никому это в голову не пришло - обычный приступ…
        Женщину, похоже, начинало мутить. Не слишком ли много для начала? Ведь пошлет же к чертовой матери… Но победило благоразумие. Впрочем, вряд ли та штука, что усмирила женщину, называлась благоразумием.
        - Хорошо, - она скрестила пальцы «домиком». - Будь по-вашему, Вадим. Дурить так дурить. Тогда выходит, что один из присутствующих в прошлый понедельник в этом особняке людей что-то подсунул в еду? Для всех без последствий, а дедушке стало плохо?
        - Он был очень старый, - пожал плечами Вадим. - Много ли надо для такого организма? Я не настаиваю, Маша, это версия. Вспомните, что вы ели? Полагаю, в этом доме неплохо питаются?
        Она рассеянно улыбнулась.
        - Питаются-то неплохо, но, увы - это вовсе не деликатесная говядина вагю, поставляемая по утрам из Японии, и не французская картошка La Bonnotte стоимостью 500 евро за килограмм… Последний месяц мы жили без поварихи. Иногда я приобретала еду на вынос в ресторане, иногда… Ну, конечно! - в тот день я заехала в немецкий ресторанчик, мне упаковали свиные ребрышки, десяток бифштексов, квашеной капусты… Знаете, так уж сложилось исторически, что я терпеть не могу готовить.
        - Кто был в доме?
        - Вы их видели, - она пожала плечами. - Дядюшка Богдан - он у нас и за садовника, и за подсобного рабочего. Хороший дядечка… хотя и страшноват немного. Такая физиономия, - по бледному личику скользнуло подобие улыбки. - Даже черные кошки ему дорогу уступают. Далее, шофер Олег Максимов, - она принялась загибать пальцы. - Он работает у деда второй год, нормальный человек, любит поязвить - из той породы людей, что относятся ко всему с легким презрением… Белецкая Валентина - прижимистая, неразговорчивая, но с обязанностями справляется - она здесь что-то вроде домоправительницы… с совмещением обязанностей менеджера по чистоте и порядку, - еще одна вялая улыбка, словно слабая волна от первой. «Это и есть та бледная дамочка, - машинально отметил Вадим». - И Зоенька - щекастая пампушка, помогает Валентине, моет посуду, путается под ногами у Богдана…
        - И у всех был доступ к приобретенным вами продуктам?
        - Ну, я не помню, - женщина задумалась. - Сунуть продукты в микроволновку, накрыть стол… Не знаю, кто этим занимался - Валентина или Зоенька. Продукты валялись в зале, принес их туда из машины Олежка Максимов, Богдан бродил по дому за дедушкой, канючил на новый шланг… Господи, - женщина вздрогнула. - Зачем мне теперь все эти люди? Придется их увольнять. На какие средства содержать эту ораву?.. - внезапно в ее лице появилось что-то осмысленное. - Но разве мог кто-то из этих людей напакостить дедушке?
        - Зависит от суммы вознаграждения, - Вадим пожал плечами. - Знаете, Маша, сколько ни пытаюсь понять человеческие души - всюду потемки…
        Он попросил ее пригласить всех четверых работников. На какое чудо рассчитывал? Но чудо, тем не менее, свершилось. Очередное действие спектакля абсурда. Маша корчилась в кресле, не решаясь поднять от стыда и смущения глаза. Озадаченная прислуга - оторванный от работы Богдан, выразительно скребущий затиркой шею, пампушка с полотенцем, продолжающая мечтательно разглядывать посетителя. Шофер Максимов дальше двери не пошел, прислонился к косяку, скрестив руки на груди. Просочилась бледная домработница с собранным на затылке пучком волос и спряталась за спиной у Зоеньки.
        - Прошу прощения, - начал Вадим, - что оторвал вас от дел крайней надобности и собрал по пустячному поводу. Мария Викторовна вас всячески выгораживает, но имеется серьезное опасение, что именно кому-то из вас было угодно подсунуть неделю назад Семену Борисовичу препарат, способствующий приступу аритмии.
        Реакция на тревожную увертюру была подобающей. Мария перестала корчиться, уставилась на Вадима с опаской: не открылся ли этому умнику мистический тоннель для связи с информационными полями прислуги? Не стоило даже пытаться - способность объять необъятное сегодня беспробудно спала. Он смотрел на людей и не чувствовал даже мимолетного позыва к озарению. Прислуга беспокойно шевельнулась. Пампушка открыла рот и сделала глаза новорожденного олененка. Домработница криво ухмыльнулась - привлекательная, как прямая кишка. Шофер оторвался от косяка, постучал костяшкой пальца по лбу - дескать, случай из разряда «это мы не лечим».
        - Человек, ты чё, офонарел? - пробасил колоритный Богдан. - Мария Викторовна, чего он тут бормочет?
        И тут заговорили все разом. Начал возмущаться Олег Максимов, бледная Валентина вылезла из-за спины пампушки и зачастила бесцветным голоском. Всплеснула руками Зоенька, выдала жалобную тираду. Но что-то, тем не менее, творилось в атмосфере. Воздух сгущался, и тонкая струна уже натянулась, чтобы порваться. Явилась странная мысль, что сегодня можно обойтись без ясновидения и прочих паранормальных чудес. Он дождался тишины и ослепительно улыбнулся.
        - Небольшая прелюдия, если позволите. Всем вам известно о кончине известного актера и драматурга Урбановича - друга вашего покойного работодателя. Семен Борисович этот удар стоически выдержал. Через день за ужином почувствовал серьезное недомогание. В больнице его состояние удалось привести в норму, но случилось новое несчастье. В прошедшую субботу Семен Борисович трагически погиб. Прямое отношение к его смерти имеет некая Ордынская Галина Юрьевна - заведующая отделением. На следующий день Галину Юрьевну устранили - ей безжалостно перерезали горло. Видно, женщина знала не только посредника, сумевшего шантажом подвигнуть ее на злодеяние. Не могу избавиться от мысли, что подобная же участь может ожидать кого-то из присутствующих…
        Реакция последовала ошеломительная. Прозвучал сдавленный вскрик. Звякнула посуда в серванте, бледная дама, изменившись в лице, отпрянула в сторону и чуть не опрокинула его плечом.
        - Не по-онял, Валька… - протянул Богдан.
        Растерялись все и даже Вадим. Пещерный ужас охватил анемичную «домоправительницу». Она метнулась во фланг, врезалась в пампушку, которая отлетела, точно мячик, и точно бы упала, не схватись за плетеную сову, прибитую к стене. В этот миг Валентина была сущей блохой - действовала решительно, но непоследовательно: шарахнулась в одну сторону, затем в другую. Прыгнула к выходу, где шофер собрался уже оторваться от косяка, чтобы как-то отреагировать, и то ли случайно, то ли злонамеренно сделала ему подножку и, пока проскальзывала в узкую щель, парень с грохотом растянулся на пороге. Шлепали тапочки по паркету, домработница улепетывала со скоростью неплохого болида, участника Формулы-1.
        - Мамочка родная, - прижала ладошки к груди пампушка.
        - А чего это она? - не сообразил Богдан.
        - Охренела с перепугу, блин - кряхтя, поднимался с пола шофер. - Уходя от погони, снесла два лестничных пролета… - Впрочем, первая попытка ему не удалась. Вадим переглянулся с Марией, которая открыла ротик от изумления, потом сообразил, что надо действовать и грозно выкрикнул:
        - Всем оставаться на своих местах! - метнулся к двери, проведя «добавочную» подсечку, слышал, как шофер повторно растянулся, но быстро переключил внимание. Выбежал на крыльцо, когда калитка, вырезанная в воротах, уже ходила ходуном. Понимая, что непростительно опоздал, все же выбежал на улицу. Никого там не было. Беглянка свернула в ближайший переулок, и где ее теперь искать в незнакомой местности, изобилующей растительностью? Бормоча «Чудны твои дела, Господи…», он запер калитку и вернулся в дом. В последующие минуты выяснилось, что в доме нет ни документов, ни телефона сбежавшей - сумочка висела у входа, она успела ее схватить. Маша сидела в кресле, обхватив голову руками, тупо повторяла: «Господи, неужели это она? Мы же так хорошо ей платили…» - «Хорошо, но мало», - подумал Вадим. Он плохо представлял, на какую глупость способна сбежавшая женщина. Если не совсем рассорилась с головой, то вряд ли побежит к своим «властелинам». Ей нужно время, чтобы раскинуть уцелевшими мозгами. С каждым часом история становилась интереснее. И опаснее. Вадим схватился за телефон.
        - Борис? Гордецкий беспокоит. Последняя просьба, договорились?
        - Да ладно уж, повествуйте, - тоскливо вымолвил охранник Качурина. - От вас, Вадим Сергеевич, теперь, как от осени - ни спрятаться, ни скрыться.
        - Коттеджный поселок за Речкуновкой. Приморская, 36. Борис, отнесись серьезно. Нужно посмотреть за домом - желательно со всех сторон. Возьми кого-нибудь, Качурин обещал. Будут попытки проникнуть - немедленно пресекать и сообщать. Полезут официальные лица… - просто сообщать. Надеюсь, ты еще не разучился отличать официальные лица от сомнительных?
        - Можно подумать, среди сомнительных лиц не бывает официальных, - хрюкнул Борис. - Хорошо, Вадим Сергеевич, но только помните, что мы не волшебники на голубом вертолете…
        Когда он отключился, никого из «посторонних» в доме уже не было. Лучше не вникать, куда они все подевались. Одна хозяйка - трепетная женщина с бледном лицом - смотрела на него во все глаза. Он пристроился рядом с креслом и взял ее за руку.
        - Вам не требуется специалист, владеющий нянетехнологией? - решился он пошутить.
        Она отрешенно покачала головой.
        - Разве только со своим ребенком… - она посмотрела на него со страхом. - Как вам удалось так быстро вычислить эту змею? Ей-богу, я уже готова верить в ваши бредни…
        «Вопрос», - подумал Вадим. Но ответ на него надо получать немедленно. И поменьше при этом восхищаться. Назревала, судя по всему, очередная «телефонная сессия».
        - Знаете, Вадим, - она настойчиво смотрела ему в глаза. - Я только сейчас вспомнила - именно Валентина в тот злосчастный вечер предложила везти деда в десятую больницу - очень ее хвалила, ссылалась на опыт подруги… Скажите, как вам это удалось?
        - Особая методика, Маша, - сказал он с важным видом. - Если не возражаете, давайте осмотрим дом с садом, а заодно я попытаюсь связаться с ближайшим информационным полем…
        Ближайшая на этот час «астральная сущность» долго ругалась - на работу, которую нельзя пристрелить, на прилипчивого собеседника, на соседку Степаниду, из которой начал вытекать силикон, благодаря чему она превратилась в сущую стерву, и над котятами сгустились грозовые тучи. Может, ему жениться на этой «фам фаталь»?
        - Для начала заткнись, - буркнул Вадим, - и послушай. Как на грех, я чуть не угодил в мягкие лапы государственной безопасности и раскрыл еще одно преступление.
        Обрывки паспортных данных - Белецкая Валентина Викентьевна, примерный возраст, примерное место проживания (район шлюзов). Приметы… моль бледная обыкновенная, зеленая от ужаса. Не имеет ли отношения к ныне покойной Ордынской Галине Юрьевне?
        - Полагаю, она тоже покойная, - мрачно предположил Никита. - Ничего по этому поводу не намекает твое темное подсознание?
        - Возможно, да, в потенциале, - допустил Вадим. - Работай, Никита, твой труд нужен стране.
        Потом он позвонил Ромке, и тот несказанно возбудился - давно ожидал звонка от приятеля, а связь у них была односторонняя.
        - Не поверишь… - поведал Переведенцев возбужденным голосом, - но этот дядечка с научным приветом, то бишь великий доктор оккультных наук Комиссаров готов принять тебя… с дамой. Надеюсь, ты ее уже окучил?
        - Без дополнительных условий? - удивился Вадим. - Просто из любви к своему ремеслу?
        - Условий масса, - фыркнул Ромка. - Но они касаются меня и моего приема на работу. Запоминай адрес; Четвертый переулок Пархоменко, шесть, квартира двенадцать. Даму не светить, прибыть в машине с затемненными стеклами под эскортом дюжины всадников Апокалипсиса. Время встречи - завтра в десять вечера. Понятно?
        - Удивил, - пробормотал Вадим. - Хорошо, постараюсь довести клиентку до кондиции.
        - Надеюсь, что до нужной, - развеселился Ромка. - Заодно узнаем, кто убил Лору Палмер, президента Кеннеди, и правда ли, что Джеком Потрошителем был Льюис Кэролл.
        - А как там мой Тошка? - спохватился Вадим.
        - Переименован. Теперь он Людвиг Базилио. Противное ничтожное животное. Ловит мух, но ни одной еще не поймал. Сделал лужу на подушке, сгрыз последний цветок на кухне, едва не совершил акт суицида, а сейчас разминается сметаной. Прожорливый, как акула - поедает все, что видит, - в голосе Ромки прослушивались умиленные нотки.
        - Смотри, испортишь мне зверя…
        Через четверть часа, когда, обойдя участок и убедившись в его относительной неприступности, они с Марией зашли на кухню, чтобы выпить чаю, на связи объявился Борис и отрапортовал, что объект под надежную защиту принят. А вскоре прозвучал резкий звонок, связующий ворота с домом. В руке у Маши дрогнула чашечка и она прошептала:
        - Вадим, вы научите меня всего бояться…
        - Не нужно быть такой трусихой, - Вадим облизал внезапно пересохшие губы. - Допустим, прибыли студенческие эскизы от Аркадия Наумовича…
        - Вы думаете? - она перевела дыхание.
        Самое время хорошенько подумать. Бренькнул телефон, зажатый в кулаке.
        - Неприятность, Вадим Сергеевич, - смущенно поведал Борис. - Но вы же сами наказали проезду официальных лиц не препятствовать. А эти лица… ну до того официальные, боже упаси с ними связываться…
        - Короче можешь? - Вадим чуть не вопил.
        - ФСБ, короче некуда. Три буквы, а какой резонанс… Похоже, не слабый чин. Здоровый «лексус», а номера-то…
        - Понял, бди, - Вадим прервал связь и заблокировал телефон. Что-то неважны стали дела в датском королевстве. Что делать, иногда они возвращаются…
        Еще такие достойные люди как Камю и Сартр призывали наплевать на выбор из двух зол и поискать что-нибудь третье. Отличные рекомендации, но как со временем, которого всегда не хватает?
        - Не делайте, круглые глаза, Маша, - прошептал он. - Это не призрак девочки в ночной рубашке, а всего лишь ответственный товарищ из ФСБ. Он не связан со злодейкой Белецкой. Проводите товарища в гостиную, говорите о чем угодно, только не о том, что я сижу в шкафу.
        - А может, лучше на второй этаж? - она растерянно глянула на закрученную лестницу.
        - Э, нет… - он из последних сил скорчил шкодливую гримасу. - Не могу отказать себе в удовольствии присутствовать при вашей беседе…
        Он смелел и отдавал себе отчет, что ходит по тонкой ниточке. Немного осталось, чтобы сорваться. В шкафу, куда он по глупости душевной влез, было вдоволь места и пахло ромашкой. В щель просматривался вход в гостиную, журнальный столик с креслами, репродукция с «Тайной вечери» Тинторетто, проникнутая мистическим волнением. Постоянно лезла в нос кружевная сорочка, висящая на плечиках, и вызывала предательское желание чихнуть. Он слышал, как Мария отозвалась в домофон, выслушала «рекомендации», глухо вымолвила: «Хорошо, проходите. Желтая аллейка по саду. Я в гостиной…»
        Дурочкой по жизни эта дамочка не была. Он отметил с интересом, как она метнулась к зеркальному бару, выставила на стол рюмку, пухлый сосуд с отливающей позолотой жидкостью, быстро наполнила рюмку, выпила. Когда на крыльце загремели шаги, она с потерянным видом сидела в кресле и мутно смотрела перед собой. Депрессия как диагноз. Вошел невысокий дядька в простеньком пиджачишке.
        - Расчудесная погодка, Мария Викторовна, здравствуйте.
        Позднее пришлось признать, что посетитель не такой уж простой, и пиджачок шили вдали от отечества. Он не слышал, что произнесла Маша, но голос ее был бесцветен, лишен окраски.
        - Простите, - сконструировал скорбный лик посетитель. - Я понимаю, что у вас несчастье, вам сейчас не до лишних посетителей… - и Маша снова что-то произнесла. Вошедший скорбно улыбнулся. - Спасибо, Мария Викторовна, на работе я стараюсь воздерживаться. Да и вам бы не советовал налегать на это дело - сомнительный, знаете ли, утешитель. Впрочем, не смею давать вам рекомендации…
        Учтиво поклонившись, посетитель представился - полковник Баев Игорь Николаевич, заместитель начальника третьего отдела УФСБ по области, возглавляет следственную группу, занимающуюся выяснением обстоятельств гибели граждан Белоярского и Урбановича, хотел бы лично принести соболезнования Марии Викторовне и немного поговорить. Если она, конечно, не против.
        Последняя фраза прозвучала как-то издевательски. Вадим активно массировал переносицу, разглядывая визитера. Основательно за сорок, невысокий, худощавый. Волосы с седоватым пушком, на висках «умные» залысины. Живые глаза с добродушным прищуром. Ясно, что не хам, не самодур (только, когда ситуация того требует). Возможно, он очень пристально разглядывал мужчину - полковнику Баеву такое внимание не понравилось. Он как-то сморщился, повертел головой, заглянул во все потаенные уголочки, одним из коих, несомненно, была щель в шкафу.
        - Вы одна в доме, Мария Викторовна?
        - Одна, - кивнула Маша, вновь устремляясь к сосуду (похоже, ей понравилось). - Прислугу я сегодня отпустила - завтра у них трудный день, хлопоты, приготовления… Похороны, знаете ли. В двенадцать часов Семена Борисовича привезут из морга, на два заказан катафалк…
        - Понимаю, Мария Викторовна, всемерно вам сочувствую, - подполковник был безупречен в изъявлении дежурной скорби. - Постараюсь долго вас не терзать. Всего лишь несколько вопросов, если позволите.
        Вадим лихорадочно прокручивал в голове варианты причины внезапного визита. Эх, убрать бы два неверных ответа… Белецкая явно не при чем. Эта дура убежала и где-то затаилась. Простое совпадение. Чем же не устроила полковника беседа Белоярской с подчиненными (хотя Белоярская ли она после замужества?), имевшая место пару часов назад, что он решил приехать лично? Следует ли искать в этом некий тайный смысл?
        Он улавливал обрывки беседы. Отчасти обидно - ни разу не прозвучала его фамилия. Явный нонсенс - если чекисты всерьез взялись за дело, фамилия Гордецкого рано или поздно должна всплыть. Не всплыла еще? В каком, интересно, качестве она всплывет? Казалось, полковник задает малозначащие вопросы. С кем общался в последний месяц Семен Борисович? Не было ли в его словах и поведении предвестий грядущей трагедии? Кто из посторонних во второй половине мая появлялся в этом доме? Что думает лично Мария Викторовна о причинах трагедии? Маша отвечала срывающимся голосом, с каждым ответом ее голос делался тише. Уровень спиртного в бутылке неумолимо таял. Похоже, она не проговорилась. И не сказала ничего такого, чего Вадим бы не знал.
        Завершилась эта волынка очень примитивно. Подполковник поднялся с кресла, участливо осведомился, может ли чем-то его ведомство или он лично быть полезным в организации похорон?
        - Чем же, интересно? - прошептала Маша. Подполковник вежливо улыбнулся (он был сегодня в романтическом расположении духа), сказал несколько малозначащих фраз и покинул арену. Взвыл мотор. Мария тяжело поднялась, выбралась на крыльцо, потом вернулась, покрутила что-то в домофоне. Заскрипело кресло - женщина села.
        - Эй, в шкафу, уснули?
        Когда он подошел, она не казалась слишком пьяной, хотя «подсохло» в бутылке основательно. Но вид у нее был такой, словно за плечами осталась половина Эвереста, а вторую половину она обязана одолеть до полуночи.
        - Зачем он приходил, Вадим? - подняла она глубоко запавшие глаза. - Неужели… бегство Валентины с этим как-то связано?
        - Да нет, конечно, - выдохнул он. - Совпало так.
        Каких нам только совпадений не подбрасывает жизнь. Откуда вспомнилось? - у берегов Уэльса 5 декабря 1664 года затонуло судно. Из сотни пассажиров уцелел один - по имени Хью Уильямс. В тот же день через сто двадцать лет на том же месте затонул еще один корабль. Спасся единственный пассажир. Звали его Хью Уильямс. И снова пятое декабря, спустя 75 лет - у тех же берегов затонула шхуна. Спасся пассажир. По имени Хью Уильямс. Типичное совпадение - ничего больше. О чем это он? Допустить «сотрудничество» суровых отпрысков Железного Феликса с анемичной «домоправительницей», конечно, соблазнительно, но не лучше ли поискать там, где потерял, а не там, где светло?
        - Какую гадость вы пьете? - он отобрал у нее бутылку. Она вяло отреагировала, только пожала плечами.
        - Водку, мон шер. Простую смертную водку. Правда, почему-то желтую…
        Он понюхал подозрительной желтизны напиток. Цианистым калием не пахло. «Отличный повод, - подумал Вадим. - Будем считать, что у меня осталось еще три жизни». Он отхлебнул густую, отдающую перцем и тмином жидкость, прочувствовал, как алкоголь разливается по соответствующим артериям. Произвел второй глоток.
        - Мало, Вадим, - прошептала женщина. - Чтобы добраться до моего уровня, вам надо повторить процедуру трижды…
        Сделалось грустно. Саднящая пустота нахлынула и затопила Вадима. Он стоял посреди чужого дома, смотрел на чужую женщину, отягощенную невзгодами, проблемами текущего дня и маленькой дочерью, о наличии которой она даже не обмолвилась. Все было каким-то ненужным, тягостным, пустым. Он понятия не имел, зачем он оказался в этом особняке.
        - Мне кажется, вечер перестает казаться терпимым… - пробормотала женщина, неуклюже выбираясь из кресла. - Пойдемте, Вадим, проводите меня до спальни - она же мастерская и место для невеселых раздумий…
        В ее словах не было намека, просто Мария была выжата и разбита. Она качнулась, Вадим с негодующим возгласом подхватил ее за талию, помог подняться по замысловатой «эскадарии». Второй этаж представлял собой обширную мастерскую, разделенную перегородкой на две части. В одной имелась тахта, крытая шерстяным пледом, детский уголок, набитый мягкими игрушками, вторую насыщали в массовых количествах мольберты, отдаленно напоминающие чертежные кульманы с оторванными линейками, столы, заваленные бумагами, холсты по всем углам, кисти, краски, карандаши, незаконченные картины, наброски, эскизы, поворотные и передвижные лампы, украшенные салфетками, сухими цветами и предметами женского туалета. Царил беспорядок. Он окинул все это великолепие беглым взглядом, отвлекся на шум и с каким-то щемящим чувством сострадания смотрел на женщину, которая оторвалась от его руки, свернулась на тахте, подтянув колени к подбородку, засопела, едва закрыв глаза…
        Он задернул шторы. Неприкаянной тенью блуждал по мастерской, невольно увлеченный и умиленный увиденным. Рисовала Мария Белоярская много и жадно. У нее действительно был талант. Изящество линий, контуров. Никакого модерна, кубизма, поп-арта, символизма. Все настоящее, сочное, пронзительное, порой даже чересчур. Лишь небольшие намеки на метафизику и сюрреализм - не без влияния Сальвадора Дали и Хоана Миро. Но далеко не везде - большинство картин и набросков отражало реальную жизнь. Выписывала свои творения Мария с завидной скрупулезностью, пустот не любила. Другое дело - незаконченность, которой грешили многие работы. Но это уже скорее влияние характера, а не манеры исполнения. Четкость и плавность контуров, свойственные Амедео Модильяни. Грустный реализм, достигающий местами такой удивительной выпуклости, что хотелось ее потрогать… На одной из картин, выполненной бледными красками, был запечатлен глубокий старец в белой бархатной рубахе. Он сидел за столом на ярко освещенной кухоньке и резал на дольки блестящее яблоко. Старик был недоволен, что его отвлекают от занятия, но недовольство не выходило
за рамки ворчливого брюзжания. «Так вот вы какой были при жизни, Семен Борисович», - с удивлением подумал Вадим. Другая картинка - поменьше размером - запечатлела остроносую девчушку лет пяти, сидящую на заборе и болтающую ножками. Родная кровь, коротающая летние деньки «у семи нянек». Красивые осенние пейзажи, исполненные романтической тоской, на которых золотистая листва с облетающих берез казалась золотым дождем, а ветер, гнущий деревья и космы жухлой травы, ощущался почти физически. Сценки из городской жизни - поток транспорта, который пытается преодолеть испуганная ушастая собачонка. Не всякая такса добежит до середины проезжей части… Нищенка у входа в метро, протягивающая художнице костлявую ладошку… Странный набросок в дальнем углу, выполненный черным фломастером на серой бумаге. Это, по-видимому, была свадьба: в невесте без труда угадывалась Мария Викторовна, а жених - высокий, статный, изображенный отнюдь не карикатурно - производил впечатление популярного искусителя. Он улыбался благородной улыбочкой и был, ну, вылитый демон. Именно это, видимо, и хотела показать художница. Ей это удалось.
«А ведь с таким даром воображения и убийственной чувственности она действительно могла бы в опытных руках переселиться в чужую душу», - пришла волнующая мысль.
        Не выбираясь из задумчивости, он подставил к тахте треножник-табуретку, вооружился карандашом, огрызком ватмана, принялся рисовать спящую женщину. Выходило правильно, и делалось страшно. В первом классе его отдали в изобразительную студию, через месяц он оттуда сбежал, заработав вердикт: в принципе не бездарь, но делать ничего не хочет. Верхом творческих способностей в ту зеленую пору стал портрет конного махновца с выражением лица огородного пугала, выставленный в окне районного дворца пионеров, чтобы отпугивать прохожих…
        Звук телефонного звонка он пресек в зародыше, надавил клавишу и отошел в угол.
        - Надеюсь, разбудил, - ехидно пробурчал Никита.
        - Напрасно, - ухмыльнулся Вадим. - Сижу на Приморской, в голоде, в холоде, караулю спящую фигурантку.
        - У которой все на месте: и форма, и содержание… Подожди, фигурантку чего? - не понял Никита.
        - Ладно, проехали. Ты что-то узнал?
        - Я узнал ВСЁ, - угрюмо вымолвил приятель. - Но легче от этого никому не будет. Новость первая. Человек, о котором ты запрашивал - Анатолий Павлович Басардин, 23-го года рождения, русский, проживает с 89-го года в Германии. Федеральная земля Саксония-Ангальт, город Магдебург, Вользенштрассе, 179. Популярный композитор. Какое-то время сотрудничал с берлинским симфоническим оркестром, преподавал в консерватории, в 96-м перебрался в пригород Магдебурга, где имеет шикарный особняк, несколько машин, продолжает плодотворно трудиться. Пишет фортепианные сонаты, симфонические сюиты, монументальные оратории для хора. Считается, что музыка Басардина глубокая и страстная. А также яркая и темпераментная. Не гнушается сочинять и для массового слушателя. От заказов на мюзиклы отбою нет…
        - На девятом десятке?
        - Ну да, - согласился Никита. - По нашим нечеловеческим меркам этот индивид уже почти четверть века на пенсии. Сбылась заветная российская мечта: выйти на пенсию и продолжать долго-долго работать. Вот скажи, ты сможешь в неделю заработать пару килограммов денег - в свои неполные… сколько там тебе? Постой, не перебивай. Полагаю, в некотором роде ты прав. Их уже трое - глубоких старцев с богатырским здоровьем, достигших вершин в своих областях, признания, всего такого и заработавших баснословную кучу денег. Двое из них наверняка мертвы…
        - А третий жив?
        - Не знаю, - помялся Никита. - Вроде вчера был жив.
        - Имеется сильное подозрение, что на похороны он не прибудет, - пробормотал Вадим. - И не потому, что сволочь последняя, а потому, что боится… Он один проживает в своем шикарном особняке?
        - Да бог с тобой. У Анатолия Павловича семья - как у всех нормальных людей. Правда, урезанная. Жена - на десять лет моложе, по происхождению русская, внук. Детей нет, так случилась, какая-то грустная история… Это касательно Басардина. Переходим к Белецкой Валентине Викентьевне. Особе сорок два года, место жительства Шлюзы, улица Лазурная, имеет высшее медицинское образование, работала в гарнизонном госпитале, имеет звание… Но, видно, женщина с ружьем из нее не удалась, в 2000-м году ушла из медицины, окончила курсы, работала гувернанткой, с 2003-го - у Белоярского. Дважды по старой работе имела неприятности с законом - махинации с лекарствами, но серьезных последствий не было.
        - Скучно, - вздохнул Вадим.
        - Не скажи, - не согласился Никита. - Ордынская Галина Юрьевна - ее двоюродная сестра.
        - Уже веселее, - допустил Вадим. - То есть намечается организованная преступная группа на основе родственных связей.
        - Скорее, шантажируемая группа, - поправил Никита. - На чем они с сестричкой погорели, вопрос, конечно, интересный, но соображения имеются. Покойная Ордынская в девяностых годах также работала в гарнизонном госпитале. Каким-то серьезным врачом - впрочем, как и Белецкая. Была загадочная история - скончался после операции на коленке известный правдолюб из вооруженных сил, некий полковник Исхаков. Операция была простейшая и плохо совместимая с летальным исходом - вживляли в тело металлический стержень. И все же Исхакову удалось. Дело как-то замяли, списали на внезапный инфаркт, вызванный использованием препаратов, которые больному были противопоказаны; наказали хирурга, анестезиолога.
        - Хорошая версия, - согласился Вадим. - Осталось найти Белецкую и убедительно попросить обо всем рассказать. Всплывут и заказчики убийства Белоярского с Урбановичем, и подробности смерти Исхакова, если они еще кому-то интересны…
        - Белецкую уже нашли, - перебил Никита. - Капустин из Центрального РУВД посмотрел по моей просьбе свеженькие сводки. На Белецкую наткнулись за гаражами кооператива «Маяк» - жители ее же дома. Рядом лежала набитая вещами сумка, видно, дамочка намылилась в бега, да не успела. Проломлена височная кость - толкнули на острый скат гаража. А для пущей уверенности вспороли ножичком живот. Короче, еще одну - с парохода…
        - Чего ж ты сразу не сказал! - взревел Вадим и осекся, пугливо покосился на Марию, которая заворочалась на тахте. Отвернулся, отступил в угол.
        - Сообщаю по порядку, - отрезал Никита. - Первое, второе, потом третье. Если тебе не нравится моя манера изложения, поищи кого-нибудь другого. Не пропало еще желание копаться в дерьме?
        - А что я сделаю, - буркнул Вадим. - Меня уже дважды пытались прикончить. Ладно, Никита, спасибо, возможно, ты и прав - это дело отдает невыразимой вонью. Может, и уеду куда-нибудь подальше - просвещать дикие племена…
        Он устроился на краешек стола и несколько минут просидел неподвижно. Потом поднял голову. Странно, он не слышал как Мария проснулась. Бледная, всклокоченная, она сидела, поджав ноги, на тахте и неотрывно смотрела ему в глаза. На коленях женщины покоился сделанный им набросок.
        - Удивительно, но вы почти не моргаете, - сказала она.
        - Темноты боюсь, - отшутился он.
        - Это вы нарисовали?
        - А здесь присутствует кто-то третий?
        - Вы художник?
        - Ни в коем случае. Просто крепко получил по голове, и все, что тлело, разом вспыхнуло.
        - Удивительно, - она недоверчиво покачала головой. - Вы точно схватываете детали, хотя и страдаете некоторой плакатностью… Впрочем, я взяла бы вас в соавторы.
        Вадим смутился.
        - А такое бывает? Соавторство в изобразительном искусстве… Я понимаю, люди пишут книгу, снимают фильм, конструируют танк…
        - Бывает, - она кивнула. - Хотя и редко. В картине Андреа Верроккьо «Крещение Христа» на заднем плане сидят на корточках два ангелочка. Один из них принадлежит кисти юного Леонардо да Винчи - он работал в мастерской Веррокьо, был учеником у мэтра. Так и окрестили этого пацаненка - «ангел слева».
        - Не думаю, что буду вам полезен, - пробормотал Вадим. - Разве что в качестве подносчика красок… Это ваш муж? - кивнул он на выведенного жирным фломастером демона.
        - Не надо о противном, - она поморщилась. - Данный скетч не память, а горькое предостережение - тому, кто женится в мае. Мы с трудом доехали до ЗАГСа, - утомленное личико исказила гримаса. - Спустило сразу два колеса. А в ЗАГСе отключили электричество - и исполнять марш Мендельсона нам пришлось самим. Надувая щеки.
        Вадим понятливо кивнул. Ох уж эти майские свадьбы. Он где-то читал - выходила замуж итальянская принцесса - за отпрыска итальянского же короля. Ровно тридцатого мая. Со свадьбой точно не подфартило. Дворцовый привратник перерезал себе горло. Кастелянша принцессы удавилась. Застрелился шофер. Приятель короля свалился с лошади и был таков. Распорядитель церемонии скончался от солнечного удара. Станционный рабочий попал под колеса свадебного поезда. Да и впоследствии супружеская жизнь принцессы с герцогом как-то не весело протекала…
        Он лишь позднее сообразил, почему в день, предшествующий похоронам, в доме Белоярских не было наплыва «скорбящих». Все скорбящие были в этот день на девятинах Урбановича, завтра плавно переместятся на новые похороны, послезавтра - девятины супруги Урбановича, не за горами - у Белоярского. Не соскучишься. С утра стартует похмельное паломничество - городская элита, деятели искусств, все, кто вертится поблизости от подобных кормушек. Обязательно присутствие работников госбезопасности, откуда автоматически вытекает, что на похоронах и поминках ему делать нечего. В районе полуночи Вадим покинул дом на улице Приморской, деликатно намекнув хозяйке, что не хочет ее далее утомлять. Неважно, хотела ли она его ухода - он сам хотел. Может, в другой, более уместный раз… Он разбудил Бориса и еще какого-то неговорливого типа, закрывшихся в джипе, отобрал у парня бутерброд типа «сэндвич», попросил увезти в город. У круглосуточной лавочки вблизи Ромкиного дома спешился, отпустил пристыженных работничков, побрел за продуктами…
        А утром, чтобы не мозолить глаза бывшему коллеге, поспешил испариться. Весь день просидел под Коммунальным мостом, наблюдая, как рыбаки в мутных заводях таскают полосатых окуней. В восемь вечера позвонил на сотовый Марии, мягко поинтересовался, разошлась ли публика.
        - Вы не спрашиваете, как прошли похороны? - сухо спросила Мария.
        - Простите, - стушевался Вадим. - Кощунствую, конечно, но считаю, все похороны проходят одинаково. Я скоро к вам подъеду.
        - Не надо, - возразила Маша. - Я умею управлять машиной. Скоро выпровожу последних гостей - их тут безбожно развезло - поручу Зоеньке уборку и подъеду. Скажите, где мне нужно быть?
        Он назвал сомнительный адрес. Четвертый переулок Пархоменко. Спрятал телефон, сжал ладонями виски: какое же безумство они затевают…
        Без четверти десять он встретил в арке старого двора голубой «пежо». Вышла женщина в строгом одеянии, на голове косынка, глаза пустые, в лице ни кровинки. Он и сам в этот вечер выглядел не краше. Взял ее под руку, повел к подъезду ветхого трехэтажного дома, где на «конспиративной» квартире должно было состояться «таинство».
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        Бывает и такое - когда остается надежда на чудо, именно она и срабатывает. Из всех перемещений в памяти застрял просевший в землю вход в подъезд. Дальнейшее - рывками: сильно волновался. Пропахшая кошками лестница, трухлявые двери, стены со смелыми «граффити», прочно впитавшие шестидесятилетнюю историю дома. В квартире было темно, пахло старой известкой. Окна наглухо задернуты - словно в кинозале. «Выдающийся гипнотизер» уже прибыл, колдовал на кухне над содержимым кожаного чемоданчика, гремел краном, отдавал негромкие распоряжения Ромке Переведенцеву, который тоже присутствовал и вел себя тише воды, ниже травы. Впрочем, присутствовал он недолго, быстро испарился и больше не отсвечивал. В дозор отправился, догадался Вадим.
        - Проходите, девушка, в дальнюю комнату, - мягко произнес Комиссаров - полноватый субъект с одутловатым лицом и глазами на выкате. - Там удобная тахта, располагайтесь, я скоро приду.
        Девушка таяла во мраке - неестественно прямая, с «лица неясным выраженьем». Скрипнула дверь - квартира, невзирая на запущенность, была просторной и запутанной.
        - Вам не по себе, молодой человек, - проницательно заметил «маэстро», изучив выражение лица Вадима. - Не иначе, вы боитесь?
        - У меня есть право на страх, - отшутился Вадим. - Простите, слишком много неприятностей свалилось в последнее время.
        - Я вижу, - с задумчивой улыбкой изрек Комиссаров. - У вас не лицо, а непаханое поле для психолога. Вы слишком часто думаете о том, верной ли вы тропой идете. А ведь не столь важно, как далеко вы продвинулись по неправильному пути, - гипнотизер хитро прищурился. - Возвращайтесь, молодой человек, еще не поздно.
        - Поздно, профессор, - вздохнул Вадим. - Да и не хочется уже.
        - Ну что ж, - кивнул Комиссаров. - В таком случае будем считать нашу встречу не ошибкой, а исходными данными. Вам не стоит присутствовать при моей работе с клиенткой… прошу не спорить, данное условие непререкаемо. Поэтому давайте - четко, лаконично, по-военному - суть проблемы, действующие лица. Учтите, если я согласился на добровольных, так сказать… гм, то есть бесплатных условиях поспособствовать парню, которого собираюсь принять на работу, то это отнюдь не из альтруистских побуждений. Самое большое, на что вы можете рассчитывать - это на мое любопытство. В следующий раз придете за нескромные деньги. Живенько обрисуйте и полезайте в долгий ящик, шучу, конечно, будете ждать нас с клиенткой в этой комнате - здесь удобное, хотя и немного расшатанное кресло.
        Он описал, как мог, «исходные данные» - осень сорок пятого, деревенька Зандерс в местечке Аккерхау, молодой лейтенант Белоярский Семен Борисович, коему Мария Викторовна приходится родной внучкой. Неужели он действительно верит в эту ненаучную фантастику?
        - Скажите, профессор, только поймите меня правильно… - он замешкался. - Вы уверены, что должно получиться?
        - А как же, - тихо рассмеялся Комиссаров. - Как говорится, сколько людей, столько и самомнений, молодой человек. А если откровенно, - он перестал смеяться, - всегда есть место сомнению и неудачам. Получиться - должно, но получится ли? Вы видите во мне ловкого мошенника, ну что ж, ваше право, - Вадим молчал. - Ваша реакция понятна и заслуживает уважения, - Комиссаров сменил тон на вкрадчивый. - Хотите, верьте, хотите нет, молодой человек, но я по молодости лет был способным учеником врача Бориса Богомыслова, по крайней мере, уважаемый мэтр не раз в этом признавался. Мир загадочен, я бы даже сказал, предельно загадочен. Парапсихология, медитативные состояния, лично я стараюсь избегать подобных понятий, а руководствоваться исключительно фактами и собственным опытом. Переселение испытуемого в личность, связанную с ним генетически, увы, факт непреложный. Человек отключается от эпохи, которую он покинул. Уже логично предположить, что сознание его подключается к тому времени, в которое он приходит. Подтвердить это предположение может только одно: испытуемый в состоянии транса должен сообщить нечто такое,
что не может ему быть известно в состоянии вне гипноза. И ведь сообщают же… - гипнотизер самодовольно улыбнулся. - Объяснения нет, имеется только опыт.
        - Скажите, а информация получается… только из прошлого?
        - Ну вот, вам уже интересно, молодой человек. Спешу обрадовать, информацию можно получать, откуда угодно. В 1985 году мой учитель поместил испытуемого в гипноз, но не стал менять его личность, оставил тем, кем он есть - студентом технического вуза. Он перенес его в будущее - в 2000 год. И тот легко и просто отвечал на вопросы из будущего. О том, что проживает он нынче в городе Калининграде, хотя и проживал пятнадцать лет назад в Москве, о том, что отец скончался в девяносто третьем, описал двух своих очаровательных детишек, назвал их имена, даты рождения, род своей деятельности. По окончании опыта он ничего об этом, разумеется, не помнил. Однако достоверность информации, кою студент получал из будущего, по прошествии времен самым чудодейственным образом подтвердилась. Итак, наберитесь терпения, молодой человек. Можете поспать, если хотите. И ради всего святого, не вмешивайтесь в мою работу…
        Но он не мог не вмешиваться. В наглухо зашторенной комнате ощущался сильный сквозняк. Подмигивал ночник над продавленным креслом. В квартире за закрытыми дверьми царила полная тишина. Текли минуты. Он вертелся, как на иголках, размышлял о нелепостях подлунного мира. Имеет ли невероятное очевидное объяснение? Поднялся, поскрипывая половицами, на ощупь добрался до кухни, где вряд ли в обозримом прошлом что-то готовили, попил из ладошек хлористой водички - искать посуду не было ни желания, ни света. На цыпочках вернулся к креслу, еще посидел, поднялся, отправился исследовать квартиру на предмет непознанного. Прошел в смежную комнату, надышался пылью, яростно тер нос, чтобы не чихнуть. Подкрался к комнате, за которой происходило «таинство», потрогал дверь - добротное дерево, закрывается без зазора, гасит звуки. Робея, как пятиклассник, собравшийся стырить классный журнал, он потянул дверную ручку - на миллиметр, еще на один. Всунул нос в густой, как вата, полумрак. В этой комнате не горел даже ночник. Из угла, где очерчивались контуры тахты, доносилось приглушенное бормотание. Тень склонилась над
лежащей девушкой. Она о чем-то повествовала - хрипло, как-то придушенно, проглатывая слова и целые фразы. Вадим не слышал ничего: звуки расползались по пыльному пространству. Он сделал дверь пошире, втиснулся в невероятно узкую, но очень длинную комнату, вытянул шею. Стал подкрадываться. Голос девушки делался резче, отчетливее.
        - От полка уцелело не больше двухсот человек… Из живых сформировали роту автоматчиков, которую влили в состав 116-й стрелковой дивизии… Там мы все и познакомились - не так уж много офицеров выжило…
        Речь Марии вдруг прервалась, она сипло задышала - видимо, впилась ногтями в диванную набивку: заныли ржавые пружины. Скрипнул стул под сидящим человеком. Он вскинул голову, рассерженно зашипел:
        - Послушайте, вы, русского языка не понимающий, уходите, я же говорил, вам не стоит здесь находиться…
        Вадим уперся в буквально осязаемую, хотя и невидимую преграду. В горле перехватило, он попятился.
        - Простите, маэстро, ради Бога простите…
        Он снова сидел в кресле, обливаясь потом. Испарина долго не могла просохнуть. Щеки горели от стыда. Он слышал, как Мария произнесла нецензурное слово, прежде чем он закрыл дверь. Мария ли его произнесла? Или Семен Борисович Белоярский, молодой офицер победоносной Советской армии?..
        Похоже, он уснул - во всяком случае воцарение над душой профессора Комиссарова состоялось внезапно и только поддало темпа процессу саморазрушения.
        - Вот так-то лучше, молодой человек, - проворчало светило. - Несколько минут сна еще никому не вредили.
        - Не сплю пока, - машинально отозвался Вадим, вытрясая артобстрел из головы.
        - Но уже храпите, - усмехнулся Комиссаров. Он уселся в соседнее кресло, запрокинул голову. В мареве тусклого света его лицо сделалось совсем одрябшим, одутловатым, под глазами набухли безобразные мешки. Несколько минут он сидел неподвижно, наслаждаясь покоем.
        - Как Мария? - тихо спросил Вадим.
        - В норме, - кивнул профессор. - Она уснула. Пусть немного поспит, не будем ее беспокоить. Девушка устала.
        - Вы тоже плохо выглядите, - заметил Вадим. - Вы что там, своими экзерсисами случайно вызвали Дьявола?
        Профессор усмехнулся.
        - Обошлось. В своих, как вы выразились, экзерсисах я никогда не практикую латынь. По той простой причине, что забыл ее еще в мединституте. А без латыни Дьявол невозможен…
        «Как святой Владимир без креста, - подумал Вадим. - И Киев без Подола».
        - И что вам удалось вытянуть из бедной девушки, профессор? Как насчет темного прошлого, которое имеется у всякого светлого будущего?
        - Способности человека безграничны, - патетично развел руками Комиссаров. - В отличие от его возможностей. Шутка, - пояснил он, увидев, что Вадим беспокойно шевельнулся. - Беседа с господином Белоярским, упокой Господь его заслуженную душу, будем считать, состоялась. Вы готовы внимательно слушать, молодой человек? Могу добавить к потраченному на вас времени еще полчаса.
        Марию разбудили через сорок минут - когда профессор выдохся и выразительно сложил руки крестом. Несколько минут она смотрела в потолок, морщила лоб, пытаясь что-то вспомнить, недоуменно уставилась на профессора, потом на Вадима.
        - И это всё? - спросила она дрогнувшим голосом.
        - Поднимайтесь, больная, пора укладываться спать, - пошутил Комиссаров. - Вы были неподражаемы, честное слово.
        - Не помню ничего, ей-богу…
        - Так и должно быть, - успокоил профессор. - Сейчас вы милая привлекательная девушка двадцать первого века. Зачем вам чужие воспоминания? Жизнь и без того неоднозначна. Давайте, милочка, поднимайтесь, будем надеяться, что кавалер поможет вам добраться до дома.
        - А ничего в дальнейшем?.. - Вадим сделал многозначительную паузу.
        - О, нет, что вы, - снисходительно улыбнулся Комиссаров. - Это был всего лишь легкий гипноз, включая элементы специальной методики. Никакого проникновения в психику, лекарственных препаратов. Позвоните мне денька через два, молодой человек, - Комиссаров порылся в пухлом портмоне, извлек цветастую визитку, - уверен, что с Марией Викторовной все будет в порядке, но, тем не менее… позвоните.
        - Спасибо вам, - поблагодарил Вадим.
        Мария не стала возмущаться, когда он сел за руль смешного автомобильчика. Обошла машину, угнездилась на пассажирском сидении, посмотрела на него долго и флегматично.
        - Вы умеете водить машину, Вадим?
        - Водил когда-то, - признался он. - Правда, прав нет. Но ничего, давайте молиться за чуткий сон инспекторов ГИБДД. Доедем, не волнуйтесь, должно же хоть в чем-то повезти.
        Она молчала всю дорогу, размышляя над его последними словами. Он тоже не драл глотку, вел машину с разрешенной скоростью, сжав губы, по ночному мегаполису, по освещенному фонарями шоссе. Свернув с трассы, мысленно перекрестился, поддал газу. Несколько минут они стояли перед раскрытыми воротами, слушали, как под забором трудится сверчок. Гвоздики, раздавленные колесами, свидетельствовали о недавних похоронах. На первом этаже особняка проглядывал свет сквозь марлевые занавески - Зоя еще не улеглась.
        - Спасибо вам, Вадим, доставили, - прошептала Мария, тяжело вздохнула и положила руку на его побелевшие от напряжения костяшки, сжимающие руль. Ее рука была прохладной и немного дрожала. - Хотите войти в дом?
        - Хочу, - чувствуя, как краснеют уши, признался Вадим. - И не только войти, но и остаться.
        В ее запавших глазах появилось что-то живое. Но быстро прошло. Еще, мол, один специалист по женщинам, порочащим связям и другим болезням.
        - Входите…
        Он отпустил педаль тормоза, медленно въехал на территорию. «Умные» ворота плавно закрылись.
        - Спокойной ночи, - сказал Вадим, освобождаясь от ремня безопасности. - Не самое лучшее предложение с моей стороны, Маша, согласитесь. Вы похоронили деда, жутко устали, да и настроение, видно, ни к черту. Зоенька, опять же, в доме. Я приеду к вам завтра утром, в десять, договорились? А вы хорошенько выспитесь, придете в себя…
        - Вы не так уж не правы, - она благодарно, хотя и с некоторым сожалением, улыбнулась. - Сил нет, последние мозги вытекают, ухожу в спящий режим… Но как вы доберетесь до города?
        - Доберусь, не думайте об этом, - он обошел машину, помог женщине выйти. На крыльце появилась Зоя в испачканном переднике, с интересом посмотрела на прибывших, приветливо кивнула Вадиму.
        - Спокойной ночи, - он галантно раскланялся.
        - Подождите, - женщина нахмурилась, закусила губу. - Вадим, вы ничего не хотите сказать?
        - Хочу… - он врал, страшно не хотелось учинять эту долгую, никому не нужную в час ночи беседу. - Но не буду. Идите спать, Маша. Вы все равно ничего не помните из того, что рассказали под гипнозом Комиссарову. А я не хочу вас сейчас напрягать. Поздновато, знаете ли. Утром поговорим.
        - В моей голове витают разрозненные сцены… - она отрешенно смотрела в черное пространство. - Я вижу фрагменты какого-то средневекового замка, люди в военной форме, небо полосуют разряды молний… Что это было, Вадим?
        Непроизвольно сжалось сердце.
        - Спокойной ночи, Маша, - повторил он, коснулся ее руки и решительно направился к калитке. - Заприте за мной.
        Черная «Теана» домчала его до города за двадцать минут. Такое ощущение, что водитель полчаса назад угнал эту машину и теперь стремится убраться на ней как можно дальше. Он вышел за пару кварталов до Ромкиного дома, сунул водителю купюру - тот не глянул на достоинство, буркнул «угу» и растворился в примыкающих к проспекту закоулках. Телефон безнадежно разрядился. «Где мой дом? - уныло размышлял Вадям, шагая по безлюдной улице. - Дом человека, очевидно, там, где лежит зарядное устройство его мобильника».
        Ромка Переведенцев сладко спал. Махнул рукой в качестве приветствия, побрел досыпать, придерживая спадающие трико.
        - Падай на кухне, не до тебя, в семь утра выхожу на работу…
        Он снова спал по диагонали. Крохотную кухню насыщали не самые изысканные ароматы. Сон не шел. Он лежал, гладил разлегшегося у него на груди котенка, таращился во взывающий к ремонту потолок, восстанавливал в памяти рассказ профессора Комиссарова. Поверить в то, что произошло, было невозможно, но где тогда разумное объяснение? Не мог Комиссаров выдумать эту историю. Слишком сложно - ради постороннего парня городить весь этот огород. Он прилежно транслировал то, что услышал от Марии. А Мария - то, что услышала от своего деда… Так ли? Мария в этот драматический час и БЫЛА собственным дедом, ибо никак не могла знать о том, что из нее изливалось…
        «Не надо удивляться и пытаться осмыслить, молодой человек, - убеждал профессор. - Примите как данность. Это есть. Когда-нибудь наука объяснит, а нам с вами не стоит ломать голову».
        Клиентка, по его словам, попалась беспроблемная. Он не стал расписывать Вадиму алгоритм - каким образом поместил испытуемую в личность Семена Борисовича Белоярского - молодого советского офицера. У каждого факира свои секреты. Устами собственной внучки Семен Борисович повествовал о своей интересной жизни. Родом из Сибири - в 41-м году одаренный семнадцатилетний юноша, блестяще владеющий кистью, приехал в Москву учиться живописи в одном из столичных ВУЗов. Из Москвы и отправился в сорок третьем году - нет, не в действующую армию, на лейтенантские курсы под Подольск. Получил взвод, принимал участие в форсировании Днепра, штурмовал Европу с 1-м Белорусским фронтом. Дважды ранен, особо отличился в Бессарабии, удержав стратегическую сопку от озверевших от отчаяния, прущих в контратаку фрицев, обзавелся звездочками капитана. Едва не попался под горячую руку маршала Жукова, разносящего «стрелочников» за громадные потери под венгерским Балатоном, потерял звездочку. Штурм Берлина, где группа автоматчиков оторвалась от своих, попав под огонь сопляка из «Гитлерюгенд» с фаустпатроном. И группа пробивалась к
центру с солдатами Рокоссовского, не имеющего привычки, в отличие от Жукова, расстреливать своих, чтобы чужие боялись…
        Всё это было безумно интересно, но плохо соотносилось с предметом поиска. 116 стрелковая дивизия была расквартирована в Берлине. Солдаты жили в чудом уцелевших от бомбежки казармах на Кайзерштрассе. Отлов мародеров, вялые перестрелки с какими-то призраками, периодически возникающими из подземелий. Август сорок пятого - третий батальон второго полка вывозят из Берлина в южном направлении. Местечко Аккерхау - говоря по-русски, небольшой уезд, где имеется разбомбленный в щепки союзниками сталеплавильный завод и несколько металлообрабатывающих предприятий разной степени разбитости. Две роты встают гарнизоном, третья дислоцируется в деревеньке Зандерс, где местность абсолютно глухая, а из стратегических объектов - только чудом сохранившееся шоссе из Франкфурта на Потсдам. Караульная служба, запугивание местных жителей, патрулирование болот, исторгающих временами совершенно безумных призраков со «Шмайсерами»…
        «Семен Борисович, - вежливо прервал Комиссаров. - Это конец августа?» - «Да, это конец августа сорок пятого года» - подтвердил «Семен Борисович». - «Давайте вспомним сентябрь. Скажем, первую декаду». Не происходило в первую декаду ничего значительного. В перестрелке с отмороженными эсэсовцами, пытающимися прорваться на запад к союзникам, ранены трое бойцов, Фимка Урбанович из первого взвода метко швырнул гранату, прибив стрелка, уже собравшегося нашпиговать свинцом Белоярского. А в целом, скука смертная. Вечерами делать нечего, с девчонками в деревне полная засада - несколько штук, и у тех ни рожи, ни кожи, немчура, одним словом, к русским местные относятся настороженно, если не сказать, враждебно, в открытую не протестуют, но терпеливо ждут, пока солдаты уберутся из деревни. Но приказа нет, подразделение тащит службу, изнывая от безделья. Сходятся командиры взводов, общаются вечерами в свободное от службы время, попивая хреновый шнапс, мечтают о том, как уйдут на гражданку, строят планы на будущее. Компания подходящая: молодые лейтенанты Урбанович, Толька Басардин, Семен Белоярский. Всем троим
слегка за двадцать, интеллигентны, начитаны, наивны, но у всех за плечами боевой опыт. Белоярский и Урбанович родом из Сибири, Басардина призвали с Урала. Ребята талантливые. Белоярский прекрасно рисует, обладает превосходной зрительной памятью, возит с собой в планшете стопку собственных эскизов и рисунков - там всё: разрушенный Берлин, мертвые тела, устилающие подступы к Рейхстагу, исступленный Жуков, расстрел связистов, не успевших подсуетиться со связью к моменту прибытия «легендарного» и «обожаемого солдатами» маршала. Он рисует в любую свободную минуту… Урбанович - прирожденный артист, паяц и мим, мечтает работать в театре, снимать кино, обзавелся трофейной кинокамерой, в часы досуга самозабвенно стрекочет, чем неизменно настораживает вездесущих работяг из СМЕРШа… У Толяна Басардина идеальный слух, музыка буквально льется из него, может и на гармошке, и на пианино, и на экзотичной флейте. Добыл у немцев разбитую гитару, натянул струны от мандолины, терзает товарищей своим музицированием… «Вторая декада сентября, - терпеливо гнул Комиссаров. - Возьмем, к примеру, двенадцатое число». Нет, не было
в этот день ничего экстраординарного. У рядового Костюшина началась гангрена - поранил колено в процессе патрулирования, отправлен в госпиталь на попутном «Студебеккере». Тринадцатое число: прошла колонна с плененными фрицами, от души повеселились. Четырнадцатое сентября…
        А вот с этого момента начиналось что-то интересное. Маша тяжело задышала, пот залил закрытые глаза. Пальцы стали рвать обивку тахты. Определились с датой, - сообразил Комиссаров. Пришлось вести себя еще тактичнее, не лезть напролом с наводящими вопросами. Он зашел издалека: как выспались, Семен Борисович, не утомила ли нелегкая служба?.. Но тут Марию прорвало. Неконтролируемый поток сознания, в котором Комиссарову пришлось выискивать самое главное. Своего рода парейдолия, предрасположенность мозга к вычленению из хаоса тех звуков или образов, которые похожи на нечто осмысленное… Тоска по родине превращается в нечто подавляющее. Им ничего не известно о репрессиях, о голоде… Офицеры сидят в своем домике, зверея от безделья. Бутылку шнапса уже усидели, бесит буквально все: сырость, холод, надоевшие лица, угрюмая немчура, которую, согласно какому-то там приказу, и пальцем тронуть не моги. Нелюдимая болотистая местность, осенняя безнадега, старинный рыцарский замок на холме, вид из окна на который ввергает в депрессию. Известие из уст командира роты, капитана Дягилева, что им сидеть в этой дыре до
ноябрьских праздников… Хлещет дождь, молнии лупят в чисто поле, капитан Дягилев нахрюкался до поросячьего визга, дрыхнет на чердаке, окучив свою «брюхоногую» фрау Матильду - веселую вдову гауптмана вермахта, которая бегает к нему каждый вечер, невзирая на дружное осуждение односельчан. Офицеры слоняются из угла в угол, гадая, на ком бы выместить свою злость. Водка уже не лезет. Начальство далеко. Поток сознания убыстряется, воспоминания льются рекой. Замок Валленхайм, что стоит на горе за болотами - гнусное убогое местечко. В его окрестностях - деревенское кладбище, смертельно опасные топи. Капитан Дягилев усиленно рекомендует туда не ходить, дескать, местность, знаменитая своей дурной славой (нашептала ему в горячечном бреду Матильда, а он, суеверный, и поверил…), и вообще на те края «юрисдикция» караульной роты не распространяется. В замке проживает одинокий старый барон, имеющий репутацию Дракулы, с местными жителями не общается, да и к нему почти никто не ходит. Демоническая личность с проблемами психики. Вроде есть у него какой-то слуга, который и обеспечивает сносное существование. Под выселение
не попал, ставить солдат в замок на постой советское командование почему-то остереглось… В общем, подпив, офицеры расквартированного в Аккерхау подразделения решают исправить ошибку предшественников. Один из местных мельников намекнул товарищу по работе, что в замке, якобы, могут отсиживаться переодетые эсэсовцы. А у товарища эсэсовцы семью отправили в концлагерь, сам он иногда оказывал услуги сопротивлению, ну, и сбегал со своими опасениями к сотруднику СМЕРШа. Слабо верится, но сигнал, как ни крути, нуждается в проверке. «На посошок, товарищи офицеры?» - разливает по последней старший лейтенант Басардин. Белоярский ухмыляется. «Давно пора разворошить это дьявольское гнездо», - убежден Урбанович. Офицеры смыкают стаканы. Повествование делается сумбурным, что логично и объяснимо - водка бурлит в голове, воспоминания рвутся, как клочки гнилой ветоши. Помимо прочего, Семен Борисович страшно волнуется. Трофейный «Мерседес» с тентом, отделение солдат и офицеры грузятся в кузов, машина прыгает по болотам, которые прорезает безбожно петляющая грунтовая дорога. Уже темнеет, дождь хлещет порывами, рваные
тучи, небосвод плюется молниями… К машине! - орут пьяные офицеры, подбадривая бравым видом друг дружку. Им уже не по себе. Дальше не проехать - за разбитыми воротами дорога превращается в заросшую чертополохом вереницу колдобин. Замок совсем рядом, замшелые стены, покосившаяся башня в форме шахматной ладьи. Стены заросли травой, зияют провалами. Карниз над крыльцом пересекает угрожающая трещина. В «бельэтаже» мерцает красноватый свет. Советские военнослужащие, клацая затворами, рваной цепью движутся к замку. Хватают какого-то замухрышку, кричащего, что он слуга, ни в чем не повинен перед советскими властями. «Сержант Бахметьев! - рычит Белоярский. - Отправьте людей в подвалы и на первый этаж!» Автоматчики, подгоняемые грозным рыком сержанта, рассредоточиваются по нижним помещениям. Трое офицеров, светя фонарями, топают на второй этаж по расшатанной лестнице …
        Видно, в замке Валленхайм действительно проживало исчадие ада. Темп речи рассказчицы убыстряется, она глотает слова, липкий пот заливает подушку. Офицерам было страшно. Но советские офицеры не привыкли отступать. Пока солдаты роются в подвалах, отыскивая эфемерных эсэсовцев, наверху происходит жутковатая сцена. Хозяин замка приведен в ярость нежданным вторжением. Трудно сказать, кто это такой - демон или просто грозного вида сумасшедший, обладающий определенными проницательными способностями. Престарелый обедневший землевладелец. Если и не сверхъестественное существо, то умеет ловко нагнетать жуть. Огромный пыльный зал, озаренный мерцанием свечей (электричество заботливые «оккупанты» давно отключили), бархатные кумачовые портьеры, выцветшие картины на стенах, беспокойно потрескивает камин. Долговязый старец посреди этого великолепия - закутан в дырявый плащ, на ногах стоптанные ботинки, седые волосы пучками. Он разгневан, стоит в проходе, в глазах беснуются молнии. Офицеры замирают - имеется в облике старца что-то зловещее, ввергающее в ступор, пальцы скорчены на спусковых крючках пистолетов ТТ.
Он смеется демоническим смехом, наслаждаясь страхом незваных гостей, начинает говорить хриплым отрывистым голосом. Выясняется, что нищий землевладелец, помимо гипнотических способностей, сносно владеет русским языком. Он произносит что-то угрожающее, Семен Борисович уже не помнит конкретных слов, но помнит, как кипят мозги. И вновь переживает эту «благодать»… Офицеры не могут пошевелиться, но шевелятся волосы на голове. Какого черта они сюда приперлись? Пили бы свою водку, нормально бы выспались… Но вдруг морщинистое лицо старца меняется, он меняет позу, начинает с интересом разглядывать посетителей, вникая в сущность каждого. Он не только гипнотизер, но и чуткий прорицатель. Он вникает в их личности, видит прошлое, настоящее, будущее. А какое будущее у простого советского человека? Он проницает их таланты, способности и, в принципе, понимает, что движет этими молодыми ребятами, чья страна разрушена, отброшена в развитии, народ прорежен, потрепан, озлоблен, ведом непонятно кем. Ему становится жалко этих вчерашних пацанов. Один прекрасно рисует, у другого расположение к музыке, третьего ждут
театральные подмостки, слава великого режиссера, почет, богатство. Но что они добьются на этой горем проклятой территории в одну шестую часть суши? Впрочем, если постараться…
        Напряжение слабеет. Старец каменно молчит, но жажда сплющить в блин чужаков уже тускнеет. Офицеры переводят дыхание. Басардин поднимает ТТ, но не решается стрелять. Трудно выстрелить в безоружного человека. Старец снисходительно смотрит на Басардина, пряча усмешку. Он начинает говорить резким скрипучим голосом. Добро пожаловать, молодые люди в смиренную обитель нищего барона фон Ледендорфа… Немного ехидства, немного манерной деликатности, за которыми сквозят презрение и жалость. Он спрашивает, то ли в шутку, то ли всерьез, хотят ли дорогие гости прожить долгую и счастливую жизнь. Раскрыть свои способности, добиться полной реализации своих замыслов, обрести славу, положение в обществе, заработать много денег, не прибегая к подлости, шантажу, преступной деятельности, а через шестьдесят лет ОТДАТЬ все нажитое - разом, по доброй воле, без истерик и сопротивления?..
        Со стороны история представляется чем-то клиническим, но для тех, кто в ней участвует, под прицельным оком гипнотизера, в объятиях жутковатой ауры…
        «Кому отдать?» - тупо спрашивает Белоярский.
        «Мне», - лаконично отвечает нищий барон.
        «Душу, что ли, продать?» - натянуто хихикает Урбанович, у которого лицо блестит от жирного пота.
        «Если позволите, - учтиво отзывается фон Ледендорф. - Решайте сами. У вас богатое будущее, господа. Я вижу вас насквозь. Вы можете добиться невиданных успехов в советском государстве. И даже… когда оно развалится - а оно развалится, правда, нескоро - вам это вовсе не повредит».
        Офицеры недоуменно переглядываются. Совсем сдурел старик? Может, лучше пристрелить его? Но почему не поднимается рука?
        «А давай, - сглотнув, произносит Басардин. - Сыграем».
        Действительно, кого волнует в двадцать лет, что будет через шестьдесят?
        Жар в голове зашкаливает.
        «Минуточку, уважаемый, - шепчет Урбанович. - Если у нас блестящее будущее, то какого черта мы должны вам все отдавать?»
        Барон хохочет - вспыхивает огонь в камине, пожирает трухлявую растопку, дрожит и колышется пламя свечей. Не видать им светлого будущего, как своих ушей, без недремлющего контролирующего ока… Закончился спектакль довольно быстро. Провал в памяти, офицеры уже во дворе, торопливо скликают солдат, заводится грузовик. Только утром, с жесточайшего похмелья возвращается к ним способность критически мыслить. «А что это было, парни?» - недоуменно чешет вихрастый затылок Толька Басардин. «Давайте вернемся, уточним», - неуверенно предлагает Урбанович. «Черта с два, товарищи офицеры, - возражает Белоярский. - Предлагаю похмелиться и быстрее обо всем забыть. Мы имели дело с обычным сумасшедшим, неужели не ясно? Напустил на нас жути, немчура хренов, а мы пошли у него на поводу». - «М-да уж, - пристыженно бормочет Басардин. - Никаких договоров, подтверждающих нашу сделку с Сатаной, мы точно не подписывали. Но согласитесь, пацаны, что-то в этом есть? Страшно ведь было до колик…»
        Служба продолжается. Досадный инцидент со старым бароном вымывается из памяти, через три недели из Берлина прибывает замена караульной роте, одуревших от безделья солдат увозят во Франкфурт-на-Одере, где еще на месяц их вливают в службу обеспечения железнодорожных перевозок - охрана и досмотр вывозимых в Союз грузов (если груз не курируется, разумеется, другими службами). А уже в ноябре роту грузят на паровоз, двое суток в теплушках, здравствуй, самая лучшая на свете социалистическая родина…
        - Долгожданная демобилизация, мирная жизнь, - закончил повествование профессор Комиссаров. - Трое участников драмы решительно расстаются с вооруженными силами, окунаются в мирную жизнь. Басардин поступает в консерваторию, Урбанович - на режиссерский факультет театрального института, Белоярский возвращается в заснеженную Сибирь, устраивается художником в областную газету, вечерами посещает занятия в творческой мастерской живописца Ясенева. Каждый из друзей идет по жизни своим путем, иногда они встречаются…
        - Минутку, профессор, - перебил Вадим. - Каких заоблачных вершин достигли эти трое, мне примерно известно. Маститый режиссер, модный живописец, выдающийся музыкант современности. Поправьте, если я в чем-то не прав. Трое талантливых парней продали душу Дьяволу, после чего их таланты расцвели махровым цветом, они прожили долгую счастливую жизнь, реализовав в этом мире все, что могли реализовать, но вот прошли годы, настала пора платить по счетам…
        - Звучит, конечно, дико, - загадочно улыбнулся Комиссаров. - Но вы же не будете отрицать, что имело место практически невероятное. Жизнь удалась - это мало сказано. Все трое живут долго и плодотворно. Спадов нет, исключительно взлеты. Восемьдесят с лишним лет - никаких проблем со здоровьем, все трое занимают завидное положение в обществе, процветают, можно сказать… Но я с вами абсолютно согласен, молодой человек, - сменил тон Комиссаров. - Чудес на свете не счесть, но души Дьяволу не продаются со времен Фауста. А вот имущество… Поэтому можно допустить, что мы имеем дело с грандиозной мистификацией. В свете означенных мыслей я и поменял условия опыта. Мария Викторовна немного передохнула, и я поместил ее в шкуру того же деда, но уже в бытность последнего не молодым офицером Советской армии, а… - Комиссаров зачем-то посмотрел на часы, пощелкал отточенным мизинцем по миниатюрным клавишам, - несколько дней назад, за пару суток до его трагической гибели.
        - Вот как? - насторожился Вадим. - Занятно, профессор. И какие новости?
        - Никаких, - картинно вздохнул Комиссаров. - Сознание закрыто, отдельные проблески, старик, по всей видимости, находился в одиночестве у себя дома и пытался успокоить страх. Он чувствовал приближение смерти. Но переживал он не только за себя - за родственников, за собственное наследие, которое могут растащить по миру, за то, что создавал долгие годы - несколько музеев в небольших сибирских городах, школу художественного мастерства в нашем городе. За несколько дней до рассматриваемого исторического момента он перевел все свои сбережения, хранящиеся в нескольких банках - в том числе и в валюте - на некий закрытый счет… Судя по отдельным репликам, делал такое не только он. Избавлялся от имущества и Урбанович - продал дорогой особняк на Мочищенском шоссе, судьба вырученной суммы неизвестна, но счет в ВТБ он закрыл…
        - То есть Дьявол сообщил свои счета, на которые они могут переводить деньги. Отступные, так сказать… - задумчиво пробормотал Вадим.
        - Не отступные, - возразил Комиссаров. - Дьявол, или кто он там, забирает ВСЁ…
        Он уснул перед рассветом, а, пробудившись, понял, что придется раскошелиться на такси. «Ясновидение» не беспокоило, но тревога росла. Он вышел на шоссе, не добравшись до поселка. Решил пройтись, все равно опоздал. Неплохо в солнечное утро прогуляться по цветущему краю, где обитают сплошные гедонисты (едва ли знающие о таком слове). Чугунная голова, алкоголь перед сном, странные события последней ночи объединились в массированную атаку, неодолимо гнетущую к земле. Три часа сна с этой атакой не справились. Спасти мог только воздух. Да слабая надежда, что Мария Викторовна подаст на завтрак не только хлеб насущный.
        Он брел какими-то окольными путями. Осваивал переулки, попил из колодца. По «парадной» Приморской добрался до особняка. Калитка была не заперта (значит, прибыл кто-то из прислуги), собак не держали. Держа наготове пару добрых фраз для услаждения ушей Марии Викторовны, он прошел через ворота, поднялся на крыльцо, постучал. Долго ждал. Толкнул дверь - она поддалась. Показался обставленный «аванзал» - покрупнее квартиры Вадима и еще двух аналогичных.
        - Anybody home? - поинтересовался он.
        Никого. Он послушал тишину, отступил - заглянул в сад. И там никого. И тоже тишина (но немного другая). Он вернулся к двери.
        - Есть кто?
        Если кто-то был, то хитро помалкивал. «Тяжелая ночь была, спит еще», - догадался Вадим и вошел в дом. А как же прислуга?
        Последняя, надо признаться, присутствовала. Пампушка Зоя лежала на полу, вывернув ноги. Вокруг нее было очень много крови…
        Он склонился над несчастной. Изучил глаза новорожденного олененка - страдающие, умоляющие не убивать. Девушку били ножом - нанесли несколько ударов, пока не умерла. Кровь еще не свернулась, сочилась тонкой струйкой, превращая свежевыстиранный фартук в какую-то кумачовую агитку. Он коснулся вывернутой шеи: теплая. Не тридцать шесть и шесть, но и не лёд. Комнатная. Не так давно убивали. Как раз к его прибытию…
        Лучшего оружия, чем клюшка для гольфа, в прихожей не нашлось. Он сжал ее обеими руками, как саблю, готовый калечить любого, на цыпочках прошелся по дому. Сдержанная роскошь уже не впечатляла. Резные панели, сверкающий паркет, колонны с «виноградными» капителями. Хоть яранга с оленьими рогами, лохматые лошади и люди в войлочных шапках… На втором этаже, за перегородкой, отделяющей мастерскую от спальной зоны - истекшая кровью Мария Викторовна в мешковатой сорочке. Излюбленная поза - ноги поджаты к коленям, руки между ног, в глазах вселенская мука. Кровавый след тянулся от тахты, заваленной бумагами: ползла из последних сил. До нападения, очевидно, и сидела на тахте - то ли поднялась, то ли так и не ложилась…
        Застарелый хондроз напомнил о себе, впился зубами в пятый от шеи позвонок, заработал на кручение. Сжав зубы, он медленно опустился на колени. Вдруг живая? Бережно перевернул на спину, измазался кровью. Не живая. Целый мир ухнул в пропасть, с делами и заботами, творческими планами, большой скорбью…
        Он заставил голову работать. Совпадение, что он опоздал буквально на полчаса, или кем-то задумано? И что за сволоту послали убивать? Почему такая жестокость?
        Завизжали тормоза: автомобиль подъехал к крыльцу! Как лопатой по загривку! Он подпрыгнул к окну, отогнул штору.
        Подъехали две машины, «УАЗик» и «жигуленок». Обе окрашены характерно, и слово общее на бортах: «милиция». Не самое успокаивающее, скажем, слово…
        «Жигуленок» припарковался под акацией, а из «УАЗика» уже вылупились два типа в кокардах и дружно потопали на участок.
        Один при этом расстегивал кобуру, а другой и так был здоровяк, и рожу имел нахальную, и кулаки настораживающие.
        Слишком быстро шли. К чему бы это?
        «Подставили! - мелькнуло в голове. - Но какого черта? Он же не убийца!»
        Хотя кто его разберет. Блюдо-то готово: две дамы (в собственном соку) и подозрительная перчинка - из другого блюда. Бледная, похожая (чего там) на маньяка и почему-то в кровавой рубашке. И, главное, НЕ ПРОФЕССИОНАЛ - бил ножом, неумело, впопыхах…
        На принятие решения - секунды. Поактивнее, пожалуйста. Два варианта - выйти навстречу закону или убежать. Один умный, один глупый. Вот только какой из них умный, а какой глупый?
        Последнее победило. Откуда доблестные менты? От сырости? Кто их вызвал? Это не случайный визит - они уверенно топают в дом.
        Он бросился на южную сторону - туда, где всегда светит солнце. Крепкая яблонька за правой фрамугой. Под яблонькой розовые клумбы, грядки, нарциссы, тюльпаны вот-вот зацветут… Он распахнул окно. Двое в кокардах уже в доме, уже споткнулись о мертвую Зоеньку, рожают мысль - одну на двоих… Он взгромоздился на подоконник, прикинул кривую падения и прыгнул. Ветка оказалась неудачной: обломилась, едва он повис на ней. Но умыться красными соплями не пришлось: пока летел, пыхтя, ухватился за другую, помощнее. Резанул рубашку об сучок, ободрал ребра и в итоге оказался на земле - в самой гуще какой-то дозревающей икебаны. На четвереньках подался в кусты - подальше от дома. Не найдут его милиционеры. Первым делом они облазят особняк, а потом придут в сад. Или не придут. Вызовут криминалистов по рации и сядут загорать на солнышке…
        Он махнул через ограду между участками (ограда высокая, ни напряжения, ни собак, ни вышек с охраной), окопался в малине. В здешней громадине, похоже, не жили. Возвели на совесть, с манерами, а толку? - фундамент зарастал бурьяном, стены - мхом. Сад производил впечатление дикого. Но уйти через парадные ворота он не смог. Снаружи какие-то личности в серых жилетах на голые пупки ковырялись в колодце. Не слепые же они, чтобы не узреть выходящего с необитаемой территории мужика. Он полез дальше - на параллельный участок, и понесся быстрее кенийского спринтера - от гигантского волкодава, идеального устройства для изгнания с огородов мелких бесов. Трепеща от ужаса, взлетел на ограду (кошмарные челюсти впились в подошву, но он выдернул ногу), свалился к очередным соседям. Их участок выходил в переулок. Он прокрался по периметру - мимо кирпичных подсобок, мимо прачечной с площадкой для сушки белья. К дому не пошел - серебристый «галлопер» под крыльцом не вызывал никакого доверия. Стянул с веревки непросохшую футболку 59-го размера, перелез в закоулок.
        Добираться до шоссе пришлось лесом - не считаясь с комарами и прочей энцефалитной дрянью. Окровавленную рубашку он зарыл под трухлявым пнем - втоптал ногами в гниющую массу, сверху завалил травой. Долго сидел на поваленной березе, насыщая воздух никотином. К половине двенадцатого добрел до заправки, где поймал такси до Речного вокзала. Четыре остановки на троллейбусе. Он забрался в недорогое кафе на Советской, заказал гляссе с «мошенником» и два часа просидел, таращась в окно. Когда истекли все сроки приличия, а кофеин уже не лез, покинул уютное заведение. Окончательно, видать, рассорился с головой, если навязчивая мысль: почему я не могу, в конце концов, зайти домой и переодеться? - стала доминантой.
        К родному кварталу он подходил по спирали, с колотящимся сердцем. Дважды обошел вокруг дома. Но меры безопасности не спасли от неприятностей. Откуда что берется? У родного подъезда Вадима неучтиво взяли за локоток:
        - Позвольте побеспокоить? Гордецкий Вадим Сергеевич?
        Он обернулся, сделав изумленные глаза. Мелькнула испуганная соседка, выгуливающая племянника.
        - Кто вам сказал?
        Двое вылезли из углубления между подъездами. Такова уж архитектура. Там кусты, лавочка. Сидели, ждали. Те же рожи, что просматривались из окна мастерской - сморчок с кобурой, щекастый толстяк с пудовыми кулаками. В отдалении еще один - с лицом почти человеческим, но очень ехидным. Пистолет наготове - вне кобуры, погоны старшего лейтенанта блестят на солнышке. С такой ехидной лучше не шутить. «Нарушитель был задержан. Тремя выстрелами. В упор».
        - А кто нам сказал? - сморчок поморщил конопатый нос.
        - Да он это, он, гусь репчатый, - пробасил шкаф. - Дуру гонит, - и сжал локоть, впившись глубоко в нерв. Рука онемела.
        - По какому праву? - возмутился Вадим.
        - По юридическому, - отрезал ехидный. - Ты арестован, приятель. За двойное убийство. Не возражаешь?
        - Права читать не будем, - хихикнул конопатый. - Перебьешься.
        - Жирно будет, - уточнил шкаф. - Куда его, Лексеич? В карету? Или немного попрессуем для затравки? Таких баб замочил, ур-род…
        Ехидный задумался.
        - В дом его, Баранов. Проверим хату - на предмет улик.
        - Точно, - обрадовался конопатый. - У этих маньяков дома - целые лаборатории. Я в кино видел. Враз раскусим поганца.
        - Там и отпендюрим, - возбудился шкаф.
        - А санкция прокурора у вас есть? - просипел Вадим.
        Ехидный рассмеялся. И сразу сделался похожим на лисицу.
        - Смешной какой. Давай, Баранов, кантуй товарища. Пряжкин, остаться.
        Конопатый обиженно засопел. Времени на протесты не оставалось - служивый потащил Вадима к двери. Из подъезда как раз выходили Прокопенковы - Валя и… Валя - молодожены из одиннадцатой квартиры.
        - Ой, - сказала Валя, сделав коровьи глаза.
        - Здравствуйте, - прохрипел Вадим. - Как дела молодые?
        - Помаленьку, Вадим Сергеевич, - промямлил «just married», явно напуганный обилием мундиров.
        - Проходите, граждане, проходите, - заволновался старшой. - Не мешайте работать.
        Молодых как ветром сдуло. Такие они нынче - ветреные.
        - Прямо, - бухнул Баранов, вталкивая задержанного в мутный предбанник. Локоток не отпускал. Открыл вторую дверь и дал серьезного пинка. Вадим полетел как из орудия - к началу лестничного марша - к старинной батарее из «чугуния» и лампочке в тридцать ватт.
        Последняя не горела. Опять какая-то бабка из экономии отрубила. Ей-то без разницы, она и так слепая.
        - Вверх, - бросил «поводырь». Он продолжал держаться слева, наступал на пятки, давил на нерв. Вадим нащупал ступень. Другую. Еще четыре метра, и прощай, страна Свободия. Не отвяжутся. Это не бандиты, с которыми можно договориться.
        - Батарея здесь, братуха… - просипел Вадим. - Щас башкой как хренакнешься…
        Подставлять башку Баранов не хотел. Монолит, а жалко. Он машинально, не сообразив (размер фуражки не показатель), сдвинулся вправо. Бог в помощь. Или сам справится? Вадим ударил локтем - с приличным оттягом. Что собрал, то и вложил - второй попытки не дадут. Кость пробила живое.
        - У-у-й-о-о… - сдавленно сообщил Баранов. Второй локоть почуял свободу, Вадим прыгнул на две ступени, схватился за перила и неправильным, но мощным йоко-тоби-гири пробил темень. Удар в грудину отбросил Баранова на ехидного.
        - У-у-й-о-о… - повторил шкаф, покрывая старшого, как Чукотка Данию.
        - Вперед, Баранов! - грозно завопил ехидный. - Стоять, паскуда!
        Достоинства-то сколько в голосе (где взял, неизвестно). Сейчас пальнет, если пушку не посеял… Вадим помчался наверх, на бегу вынимая ключи. Внизу еще матюгались, а он уже бренчал ключами, выбирая нужные. Отметил топот - оклемались. Можно понять, профессиональным самолюбием - да по морде. Он ввалился в прихожую, заперся на засов. Пусть ломают, из ценных вещей только он, Гордецкий… Но отдыхать некогда, приключения только начинались. Он бросился в комнату, выхватив из комода чистую рубашку. Краденую сунул под стопку белья. Побежал к балконной двери. Во входную уже долбились. Он отомкнул шпингалеты, благо балкон выходил на обратную сторону, в тихий дворик, где его акробатические пассажи могли лицезреть лишь старушки из соседнего дома, да догиня Клара - тихая развалина…
        На соседнем балконе курил «синяк» дядя Гога - местное недоразумение в тельняшке. Больше всего на свете дядя Гога обожал выпивку. А после выпивки - разговоры о торговом флоте государства, в котором непонятно как отдолбил сорок лет.
        Его квартира находилась в соседнем подъезде.
        - Привет, - зевнул дядя Гога. Сегодня он был невыпивши. Ужасное состояние. Неестественное, вывернутое, скучное. Дензнаки кончились.
        - Привет, - согласился Вадим. - Чудный денёк. Подвинься, дядя Гога.
        - Почему? - дядя Гога на всякий случай оторвался от поручня и замялся.
        - Зашибу потому что, - он на глаз оценил расстояние. Метра полтора. По земле бы и больше махнул, но то по земле. Он перебрался через перила, встал на край бетонки. Прыгнул, повернулся. Левая нога толчковая: еще в школе физрук Антон Михалыч приговаривал, ставя «отлично»: «Эх, Гордецкий, Гордецкий, да с таким толчком… Поменьше бы баклуш с девицами, портвейна под забором, ходил бы в секцию, развивался физически…»
        Пальцы впились в дядигогины перила. Миллион заноз! - ну и ладно. Ноги не поспели за руками, соскользнули, провалились в пустоту. Он бросил вверх колени, зафиксировался на узком выступе. Распрямил спину и, не теряя времени на перекуры, перевалился на балкон.
        - Круто, - констатировал дядя Гога. - А надо?
        - А то… - Вадим отдышался. - Щас менты прибегут, дядь Гога… Ты это… шебуршать будут - скажешь, что я силой овладел твоим балконом, ага? Ну, бывай, покедова.
        Он шмыгнул в раскрытую дверь.
        - Эй, альпинист, деньгами не богат? - крикнул с балкона дядя Гога.
        Вадим истерично рассмеялся. Ну, серьезно, хоть плачь, хоть хохочи…
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        Переодеться снова не удалось. Он переправился через улицу Сибирскую, пробежал пару дворов, перешел на шаг - на него и так уже подозрительно смотрели люди и собаки. Сел на лавочку в глубине двора, откуда неплохо просматривались окрестности, отдышался. Ключи и документы удалось не выронить. Денег в кармане почти нет, телефон разряжен безнадежно. Самое время идти сдаваться. Он обхватил голову руками, стал выстраивать события в строгом хронологическом порядке. Дьявол забирает не только души своих престарелых «партнеров», не только деньги и ценное имущество, но и жизни близких. Погибла Мария (он так и не успел проникнуться к ней теплыми чувствами, хотя к тому шло), в аварию попал сын Урбановича, спешащий на похороны, скончалась в разгар поминок вдова Урбановича… Сделка с Дьяволом в лице барона Ледендорфа была форменным бредом, но более приличной версии пока не было. Хорошо, внушил себя Вадим, пусть будет Дьявол. Сцена в замке впечатлила молодых офицеров, но воспитанные на позициях воинствующего материализма, они быстро выбросили ее из головы. Стали жить, поживать, добра наживать. Но неприятный осадок,
видно, в памяти остался и по мере взросления, старения они возвращались в памяти к той сцене. Еще бы не возвращаться - все трое прожили счастливую плодотворную жизнь, что сделать в этом мире удается единицам. Не верили, надеялись, что обойдется? Не обошлось. Дьявол помнит «своих». Возможно, пытались сопротивляться, что-то изменить, извернуться… Бог судья их душам. Вадиму-то какой прок с этой пошловатой истории? Увяз по самые гланды, а теперь надо выпутываться. Он перебирал в памяти все этапы, полагая, что это поможет настроиться. Урбанович сплавил все свои богатства, застрелен в бане. Предположительно карликом. Вдова на похоронах беседует с неким Гордецким, кому-то это не нравится, возможно, он слышал несколько нежелательных слов: безутешная вдова в разгар поминок уходит в мир иной. Вадим идет в архив… и совершенно зря. В противном случае могло и обойтись. Покушение в подъезде дома, покушение в больнице. Заведующая отделением Ордынская избавляет второго фигуранта от последних иллюзий. Убирают Ордынскую, убирают Валентину Белецкую. Расправляются с Машей, наверняка за ней следили и, возможно, знают о
«конспиративной» квартире на Пархоменко, о профессоре Комиссарове с его причудливыми опытами…
        Подставил Комиссарова, подставил Ромку Переведенцева! Он выхватил телефон, начал судорожно давить кнопки. Разряжен. Вчистую. И его классически подставили под убийство Марии. Зачем-то избил ментов, ну и дела…
        Он завертел головой. Поднялся с лавочки, зашагал к «окольцованному» гражданину, который сыто щурился на солнышко, потягивал пиво и развлекался тетрисом в мобильнике. «Хорошая жена у парня, - оценил на глазок Вадим, - накормила, погулять выпустила».
        - Привет, товарищ, - он протянул парню купюру в пятьдесят рублей. - Позвонить дай. Батарейка села.
        - А не сбежишь? - парень насторожился.
        - Набегался уже, - вздохнул Вадим. - На держи, - он сунул ему свою разряженную трубку. - Моя лучше. Сам, смотри, не сбеги.
        Из странных наблюдений: ошибочно набранный номер никогда не бывает занят. Голос в трубке был приятный, но, к сожалению, не тот. Он справился с ломотой в суставах, набрал еще раз.
        - Добрый день, - согласился на дальнем конце эфира Ромка. - Ну, и хватит о добром. У тебя такой голос… Неприятности по трое ходят?
        - У тебя не лучше голос, - огрызнулся Вадим, - Машу убили. А меня подставили - легко и непринужденно. Теперь я бегаю от милиции, государственной безопасности и того парня, что выдает себя за Дьявола.
        - За какого Дьявола? - не понял Ромка.
        Он вспомнил, что Ромка не в курсе. Сам ему ночью ничего не сказал, а Комиссаров трепать не будет.
        - Не важно, - огрызнулся он, - К слову пришлось.
        Абонент потрясенно молчал. Вопрос первостепенной важности: как поднять с земли грабли, не нагибаясь?
        - Ну что ж, Вадим, - расклеил Ромка сведенные судорогой челюсти. - У меня тоже для тебя две новости…
        - Давай с хорошей.
        - Обе плохие. Сегодня ночью в своей квартире трагически погиб профессор Комиссаров.
        Чего и следовало ожидать. Но волосы на голове зашевелились. Отчаяние беспросветное. Что такое безысходность, и как с ней бороться…
        - Ты опять без работы, - сказал он ни к селу, ни к городу.
        - Вроде того, - согласился Ромка. - В семь утра, как положено, я прибыл к месту прохождения службы, просидел в приемной три часа, потом народ начал волноваться, послали людей к нему домой, позвонили в милицию… Просочилась информация: убит из огнестрельного оружия - примерно в два часа ночи. Был в халате, постель разобрана, следы взлома на замке отсутствуют - сам впустил свою смерть. Свидетелей нет - немудрено, глухая ночь была. Профессор сидел в кресле, возможно, застрелен в ходе беседы…
        «А с Марией ознакомительных бесед не проводили, - подумал Вадим. - Кто-то сложил одно к другому, выяснил, чем занимается профессор, и чем (и с кем) он занимался прошедшим вечером»
        - Ладно, расслабься, - вздохнул Ромка. - Стресса на всех хватит. Слышу, как рвутся твои нервы.
        - Что делать собираешься?
        - Приму сто грамм для глупости. Сглажу, так сказать, бремя дискомфорта.
        - Ромка, тебе линять надо, а не водку жрать! - чуть не заорал Вадим, удивив парня с пивом, существующего в полной гармонии со временем и с собой.
        - Вот об этом и вторая плохая новость, - сказал Ромка. - Не дурак, понимаю. Не знаю ни хрена, но им ведь не докажешь. И не вздумай мне ни о чем рассказывать!
        - Не буду, - пообещал Вадим. - Выходи из игры, уезжай в деревню, куда хочешь. Наплюй на угрызения совести, мне уже не поможешь. Самому придется хорониться…
        - Точно, - обрадовался Ромка. - Исчезаем на пару. Может, и обманем судьбу.
        «Но только разными дорожками», - уныло подумал Вадим.
        - Кстати, - вспомнил Ромка. - Тебе больше ничего не виделось? Ну, я имею в виду, с этими твоими способностями…
        - Нет, - отрезал Вадим.
        - Ну и славно. У меня тоже никаких видений. Только глюки. Особенно когда выпью.
        За Ромку он мог не беспокоиться. Уйдет. Покосившись на хозяина телефона, извлекшего из пакета вторую бутылку пива, он отстучал по памяти Никиту Румянцева, и пока в трубке гудело, поймал себя на остром желании потерять человеческий облик.
        - Только помолчи, - Вадим предупредил вспышку гнева. - Понимаю твое желание отправить меня в пеший тур с эротическим уклоном. Прослушай очередную сказочную историю.
        Он говорил в пределах минуты. Выдохся, заткнулся.
        - Можно прекращать молчать? - ехидно осведомился Никита. - Какого хрена ты лезешь не в свое дело?! Тебя действительно ищут мои коллеги из Бердских и Первомайских структур! Поступил сигнал, тебе инкриминируют двойное убийство!..
        - Ша, - перебил Вадим. - Гнилые предъявы, не строй дурачка, никого я не мочил. Можно подумать, ты ни разу не сталкивался с подставами. Заступишься за меня в упомянутых структурах?
        - Никогда! - рявкнул Никита и снисходительно сбавил тон. - У нас по-прежнему самые главные и самые умные сидят в разных кабинетах.
        - Хорошо, не надо, - грустно отозвался Вадим. - Не очень-то хотелось, обойдусь без вашей милицейской помощи. Буду бегать, пока меня не поймают.
        - Послушай, - заговорил нормальным голосом Никита. - Может, сам придешь? В изоляторе безопасно, кормят, создадим тебе «министерские» условия, посадим в одну камеру с оборотнями, они мирные. Клянусь, найду тебе приличного адвоката, разберемся.
        - Ни хрена себе безопасные условия, - присвистнул Вадим. - Да меня там прибьют на первом часу отсидки. Нет уж, извини, приятель, давай доказывать мою невиновность заочно. Это не сложно, уверяю тебя. Любая экспертиза подтвердит, что я не убивал несчастных женщин. Не говоря уж о мотиве, которому просто неоткуда взяться. Ты пробил, наконец, абонента, с которым дважды общалась убиенная Ордынская? Или опять будешь мямлить?
        - Кстати, да, - неохотно вымолвил Никита. - Тебе имя Эренбург Ольга Рахимовна ни о чем не говорит?
        - Абсолютно, - решительно отверг Вадим. - Уж такое сочетание несложно запомнить.
        - Это женщина, на чье имя зарегистрирован телефон. Охотно верю, что абонент не липовый.
        - Почему?
        Никита закряхтел, как старый рахитичный дед.
        - Вечером 29 мая красный «Фольксваген-Гольф» не справился с управлением на улице Волочаевской, сорвался с дороги и врезался в фонарный столб. Женщина оказалась не пристегнутой, погибла на месте. Порвался тормозной шланг. При трупе нашли документы на имя Эренбург Ольги Рахимовны. Ничего такая дамочка, с внешностью. Незамужняя, официально не трудоустроенная, четыре года назад переселилась из Казахстана… Ты что-то бормочешь?
        - С какой же легкостью этот дьявол распоряжается человеческими жизнями… - бормотал Вадим.
        - Говори громче, не понимаю, - разозлился Никита.
        - Можешь что-нибудь предложить, кроме тюремной решетки?
        - Застрелись, - не очень-то любезно предложил Никита. - Впрочем, если быть до упора участливым, добрым и сострадательным, могу тебе предложить обратиться к Павлу Фельдману. Это частный сыщик, в данный момент он не перегружен делами вселенского масштаба.
        - Постой-ка, - насторожился Вадим. - Я уже где-то слышал эту фамилию.
        - С этой фамилией мы учились в одном классе. Вернее, я учился, а ты учился в параллельном. Оригинальный парень. Упитанный еврей с решительным взглядом на жизнь. Ты должен его помнить, в десятом классе с выпускного вечера он увел у тебя красотку Эльвиру, а потом женился на ней и всю жизнь тащит на себе этот крест. Впрочем, с виду она еще вполне годная супруга…
        Кровь ударила в лицо.
        - Но Фельдман прохиндей! - возмутился Вадим.
        - Не то слово, - невозмутимо ответствовал Никита. - Пройдоха, проныра, прохвост, прощелыга, продувная бестия, любимое развлечение - балансировать на грани закона, но он нормальный парень, не удивляйся. Немножко жадный, но кто сейчас не жадный? Зато какие мозги!
        Вадим замял беседу и задумчиво уставился на чужой телефон. И у этого разряжается батарейка. Любитель пива оприходовал послеобеденный запас и таращился на него с резонным нетерпением.
        - Потерпи, земляк, еще один пропущенный звонок…
        Воистину, когда глубоко задумываешься, начинаешь плохо соображать. Он помнил, что номер Фельдмана где-то записан. Чертов прогресс с его электронными телефонными книгами! Номер Фельдмана был записан в старом блокноте, который хранился в коробке из-под ниток, которая в свою очередь хранилась в старом серванте в домашнем клоповнике! Замечательно. Очередного посещения родного дома его натруженные конечности могут не выдержать… Он быстро перезвонил Никите, но тот уже отключил телефон. Дьявол!
        Вадим прыгнул в маршрутку. Добрался до конечной «Заельцовский парк» и обретался остаток дня на живописном берегу, созерцая бурые воды, ползущие в Ледовитый океан. Солнце клонилось к закату, когда, смирившись с мыслью о неизбежности возвращения домой, он раздобыл телефон у отдыхающей парочки, восстановил в памяти номер Бориса - охранника Качурина.
        - Сожалею, Вадим Сергеевич, - удрученно молвил Борис, - но мой работодатель с того света подкинул мне пыльную работенку.
        - С какого света? - Вадим сглотнул набежавшую слюну.
        - Так он же нынче в другой части света, - простодушно объяснил охранник. - Позвонил, требует срочно выезжать в Прокопьевск, где какие-то запутки с арендой складов. Ума не приложу, как буду разбираться - в мои обязанности, между прочим, входит несколько другое. Но никого под рукой больше нет…
        - Окажи последнюю услугу перед отбытием.
        - Давайте, Вадим Сергеевич. Только без риска. Не хотелось бы огрестись с вами по полной схеме…
        В девять вечера он выбрался из уютного соснового бора, добрел до остановки, минут сорок прождал автобуса, как в добрые советские времена. Расплатился, забрался на заднее сиденье, уперся в окно. Потом сидел в парке, дожидаясь прихода ночи, нацепил очки с мелкими диоптриями, приобретенные на всякий случай (случаи, как известно, всякие бывают), начал выбираться в цивилизованную часть города, не дожидаясь, пока какой-нибудь опытный маньяк скрасит его досуг. Из бара «На посошок», выпросив у бармена городской телефон, позвонил Румянцеву. Опять недоступен. На городской квартире откликнулась Степанида, сообщила прокуренным голосом, что соседа нет и не было, работа у него такая, шикнула на котят, исполняющих хоровую партию (не загубила пока). Вадим повесил трубку. Придется подбираться к дому. Переодеться, зарядить телефон, раздобыть номер Фельдмана…
        - Наконец-то, вы позвонили, - проворчал Борис. - Я уж уснул в машине… Ситуация, в трех словах, такая. Пару часов назад вдоль вашего дома прохаживались подозрительные лица. Удалось подслушать, что они говорят. Дохлый номер, говорят, не вернется этот тип в родные пенаты, незачем и силы распылять. В других местах искать надо. Сделали несколько витков вокруг дома, полили кусты и уехали на светлом джипе.
        - Милиция?
        - Милиция на джипе?.. - Борис недоверчиво похмыкал, - Может, и милиция, кто их нынче разберет. Одеты пестро, физиономии не сказать, что тщательно выбриты… Я бы не поставил ни на милицию, ни на бандитов, ни на чекистов. Не знаю, Вадим Сергеевич. Хромает интуиция.
        - Считаешь, не вернутся?
        - Затрудняюсь, Вадим Сергеевич. Но нет их сейчас. В подъезде тишь - я поднялся до пятого этажа и спустился на первый. Ваша дверь закрыта, следов отмычки на замке не видно, можно заключить, что квартира пуста. В квартире напротив засады нет: по причине отсутствия глазка. У вас дверь захлопывается?
        - Да.
        - То есть утром, уходя из вашей квартиры, менты ее просто захлопнули. Засов свернули, когда выбивали, а замок остался цел. Какой же дурак вернется домой после того тарарама, что вы учинили? А у милиции на дураков цепкий нюх. Улавливаете мысль?
        - Спасибо, Борис.
        - Не задерживайтесь. Могу оказать последнюю услугу. Бегите домой прямо сейчас, подстрахую. Будет опасность, извещу. Уйдете на чердак.
        - Не известишь, - буркнул Вадим. - Телефон разряжен.
        - А вы в машину ко мне заберитесь, я у подъезда. Под сиденьем вакантный телефон на случай угона…
        В подъезде привычно пахло известкой. Пыльная батарея слева от двери, света нет. Он на цыпочках затанцевал наверх, вынимая ключи из заднего кармана. Замочная скважина на ощупь, шепнул молитву: да пребудет с нами сила, масса и ускорение… Влетел в квартиру сжатой пружиной, щелкнул по выключателю, покатился куда-то вбок, готовый провести подсечку атакующему. Вскочил, стиснув кулаки. Никого. Задвижка сорвана, замок цел. Жена не приходила, иначе прицепила бы на гвоздь оторванную вешалку. Где она нынче, жена-то?.. Он ураганом пронесся по квартире - не столь уж габаритная, чтобы возиться. Спохватился, свет-то горит! - треснул по выключателю, захлопнул дверь. В бессилии опустился на коврик, отдышался. Бросился по делам. Скидывал одежду, рылся в бельевом шкафу, смотал зарядку, сунул в карман - не время, уж найдется где-нибудь напряжение в двести двадцать вольт, зарылся в клоповник, расшвыривал старый хлам, добывая коробку из-под ниток. Нашел блокнот, застыл, прислушиваясь. Белесая дымка стелилась по квартире. Тишина. Видно, что в квартире жуткий кавардак - менты не отказали себе в удовольствии
полюбопытствовать, чем живет кровавый убийца…
        Он сел на пол, подтащил к себе городской телефон, чиркнул зажигалкой, начал судорожно листать страницы. П. Фельдман, домашний номер. Стоит ли обижаться на него за «угон» Эльвиры? Он слышал, что эта очаровательная особа с годами превратилась в невероятного домашнего монстра. Почему с ней Павел продолжает жить - первейшая загадка века. Он набрал номер, закрыл глаза, вспомнил хорошенькую мордочку Эльвиры, вспомнил, как она уходила из кафе с самодовольным Фельдманом, обернулась пару раз, чувство вины мелькнуло во взоре…
        В трубке пробурчали что-то непонятное, но, безусловно, оскорбительное.
        - Низко бьем челом, Павел Викторович, - вежливо сказал Вадим.
        Непонятное бормотание сделалось понятным и еще более оскорбительным. Из цензурных соображений лучше его не приводить. Наработался человек, погасил супружеский долг, лег спать.
        - Извини, что разбудил, - дождавшись окончания монолога, сказал Вадим. - Это Гордецкий, не клади трубку.
        - Срань Господня, - пробурчал Фельдман. - Перед сном я, помнится, просил Бога о другом.
        - А Бог исполняет наши желания, как Он их понимает, - не растерялся Вадим. - Повторяю: извини, не клади трубку, просто выслушай.
        - Ладно, конец света, что дальше? - Павел вроде бы проснулся. - Только не спрашивай, как дела у Эльвиры. Женщина спит, она безумно счастлива в браке, время над ней не властно…
        «В смысле, как была дурой, так и осталась», - перевел про себя Вадим.
        - Подожди, на кухню эвакуируюсь… - Павел закряхтел, выбираясь из кровати. Послышалось женское ворчание, скрип пружин.
        - Не ожидал, что ты позвонишь, - признался Павел, гремя посудой на кухне. - Ну, давай, повествуй.
        - Ты как относишься к запутанным детективам? - вопрос оказался в коре неверным. Павел злобно засопел.
        - К детективам, господин Гордецкий, я отношусь так же, чем гинеколог к раздвинувшей ноги женщине. Обожаю их читать с конца к началу: так хочется всегда узнать, с чего все начиналось. Подожди, кто-то умер? - начал въезжать он в колею.
        - Да.
        - И как же зовут новопреставленного раба Божьего?
        - Их как минимум восемь.
        - Весело живешь.
        - Это точно, - невесело усмехнулся Вадим. - Жить надо так, чтобы не соскучилось установленное за тобой негласное наблюдение. Слушай и решай. Дело безумно интересное.
        Он повествовал минут пять. После каждого «эпизода» делал паузу, давая Павлу время осмыслить, а себе - прислушаться к тому, что происходит вокруг.
        - Повтори, - потребовал Павел.
        - Повторить? - изумился Вадим.
        - Основные вехи и фамилии. Чего завис? Повторение - мать учения.
        «И важная часть порнографии», - ругнулся про себя Вадим.
        На повторение ушло еще несколько минут.
        - И что? - голос Павла сделался угрюмым. - Разбудил, загрузил базаром. Собираешься поместить меня в свеженькую авантюру?
        - Но я, прости, еще ни разу… - Вадим растерялся.
        - Да, тебе еще не удавалось втянуть меня в авантюру. Но другим… Фамилия Белинский ни о чем не говорит? Артем Белинский. Художник, авантюрист, искатель неприятностей.
        - Нет.
        - Отлично. Постарайся никогда с ним не встречаться, иначе вдвоем вы свернете горы. Впрочем, не удастся, в данный момент он проживает во Франции и что-то давненько от него никаких вестей.
        - Прости, я не совсем…
        - Зато я уже совсем, - разозлился Павел. - Ты сидишь дома, поскольку клинический идиот! Живо оттуда улепетывай, найди берлогу, завтра позвони. О времени и месте подвига сообщу дополнительно. И придумай, пожалуйста, причину, почему я должен немедленно прибежать к тебе на помощь. Желательно материальную причину…
        Павел продиктовал цифры своего сотового, пожелал долгих лет и бросил трубку. Вадим закрыл глаза. Ладно, поживем, увидим… Павел, в сущности, прав, уходить надо. Он вскочил, похлопал себя по карманам, и чуть не окочурился от ужаса, когда в прихожей прозвенел звонок…
        В ушах гудело и стонало. Он стоял, вколоченный в пол, покрываясь коркой льда. Может, галлюцинация?.. Ни хрена себе галлюцинация! Еще один звонок - как кувалдой по ушам. Кому не спится в ночь глухую? Борис прибежал? Не стал бы он бегать по лестницам с той поры, как изобрели телефон. А почему не предупредил об опасности?
        Задребезжало в третий раз, в четвертый. Зачем звонить, недоумевал Вадим, если дома все равно никого нет?
        Нежданный посетитель тоже так посчитал. Прекратил давить на кнопку, вставил ключ в замочную скважину и провернул на сто восемьдесят градусов…
        Вадим замешкался, иначе бросился бы на балкон, чтобы повторить утренний перелет к дяде Гоге, у которого всегда есть порох в пороховницах для подрыва собственного здоровья. Запнулся о приступку, отходя в зал, чуть не сделал отбивную из заднего места, спрятался за простенок, прижавшись спиной к книжным полкам. Воистину ужас невероятный и всесокрушающий - скрипнула, входная дверь! Прогнулись половицы под тощим ковриком. Сколько их? Сколько бы ни было, нужно пробиваться в подъезд…
        Человек вошел в зал и почуял неладное. Бить или не бить, вот в чем вопрос! Вадима охватило странное чувство, он стоял, как вкопанный. Нужно откапываться. Незнакомец попятился, что-то выронил. Он шагнул вперед, опять запнулся о приступку, будь она неладна! Теряя равновесие, схватил пришельца за ворот, тот начал вырываться, оба проделали по прихожей какое-то корявое па-де-де, окончательно сбили вешалку, запутавшись в плащах и куртках. Танец пьяненьких лебедей, - успел подумать Вадим. Ударить не решился. Оппонент драматично вскричал женским голосом, рванулся в зал - вместе с Вадимом и вешалкой. Оба начали яростно выпутываться из плащей и курток. Он вскочил на колени, вновь схватил противника за грудки, чтобы рассмотреть, наконец, этого артиста оригинального пола. Но поза для знакомства оказалась не вполне удобной, женщина лягнула его в пах, не больно, но внезапно - он ахнул, упал на спину, завозил конечностями, принимая достойную позу…
        Немая сцена, лишь тяжелое дыхание. Он нащупал зажигалку, высек пламя, выбросил руку. Как трогательно. Дрожали губы, пышные волосы взлохмачены, тонкое личико цвета спелого помидора, и глаза в полквартиры… Она сбросила с себя опутавший ее старый плащ «турагентши по имени Жанна», села на колени, стала отдуваться. Он не сразу узнал это милое лицо.
        - Вадим, вы меня чуть не убили…
        - Потише орите, - машинально буркнул он. - Лизавета Павловна?
        - Как бы это вас ни удивляло…
        Задрожала рука, сжимающая неприхотливый «осветительный» прибор. В голове возникла стреляющая боль.
        - Вы так смотрите, словно у меня попугай на плече матерится, - медсестра из десятой больницы почти успокоилась. Он, кажется, не причинил ей серьезных увечий.
        Так вот оно какое - чувство глубокого изумления…
        - Какими судьбами, Лиза? Извините за бестактность, но что вы тут делаете?
        - Сижу, боюсь, - прошептала девушка. - Вадим, вы оставили в больнице одежду, ключи от квартиры, пачку сигарет, китайскую зажигалку, триста рублей денег, не пришли, не позвонили…
        «А еще жениться обещал», - вспомнил Вадим.
        - Я дежурила сегодня до полуночи, пыталась вам дозвониться. Знаете, так не хотелось ехать домой. Решила отвезти ваши вещи. Они там, в прихожей, выпали, когда вы на меня жадно набросились…
        - Вы не врете, Лиза?
        - Да честное медицинское, - возмутилась она. - Что случилось, Вадим? Я хотела отнести вам вещи, оставить ключи, убедиться, что вас нет дома…
        - Я помню, Лиза, это вы уже говорили… - трескотня в голове становилась совершенно ненужной. Он дополз до дивана, вытянул из тугого кармана примитивную Моторолу.
        - Борис?
        - Аюшки, Вадим Сергеевич? Что-то голос у вас…
        - Ты еще в машине?
        - Ага. На посту и вблизи поста никаких подозрительных…
        - Три минуты назад в подъезд вошла девушка.
        - Вошла, - вспомнил Борис. - Фигурка что надо, пакет тащила, лица я, правда, не рассмотрел. Она живет в вашем доме?
        - Вроде того. Пару минут уже живет. В моей квартире.
        - Ух, ё… опять прокололся, - Борис ахнул и начал, судя по звукам, выбираться из машины.
        - Сиди, - сказал Вадим. - С ней никого не было?
        - Да вроде одна…
        Он отключил связь, в бессилии уронил руки. Девушка подползла к нему на корточках.
        - Вадим, вы сходите с ума? Может, обратно в больницу?
        - Ни за что, - он собрал последние усилия, чтобы улыбнуться, оторваться от пола и взгромоздиться на диван.
        - У вас мигрень? - она склонилась над ним, в голосе неподдельное беспокойство. Это, собственно, приятно…
        - Что вы, - он хрипло засмеялся. - Мигрень - аристократическая болезнь, а у меня просто чердак раскалывается…
        - Не язвите, я ведь все же медсестра. У вас есть какие-нибудь лекарства?
        - Да где их найдешь в этой пещере? Только не вздумайте включать свет.
        Она и не думала. Оставить его наедине со своим сумасшествием? А он вдруг испугался, что она уйдет. Схватил ее за плечо, ПРИЖАЛ к себе. Она отрывисто ахнула.
        - Что вы делаете, Вадим?..
        Захлебнулась словами. Ее глаза блестели в темноте, в этой бездне без дна загорались и гасли искорки. От нее исходил будоражащий запах - немного страха, приятных духов… Он задрожал, как машина, бросающая щебень, обвил ее руками за шею, прижал к телу, забыв все пикантные обстоятельства их встречи. Перевернул, теперь она оказалась снизу, а он сверху, ситуация явно революционная…
        - Вадим, да что же вы делаете, маньяк вы несча… - она трепыхнулась как-то неубедительно, но он уже приник к ее губам. Пот покатился со лба. Она застонала, изогнулась дугой. Что же он действительно делает?.. Он содрал с нее какую-то невесомую курточку, начал судорожно расстегивать шелковую блузку, разомкнул бюстгальтер - застежка, слава Богу, оказалась на груди. Ее кожа блестела от пота. Страсть захлестнула. Она лихорадочно ему помогала, расстегнула крючок на юбке, подняла руки, чтобы он сорвал с нее досадное бельевое недоразумение. Какие-то фрагменты одежды на них еще оставались, но уже не препятствовали процессу общения. Он накинулся на нее, как коршун в полевую мышь, она стонала, возбужденно шарила руками по его спине, обхватила его длинными цепкими ногами. Так они и покатились на край дивана, а оттуда рухнули на пол, падение отметилось в голове, но так, машинально - еще одно досадное недоразумение. Куда пропала головная боль? Они слились воедино, задыхались, работали, как каторжные. Терпение и труд… всё, перекур…
        Они расцепились, как два магнита, один из которых резко перевернули. Лежали на полу, дыша, как спасенные аквалангисты, бессмысленно таращась в потолок, гадая, что за блажь такая нашла. Не пора ли ближе познакомиться? Секс, конечно, не такой уж верный повод для знакомства…
        Брошенный мир понемногу возвращался. Лиза глубоко вздохнула, выпустила пар.
        - Обалдеть, мама дорогая. До полной бессознательности… И как это понимать - асимметричный ответ на мой визит?
        - Маньяк какой никакой… - он начал всматриваться в темноту. Нащупал горячее тело, исходящее истомой. - Где ты, Лиза?
        - По уши в варенье, но в следующий раз побрейся, - она тихо засмеялась, подобралась к нему. - Ты не предупреждал, что в это время суток в твоей квартире свирепствует секс.
        - Кто же знал… Прости, так вышло. Но ты такая…
        Он забыл все слова, уместные и глупые. Она простила. Вадим прижал ее к себе, начал и целовать. Вскоре они уже ползали по окрестностям, извлекая из труднодоступных мест фрагменты экипировки. Долго искали Лизины колготки, потом сошлись во мнении, что колготки из квартиры не убегут, а если вдруг нагрянет Жанна, то всем будет весело.
        - Ты уверен, что протертые на ступнях носки не считаются рваными? - хихикала Лиза. - Смени немедленно…
        Все это было очень мило, трогательно, но память возвращалась, и уже неприятно потряхивало. Тянущее чувство вернулось под лопатку.
        - Собирайся, Лиза, уходим.
        - Почему? - она не понимала.
        - Потом расскажу. Машина ждет.
        - О, - она не выдержала, засмеялась. - Мы будем заниматься этим на первом же сидении?
        Он сомневался, что Борис одобрит смелую инициативу. Но мысль, в сущности, небезынтересная…
        Вот и лето наступило. Первое июня, четверг, темная ночь, тучи бесчисленными стадами бороздили небо. Ночная температура - чуть выше ноля, пронизывающий ветер забирался под воротник.
        - Увози нас к чертовой маме, Борис, - Вадим распахнул дверцу, подсадил девушку.
        - Милости просим, мадемуазель, - воссиял Борис, заводя мотор. - Или, боже упаси, мадам?
        - Мадемуазель, типун тебе на язык, - ворчал Вадим, пристраиваясь рядом с девушкой. - Ты еще не тронул?
        - Куда прикажете, господа? - Борис отъехал от бордюра, вклинился между инфекционной больницей и вереницей так называемых жилых домов.
        - Вези куда не жалко, - пожал плечами Вадим.
        - На улицу Вертковскую, - поправила Лиза.
        - А что у нас на Вертковской? - он наклонился к ее уху.
        - Догадайся…
        - Прорвемся, - благодушно протянул охранник, сворачивая на узкую Закаменскую, которую в прошлом месяце немного посыпали асфальтом. - Чай не в Питере живем, не разводные у нас мосты.
        - А разводные красивее, - мечтательно вздохнула Лиза.
        - Красивее, - согласился словоохотливый Борис. - Но говорят, на разводящийся мост лучше смотреть с той стороны, на которой живешь.
        По мере приближения к Коммунальному мосту появлялись попутные машины. Не такая уж сонная в темное время суток сибирская столица. А въезда на мост возник передвижной пост ГИБДД, не спящий владелец полосатой палочки в ярко-желтой жилетке от Славы Зайцева. Он равнодушно смотрел на проползающие мимо машины, ковырялся жезлом в ухе.
        - Дорожная трудность, - дрогнувшим голосом возвестил Борис.
        Инспектор оторвал от уха палку, совершил движение по дуге - под капотом Бориса.
        - Не тормози, - ахнул Вадим.
        - Догонят, - вздохнул охранник. - Нет уж, Вадим Сергеевич, извините, - сдал вправо и резко остановился. - Не психуйте, это просто ГАИ.
        Инспектор лениво приближался, ковыряя палкой в ухе.
        - Дьявол… - выругался Вадим, пряча голову в плечи. - По какому принципу они тормозят? Ведь не нарушали ничего.
        - По велению левой пятки, - объяснил Борис. - Разберемся, Вадим Сергеевич.
        - Да что с тобой? - вцепилась в него Лиза. Зашептала на ухо. - Может, наша встреча была ошибкой? Ты в курсе, что самые устойчивые гены нашего организма…
        - Гены шизофрении, - процедил Вадим. - Прекрасно передаются по наследству и эволюционируют, поражая людей новыми формами сумасбродства. Запомни телефон - на всякий случай, мой приятель в милиции, - он продиктовал номер Румянцева.
        Пот хлестал с него ведрами, накрутил себя выше меры. В каждом встречном-поперечном он видел черного ангела по свою душу. Инспектор дорожной службы обошел машину с двух сторон, постучал зачем-то жезлом по номеру, глянул в салон на заднее сиденье, подмигнул Лизавете, строго посмотрел на ее спутника. Вздохнув, отправился выполнять свои прямые обязанности. Борис опустил стекло.
        Беседа с представителем закона протекала мирно, без срывов. Служивый скрупулезно проверил документы, поводил носом у физиономии водителя. Забрался в багажник, с тоской посмотрел на новую аптечку, огнетушитель, знак аварийной остановки, как-то выжидающе глянул на Бориса. Борис крепился. Нет причин давать на лапу. Гаишник поскучнел. Повторно прогулялся вокруг машины, испытующе обозрел сидящих в салоне.
        - Сами не знают, чего хотят, - ворчал Борис, влезая за руль. Несколько минут он молча крутил баранку, потом произнес каким-то новым металлическим голосом. - Знаете, куда после смерти направляются души гаишников?
        - Не знаем, - хором прошептали Вадим и Лиза.
        - Никуда не направляются, - сказал Борис таким уверенным тоном, словно точно это знал. - Души гаишников остаются на своих рабочих местах - в кабинетах, на дорогах, в кустах у обочин, на стационарных постах. Но они уже не могут никого остановить, оштрафовать, взять взятку. Это и есть их АД…
        Он тихо засмеялся. Вадим и Лиза недоуменно переглянулись. Губы девушки что-то шептали. Вадим прислушался. Вот только не надо про самые устойчивые гены…
        - Доставка в лучшем виде, господа, - он высадил пассажиров у минимаркета «Квартал» рядом с улицей Вертковской (не самой благоустроенной), пожал руку Вадиму, подмигнул медсестре.
        - Свидимся, Вадим Сергеевич. Звоните на той неделе.
        - Спасибо за все, приятель, - от души поблагодарил Вадим. - Причитается с меня. Храни тебя Бог.
        - Бутылкой не отделаетесь, - хохотнул Борис и помчался к знаку «Разворот».
        - Вадим, я путаюсь в противоречиях, - шептала Лиза. - Ты боишься меня, боишься милиции. Да, любой нормальный человек, выходя на улицу, боится милиции, но не до такой же степени?
        - Сам не знаю, - он несколько смягчил свое видение ситуации. - Долго объяснять, Лиза. Даже не знаю, нужно ли это делать. Я, конечно, рад, что ты меня навестила, но вряд ли обрадуюсь, если с тобой что-то случится.
        Он прижал ее к себе, у девушки хватило ума не задавать лишних вопросов. Встречаются умные женщины - не нужно им объяснять, что если человек пожелает облегчить душу, он со временем сам это сделает. Они болтали о пустяках, шли, обнявшись, к ее дому на задворки телебашни. Она шутливо выспрашивала про жену, он отбивался, мол, жены создают уют (жалко, кровь при этом пьют), просто у них с Жанной разные форматы и страшно далеки они друг от друга. Лиза, смеясь, рассказывала про свою соседку, которая дважды выходила замуж в одну и ту же реку, так и не стала счастливой при живом муже, и все силы в жизни уходили на то, чтобы двое мужчин (а то и трое) никогда не встретились. Взявшись за руки, они брели мимо раскопанных теплотрасс, мимо дворов «высокой культуры быта», заваленных мусором. «Почему мы не подъехали к самому дому?» - недоумевал Вадим. «Сложно, - объясняла Лиза, - местные ходят только пешком, а счастливые автовладельцы оставляют свой транспорт на стоянке за телецентром - все дворы раскопаны в связи с недавней аварией на теплотрассе, только современный танк сможет пробиться через это безобразие…»
        Обнявшись, они подошли к подъезду.
        - Ты живешь совсем одна? - спросил Вадим. - Сложно поверить.
        - Врать не буду, - она взяла его за отвороты куртки, чтобы не убежал. - Имеется брат, пьющий, гулящий, появляется редко. В прошлом месяце был еще один мужчина, но он ушел, когда стало известно, что я у него дура пятая, а остальные четыре разбросаны по городу на равном удалении от его работы. Пустяки, правда?
        Она достала из сумочки «таблетку», чтобы справиться с домофоном.
        Не напрасно он вертел головой. Двое вывернули из-за угла, бросились с высокого старта. «Спринтеров» он сразу засек, но проворонил третьего, который плотоядно задышал где-то сзади…
        - Быстрее открывай… - прохрипел он.
        - Стоять! - зычно, с профессиональной одержимостью гаркнул «спринтер».
        - Ой, - испугалась Лиза и выронила «таблетку».
        Он дернулся от тех двоих, чтобы выиграть секунду, но в затылок обрушился удар, его швырнуло носом в стену. Искры брызнули разноцветным фонтаном. Никогда не замечал он за собой способности прилипать к твердым поверхностям, но тут прилип. Впрочем, сполз, сработало притяжение. Его схватили за шиворот, грубо встряхнули.
        - А ну, не дергаться, сука! - гавкнули в ухо.
        Он мог еще уйти. Ударил пяткой, пробил колено, оппонент взревел благим матом, но двое «спринтеров» уже упали на него, начали скрупулезно обрабатывать. Сознание цепляясь за неровности мозга. Он пытался перевернуться на спину, чтобы удобнее было отбиваться локтями, натужился - до багровой темноты в глазах, умудрился засадить локтем во что-то мягкое. Возмездие настигло без промедления: ему влепили затрещину, и Вадим покатился в страну беспокойного отдыха…
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        Отдых был чудовищно беспокойным. Кошмарные сны чередовались болезненными просветами. Части черепа кружились по орбитам. Ноги погружались в пахучую жижу, его выдергивали, тащили волоком по ямам и канавам. «УАЗик» с тесным, плохо приспособленным для порядочных людей «кенгурятником» - плюется двуокисью углерода, объезжая рытвины и канавы… Образы меняются по непонятным науке причинам. Скрип кровати, загорается тусклый ночник над картиной неизвестного художника, изобразившего одну из вариаций знаменитой Данаи. Это не Рембрандт ван Рейн, но прописано мастеровито. Формы Данаи максимально приближены к современным эталонам красоты: узкие бедра, отсутствие лишнего мяса. Груди с кулачок. Даная - блондинка. Остальное - по канонам: роскошные бархатные портьеры, изысканные апартаменты дочери аргосского царя Акрисия, запершего дочь в медном дворце, поскольку получено предсказание, что падет он от руки внука; бог Зевс, влюбленный в Данаю, в образе золотого дождя проникает в ее покои, пугая служанку и саму Данаю, у которой на ночь были несколько иные планы… Из-под одеяла выбирается полноватый мужчина в пижаме,
находит тапки, медленно уходит, шлепая задниками. Вскоре возвращается, но движется как-то странно: то задом, то передом, что-то объясняя тому, кто следует сзади. Наступает на спущенную штанину, спотыкается, теряет тапок, падает в кресло. Дрожащий силуэт закрывает обзор - человек стоит напротив, на нем приталенная куртка, подробности ускользают. Картинка мельтешит, виден лишь кусочек Данаи, напуганной слепящим ливнем и инстинктивно тянущейся к служанке… Двое, судя по всему, ведут содержательную беседу. Человек в приталенной куртке отодвигается, открывая главный план, появляется собеседник в одном тапке, он по-прежнему сидит в кресле, но руки плетьми свисают с подлокотников, голова клонится на грудь… Яркие солнечные лучи заливают отделанное сосновыми плашками помещение. И снова все неустойчиво, дрожит, сдвигается то влево, то вправо. Молодая женщина в мешковатой ночной сорочке штрихует карандашом белый лист. Она сидит на краю кровати, поза неестественна, женщина напряжена, на коленях канцелярская папка, на папке листок формата А4. Длинные волосы закрывают рисунок. Женщина поднимает бледное лицо с
запавшими от переживаний глазами, оно искажается, женщина бросает свои дела, карабкается на кровать, кричит, но звука нет, только видно, как беззвучно открывается рот. Прижимается к стене, царапает ее ногтями. Широкая тень заслоняет «объектив»… Зловещие тучи каскадами плывут над городом. Удаляется, покряхтывая боками, милицейский «УАЗ». Кто-то смотрит ему вслед. Никогда не носил шелковые шарфики под плащом, и плащи никогда не носил, а также позолоченные «ролексы» с подсветкой, на которые, проводив машину, смотрит наблюдатель. На часах без малого половина второго - да, примерно в это время его и прибрали… Картинка растворяется, меняется другой. Серая стена, жилой дом, освещенный отдаленным фонарем. Стальная дверь подъезда. Лиза нагибается, чтобы поднять упавшую «таблетку». Красиво очерчивается девичья фигурка. Она разгибает спину, забирается в сумочку, вынимает телефон, подносит к уху - видно, был звонок. Плохо видно ее лицо, но он уверен, что по ее губам скользит загадочная улыбка. Односложно ответив, убирает телефон, заходит в подъезд, воспользовавшись «таблеткой». Закрывается дверь - всё, абзац,
отчаяние, безысходность. Убил бы суку.
        Он очнулся в одиночной камере на жестких нарах. С трех сторон его обступали бетонные стены, с четвертой мерцал желтоватый свет, красовалась стальная решетка. Болело ВСЁ. Даже там, где вообще никогда не болело. Обхохочешься. Дежурное отделение милиции. Могло быть хуже. Он поднялся, добрел до решетки, схватился за прутья, чтобы не упасть. Типичный изолятор временного (или какого там?) содержания. Камеры «открытого типа», глубокий коридор, столы, сейф, телефон, компьютер начала девяностых, пара доблестных милиционеров, взращенных на мучных изделиях. Один баловался чаем из алюминиевой кружки в замшевом футляре, второй держал перед собой карманное зеркало и чистил ногтем искривленный зуб. Оба косились в приглушенно работающий телевизор. Ночь, судя по всему, еще не кончилась.
        - Странно, - бормотал второй. - Зубные пасты с каждым годом все лучше, а зубы - все хуже.
        - Зато с годами их легче чистить, - хрюкнул первый. - А также расчесываться.
        Зазвонил телефон. Дежурный снял трубку, представился сержантом Калининым.
        - Нет его, - буркнул, выслушав. - Келин в Коми… Как - что случилось?.. Какое сердце? Говорю же вам, он в Коми - в командировке. Да, да, в Воркуте, вчера уехал, командировку выписал на неделю… Бестолковые какие-то, - пожал плечами, вешая трубку. - Какое нам дело до оперов?
        - А намедни кипеж в Центральном случился, - зевнул любитель собственного отражения. - Тетка освободилась, в загул ушла, пырнула по пьяни сожителя, царствие ему небесное. А когда пришли ее брать, она сдуру справку об освобождении съела. Зачем, спрашивается?
        - Не знаю, - пожал плечами толстый. - В каждой женщине должна быть загадка.
        Оба хохотнули, дружно повернулись и уставились на Вадима. Но тот уже отступил в темноту, сел на нары, обхватив голову. На «воле» звякнул стеклянный предмет.
        - Пара капель, коллега? Под чаек? Чрезмерное употребление алкоголя… что? Правильно, идет на пользу нашему настроению.
        Вадим кое как устроился на нарах, вытянул ноги, закрыл глаза и провалился в дурной сон…
        Начинались хождения по мукам. О подробностях задержания «подозреваемого» милиционеры застенчиво умалчивали, но не скрывали своего намерения взгромоздить на Гордецкого хотя бы парочку убийств. К началу рабочего дня явился конвоир, посмотрел свысока. «Шаман, - тоскливо подумал Вадим. - Метко бьет в бубен».
        Но вроде повода не было.
        - Пройдемте в номера, - строго вымолвил конвойный.
        Вадим вздохнул, сползая с нар. Здесь, похоже, развлекались, как умели.
        Он готов был выложить все (за исключением итога эксперимента у Комиссарова) и, если надо, за себя постоять. Вспоминай, голова, лихорадочно крутил он извилинами, шагая по сырому коридору, - кому ты рассказал о событиях в местечке Аккерхау шестидесятилетней давности? Никите Румянцеву - раз. Лиза не знала, Ромка Переведенцев не знал. Профессор Комиссаров… Этот знал. Что он сказал перед смертью своему убийце? Хрен его знает. Мог и расколоться. Но в любом случае, при чем здесь милиция?..
        Да, действительно, в понедельник его крупно сдали. Аноним сообщил в дежурную часть приметы человека, проникшего в особняк на Приморской улице. Бледноватый субъект в штатском с нервно подрагивающим левым глазом долго рассматривал арестанта, сидящего на прикрученном к полу табурете. Неторопливо разложил бумаги, представился майором Старчоусом, работником следственного отдела Главного управления внутренних дел. Предварительные формальности были соблюдены, майор потер ладошки.
        - Итак-с, уважаемый, давайте начнем…
        Тупая беседа продолжалась часа три с небольшим перерывом. Допроса с пристрастием пока не было. Арестованный не гнулся под тяжестью неопровержимых улик.
        - Признайтесь, вы же были в особняке на Приморской улице? - настаивал майор Старчоус. - Когда подъехали наши работники, вы сбежали. В тот же день вы оказали сопротивление наряду у своего дома. Избили милиционеров, что, в принципе, уже - статья. Опять скрылись. При вторичном задержании вновь оказали сопротивление.
        - Да, сопротивление можно инкриминировать, - допускал Вадим. - Но прошу отметить в протоколе - я не был уверен, что имею дело с работниками милиции. Переодеться может любой.
        - А также раскрасить соответствующим образом машину, - ухмыльнулся майор.
        - Машину я не видел, - выкручивался Вадим. - Майор, у меня не было причин убивать внучку Белоярского. Она мне нравилась, поймите. Вы прослужили в органах много лет, неужели не имели дело с подставами? Да, конечно, вы можете выбить из меня признание. Неделька побоев - я все подпишу. Если устроит такой исход, пожалуйста. Если же вас действительно интересуют обстоятельства гибели видных деятелей искусств Белоярского и Урбановича - а убийства, безусловно, взаимосвязаны - вам следует пойти другим путем.
        Майор смотрел на него с нескрываемой иронией.
        - Как насчет адвоката, майор? - разозлился Вадим. - Мы живем пока еще в правовом государстве, нет?
        - У вас имеется адвокат? - поднял брови майор.
        - Несомненно, - не моргнув глазом, соврал Вадим. - Право на телефонный звонок, кажется, тоже не отменили? Могу я совместить свои права и позвонить адвокату?
        - Звоните, - иезуитски улыбнулся майор и подтолкнул арестанту отливающий перламутром «Эриксон».
        - Спасибо, поблагодарил Вадим. - Вы так любезны. Наверное, хорошо получаете?
        Майор смотрел на него с любопытством, словно проводил ответственный эксперимент. Особых надежд Вадим не питал. Набрал Никиту, чтобы убедиться в его дальнейшей недоступности.
        Но Румянцев, к полнейшему изумлению, отозвался.
        - Добрый день, Никита Андреевич, - умирающим голосом сказал Вадим.
        - Не понял, - остолбенел Румянцев. - Это не твой телефон. Это телефон майора Старчоуса из следственного отдела. Слушай, ты, засранец…
        - Очень рад, что вы понимаете с полуслова, Никита Андреевич. Да, мне требуются ваши услуги, надеюсь, вы по-прежнему мой адвокат?
        - Пошел ты в задницу! - разбушевался Никита. - Попал в историю, выкручивайся сам! А от меня отвяжись, понял?
        - Вы совершенно правы, меня задержали по абсолютно вздорному обвинению… Вы очень любезны, Никита Андреевич, я буду так признателен, если вы поспешите…
        - Даже не рассчитывай, прохиндей! Всё, точка! - вопил Никита.
        - Очень вам благодарен, Никита Андреевич. Привет супруге. Жду.
        Удобное меню в телефонах «Эриксон». Майор Старчоус вкрадчиво приблизился к задержанному, но Вадим уже удалил информацию об исходящем звонке.
        - Умело, - хмыкнул Старчоус, отбирая телефон. Навис над душой гранитной тяжестью закона. - Кому вы звонили?
        - Адвокату, - пожал плечами Вадим. - А в чем проблемы? Он скоро приедет.
        В комнате для допросов появился сержант с многозначительно засученными рукавами. Вопросительно глянул на шефа. Майор Старчоус сделал загадочное лицо.
        - Минуточку, гражданин майор, - заспешил Вадим. - Я не настаиваю, что буду говорить только в присутствии своего адвоката. Давайте еще раз попробуем. От яйца, так сказать. Может, воздержимся при посторонних?
        Милиционеры молча переглянулись. Короткий диалог на рыбьем языке. Сержант с равнодушной миной удалился. Вадим неторопливо начал излагать: похороны Урбановича, рывок к вдове, нелепые слова, тень за автобусом, после чего вдова отходит в мир иной прямо на поминках (трудно повесить эту смерть на Вадима), а за Вадимом начинается бурная охота. Он рассказал буквально всё. Опустил лишь незначительные подробности: суть эксперимента Комиссарова, собственные прозрения в темное время суток, пассивное участие в вакханалии Ромки Переведенцева и охранника Бориса. История была дикая. А без этих «незначительных» подробностей и вовсе вздорная. Концы с концами не вязались никоим образом.
        - Вы вообще в уме? - терял терпение следователь.
        - А правда подчас выглядит совершенно нелепо, - настаивал на своей чистосердечности Вадим, - Воля ваша, гражданин майор. Можете привлечь своего дуболома, сделать из меня симпатичную отбивную, но ничего другого я придумать не смогу. Наведите обо мне справки: зачем мне кого-то убивать?
        - Ну, допустим, - сделал уступку Старчоус, - По вашим словам, ключ к решению проблемы спрятан в сорок пятом году в неком местечке Акх… как вы его назвали?
        - Аккерхау, - подсказал Вадим.
        - И что же там произошло?
        - Вот это я и собирался выяснить с помощью профессора Комиссарова. Не было другого выхода, майор. На вас охотятся - милиция, преступники, а вы ни в чем не виноваты - каково это? Что еще делать, как ни попытаться самому разобраться…
        - А вот здесь начинается темный лес, - вкрадчиво сказал Старчоус, - Простите, из предыдущего вашего рассказа я не уловил, что вы собрались предпринять на пару с этим деятелем сомнительных наук.
        Не смущаясь, Вадим поведал об опытах видного гипнотизера Бориса Богомыслова, о том, как прилежно Комиссаров штудировал и прорабатывал его наследие.
        - Скатились в область фантастики, - кивнул майор, - У вас богатая фантазия, молодой человек.
        - Но Богомыслов добился успеха, - пожал плечами Вадим, - Что мы понимаем в сознании и психологии? Отрицать проще всего, а вот попробовать разобраться…
        - Хорошо, хорошо, - скривился следователь, - Итак, ваш так называемый профессор извлек из девушки ее собственную личность, а взамен поместил личность убитого художника Белоярского. Полный бред. И что же удалось выяснить?
        - Ничего, - Вадим приложил все усилия, чтобы выглядеть правдивейшим человеком на свете, - У профессора не заладилось с самого начала эксперимента. Он не учел, что у девушки очень тонкая душевная организация. Усыпил ее, а дальше все пошло кувырком. Проявилась какая-то несовместимость. Поднялась температура, участилось сердцебиение, лицо налилось кровью. Она не успела произнести и пары слов. Пришлось прекращать эксперимент, выводить ее из транса. Слава Богу, до греха не довели. Профессор страшно испугался. Девушку привели в себя, я довез ее до дома на ее же машине, вернулся в город, пообещав, что утром приеду. Утром я, собственно, и приехал…
        - По вашей версии, кто-то знал, что вы приедете.
        - Могли не знать, передать по цепочке. Куда я мог направляться по Бердскому шоссе? Технически несложно проникнуть в дом за несколько минут до меня, убить двух женщин, вызвать милицию…
        Ирония в лице следователя становилась просто какой-то всеобъемлющей.
        - А какой смысл, по вашему мнению, таинственным злоумышленникам ликвидировать профессора и внучку Белоярского? Ведь эксперимент, как вы утверждаете, не увенчался успехом.
        - Но они же не знали, - возмутился Вадим, - Кто присутствовал при эксперименте? Трое, включая… подопытную. Обычная подстраховка. Двоих ликвидировали, третьего подставили, чтобы милиция побыстрее закрыла это дело.
        Ехидная гримаса - всего лишь маска, Вадим давно сообразил. Только следователь мог знать, что творится у него в голове. Если он не глуп, то должен соображать, что арестант не убийца. Лгун, темная лошадка, истязатель «мирных» патрульных, но, увы, не убийца. Где улики в доме, указывающие на то, что убил он? Реальные злодеи могли их предоставить, но у них просто не было времени…
        Он плохо помнил, как закончился допрос. Голова разваливалась, он просто не видел, что творится вокруг. Очнулся Вадим в какой-то замкнутой со всех сторон «одиночке». Нары, сырые стены, зарешоченное окно. Имелась дверь - «декоративно» обрамленная стальным профилем. Хорошо, что без соседей. А то показали бы сейчас… Кого, интересно, благодарить?
        Биологические часы с некоторым сомнением сообщали, что дело близится к вечеру. День второго июня, пятница, оказался днем, которого нет (вроде первого января). Он не ел целую вечность. Интересно, кормят в тюрьме? Хотя вряд ли кусок полезет в горло…
        Вместо аппетита явился конвоир - неплохо скроенный, не страдающий участием к задержанным. Вошел, поигрывая связкой ключей, обозрел нехитрую обстановку, задержанного (или все же арестованного?).
        - Как дела? - вздохнул Вадим.
        - Сажаем помаленьку, - мрачно усмехнулся надзиратель.
        Отстранив его плечом, в камеру вторгся хмурый Никита Румянцев - в форме, но без фуражки, неприязненно уставился на понурого приятеля, скрипнул зубами.
        - Можете идти, спасибо, - кивнул конвоиру, - Я сам ему рыло начищу.
        Надзиратель пожал плечами, удалился, закрыв дверь. Несколько секунд Никита вслушивался в удаляющиеся шаги, повернул голову. Добрее он не стал.
        - Ну?
        - Какой-то ты суховатый, - заметил Вадим, - И расстроен немного. Мог бы и раньше соизволить, господин адвокат.
        - Не мог, работа, - отрезал Никита, - Скажи спасибо, что соизволил.
        - Спасибо.
        - О, Господи… - Никита обхватил голову руками и провалился в задумчивость.
        - Дело, в сущности, пустяковое, - подсказал Вадим, - Единственное, что может инкриминировать следователь - сопротивление органам. Но я испугался, поверь, Никита, оттого и рванул. Глупый человеческий фактор. Ты навел справки, не отнекивайся. Имеется у следствия хоть одна улика, чтобы притянуть меня?
        - Нет улик, - огрызнулся Никита, - Имеется телефонный звонок. Испуганный женский голос сообщил, что по адресу Приморская, 36 слышны крики, а минутой ранее туда проник мужчина.
        - Женщина, значит… - задумался Вадим, - И женщина, стало быть, не объявилась?
        - Нет.
        - Не соседка, не случайная прохожая…
        - Могла быть и соседка, и случайная прохожая. Никто не хочет быть свидетелем, связываться с вызовами на допрос - люди просто боятся. Или некогда им.
        - Но убийца действительно вошел, убил женщин. А затем явился я. Временной разрыв минимален. Минута, две…
        - Да, возможно, - кивнул Никита, - Худо-бедно это могло бы прохилять, не назови анонимная свидетельница твои приметы, не опиши цвет рубашки… и вообще она сказала, что ты - это Гордецкий по имени Вадим.
        Последний чуть не поперхнулся. Никита смотрел на него страшными глазами. Чего-то ждал. Вадим помалкивал. Знакомить (даже заочно) Никиту с некой медсестрой по имени Лизавета Павловна (он и фамилии ее не знал) хотелось меньше всего.
        - Да ну тебя, - первым сдался Никита и смастерил нормальное человеческое лицо, - То, что ты не убивал, понятно ежу и даже следствию. Но история, в которую ты попал, воняет, как экзотический дуриан. Такая масса трупов…
        - Так почему меня тут держат? - взвился Вадим.
        - По кочану, - отрубил Никита, - Постараюсь окончательно решить твой вопрос, но от сложной беседы на Коммунистической тебе не отвертеться. И какие выводы сделают ТАМ - известно только дьяволу. Готовься. И учти, в отличие от ментов, они работники творческие, обожают трудиться по ночам и славятся изощренностью в задумках.
        - Госбез… - уныло вымолвил Вадим.
        - Звучит как ГАЗМЯС, - хмыкнул Никита, - Но смешного мало. Менты народ простодушный, врежут по почкам - и никакого на тебя зла. А с этими - не забалуешь…
        - И что посоветуешь?
        Никита зачем-то посмотрел по сторонам, придвинулся поближе и глухо зашептал:
        - Не верю в мистику и сверхъестественные силы, но раз уж пошла такая пьянка… Кто, кроме нас с тобой, знает про сорок пятый год, про злополучное местечко под Берлином, про якобы продажу души Дьяволу?
        - Никто, - зашептал Вадим, - Знал Комиссаров, но он сейчас далеко…
        - Вот и мы там окажемся, если станем болтать, - уверил Никита, - Так что сообщай комитетчикам чистую правду, кроме… этого самого.
        - Я знаю, - вздохнул Вадим, - А ты меня точно отсюда вытащишь?
        - Нет, примерно, - Никита посмотрел на часы и поднялся.
        - Как котята? - вспомнил Вадим.
        - А ты знаешь, живые, - оживился приятель, - Степанида обещалась утопить вчера вечером, пришла раньше меня… и в лифте застряла. Два часа вызывала дух лифтера, в это время пришла слегка сдвинутая тетушка с последнего этажа - у нее в квартире двадцать две кошки - и утащила к себе коробку…
        Его подняли посреди ночи, двое охранников вывели из камеры - и слава Богу, он уже замерзал, просыпался каждые пять минут, маялся. Загрузили в черную машину, повезли. Куда везли, история умалчивает, в отсеке для «избранных» окон не было. Выгрузили в закрытом дворе (это мог быть и центр города), втолкнули в здание, повели запутанными коридорами. Призрак «Старшего брата» источался стенами, нещадно гнобил, пилил затылок. Помещение, куда его доставили, имело цивилизованный вид, но отдавало чем-то похоронным. Благородно полированный стол, лампа с красноватым отливом, стулья венской формы, шкафы, телевизор LCD с плоским DVD, окна наглухо задернуты тяжелыми портьерами.
        - Располагайтесь, к вам придут, - поставил в известность человек в штатском, втолкнул его в комнату и запер дверь.
        Вадим сидел за столом, тупо разглядывал хрустальную пепельницу, элегантный комбинированный пульт от видеосистемы. Старший брат довлел над душой, морально убивал, играл на нервах. Он терпел. Пусть следит. Брат, какой никакой. Через четверть часа нервозность усилилась, он вертелся, как на иголках, схватил зачем-то пульт, пытался включить систему, хотя и понимал, что по головке за это не погладят. Телевизор не включался, не хотел. Он со злостью оттолкнул от себя пульт, закрыл глаза. Через полчаса в голове трещала печка, руки не находили себе места, плясали по столу. Он начал что-то наигрывать, представляя клавиши пианино. Замычал под нос. В последующие пятнадцать минут нервы рвались, как перетянутые струны. Сдвигались полушария. Он встал, проделал несколько шагов, в страхе вернулся, будто бы окрестности стула были единственным не заминированным местом… Через час он готов был биться головой об стол, уже собрался вскочить, чтобы подбежать к двери, начать колотиться в нее…
        - Простите, что заставили вас ждать, - прозвучал вкрадчивый голос. Он не слышал, как открылась дверь. Однако появился невысокий человек в неплохом костюме, обошел вокруг стола, сел напротив. Худое скуластое лицо, короткие седые волосы. Появился второй - повыше, плечистее, брюнет, массивный нос с широкими крыльями, глубокие носогубные морщины делали его старше, чем он был. В лицо намертво въелась печать человека, до могилы преданного «комитету», живущего исключительно его интересами и нуждами.
        - Доброй ночи, Вадим Сергеевич, - негромко и, в принципе, беззлобно поздоровался первый, - Полковник Баев Игорь Николаевич.
        - Знаю, - буркнул Вадим, усмиряя мелкую моторику пальцев.
        - Знаете? - полковник ФСБ ничем не выразил своего удивления. Просто спросил.
        - Несколько дней назад вы навещали Марию Белоярскую в ее доме на улице Приморской. Я прятался в соседней комнате и слышал ваш разговор. Надеюсь, дело не подсудное?
        - А ведь был сигнал в голове, - почти по-человечески усмехнулся полковник, - Не поверите, Вадим Сергеевич, испытал неприятное чувство, что в соседней комнате кто-то есть. Но угроза от вас не исходила, поэтому меры не принимались. Зачем нервировать безутешную родственницу покойного? Вы верите в интуицию?
        - Как скажете, - пожал плечами Вадим, - Могу поверить даже в переселение душ.
        - Майор Одиноков, - бесцветно представился второй чекист, - Мы ни в чем не собираемся вас убеждать, Вадим Сергеевич. Это ВАМ предстоит убедить нас.
        Как-то странно, но с появлением этих двух он начал потихоньку успокаиваться. Самое страшное - ожидание. Конечности уже не тряслись, уцелевшие нервы теряли натяжение, он мог спокойно говорить и осмысливать услышанное. Не приглянулся ему майор Одиноков. Не холеным видом (он плевал на его вид), не брезгливостью по отношению к «интервьюируемому», не въевшейся печатью, чем-то другим…
        - Не понравились вы, Альберт Николаевич, нашему другу, - проницательно заметил полковник и покосился на майора. Последний покосился на полковника. Еще одна странность - эти двое существовали как бы порознь, хотя и делали общую работу. О полковнике он не мог ничего сказать. Но и о майоре он не мог ничего сказать…
        - Давайте приступим, - предложил полковник, раскрыв папку, с которой пришел. Пролистал несколько бумажек, - Мы ознакомились с материалами дела, любезно предоставленными милицией…
        - Вы считаете, что это я убил Марию Белоярскую?
        - Субботину, - поправил майор, - Мария Викторовна носила фамилию мужа, с которым год назад развелась. Не надо делать вид, будто вы этого не знали.
        - Не знал, - вновь оробел Вадим, - А это… так принципиально?
        - Мы не будем говорить о смерти Марии Викторовны, - досадливо поморщился Баев, - Хотя, по нашему глубокому убеждению, вам незачем было ее убивать. Но милиция разберется (губы Одинокова при этих словах исказила саркастическая гримаса), - Органы государственной безопасности интересуют обстоятельства смерти Урбановича и Белоярского.
        - К обстоятельствам их смерти не имею отношения, - признался Вадим, - Урбанович убит, насколько знаю, в бане - человеком мелких пропорций. А в момент гибели Белоярского я сам находился в состоянии… максимально приближенном к смерти, хотя и лежал с ним в одной больнице.
        - Вот видите, как много вы знаете, - усмехнулся Одиноков.
        - Вот об этом и поговорим, - подхватил Баев.
        - О чем - об этом? - не понял Вадим.
        - Обо всем, - пояснил Одиноков, - Как выясняется, вы кое-что знаете.
        Ночь текла по своим временным законам. Но для Вадима время сплющилось, он находился в царствии мертвых - так непохожем на царствие живых. Здесь даже воздух был другим - максимально сжатым, каким-то прелым, им невозможно было дышать полной грудью, только приспособиться. Он изложил свою историю по второму разу. Он должен был поверить в то, что говорит. Отработать систему Станиславского. Обойти все камни, не выдать хороших людей, убедить. Пусть местами подлог, местами - полная нестыковка, но это лучше, чем железная логическая взаимосвязь, которая вызовет подозрения в первую очередь. Побольше жизненной правды. Кажется, Троцкий писал: «Даже самый фантастический подлог приходится все же выстраивать из элементов действительности»…
        Чекисты умели слушать. Не умели бы слушать, не были бы чекистами. Вадим выдохся, замолчал. «Экзаменаторы» обдумывали вопросы.
        - Кто, по вашему мнению, мог убить профессора Комиссарова и Марию Субботину? - ровным голосом поинтересовался Баев.
        - Я постоянно думаю об этом. Но это явно не мои знакомые. Фигура в тени. Лично мне, господа офицеры, безразлично. Каждый должен выполнять свою работу. Заниматься убийствами должны соответствующие органы, не собираюсь их подменять…
        - Но вы пытались, - заметил Одиноков.
        - Пытался, - согласился Вадим, - На меня покушались два раза - это страшно, если вы меня понимаете. Защищать меня никто не собирался, поэтому была мысль прояснить обстоятельства, вывести себя из-под удара…
        - Странное представление о выведении себя из-под удара, - покачал головой Баев.
        - Кто, по вашему мнению, мог на вас покушаться? - настаивал Одиноков, - Те же люди, что устроили ликвидацию Урбановича и Белоярского?
        Вопрос не имел смысла, являлся чисто риторическим. Но чекисты не задавали вопросов просто так. Они раскладывали по полочкам сидящего перед ними человека, подмечали реакцию, раздражение, фиксировали чувства, Боже упаси, мысли…
        - Безусловно, - пробормотал Вадим.
        - А теперь внимание, - со значением в голосе сказал Одиноков, - Убийства Белоярского и Урбановича взаимосвязаны, будем исходить из этого. Вопрос, Вадим Сергеевич. Не считаете ли вы, что с убийствами Белоярского и Урбановича все закончится? Или убийцы планируют что-то еще? Может, имеется некто третий, как-то связанный с означенными покойными господами? Или даже не один? Есть у вас соображения или информация?
        Вопрос был крайне важным. Он должен был ответить убедительно и не дать понять господам из «Комитета», что он кривит душой. Он начал медленно открывать рот.
        - Подумайте, - посоветовал полковник, посмотрев на часы, - А мы, с вашего позволения, на минутку выйдем.
        Офицеры в штатском по-тихому испарились. Вадим опять остался один в душной комнате. Через пять минут он почувствовал тошноту. Через десять вернулась дрожь в конечности, через двадцать натянулись нервы, и объявился животный страх.
        - Продолжим, - офицеры вернулись и расселись, - Вы должны были подумать очень тщательно, не так ли?
        - Вам незачем было уходить, - пробормотал Вадим, - У меня нет ни исключительного, ни особого мнения. Я просто не знаю.
        Эти двое ничем не выдали своего разочарования.
        - Поймите, это очень важно, - ласково сказал полковник, - Убиты люди, скажем так, не последнего ранга. Для региона такие же значимые люди, как для столицы, скажем, Зураб Церетели и Никита Михалков. Намечается недобрая тенденция. Можем ошибаться. Дай Бог, чтобы так. Ваше право иметь собственное мнение о нашей организации, но прояснять обстоятельства подобных преступлений мы обязаны по определению. Вы можете нам помочь. А можете отбросить нашу работу далеко назад.
        - Клянусь, - пробормотал Вадим, - Чего не знаю, того не знаю. Зачем вам я? Наведите справки - с кем общались по работе или в личной жизни погибшие.
        Офицеры переглянулись. Одиноков изобразил мимолетной гримасой что-то досадливое. Полковник кашлянул.
        - Хорошо, последний вопрос. И снова хорошо подумайте. Чем вы занимались у профессора Комиссарова?
        Сердце бешено стучало. Он горячо надеялся, что внешне это обстоятельство никак не проявится.
        - Я все рассказал следователю Старчоусу. Даже не знаю, что еще можно добавить…
        - Вы как-то не смотритесь молодцом, Вадим Сергеевич, - подметил наблюдательный полковник, - Вам нехорошо?
        - Есть немного, - признался Вадим.
        - Хорошо, тогда отдохните еще несколько минут. Мы отлучимся, а вы все же подумайте над вопросом.
        Офицеры дружно поднялись. Вадим почувствовал, как кровь ударила в голову.
        - Подождите, я все равно не скажу ничего нового…
        - Подумайте, Вадим Сергеевич, подумайте.
        Он снова изнывал в подвешенном состоянии. Голову драли острые кошачьи лапы. Стены начинали смещаться, давили, опускался потолок. Тени предметов от красноватого мерцания начинали шевелиться, течь, ползти. За портьерами раздавался приглушенный зловещий шепот…
        Третье действие спектакля (или третий раунд?). Двое мужчин, источая запах благородного табака, смотрели на него с терпеливым ожиданием. Им некуда было спешить. Эти люди вели ночной образ жизни, обладали хорошим самочувствием в темное время, не испытывая при этом стремления уйти домой. Да и есть ли у них дом? Вся жизнь посвящена поддержанию мирового порядка…
        Он нудно повторял все сказанное следователю. Без новшеств. Пусть другими словами, с малыми отклонениями, те же яйца, только в профиль, но так даже лучше - есть шанс, что поверят. Почему он не хотел никому говорить об осени сорок пятого, замке Валленхайм, сумасшедшем бароне по имени Густав фон Ледендорф? Никита просил? Да ну его в лес. Он сам не хотел. Прекрасно отдавал себе отчет, что, возможно, совершает ошибку. Ведь органы госбезопасности существуют не только для наведения жути на какой-то там народ. Для другого тоже существуют…
        - Кто вас вывел на профессора Комиссарова? - хмуро вопрошал Одиноков, - Сомневаюсь, что профессор был вашим старым знакомым.
        Делать нечего, он должен был помянуть Ромку. Иначе полная лажа. Ромкино счастье, что он не знает об итогах эксперимента, большой информации комитетчики из него не вытянут. Да и где он нынче, Ромка?…
        Работники ФСБ внимательно слушали. Полковник что-то записывал в блокнот. Майор Одиноков безотрывно смотрел на «истязаемого». Беседа завершилась внезапно. Никто не вызывал охранника. Но дверь мягко отворилась, неслышно ступая, вошел сотрудник в штатском.
        - Спасибо, Вадим Сергеевич, вы нам очень помогли, - сказал полковник. Поднял голову, - Отвезите, пожалуйста, задержанного, где взяли.
        Недаром свидетельствует горький опыт Орфея: нельзя оборачиваться, выходя из царствия мертвых. Он обернулся, переступив порог. Комитетчики сидели за столом. Полковник Баев задумчиво листал блокнот. Майор Одиноков угрюмо смотрел на уходящего. Цепкий взгляд, недобрый, не предвещающий сладкой жизни. Он бы не стал отпускать арестанта так рано, он бы с ним еще поработал, из любого человека можно вытянуть информацию, если задаться целью…
        Ночь закончилась в одиночной камере следственного управления ГУВД. Он ворочался на жестких нарах, давил гадких насекомышей, ждал, что отворится дверь, и продажный надзиратель впустит наемного убийцу, который затянет ему горло шнурком, а утром бедолагу найдут болтающимся на стальном перекрытии. Самоубийство в тюремной камере - рядовое дело. Хоть подергаться перед смертью…
        В семь утра разбудил надзиратель, принес еду на закрытом подносе, посмотрел как-то бесперспективно. К еде он не прикоснулся - сложно объяснить, почему. В десять утра за ним пришли, провели по коридорам. «Кастелянш», небритый и опухший (от работы, разумеется), выдал ему часы, бумажник, ключи от машины, сотовый телефон Бориса, который тот забыл забрать. Указал на дверь - топай и не смей качать права. Объяснений такому странному поведению не было.
        Ворота закрылись с зычным лязгом. Улочка где-то на окраине, облезлые дома, выщербленный тротуар. Он щурился на разгорающийся день. Через дорогу - задрипанная контора с выцветшей вывеской, у входа запаркованы несколько машин - мятый универсал, белая «шестерка» с транзитными номерами, пикап, груженный коробками. Живых людей практически не было, не считая мятого «матроса» в тельняшке, курящего табак на захламленном балконе.
        Он повертел головой, гадая, где тут можно купить сигареты, сделал шаг, машинально отметив, что неподалеку завелся мотор. А еще отметилась абсолютная незащищенность. Пронесет, - подумал Вадим, - Нужно в центр выбираться. Он зашагал, куда глаза глядят…
        Из-за угла навстречу вылетела неуклюжая четырехдверная «Нива»! Завизжала тормозами, вписываясь в поворот. Помчалась на него, противно рыча, скребя крылом по бордюру. Номеров не видно, переднее стекло нагло затонировано. Вадим заметался, бросился назад, передумал, рухнул на колени. И вовремя! Машина уже неслась мимо него, опустилось переднее стекло, явилась морда, ничем не примечательная, показался ствол. Одновременно с выстрелом он спружинил, бросился плашмя на тротуар. Пуля свистнула над головой. Второй выстрел! Он уже катился колбаской. Вроде был и третий, но за достоверность он бы не поручился. Втемяшился плечом в фонарный столб, завизжал от боли. Приподнялся. Скрипели тормоза. «Нива» пролетела по инерции метров семьдесят, встала. Сидящие в салоне сообразили, что лопухнулись, спешили исправить ошибку. Водитель хрустнул рычагом трансмиссии, виляя боками, чудо русского автопрома, покатило задним ходом. Вадим сорвался с места, пустился наутек. До ближайшего угла целых полдома, не успеет. Можно забежать в подъезд, какое-то время еще пожить… Он споткнулся о брошенную посреди тротуара бутылку из-под
вермута (воистину, алкоголь погубит…), упал, едва успев отбиться ладонями. Как-то вспомнилось последнее слово в словаре Даля - грустное такое: «ящик»… «Нива» с убийцами не успела поравняться с жертвой. Машина, которая завелась секундами ранее - белая «шестерка» с транзитными номерами - задним ходом вырвалась с парковки, лихо вильнула «кормой», ринувшись навстречу «Ниве». Резкий звук разрывающегося металла: обе машины гнали задним ходом, схлестнулись бамперами! Кто-то кричал, извергались матюги. Скрипя протекторами, «Нива» встала поперек дороги. Переключилась передача, «шестерка» со смятым в лепешку задом не потеряла способности передвигаться, рванулась вперед. Вряд ли там враги. Как-то не вяжется… Он прыгнул с тротуара на проезжую часть, едва не загремел под колеса. Машина сбавила ход.
        - Назад садись! - прокричал женский голос. Он рванул дверцу - хорошо, что не заклинило, прыгнул, прижав колени к зубам. Захлопывая дверцу, машинально обернулся: «Нива» неуклюже разворачивалась, выпрыгнул некто, стрелял навскидку. Не боятся же, сволочи, милицейского соседства за железным забором…
        - Пригнись! - завизжала женщина, переходя на третью скорость. «Ведро с гвоздями» (как небезосновательно величают российские автомобили), неслось по выбитой дороге. Игнорируя тормоза, водительница вошла в поворот, корму неудержимо повело влево, она яростно завертела баранку в ту же сторону. У опытных специалистов эта штука, кажется, называется контролируемый занос…
        Вадим свалился с сиденья, полез обратно, цепляясь за ткань кресла.
        - Лиза?… - он не верил своим глазам. Личико девушки, прыгающее в зеркале, украшали огромные черные очки, волосы собраны в пучок на затылке.
        - Лизавета Павловна, - истерично хохотала медсестра, - Дурочка твоего сердца. Представляешь, какие уроды - въехали в мою маленькую упругую попку!
        Она смеялась, но казалось, что плачет.
        - Ты откуда?… - ситуация еще больше запутывалась. По идее, медсестра Лиза работала на тех, кто, хоть тресни, не мог желать Вадиму добра. Или время нынче такое - трещат по швам все идеи и представления?
        Район, в котором обосновалось закрытое милицейское заведение, был явно из «старорежимных». Ободранные трехэтажки сменили халупы частного сектора, нечто промышленно-заброшенное, неведомые объекты за бетонными заборами. Погоню сбросили с хвоста: машина петляла по лабиринтам переулков и проездов, неумолимо двигаясь к цивилизованной части города. Он начал ориентироваться - за щербатыми крышами частного сектора потянулись корпуса торгового комплекса «Полярная звезда» с характерной вышкой, не за горами Николаевский проспект…
        Это произошло гораздо раньше, чем он думал. Они скатились с горки на магистраль, игнорируя микроавтобус, чинно следующий по главной дороге. Ахнув, Лиза вывернула руль, избегая бокового удара, и спустя мгновение они уже неслись параллельным курсом. И все же удар настиг: машины слиплись на мгновение, распались. Орал, потрясая кулачищем, водитель автобуса.
        - Руль держи! - орал Вадим, - Хуже твоей тачке уже не будет! Потом выбросишь…
        - Какие мы остроумные… - разозлилась Лиза.
        Из двух бед, как водится, пришлось выбирать обе. Столкновение произошло, не доезжая еще одного ДТП. Только в нашей стране два джипа могут столкнуться лоб в лоб. На тротуаре. Так и случилось - по неведомым со стороны обстоятельствам. Кучка заинтересованных граждан возмущенно махала руками, инспектор ГАИ заполнял протокол, второй пытался вникнуть, кто же из двух нарушителей наиболее виноват. Второе столкновение не могло остаться незамеченным. Представители власти заинтересованно завертели головами. «Пораненный» микроавтобус отнесло к обочине, он ткнулся носом в бордюр.
        - Гоним! - крикнула Лиза, срывая с переднего стекла приделанный скотчем транзитный номер, - Срывай, у тебя над головой такой же!
        Вадим извернулся, отодрал бумажку. Милиционеры с интересом смотрели им вслед. Один поднес к губам рацию…
        В этом городе уйма закоулков и укромных мест. Они стояли у подъезда какой-то безразмерной «кишки». Лиза тяжело дышала, сжимала руль, потрясенно смотрела на ржавый кран с вентилем, торчащий из стены.
        Вадим перебрался на переднее сиденье. Коснулся ее плеча. Она подскочила, словно ужаленная, уставилась на него с ужасом. Защемило сердце, он потянулся к ней, поцеловал в дрожащую щеку. Она вздрогнула, усмехнулась кривой усмешкой.
        - Спасибо, дорогой, это такой почет, я так долго шла к этой награде…
        - Чья машина? - спросил Вадим.
        - Брата… Ему уже не надо, хотели продавать, номера сдала, транзитники в ГАИ получила, покупатель обещал к выходным забрести…
        Вадим сочувственно промолчал. Сделка отменялась. Ну, ничего, этот железный конь еще послужит своим благодарным владельцам.
        - Ты откуда, Лиза? - он погладил ее по дрожащей руке, - Большое тебе, конечно, спасибо, но это как-то странно, согласись…
        - Согласиться? - ее глаза наполнились слезами, - Скотина ты неблагодарная, Вадим. Сам продиктовал телефон своего приятеля из милиции. Я позвонила ему в восемь утра, он меня обматерил, но мы поговорили, сказал, что в десять ты выйдешь на свободу с нечистой совестью, назвал координаты места, где произойдет это уникальное событие - переулок Монтажный, 42, изолятор временного содержания главного управления милиции. Я подъехала за полчаса, дождалась, ты вышел, я собралась выезжать, а тут эти ублюдки вывернули, стали по тебе стрелять…
        Не надо быть прожженным физиономистом, чтобы видеть, как она потрясена.
        - Прости, - он решил идти до конца, считая, что имеет на это моральное право, - Это не ты подставила меня под ментов?
        - Не-ет… я знала, что ты так подумаешь… - она заревела, стала размазывать слезы кулачками, а он растерялся, не знал, как себя вести, начал ерзать, едва не перелез на ее сиденье, прижал к себе.
        - Успокойся, - шептал он, - Войди в мое положение…
        Он терпеливо ждал, пока она успокоится, приводил какие-то аргументы, просил ответить на простые вопросы, простить за манию преследования. Лечиться надо, Гордецкий! Нет, не улыбалась она, когда его схватили менты, заломили белы рученьки и потащили в свои казематы. Да, подняла «таблетку», всплакнула, пошла в дом. Не звонил ей никто. Добрела до квартиры, вслед за ней вознесся сотрудник уголовного розыска - между прочим, очень вежливый, попросил ответить на ряд вопросов, уверив, что претензий лично к Елизавете Павловне у органов нет. Она ответила на все вопросы, ей и в голову не могло прийти, что она связалась с уголовником. Ни на кого она не работает. Никто ее не помещал специально в палату, где лежал больной Гордецкий. Ее биография чиста и невинна - лишь несколько сомнительных связей… ну, подумаешь, работает немного не по специальности (на то имеются жестокие жизненные причины) и выглядит несколько моложе своих лет…
        - А сколько тебе? - поинтересовался Вадим.
        - Двадцать восемь, - всхлипнула Лиза, - Ты не волнуйся, молочные зубки у меня давно выпали… - она подняла дрожащее лицо, - Ты форменный сумасшедший. Ничего не хочешь рассказать? Раз уж связался со мной…
        Он многое хотел рассказать. Странный выдался момент, ему стало совершенно безразлично, работает ли на кого-то эта девушка. Покушение было не разыгранное (пули у лица свистели вполне убедительно), и спасла она его не по сценарию. Он взял ее лицо в мозолистые ладони, вдумчиво поцеловал в надутые губки.
        - Расскажу. Это будет самый ужасный ужас в твоей жизни. Сейчас мы запаркуем твою каракатицу поближе к мусорной свалке и поедем в Заельцовский парк. Там есть одно уютное местечко, где можно отсидеться, поговорить… и вообще. Дай-ка мне телефон.
        Павел Фельдман, услышав однокашника в трубке, взвился выше флагштока.
        - Гордецкий, твоя необязательность переходит все границы! Когда ты должен был позвонить? Я тут, понимаешь, в поте лица работаю по его делу…
        - Опади, - посоветовал Вадим, - Во-первых, моего дела в природе не существует. Во-вторых, я полчаса назад вышел на свободу… с чистой совестью, и меня снова чуть не убили. В третьих, к вечеру я буду у тебя, диктуй адрес. В четвертых, я буду не один…
        - Может, мне ковровую дорожку заказать? - ядовито осведомился Фельдман.
        В детективном агентстве «Арчи Гудвин» было тихо, мирно, ничто не говорило о том, что в городе протекают кровопролитные сражения. В приемной упитанная секретарша с привлекательным личиком (килограмм девяносто красоты) тихо резалась в «Симпсонов». Битву искусственного интеллекта с натуральным неназойливо оттенял второй включенный компьютер, предназначенный для работы - в открытом окне модного офиса «Виста» рябили какие-то строчки, что-то щелкало, попискивало. Дама умудрялась контролировать ситуацию, включала привод пятой точки, перемещалась вместе с креслом от одного компьютера к другому.
        - Господи, бывает ли в этом мире почта без спама?
        - Голубиная, мэм, - сказал он тихо.
        - Ой, - сказала симпатичная дама, развернулась вместе с креслом, закрыв впечатляющей грудью придурковатых Симпсонов, - По-видимому, здравствуйте?
        - Выходит, так, - согласился Вадим, покосившись на Лизу. Девушка визуально обрабатывала параметры секретарши и завистливо вздыхала.
        - Вы Гордецкий, - приветливо улыбнулась секретарша, - Я вас сразу узнала, Павел Викторович так подробно вас описал. Вы маленький, лысый, хромой, косите правым глазом и пользуетесь слуховым аппаратом. Проходите, пожалуйста. Он, наверное, вас ждет, - дама снисходительно покосилась на осиную талию его спутницы и задрала нос.
        Это радушное «наверное» оказалось точным попаданием. В кабинете «гениального» сыщика было нарядно, чувствовалось, что работает здесь человек основательный, самолюбивый, ценящий гармонию и порядок, но встретил посетителей широкий, обтянутый штанами зад, торчащий из-за отодвинутого дивана.
        Вошедшие недоуменно переглянулись.
        - Так вот ты какой стал, - пробормотал Вадим.
        - Excusez-moi?… О, простите, это было не лицо, - мягкое место завозилось, заерзало, сменилось широкой, как блин, продувной физиономией, - На заметку археологу, называется, - Фельдман засмеялся, - Самые интересные находки обнаруживаются за отодвинутым диваном. Чего тут только нет.
        Он выгреб колпачок от ручки, вполне еще пригодный презерватив, диплом об окончании высшего учебного заведения и скомканную купюру в пятьдесят евро.
        - Ты искал диплом? - предположил Вадим, - Или заначку на черный день?
        - Нет, вот это, - он вставил колпачок в элегантную шариковую ручку. Лиза засмеялась. Фельдман расцвел.
        - О, мадемуазель… - подлетел, облобызал ей руку, небрежно сунул Вадиму лопатовидную ладонь, - Ну, и тебе привет, Малыш, - подвел Лизу к монументальному кожаному креслу, заботливо усадил, с интересом поедая глазами, - Очень рад, что вы посетили наше скромное заведение. Как говорится, самые дорогие услуги самого низкого качества…
        - Как Эльвира? - машинально буркнул Вадим.
        - Отлично, - не смутился Фельдман, - Тебя не вспоминает. Цветет, пахнет, поправилась, но это правильно, большому кораблю, как говорится - большую кораблиху, - Фельдман гордо расправил плечи. Потом подумал, сник и махнул рукой, - Скандалы, упреки, обвинения, квартальные циклы. Предлагаю отметить нашу встречу.
        - А что такое квартальные циклы? - спросил Вадим.
        Фельдман с сомнением покосился на Лизу в кресле, которой тоже стало интересно, поманил Вадима, шепнул на ухо:
        - Раз в три месяца ей хочется секса…
        Вадим засмеялся.
        - Так не честно, - надула губки Лиза.
        - Хорошо, давайте обмоем нашу встречу, - он вспомнил, что общество делится на обывателей и обмывателей, извлек из пакета российский коньяк.
        Фельдман посмотрел на него с каким-то мистическим ужасом.
        - Дареному коньяку на звезды не смотрят, - на всякий случай сказал Вадим.
        - Смотрят, - Фельдман твердой поступью направился к бару из игристого непроницаемого стекла, выставил невероятной стоимости джин, загремел посудой. Вопросительно глянул на Лизу, - Дама предпочитает что-то менее огненное?
        Лиза не успела открыть рот.
        - Дама - медсестра, - сказал Вадим.
        - Отлично, - заключил Павел, - Будем пить джин, чистого спирта, к сожалению, не держим, - он выдвинул ящик стола, заглянул в шкаф, пожал плечами, - Странно, не может быть, чтобы на земле кончилась вся закуска.
        Закуска нашлась, секретарша Эльдара вкатила сервировочный столик, украшенный глянцевыми фруктами, ломтиками лососины из вакуумной упаковки и какой-то сморщенной субстанцией, похожей на сушеную медузу. Оказалось, что трюфель.
        - Клиент подвез, - пояснил Фельдман, - Из Китайской Народно-Демографическрой республики. Не образец жанра, но тем не менее. Главное, что закуска находится в гармонии с выпивкой.
        - Вы такой гостеприимный, - похвалила Лиза.
        - Просто выдержка хорошая, - объяснил Фельдман, - Ладно, - он со вздохом посмотрел на часы, - Опять не явлюсь домой вовремя. Что поделать, мы с раннего детства и до старости вынуждены оправдываться перед какой-нибудь женщиной, почему не явились вовремя домой.
        - Строгая? - посочувствовала Лиза.
        - Он знает, - кивнул на Вадима Павел, - Восемнадцать лет назад у нас с Вадимом состоялось, так сказать, социалистической соревнование. С перевесом в один рубль победил ваш покорный слуга. Но сегодня мы просто выпьем.
        Вадим молчал. Терпеливо вытянул одну рюмку, вторую, третью. Должен ведь Павел рано или поздно перейти к делу.
        - Эльдара, душечка, - припал к аппарату с громкой связью Фельдман, - На сегодня, пожалуй, достаточно, прием закончен. Идите, а я с гостями разберусь. Приятных снов.
        - Ты их еще не путаешь? - съязвил Вадим, - Эльдара, Эльвира…
        Павел гордо промолчал. С чувством закусил рыбкой, откинул голову на спинку дивана, впал в медитацию.
        - Ты считаешь, у нас в запасе вечность? - не выдержал Вадим.
        - Насчет вечности, - очнулся Фельдман, - Анекдот. Святые нежатся на небесах под райским яблочком. Откуда ни возьмись мужик - нервный, дерганый, полез на дерево, срывает яблоки, лихорадочно надкусывает. «Мужчина, зачем вы так торопитесь?» - говорят святые, - «У вас вся вечность впереди». - «Это у вас вся вечность», - отмахивается мужик, - «А меня сейчас опять в реанимацию повезут».
        - Вот именно, - хмыкнул Вадим.
        - Хорошо, - Павел вскочил, сделал страшное лицо и кружок вокруг Лизы, которая при этом чуть не вывихнула шею, - Что мне удалось узнать в процессе самообразования за прошедшие сутки. Урбанович Серафим Давыдович - заслуженный деятель искусств, всемирно известный режиссер. Начинал в театре, ставил Константина Симонова вперемешку с Чеховым и Бомарше. Неизменный успех у зрителей и чиновников от культуры. Оригинальные интерпретации классиков. Выжил в небезызвестной «борьбе с космополитами», сохранив достоинство и работу. Стал в один ряд с признанными творцами сценических метафор, такими как Всеволод Мейерхольд, Джорджо Стрелер, а позднее - Юрий Любимов. Жесткая эстетика, мир фантасмагорических масок. А ведь ему еще и тридцати не было! В пятидесятых годах решил поработать в кино, где в это время плодотворно трудились Эйзенштейн, Пудовкин, Козинцев, Трауберг, Хейфиц, Райзман. И снова бешеный успех - трилогия «Красный лес» с Михаилом Пожаровым и Любовью Орловской, в которой он выступил режиссером и сыграл небольшую роль красного партизана, стала первым в стране блокбастером. Один из первых в Союзе сделался
выездным, в начале шестидесятых смелая по тем временам картина «Бег по ночной Москве» номинировалась в Лос-Анджелесе на Оскара и с блеском его отхватила, но гордая советская общественность эту «подачку» с презрением отвергла, награда не нашла героя, картину положили на полку, а смелому режиссеру посоветовали поумерить прыть. Но званий и работы не лишили - невзирая на град критики, обвиняющей Урбановича в недооценке роли партии, в упаднической меланхолии, принижении человека труда, недостаточном понимании советской действительности. Он был одним из немногих деятелей в стране, которому многое прощалось… - Фельдман сделал выразительную паузу, обвел глазами аудиторию, - Не будем перечислять все, что сотворил этот человек, остановимся лишь на некоторых вещах. В конце шестидесятых вся страна умирала от хохота на его очередном шедевре «Столоначальник» - фильме о бюрократах, хапугах и тунеядцах… Хм, - отступил от сути вопроса Фельдман, - Тема актуальна и по сей день. Каждый чиновник, вступая в должность, обязан принести клятву бюрократа. Так вот. Но мало кто в стране был в курсе, что параллельно со
«Столоначальником» Урбанович снимал еще одну картину, которая впоследствии получила кучу восторженных отзывов на закрытых «элитарных» просмотрах и… благополучно улеглась на полку в архиве Госфильмофонда. Картина называлась «Мой брат Леонард», - Фельдман с интересом уставился на Вадима. Тот почувствовал неприятный озноб.
        - Одно из имен Дьявола…
        - В точку, - согласился Фельдман, - Прекрасный напряженно-психологический фильм. Смотрел вчера ночью, скачав из Интернета… Простой лаборант заключает сделку с Дьяволом. Бррр… - Фельдман передернул плечами, - чувствуется, что фильм создавал человек, не понаслышке знакомый с темой. Сюжет безумен: на человека валится заоблачное счастье во всех его многогранных проявлениях - любовь, деньги, почет, любимая работа… и через год им успешно овладевает мания преследования. Он боится выходить из дома, боится включать свет, открывать воду - форменно сходит с ума. В итоге он решает покончить жизнь самоубийством, но не тут-то было - подписал так подписал. Выпивает яд - не пробирает, прыгает с моста - руки сами гребут к берегу, стреляется - осечка за осечкой. Тогда приходит закономерная мысль: а не бог ли я? Ну, и в том духе. А Бог и Дьявол - понятия хоть и одного порядка, но несколько разнополярные, в общем… закончил жизнь трагически, добившись своего. Помнил, стало быть, Урбанович, свое военное приключение, боялся. Сознание рисовало готические картины. Боялся собственных успехов. Тонкая чувствительная натура.
Год спустя, при попустительстве озадаченных чиновников, он делает еще одну картину для «закрытого просмотра» - метания человека, живущего двойной жизнью и пытающегося придушить разрушающее третье «я». Картину растиражировали в нескольких копиях, показали как-то украдкой и быстренько свернули это дело - одновременно вышел новый ура-патриотический блокбастер Урбановича «Черный меридиан», на который народ валил, как на колбасу… В общем, было бы странно, не появись у режиссера, столько глубоко влезшего в психику человека, проблемы с этой самой психикой. Депрессия, натяги с окружающими, маниакально-депрессивный психоз - в начале 83-го Урбановича помещают в закрытую клинику, где он благополучно отдыхает полгода, избавляясь от назойливых «комплексов». Крепкий организм и насмешливый взгляд на мир в итоге одолели болезнь…
        - Об этом нигде не сообщали, - удивленно сказал Вадим.
        - Тебя это удивляет? Мэтр такого ранга… Прижали даже слухи. Для широкой общественности Урбанович врачевал запущенную язву. Вроде полегчало, случилась перестройка, Урбанович снова в обойме, клеймит советский строй, читает лекции за рубежом, колесит где попало, снимает кино, не уставая повторять слова Альфреда Хичкока, что фильм - это жизнь, лишенная всех элементов скуки. Интересен, в связи с нашим вопросом, контакт с известным американским литератором и демонологом Уильямом Блуа, у которого на вилле в Кентукки он прожил около месяца. Но известен только факт, чем они там занимались - тайна за семью печатями. Начало девяностых, старику уже под семьдесят, но он активен, бодр, пышет здоровьем. Отмечается в Голливуде, где заводит полезные знакомства с режиссерами и сценаристами, знаменитый проект «Темные начала» совместно с Полом Верховеном, принесший ему не только дополнительную известность, но и бешеные деньги…
        - А семья, дети? - подала голос Лиза.
        - Не густо, - признал Павел, - Жена… очень, кстати, в молодости напоминавшая Веру Холодную, сын, двое внуков. Жена, как вы знаете, погибла через час после похорон, сын днем ранее попал в автокатастрофу, выписался на следующий день из больницы, но до Сибири не добрался. Глупая смерть - его нашли мертвым на обочине, обобранным до нитки.
        - Ужас… - прошептала Лиза.
        - Да, они действительно отдают все нажитое, включая родственников… - задумчиво пробормотал Фельдман, - Акцентирую - БЛИЗКИХ родственников. Внуки, насколько знаю, не погибли. Хотя об их судьбе известно мало.
        - Вот и наследники…
        - К черту наследников, - Павел нахмурился, - Все активы и большую часть движимого и недвижимого имущества Урбанович списал в течение последнего месяца. Адрес «получателя» неизвестен. Наследникам достанутся крохи. Они могут судиться до скончания следующего века, вот только с кем?
        Фельдман выпил, погладил намечающийся живот.
        - Спортом бы заняться, - заметил Вадим.
        - Нет, - покачал головой Павел, - Признаю единственную форму физического труда - ворочать миллионами.
        - Удается?
        - Нет. Иначе ты бы здесь не сидел, а летел бы, завывая, как фанера над Парижем. Вернемся к деяниям великих. Белоярский Семен Борисович. Под занавес жизни также перебрался в Сибирь - на малую историческую родину… Хотя, ни хрена себе, малую… - Фельдман почесал свою непропорциональную голову, - На этапах большого пути задерживаться не станем. Окончил художественную академию в городе Москве, таланты оценены по достоинству, в начале пятидесятых женился на дочке секретаря обкома одной из южных областей… выставки, вернисажи, оглушительный успех. Отдельные невоздержанные товарищи сравнивали Белоярского с Айвазовским, но Ованес Айвазян - кажется, так настоящее имя классика? - творил исключительно морскую тематику, жутко не любил рисовать людей и прочую сухопутную муру. Белоярский же рисовал ВСЁ. У него была прекрасная зрительная память, оригинальная, прямо сказать, чарующая манера исполнения, непревзойденный специалист по наложению красок, блестящее воображение, драйв, экспрессия. Сегодня он мог написать заказной портрет партийного босса какой-нибудь хлопковой республики, завтра - взрыв атомной бомбы над
Хиросимой, да так, что зритель ощущает себя в эпицентре всей этой бомбежки… В общем, талантище из всех отверстий. Он много трудился. Он просто не вылезал из работы. Умудрялся сочетать творчество с администрированием, с организационной и финансовой деятельностью. Выставка в Париже - 74 год, Нью-Йорк, Токио, Барселона - 76-й. Испанская академия наук присваивает Семену Борисовичу звание своего почетного академика. Он пишет потрясающий портрет Фиделя, Дина Рида, доктора Альенде, много и охотно преподает, мотается по зарубежьям… Но вот что характерно, - Фельдман назидательно устремил указательный палец в потолок, - Не во всем великому человеку везет. Изматывающий развод, супруга оказалась сущей стервой, да еще и изменницей в свои без малого полвека… - Фельдман почему-то пристально воззрился на Лизу. Все молчали.
        - История стара, как мир. Хочешь, чтобы жена не изменяла - не женись. Но мы не об этом. В начале 84-го ограблена квартира художника в Малом Арбатском переулке. Убита девушка-прислуга, похищены картины из его личной коллекции, которые Белоярский никому не показывал. Пропало порядка дюжины картин. Ходили слухи, что после данного происшествия в голове художника что-то провернулось, он начал чудить. Но нас волнуют сухие милицейские строчки. Сыщики прыгнули выше головы и вернули похищенное. Дело в плане огласки не шагнуло за грань дозволенного. Но эксперты-криминалисты каждую картину сфотографировали, фотографии присовокупили к уголовному делу, которое после быстрого осуждения виновных было спрятано в архив на дальнюю полку. Мне удалось добраться до этой полки, просмотреть сфотографированные на цветную пленку «домашние», так сказать, полотна художника. К сожалению, не могу их вам продемонстрировать, поскольку дал слово одному архивному работнику, что дальше меня это не уйдет…
        - Объясни мне ради Бога, как тебе удается - получать любую информацию в сжатые сроки? - недоверчиво спросил Вадим.
        - Мальчик мой, - высокомерно посмотрел на собеседника Фельдман, - Ты действительно не знаешь человека по имени Артем Белинский?
        - Не знаю я никакого Белинского, - огрызнулся Вадим, - Это что, твой биограф?
        - Нет, он мне не биограф, но он бы смог ответить на твой вопрос. Я могу не только получать информацию, но и имею обширные связи по всему глобусу. Хочешь спросить, почему я, в таком случае, не проживаю в золотом дворце?
        - Так и подмывает, - признался Вадим.
        - Потому что деньги в нашей семье тратит ЖЕНЩИНА, - с непонятной гордостью сообщил Фельдман, - А женщина всегда тратит деньги с умом.
        - В итоге ни ума, ни денег, - догадался Вадим.
        - Вы часто отвлекаетесь, - заметила Лиза.
        - Вернемся к нашим великим, - спохватился Павел, - Более мрачных творений я в жизни не видел. Отдыхают Гойя, Пикассо с «Герникой» и Эдвард Мунк со своим похищенным «Криком». С холстов сочатся страшные предчувствия, боль, отчаяние, безысходность, страдание… Он не вырисовывал эти вещи так тщательно, как прочие работы, но настроение передавал с чудовищной достоверностью. Картины без сюжетов, без каких-либо конкретных персонажей, фона, действия. Невероятная мешанина из Сальвадора Дали, авангарда, дадаизма… Особенно впечатлили меня врата преисподней, в которую так не хочется идти простому маленькому человеку…
        - Мы поняли, можешь не продолжать, - Вадим поежился, - Правильно сделал, что не показал нам эти картины.
        - То есть, помнил, боялся, сознание рисовало готические ужасы. Милиция все вернула владельцу. Что при этом подумала она и другие наделенные властью люди, история умалчивает. Но, полагаю, размышляли они в верном направлении: не прошло и полгода, как наш герой загремел в психушку - был срыв, серьезная эмоциональная вспышка, скандал в Доме художника. Белоярский так орал на президиум высокого собрания, что вороны замертво падали на крышу. А его всего лишь немного покритиковали… Как и в первом случае, никакой информации о болезни, оклемался, продолжал творить на благо партии и народа. Партия вскоре загнулась, Белоярский это событие бурно приветствовал, потянулись к нему деньги, западные партнеры, выгодные предложения… Имелись в биографии периода девяностых подозрения в дьяволопоклонстве, основанные на неких письменных показаниях одного прибранного «магистра», но возмущенная общественность их решительно отвергла, как наветы завистников. И я охотно верю - не было со стороны Белоярского никакого поклонения Сатане, он просто делал попытки как-то вникнуть в предмет своих терзаний. Понятно, что с годами, по
мере приближения указанного срока, он чувствовал нервозность, впадал в мистику, становился суеверным, менее терпимым к материальному, терял способность бороться с навязанными мнениями и решениями, которую мы называем критическим мышлением…
        - А вот признайся, - сказал Вадим, - Ты напрочь отвергаешь мистическую суть вопроса?
        - Мистическую - это какую? - нахмурился Фельдман, - Дьявола, что ли?
        Вадим вздрогнул. И Лиза как-то втянула голову в плечи. А закрыта ли дверь в агентство? - с внезапным страхом подумал он. Чушь. Он сбросил наваждение.
        - Вот и умница, - прокомментировал Павел, - Не знаю, как насчет… м-м, этого слова, но… Впрочем, давайте покончим с вводной частью. Имеется еще один фигурант. Басардин Анатолий Павлович. К счастью, живой.
        - Ты уверен?
        - Ну-у… - Павел снова воззрился на свои элегантно-деловые «Сейко» (видимо, ему доставляло удовольствие это делать) и провалился в какую-то математическую задумчивость.
        - Хорошие часы, - заметил Вадим, - Дорогие, наверное.
        - Не очень. Десять средних российских зарплат. Подарок высококоррумпированного специалиста, которому я сделал отсрочку от зоны. Восемь часов назад Анатолий Павлович был жив и весьма эмоционально настроен. Что мы знаем о Басардине Анатолии Павловиче? Еще один выдающийся вундеркинд. Шесть десятилетий ублажает нежные уши меломанов божественными пассажами и запоминающимися мелодиями. Он разный. С легкостью менял направления работы, но всегда оставался цельным мастером. Эпический размах, совершенство форм, тонкая лиричность, резкие созвучия, заупокойные песнопения, стремление к новаторству, использует алеаторику, сонорику, технику пуантилизма, гм… В семидесятые не гнушался авангарда - произведений в области электронной музыки, искал новые тембры, редкие сочетания инструментов - например, тромбон, арфа, фортепиано… После армии поступил в консерваторию, учился по классу фортепиано, владеет массой других инструментов, спустя пять лет твердой поступью отправился к завоеванию музыкальных олимпов, становился лауреатом каких-то конкурсов, зарабатывал очки на будущую жизнь. В начале пятидесятых исполнил перед
музыкальной общественностью свою первую сюиту для фортепиано с оркестром под названием «Осенняя ночь», ввергнув в изумление заслуженных мэтров с мировыми именами. Хлопает сам товарищ Берия. Становится модным композитором. И здесь не все ладно. Известность кружит голову, в итоге - зазнайство, гулянки, пьянство, истеричный скандал в ресторане «Прага», где Басардину, якобы, не доложили мяса, нанесение тяжких увечий официанту нежными музыкальными руками, помещение в камеру предварительного заключения. Заступничество Дунаевского и Прокофьева, работа психологов… впрочем, в те времена они назывались по-другому, женитьба на суровой красавице Полине Юрьевне Мещерской, которая вцепилась в него стальной хваткой и сделала из него настоящего человека, которого несколько лет спустя уже и не стыдно было отпускать на коротком поводке за рубеж. Басардин пишет оперетты, симфонии, увлекается модным в те годы неофольклоризмом - построением мелодий на коротких мотивах, напоминающих народные мелодии; какое-то время дирижирует симфоническим оркестром, водит дружбу с Игорем Стравинским, который в 62-м году приезжал в СССР,
занимается педагогикой - был профессором Свердловской консерватории. И пишет, пишет… завораживающую музыку - о погружении человека в глубины собственной души, о жизни и смерти, о духовных и нравственных проблемах… Смену власти в стране принимает всей душой и пару лет спустя обосновывается в Магдебурге - по приглашению господина Штеттера, магистратского чиновника, являющегося по совместительству дальней родней по линии жены. Строит дом, переезжает в пригород. Не сказать, что по уши завален работой, трудится в свое удовольствие - охотно и по мере сил. Его талант востребован и в Германии. Принимает заказы на мюзиклы, преподает в местной консерватории, проводит частные уроки. Сын погиб в 94-м году - работал в Конго, у автобуса переломилась колесная ось, рухнул в реку, кишащую крокодилами, извлекали по кускам. Внук ведет свободный образ жизни, дома появляется редко, крутится в странных компаниях, хиппует по полной программе… Да, забыл сказать, вот уже около месяца Басардин живет затворником в своем доме. Никуда не выходит, гостей отшивает. То есть информацией он снабжен, рефлексы работают…
        - Но в желтый дом по жизни не попадал, - догадался Вадим.
        - Как ни странно, да. Во всяком случае, отыскать информацию не удалось. Но крайне испуган, взвинчен, страдает теми же недугами, что и покойные друзья, боится за свою жизнь и… похоже, потихоньку избавляется от непосильно нажитого.
        - Такое ощущение, что ты лично с ним разговаривал.
        Фельдман улыбнулся, изображая неприступную загадочность.
        - А как насчет отметин Сатаны в богатом наследии? - подала голос Лиза, - Скажем, симфония «Петя и Зверь» с мрачной, многократно повторяющейся темой, или парочка реквиемов, ввергающих в депрессию…
        - Не заострял, - чистосердечно признался Фельдман, - Не моя стихия, знаете ли, музыка. Нет, я, конечно, колбасился в свое время под «Дипов», делал вид, что понимаю «Лед Зеппелин», расшифровывал Гребенщикова, бился в припадке от «Мусорного ветра» Армена Григоряна, но чтобы так серьезно… А теперь подходим к главному, - Фельдман в десятый раз изучил свой навороченный циферблат, - Шесть часов назад, как уже говорилось, я позвонил Басардину Анатолию Павловичу и имел с ним продолжительную небезынтересную беседу…
        - Не может быть, - изумился Вадим.
        - Однако было, - пожал плечами Фельдман, - Сам в шоке. Только не спрашивай, где я добыл телефон Басардина, на который ему могут звонить только доверенные лица и родственники.
        - Однако я попробую… - робко начал Вадим.
        - Теряем время, - отрубил Фельдман, - Цепочка получится длинной. Связи, дружище, связи. Ситуация вкратце такова. Басардин морально измучен. Он стар, но с жизнью расставаться не хочет. Боится за жену, боится за внука, которого носит бог знает где, а вернуть паршивца в дом полиция насильно не может. Правовое государство, знаешь ли. Похоже, он вовсю распродает имущество, переводит деньги - поскольку адвокатов и прочих юристов он в дом все-таки пускает. В Дьявола не верит…
        - Он сам сказал?
        - Поначалу он несколько раз порывался бросить трубку. Но я убедил его не делать этого. Сослался на нескольких людей, которых он не может не знать, и, наконец, рассказал занятную историю, которая «приснилась» внучке Белоярского.
        - Ну, ты и наглец, - покачал головой Вадим.
        - Имеется такая добродетель, - согласился Павел, - Этот гений бросил-таки трубку, навел где-то обо мне справки по своим каналам и сам перезвонил. Мы результативно поговорили.
        - Может быть, не мое, конечно, дело, - робко вставила Лиза, - Но если тут так жутко наверчено… не могли вас подслушивать?
        - Меня? - нахмурился Фельдман.
        - Нет, этого достойного дедушку…
        - Могли, - пожал плечами Фельдман, - Но я сомневаюсь, поскольку перезвонил Басардин с другого номера, который не определился.
        «Все равно засада», - подумал Вадим.
        - Засада, возможно, - озвучил опасения Павел, - Но защищенной правительственной связи у меня нет, а риск - понятие естественное, а, стало быть, не безобразное. Итак, Басардин не верит в Дьявола, и никогда не верил, но верит в злой умысел и дьявольскую изобретательность. Отчасти я с ним согласен, посудите сами - насколько явствует из легенд и красивых историй, если человек закладывает душу Дьяволу, на этом свете ему уготована долгая и счастливая жизнь, которая вряд ли сочетается со срывами, психическими заболеваниями, гибелью близких и прочими несчастьями, которым наши старцы оказались подвержены. Вторая причина, что Дьявол не при делах. Я навел справки - простейшим образом, через Интернет: в местечке Аккерхау в замке Валленхайм действительно когда-то проживал разорившийся барон Густав фон Ледендорф. Чудаковатый, с инфернальной внешностью, повышенным магнетизмом… в чем, собственно, нет ничего сказочного. Старика не любили, проживал он отшельником в своем ветшающем замке, и что характерно, не замечен в связях с нацистами. Скончался весной 47-го года, похоронен за счет местной казны на деревенском
кладбище.
        - Проблема, - почесал затылок Вадим.
        - Дьявол помереть не может, не тот товарищ, - со знающим видом заявил Фельдман, - Да и наместники его уходят на покой в свои пенаты, видимо, как-то иначе. Третья причина: слуги Дьявола не гоняются за всякими там безработными на битых тачках. Так что действительно проблема. В этой связи, наведший обо мне встречные справки Басардин предложил кругленькую сумму за присутствие моей персоны в его немецком доме. Он считает, что в ближайшее время на него может состояться покушение. Он хочет обезопасить свою жизнь и вычислить преступника. Выбор моих помощников оставляет за мной. В немецкую полицию он не верит.
        Вадим уже ничему не удивлялся. Видно, информация, собранная Басардиным о Фельдмане, хорошенько впечатлила композитора.
        - Я мог бы послать тебя, собственно, подальше, Вадим, мобилизовать парочку помощников и податься к швабам на заработки, - без тени смущения заявил Фельдман, - Поскольку информацией владею. Но, признавая право на твой приоритет в этом деле… - Фельдман грустно посмотрел на Лизу, которую так захватило происходящее, что она забыла закрыть рот, - Так и быть, делюсь с тобой сведениями.
        «Не такой уж он и прохвост», - подумал Вадим.
        - Я должен туда поехать, - мрачно бросил он.
        - И я хочу, - пискнула Лиза, - Я знаю несколько немецких слов…
        Фельдман засмеялся.
        - Замечательная увеселительная прогулка. Что с вами, мадемуазель? Вы кошка? У вас в запасе восемь жизней?
        - Ты не поедешь, - отрезал Вадим и показал девушке увесистый кулак, давая понять, что энтузиазм у нас пусть неистребим, но наказуем, - Тебя еще не уволили из больницы, точка. Будешь сидеть и ждать меня. Если хочешь…
        Она посмотрела на него как-то странно и прошептала:
        - Хочу…
        - Идиллия, - умилился Павел, - У вас такие нежные отношения, и откуда что берется? С удовольствием сидел бы и любовался на этот закат, но давайте ближе к делу. Важно не то, что когда-нибудь мы проснемся богатыми, а то… что мы когда-нибудь проснемся. Надеюсь, ты не подмахнул подписку о невыезде?
        - По-моему, нет, - засомневался Вадим.
        - Замечательно. То есть, у органов к тебе существенных претензий нет. На тех, кто хочет тебя убить, мы с гордостью плюем. За границу ты ездил, я помню. То есть загранпаспорт в природе существует.
        - Дома.
        - Вот уж где точно тебя теперь не ждут, - Павел ухмыльнулся, - Отдай ключи, расскажи, где искать, я подключу своих работников - они по-тихому обнесут твою хату. С визами без проблем, мы получим их в Москве в день отлета. Насчет денег…
        - Надеюсь, одолжишь? А то счет в банке, понимаешь, ничейный - ноль-ноль…
        - Терпеть не могу давать в долг, - Фельдман поморщился, - Басардин пообещал сорок тонн в европейской валюте, двадцать в качестве аванса, надеюсь, уже перевел. Половина, в принципе, твоя…
        Вадим закашлялся. Чудны твои дела, Господи…
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        Он уже догадывался, что, связавшись с Фельдманом, окажется в совершенно иной реальности. У этого добродушного с вида малого имелось гениальное умение ловить на лету, перехватывать инициативу и принимать решение задолго до обозначения проблемы. Временами Вадиму казалось, что он уже не в теме. Выполнил свою миссию. Фельдман ненадолго отлучился, затем вернулся, спрятал недопитую бутылку, заявив, что трезвость отныне - норма (то есть полный идиотизм, с которым надо смириться). Только кофе - причем в невероятных количествах. Они сидели в агентстве «Арчи Гудвин» до десяти вечера, прибыл белобрысый парень, передал документы из «обнесенной хаты», проинформировал, что милицейского наблюдения за квартирой нет, но, входя в подъезд, он испытал легкое беспокойство. Пришлось помотаться по городу, чтобы сбросить с хвоста все, что теоретически могло прилипнуть. Подстраховка была на уровне - уходили черным ходом, прыгнув с крыльца в машину, за рулем которой сидела сексапильная блондинка. Изабелла Юрьевна, - скупо проинформировал Павел. Кладезь мудрости и жизненного опыта. Она присмотрит за Лизой, у которой тоже с
текущего дня могут нарисоваться проблемы («слуги Дьявола» на «Ниве» легко срисовали ее транзитник, по которому вычислят личность). Была какая-то полутемная квартира, растерянная Лиза хваталась за Вадима, шептала грустные слова прощания, плакала, уверяла, что теперь ее точно уволят из больницы, что она будет ждать…
        Полет на неуклюжем ИЛ-62 он благополучно проспал. Временами пробуждался, разглядывал спящих пассажиров, прячущих зевоту стюардесс. Павел недовольно брюзжал, что стюардессы на столичном рейсе могли бы быть посимпатичнее, что больше в этой авиакомпании ноги его не будет, и от нечего делать составлял смету расходов, уверив Вадима, что ни копейки личных денег на это безумие не потратит. При посадке потрясло - попали в зону завихрений. Пассажиры, шутя, возмущались, что наши дороги и в воздухе ничем не лучше - те же ямы и колдобины. «Не волнуйтесь, сударыня, - успокаивал Фельдман эротичную соседку на другой стороне прохода, - все будет в порядке, скоро мы дотянем до места крушения». Столица не оставила впечатлений, помимо жаркой погоды и липкого пота, ползущего по позвоночнику. Такси их высадило у посольства, оно же и увезло обратно в городские лабиринты - стоять в очереди не пришлось, Фельдман пошептался с невозмутимым работником, оказалось, что их уже ждали, появился улыбающийся немец, радушно поручкался с Павлом, повел в святая святых обходными путями…
        - Гюнтер работал в нашем консульстве, - пояснил Павел, когда они покинули гостеприимный германский дом и загрузились в такси, - Когда-то я несказанно ему помог. Он сбежал из Сибири в Москву, но добро, как выяснилось, помнит… Ты не заметил, пасут ли нас?
        - А должны? - Вадим испуганно завертел головой. Такси неторопливо катило по узким улочкам столичного центра.
        - Имеется такое опасение, - признал Павел, - Не уверен, но участвовать в излюбленной российской забаве «Сжигание мостов перед собой» мы не будем.
        Они сошли на Большой Никитской улице, растворились в перехлестах дворов. Из кафе, предлагающего москвичам и гостям столицы легкие закуски по нахальным ценам плюс неспешное обслуживание, Фельдман позвонил в аэропорт, подождал, пока кто-нибудь отзовется, мрачно напевая: «Взлетные огни Шереметьево-2…», попросил забронировать два билета на Берлин на завтрашний день, внятно продиктовав имена и фамилии «подателей сего».
        - Глупости, конечно, - сказал он, поймав недоумевающий взгляд Вадима, - Наши билеты забронированы на другие имена. Имеется у меня, заметим шепотом, один человечек в Шереметьево… - Фельдман мечтательно закатил глаза, - Красивая романтичная история. На заплеванном пустынном полустанке, все такое… Летим через три часа. На Франкфурт. Тот, что на Майне. Замечание существенное, потому что имеется еще Франкфурт-на-Одере, куда магистральные авиалайнеры не летают. К аэропорту нам, надеюсь, подгонят достойный автомобиль, и мы отправимся с разрешенной скоростью к месту временной дислокации.
        - Еще один знакомый?
        - Да, родственник Гюнтера. Тоже частный сыщик и… тоже Гюнтер. Странно, да? Специализируется по отлову и возвращению владельцам сбежавших карликовых собачек. Крупных - боится.
        - И часто сбегают? - улыбнулся Вадим.
        - Главное, далеко, - хохотнул Фельдман, - Недавно выяснили, что собака чихуа-хуа за день может пробежать дохуа-хуа… Находят их, правда, в ближайших мусорных бачках, где они сладко спят… Где официант? - возмутился Фельдман, - сколько можно ждать? Да уж, - вздохнул он печально, - Синдром Франсуа Вателя не для нашего персонала.
        - Тоже твой знакомый? - спросил Вадим.
        Фельдман покосился как-то странно.
        - Старина Ватель - повар Людовика XIV. Сам себя заколол шпагой после того, как заказанная им рыба не поступила вовремя на кухню. Не смог снести позора из-за отложенного ужина. Тело Вателя обнаружил помощник, пришедший доложить о прибытии рыбы…
        Фельдман ловко обходил возможные засады и бюрократические препоны. Создавалось впечатление, что для этого человека не существует табу. И снова размеренное гудение моторов. Вадим проваливался в дремоту, под боком ворочался Фельдман, никак не мог угнездиться, ворчал, что в сложных позах лучше заниматься чем-то другим, проклинал свою жадность - надо было раскошелиться на бизнес-класс. Снова занимался какими-то подсчетами, составлял «портфолио выполненных работ» - наподобие Остапа Бендера, начавшего дело гражданина Корейко с чистой папки.
        - Проснись, высшее звено в пищевой цепочке, - толкнул он Вадима локтем, - Нас кормят.
        - Человек не всегда высшее звено в пищевой цепочке, - пробормотал Вадим, закрывая глаза, - Некоторые народности, далекие от обывательских добродетелей, это знают. Кушай за меня, тебе надо поправляться…
        Он уснул, когда Павел начал высказываться по поводу сидящих напротив говорливых «афророссиян», чавкающих, как бегемоты. Досталось стюардессе, которая вроде бы и ничего, но очень уж похожа на китаянку, а он китаянок на дух не переваривает: они не знают, что на свете существует косметика, и вообще у китаянок страсти в глазах не видно во время протекания секса…
        - Прости, что я тебя бужу, но мне же скучно, согласись, - жалобно сказал Фельдман, повторяя удар локтем, - А спать, как хорек, я не умею. Скажи, ты девушке Лизе доверяешь?
        - А что? - Вадим проснулся.
        - Заметь, я не спрашиваю, спишь ли ты с ней. Глупо не спать с такой женщиной. Я спрашиваю, доверяешь ли ты ей?
        - Нет, - покачал головой Вадим, - Мне было видение в тюремной камере, что она навела на меня милицию.
        - Железное доказательство, - развеселился Павел, - А других нет?
        - Но она не связана с той… м-м, субстанцией, что прикончила старцев, всех остальных и трижды пыталась меня убить. Иначе как-то не стыкуется. Зачем ей меня спасать? Она хорошая девушка. Но странная. Чего-то хочет, но не пойму, чего. А может, ничего не хочет.
        - Удивляюсь, что ты еще жив - с такой манерой мышления, - забрюзжал Павел, - Учись рассуждать связно - как я. Возможно, наш отлет остался в тайне для кого-то. Возможно, нет. Трюк с Франкфуртом прокатил, но это ничего не значит. Кто-то верит, что ты представляешь опасность. А уж в тандеме с таким непревзойденным ловкачом, как я… А еще есть версия, что нам решили не препятствовать. Убьют на месте. Очень удобно - в чужой стране, в условиях чуждого законодательства и не то чтобы повального радушия перед русскими «освободителями»…
        - Скажи, а тебя нельзя время от времени выключать из розетки? - шептал Вадим, погружаясь в омут сна. Какое-то время он еще различал недовольный бубнеж - словно отдалялось журчание родника - потом настала тишина.
        И в эту тишину ввалились образы. Отдельные из них он уже просматривал: женщина, сомкнув колени, сидит на кушетке. На коленях листок с бледным рисунком, она бегло что-то штрихует, широкая тень закрывает свет от люстры, женщина поднимает бледное лицо с запавшими от бессонницы глазами, кроткий лик перекашивается от страха… Пауза, застывшая картинка рассыпается в пыль. Почему привязалось к нему это видение? Хочет что-то сказать? Ну, рисует женщина… Во сне не получалось думать. Тряслись клетчатые носки: завотделением Ордынская душила старика Белоярского - причудливое понимание врачебной этики, долга и клятвы Гиппократа… Карлик бежал по кирпичной стене, срывалась нога (не у карлика), тусклый мир переворачивался, неслась навстречу асфальтовая дорожка…
        - А ну, не стони, - врезал под ребро Фельдман.
        Он не проснулся. Дело принимало скверный оборот. Ускоренный просмотр - сплошное мельтешение, трудно разобраться. И вдруг в этот хаос загрузилась явственная картина… Просторная комната в розовых тонах, широкое окно, украшенное вычурными, наглухо задернутыми шторами, пожилой мужчина бьется в припадке посреди огромной кровати… Глаза закатились, вылезли из орбит, пена струится по губам, он пытается приподняться, опереться, но руки проваливаются в мягкую перину, удается лишь изогнуть спину. Он в блеклой пижаме, несколько минут назад он, должно быть, читал журнал, который в скомканном виде валяется рядом. Очки соскальзывают с носа, падают под плечо, переламывается дужка… Картинка начинает стремительно размазываться. Съедаются неведомым пожирателем очертания спальни, уже не разобрать, какое время суток там представлено - дневной ли свет за окном, горит ли люстра… Невнятная тень заслоняет пол-экрана - там кто-то есть! Вернее, уже нет, размазанная фигура движется поперек картинки, пропадает…
        Он очнулся в холодном поту, бессмысленно таращился на сетку, сплющившую сложенный пополам журнал. Фельдман перевернул книжную страницу, скосил глаза, захлопнул книгу. Вадим покосился на обложку. Иоганн Вольфганг Гете. «Фауст». Где взял, неизвестно.
        - Нет, этот «мученик мятежный» не для наших испорченных мозгов. Какой-то усложненный, постоянно меняющийся узор. За интонацией и ритмами не уследить. То Фауст скорбно размышляет, то Мефистофель куражится словопрениями, то ангелы хором затягивают благолепие… Трудно. Я только уловил, что Мефистофель возникает в начале в виде черного пуделя. Произносит заклинание и превращается в элегантного беса - дескать, «я дух, всегда привыкший отрицать». И это ЕГО, как ни странно, слова: «Сера теория, мой друг, но древо жизни зеленеет».
        - Фауст получает новую молодость, длинную жизнь, он может воплощать все свои желания… - прошептал Вадим, закрыв глаза, - Но стоит ему возвеличить отдельный миг, возопить: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!», как его душа тут же поступает в полное распоряжение инфернальных сил. Так написано в договоре…
        - Вы не в литературном обучались, юноша? - насторожился Павел.
        - А твой разлюбезный Гете, между прочим, родился в том самом городе, куда мы сейчас летим. В 18 веке Франкфурт-на-Майне был вольной купеческой республикой, где проводились знаменитые франкфуртские ярмарки. А Гете вырос в семье представителей городской верхушки. Ты знаешь, как выглядит Басардин?
        - А что? - напрягся Павел.
        - Скажи.
        - Ну, примерно знаю. Нашел в Интернете несколько снимков. Анатолий Басардин принимает от дорогого Леонида Ильича Брежнева золотую звезду Героя Социалистического труда, Анатолий Басардин читает лекцию студентам Принстонского университета…
        - Какой он?
        Фельдман забеспокоился, почувствовав что-то неладное.
        - Он полнее своих друзей, подбородок такой двойной, глаза посажены близко, волосы, если и остались, то только над ушами…
        - Павел, он, кажется, мертв. Или умрет, черт его побери…
        Несколько минут приятель молча его разглядывал. Потом искоса глянул на проплывающую мимо стюардессу с «исконно русским» азиатским разрезом глаз. Стюардесса улыбнулась Фельдману. Фельдман улыбнулся стюардессе. Взорвалась хохотом компания беззаботных «афророссиян».
        - М-да уж, - процедил Фельдман, устраиваясь поудобнее, - Требуется пулемет, чтобы разрядить обстановку. Ну, что ж, проводим авральное совещание. Обоснуй.
        - Ты помнишь, я вскользь рассказывал, что после того как долбанулся башкой…
        Он излагал, сбивчиво, путаясь, краснея до кончиков волос. Павел молчал.
        - Мне плевать, поверишь ты или нет, но все истории документальны. Правда, с Лизой какая-то ерунда приключилась - если верить моим глюкам, это она меня сдала…
        - Это еще не повод желать твоей смерти и плохо к тебе относиться, - крякнул Фельдман. Он погрузился в унылую задумчивость, - С огромным удовольствием я бы тебя огорчил, Вадим, но вынужден признать - в жизни бывает всякое. Сам случался свидетелем торжества духа над материей… И что теперь прикажешь - покинуть самолет?
        - Нет, - Вадим покачал головой, - Хорошо летим. Нам, в конце концов, заплатили аванс.
        - Чушь какая-то, - помотал головой Фельдман, - Если этот… нематериальный прогресс пойдет и дальше семимильными шагами, то сыщики со своей дедукцией и мыслительным аппаратом станут так же неактуальны, как цирк в России. Послушай, ты же не видел, что он умер?
        - Не видел. Только приступ. А потом расплылось. Он мог отлежаться, встать, пойти…
        - Перенервничал, бедняга, - пробормотал Павел, - Сердце забастовало. Или яду выпил - стрихнина там, цианида, синильной кислоты - по вкусу… Стоп, - он резко повернулся, - Ты какое видишь время - настоящее, прошедшее, будущее?
        - Полегче что-нибудь спроси. Я нормальный человек, - разозлился Вадим, - И все, что со мной происходит, не доставляет мне никакого удовольствия.
        - Отлично, - как-то неуверенно сказал Павел, - Будем считать, что ты увидел будущее, которое только того и ждет, чтобы его изменили…
        Давненько он не был за границей. Отвык от этой пестроты и разноголосицы. Аэропорт Франкфурта, самого современного города Европы, кишел народом. Таможенный контроль в голове почти не отложился. Всё цивилизованно - туристическая виза на десять дней, небольшая сумма в долларах, которую таможенник на ломаном русском вежливо порекомендовал без промедления конвертировать в евро. Встречающий был того же поля ягодой, что и Фельдман - коренастый крепыш в невзрачной ветровке и лихо заломленной кепи - с клочковатой бородой, опутывающей нижнюю часть лица, густыми кустистыми бровями, увесистыми мешками под глазами - видно, неустанный поиск беглых собачек не такое уж благодарное занятие.
        - Гюнтер Шлеззинг, - представил Фельдман зарубежного друга, который, как выяснилось, сносно владел русским и даже знал несколько шуток, - Замечательный парень и продвинутый специалист в своей области.
        - Такое ощущение, что он в розыске, - шепнул Вадим.
        - Он просто комплексует, - объяснил Фельдман, - Хорошая борода скрывает не только недостатки лица, но и недостатки фигуры.
        - Это ничего страшного, - объяснил Гюнтер, у которого была неторопливая, слегка запинающаяся речь, - Собака покусала, - он ткнул в свой заросший подбородок, - Она не хотела, чтобы я ее вернул фрау Авербаум. Она была очень, как бы это сказать… - Гюнтер задумался.
        - Концентрированная, - подсказал Фельдман, - Маленькие собачки такие злые, потому что очень концентрированные.
        - Да, наверное, - с сомнением проговорил Гюнтер.
        Видимо, он в совершенстве овладел своим нелегким мастерством, но водитель из него оказался неважный. Минивэн «Фольксваген» девяностых годов смотрелся как-то сиротливо в окружении цвета автопрома, выставленного на парковке.
        - О, у вас почти нет вещей, - удивился он, сгружая в багажник нехитрый дорожный скарб русских друзей.
        - Да, мы на минуточку, - объяснил Фельдман, - Но выпить мы с тобой, приятель, успеем, не волнуйся.
        «Фольксваген» как-то испуганно лавировал в куче транспорта, загромоздившей аэропорт.
        - Головой не верти, - строго сказал Фельдман, пристроившийся позади Гюнтера, - Задерни шторы и успокойся. Можешь поспать. Поедем через Веймар и Дессау. Основная часть пути - по автобану. Здесь примерно четыреста километров, но дороги хорошие… Гюнтер, не спрашивай ради Христа, что такое хорошие дороги, я тебе потом объясню…
        Он уснул посреди Тюрингии, когда уже устал подглядывать сквозь шторки за извивами идеальной дороги, кукольными деревушками, чинными бюргерскими городками и их невзрачными обитателями. «Не выношу, как они одеваются», - сетовала в свое время Жанна, - «Эти немцы, особенно в Восточной Германии, совершенно не следят за собой. Любимый цвет - серый. Не понимаю - зарплаты у людей приличные, пособия по безработице еще лучше, магазины ломятся, а одеваются так, словно все идут на ночное дежурство…»
        - Просыпайся, заспанец, - рухнул на соседнее сиденье Фельдман, - Две новости.
        - Давай с плохой, - прохрипел Вадим.
        - Обе, как ни странно, сносные. Я набрался храбрости и позвонил Басардину. Басардин жив и с нетерпением нас ждет.
        - Ты сказал, чтобы ни в коем случае не надевал пижаму и не ложился в кровать?
        - Ну, знаешь ли, - возмутился Павел, - До такого маразма я еще не дошел. Не хочу, чтобы нас отправили восвояси, не успев приобщить к высокому. Но я сказал, что мы скоро приедем. Так что вряд ли он станет надевать пижаму, хотя время уже, в принципе, вечернее…
        - А где мы? - Вадим отогнул шторку. Машина стояла на заправочной станции. За обочиной простирался сосновый лес, впереди по курсу среди гранитных скал выделялись островки красных черепичных крыш, проносились машины по идеально ровной дороге.
        - Проехали Эрфурт, родной город Гюнтера. Полпути позади. Гюнтер заправил машину и пошел за сандвичами. Знаешь, местные такие прижимистые, и Гюнтер не исключение. Я дал ему двадцать евро… Через полчаса, кстати, будем в Веймаре. Город с тысячелетней историей, культурная столица Германии, в нем жили Шиллер, Лист и наш любимый Гете. Стоит у подножия горы Эттерсберг, недалеко от которой находился концлагерь Бухенвальд… А если хочешь вникнуть в психологию доктора Фауста, можем сделать остановку в центре, зайти в дом, где жил Гете - там все осталось в неприкосновенности, включая мебель и вещи поэта…
        - Вторая хорошая новость?
        - Она умеренно хорошая, - подумав, сообщил Павел, - Наблюдения за нами пока что нет. Так что не думаю, что до Магдебурга по нам шмальнут из гранатомета. Но неудобство в затылке присутствует, согласись?
        - Вы смотрите на меня, как на покойника, - нервно заметил бледный старик. Возможно, он и сохранился лучше своих товарищей (а если учитывать состояние последних, то наверняка), однако непрекращающийся страх свое дело сделал - он выглядел ужасно. Тряслись руки, не находя себе места, блуждающий взгляд испытывал трудности с фиксацией. Он сидел в кресле как-то боком - старался казаться незаметнее, несущественнее, - Неужели я так плохо выгляжу?
        - Вы выглядите прекрасно, Анатолий Павлович, - пробормотал Павел.
        - А если честно, скверно, - добавил Вадим, - Вы готовы к откровенному разговору? Предмет беседы: мистика, современность и исторические экскурсы. Хорошо бы нам поговорить наедине.
        Он покосился через плечо. Прилично одетый господин, густо покрытый угреватой сыпью и кучерявыми волосами, произвел беспокойное движение плечами, покосился на пожилую женщину, сидящую рядом с Басардиным. Женщина была бледна, губы скорбно поджаты, в глазах застыла вселенская меланхолия. Много лет назад она, должно быть, была красавицей, но о тех благостных временах свидетельствовали лишь пышные волосы и мало изменившийся овал лица. Остальное выглядело удручающе и грустно, включая костлявые, изъеденные артритом пальцы, украшенные какими-то «детскими» колечками с бриллиантами. Шарм превратился в шарж. Они сидели в просторном холле, отделанном с приличествующей изысканностью. Над головой простиралась галерея, переходящая в белокаменную лестницу. Несколько минут назад на галерее мелькнула некрасивая женщина не самого жизнерадостного возраста - с собранными в пучок волосами, закованная в плотный фартук, вооруженная технически сложным приспособлением для мытья полов, похожим на снайперскую винтовку. Испуганно посмотрела на незнакомых людей, шмыгнула обратно, решив повременить.
        - Я понял, молодые люди, - вздохнул Басардин, - Полина, дорогая, и вы, Хольгер, оставьте нас ненадолго, я должен поговорить с гостями.
        Женщина посмотрела на Вадима с непередаваемой тоской, поднялась, на удивление легко для своего возраста, сделала знак угреватому Хольгеру.
        - Хорошо, Анатолий. Не забывай, что тебе нельзя нервничать. И вы не забывайте, молодые люди…
        Они остались втроем - в огромной гостиной, занимающей половину этажа. Постукивал маятник старинных часов, пахло лавандой - ее добавляли, по всей видимости, в моющее средство. Инородным предметом возвышался на подиуме белый рояль. Ощущение комфорта не появлялось. Полчаса назад с наступлением темноты они объехали с юга Магдебург - старинный ганзейский город, столицу федеральной земли Саксония-Ангальт, миновали похожую на лес парковую зону, восточные предместья, плутали по обширной территории, названной бы в России коттеджным поселком. Гюнтер, уроженец Эрфурта, где и проживал по сей день, слабо ориентировался в пригородах, но неплохо знал сам Магдебург. Пока блуждали, он успел рассказать, что город страшно древний, отсюда когда-то шла христианизация всей нынешней Восточной Европы. Город трудно называть цельным - ГДР-овские блочные здания сильно уродуют его облик. Но какие прекрасные в центре памятники немецкой романтики! Собор и монастырь святой Марии, раннебарочная ратуша на Рыночной площади, а перед ратушей стоит под каменным балдахином рыцарь Роланд - хранитель города. В Магдебурге роскошный
городской парк Ротехорн, разбитый в девятнадцатом веке, один из лучших в стране ресторан и винный погребок Weinkeller Buttergasse… Найти Вользенштрассе, 179 оказалось непросто. Строгих очертаний особнячок за решетчатой оградой, вереница вязов, большой газон напротив дома. Покой и безопасность русского композитора оберегали несколько охранников в полугражданской униформе, нанятые в одном из охранных агентств Магдебурга (видно, денег на охрану пока еще хватало). Строгий тип остановил машину, проверил документы, связался по телефону с хозяином, описав приметы прибывших (знаний немецкого, почерпнутых в школе, хватило на простейшее умозаключение). «Ты как в языке Шиллера и Гете?» - прошептал Фельдман. «Хреново», - отозвался Вадим, - «Но спасибо, что спросил. А ты?» - «Еще хуже», - хмыкнул Павел, - «Хенде хох», «цурюк» «шнелле» со «швайне» - вершина творческого роста. Зато у меня в русском большой словарный… этот… как его…» Гюнтер, не входя в дом, распрощался с друзьями. Как выяснилось, у него имелись несколько выходных, поэтому по просьбе Фельдмана (видимо, за отдельную плату) он согласился денек-другой
побыть рядом. «Буду на связи», - пообещал Гюнтер, - «А если связи не будет, ищите меня на Эристад в гостинице дядюшки Альтке. Десять минут, и я у вас… если не хвачу, конечно, лишку в тамошнем кабачке».
        - Выпить не откажетесь? - скрипнул Басардин, выслушал отрицательные ответы, печально посмотрел на «уклонистов» и побрел к бару, где принялся колдовать с бутылкой красного мозельского. Нацедил дрожащей рукой в элегантный коньячный фужер, дополз до кресла. Про напиток, видимо, забыл, смежил веки. Гости переглянулись.
        - Очень ценю, господа, что вы решились мне помочь, - приоткрылся глаз, - Не знаю, зачем вам это нужно…
        Фельдман открыл рот, чтобы высказаться в возвышенном ключе, но Вадим опередил:
        - Мой товарищ, Анатолий Павлович, способный и преуспевающий детектив, согласился заняться этим делом исключительно из меркантильных соображений, в чем винить его, разумеется, не стоит.
        - А вы? - приоткрылся второй глаз.
        - История наиглупейшая. Если хотите, слушайте.
        - Надо высказаться, - с важным видом вымолвил Павел, - Иначе будем общаться на разных языках. Стартует Вадим, финиширует Анатолий Павлович.
        Завершающим аккордом было описание бренного тела выдающегося композитора, бьющегося в конвульсии. Композитор молчал, только лицо его покрывалось зелеными «трупными» пятнами. Не рановато ли? - забеспокоился Вадим.
        - То, что он видел, еще не факт, - украдкой показав Вадиму кулак, вступил Фельдман, - Тоже мне, провидец. В противном случае, как говорится, владеешь информацией - меняй реальность. Не надевайте пижаму, не ложитесь с журналом в постель… - Павел как-то стыдливо почесал затылок, - Идиотизм, конечно.
        - Почему же, молодые люди, я уже склонен верить… - прошептал Басардин, - Но давайте попробуем что-нибудь сделать. Ваш рассказ о событиях сорок пятого, в целом, верен. Не знаю, что добавить. Бедная Машенька… А разве возможно такое? - он вздрогнул, - Вселиться в сознание умершего человека?
        Все молчали. Басардин вздохнул.
        - Сколько крови, Господи… Не понимаю, зачем убивать нас троих, родственников, всех прочих. Разве недостаточно обобрать нас до нитки? Мы были страшно испуганы, мы отдали бы ВСЁ без боя…
        - То есть добавить по исторической справке вам нечего, - уточнил Фельдман, - Хорошо, тогда ряд вопросов. Этот дом на Вользенштрассе охраняют специально обученные люди. На окнах свежие решетки, с охраной надежная связь. В дом они не суются. В особняке проживают вроде бы четверо…
        - Никто из дома не выходит, - шепотом подтвердил Басардин, - Это временная мера, люди смирились. Продукты привозят из города, охрана вносит их в дом. Для знакомых и всех, с кем я работаю, у меня тяжелая форма депрессии, и посторонние, разумеется, не принимаются. Если вы думаете, что этим я боюсь отпугнуть от себя заказчиков…
        - Продолжаете трудиться?
        - Конечно. Пусть не с той скоростью и страстью… В данный момент я работаю над мюзиклом для гамбургского театра. Постановка на темы каменного века, поющие неандертальцы, знаете ли, мастодонты, полный маразм и безвкусица, но я уже не в том возрасте, когда позволительна придирчивость и избирательность. Хорошая музыка, я думаю, поумерит пыл критиков… Простите за отступление. В доме проживает моя супруга Полина Юрьевна, мы женаты более полувека, она в курсе всего происходящего, пусть не верит в демонов и прочую мистику, но всерьез испугана и переживает за всех нас. Хольгер… назовем его дворецким. Фактически он друг семьи, по национальности датчанин, но сносно говорит по-русски. Мы вместе с 89-го года. Верный, преданный, что еще сказать? Семью давно потерял, знакомств практически не водит, я да Полина - его единственный круг общения. Имеет квартиру в Магдебурге, но редко в ней появляется, за порядком и сохранностью имущества следит соседка… Есть еще домработница Клара Леопольдовна, вы ее видели. У Клары комнатушка в западном крыле здания. Особа малоразговорчивая, не очень сообразительная, замкнутая, но
профессией владеет и трудится в этом доме верой и правдой уже практически две пятилетки. Родом из Саратова, при Советском Союзе была медсестрой в областной больнице, переехала в Магдебург с мужем в начале девяностых, муж в семье не задержался…
        - Вы забыли про внука, Анатолий Павлович.
        - Забудешь про такого, - композитор поморщился, в бледных чертах проявилось какое-то умиление пополам с досадой, - Он хороший мальчик, но мы его почти не видим. Александру восемнадцать лет, в последний раз приезжал недели три назад, просил денег - разумеется, я ему дал. У парня не самая светлая полоса в жизни. Водится не с теми, забросил учебу в колледже, живет на какой-то съемной квартире с развязной девкой… К сожалению, мы с Полиной уже не способны влиять на этого оболтуса, мы слишком стары, а мать с отцом Александра погибли много лет назад… Людмила - в 92-м, когда на трассе в Зайтшау был туман и столкнулись несколько десятков машин; а Константин - спустя два года в Конго, тоже тяжелая авария…
        - Мы в курсе, Анатолий Павлович. Сочувствуем. Вы не боитесь, что с парнем может что-то случиться?
        От Вадима не укрылось, как побелели костяшки пальцев на подлокотниках. Вопрос серьезный и злободневный. Вряд ли Басардин пустил это дело на самотек. Возможно, за мальчиком присматривают какие-нибудь частные ищейки, но будет ли от них прок?
        - Вы много дум передумали за последнее время, Анатолий Павлович. Вы точно знаете, что гибель ваших друзей - не случайность…
        - Побойтесь Бога, господа, какая случайность… - задрожали редкие ресницы на дряблых веках, - Все закономерно, каждому из нас причитается по заслугам его…
        - Расскажите, как все начиналось.
        - Вы знаете…
        - Нас интересуют события последних месяцев.
        - О, это было эффектно, господа. Началось в середине апреля. Фиме Урбановичу позвонили домой, посреди ночи. Бесцветный голос сообщил примерно следующее: нам очень жаль, Серафим Давыдович, но пришло время платить по счетам. Вас не торопят. Для начала вы должны смириться с мыслью, рассудить, что все справедливо, условия договора практически соблюдены. Вы прожили долгую насыщенную жизнь. Да, не все в ней было гладко, случались потери, но с другой стороны, вам ведь дали поблажку: срок истекал осенью 2005-го, а сейчас на дворе, слава Искусителю, 2007-й. И какая жизнь без потерь? Так что се-ля-ви, Серафим Давыдович, начинайте приходить к пониманию. О ваших действиях вам будет сообщено дополнительно. Укажут номера закрытых счетов, рекомендуемую последовательность операций с финансами и недвижимостью. В случае отказа последуют меры. И они действительно последовали.
        - Не пробовали обратиться в органы?
        - Нет, господа, мы слишком ценили жизни близких. Впрочем, будущее показало, что на близких нашему кредитору решительно плевать. Белоярский засиделся на работе в художественной академии: работал с бухгалтерской отчетностью - ему частенько приходилось взваливать на себя администрирование и не только. Сотрудники разошлись, на улице стемнело. Внезапно погасла настольная лампа, открылась дверь, кто-то вошел. О, это было эффектно. Понятно, что человек на входе просто выкрутил пробку, но… все равно эффектно. Особенно для старого человека. Он не видел лица вошедшего, хотя тот и стоял очень близко. Он говорил негромко, но очень доходчиво. Что он говорил, вы можете себе представить. Развернулся, вышел, а Семен полночи просидел в кабинете, парализованный от ужаса…
        - А вас как достали, Анатолий Павлович? Вы были в Германии в этот драматический момент?
        - Да, - Басардин широко открыл глаза, - Не забуду до могилы, как говорится. В одном из кинотеатров Магдебурга в рамках небольшого кинофестиваля демонстрировали новый фильм Урбановича «Свет очей моих». Трогательная душевная история о маленьком мальчике, живущем на свалке. Он позвонил накануне, посоветовал посмотреть. Разумеется, я поехал. Народу в зале было немного, я сидел на предпоследнем ряду. Фильм уже подходил к концу, сзади кто-то сел, негромко заговорил на ухо. Этот страх не передать, господа…
        Холодная змейка заструилась по позвоночнику. Невольно поежился Фельдман. Голос композитора драматически задрожал.
        - Анатолий Павлович, здравствуйте, как дела, как здоровье, не болеет ли супруга, не сильно ли загулял внучок… Время истекает, Анатолий Павлович, нам очень жаль, но пришла пора расплачиваться за безбедную насыщенную жизнь… Он что-то еще говорил, но я плохо помню, я окаменел, кровь застыла в жилах… Когда пришел в себя, сеанс уже закончился, люди тянулись к выходу…
        - То есть в тот момент вам было невдомек, что на свете существует полиция.
        - Да как же вы не понимаете, - раздраженно щелкнул пальцами Басардин, - Бывают вещи, где полиция просто… неправомочна.
        - Вы фаталист?
        - Выходит, так. Он прав. Мы знали, на что шли.
        - Тогда что вы хотите от нас? Распродавайте остатки имущества, сидите в ожидании конца. А ждать осталось недолго…
        Вадим недоуменно покосился на Фельдмана, не перегнул ли? Басардин сник. Да, он фаталист, но ему страшно, он не хочет уходить из жизни, не хочет отдавать то, что заработал своим природным даром…
        - Продолжим, - крякнул Фельдман, - То есть в Дьявола вы, в принципе, верите, но сомнениям всегда есть место. Вам прислали банковские счета, вас, должно быть, навестил человек, имеющий отношение к финансам и торговле недвижимостью.
        - Да, по электронной почте прислали кучу цифр. Это закрытые банковские счета, я пытался втайне выяснить, кому они принадлежат, а у меня, поверьте, есть связи, но потерпел фиаско - владелец счета, который открыт в филиале сингапурского банка «Рони Стар», расположенном на архипелаге Того, остался неизвестным. Немного позднее… я точно помню дату - пятнадцатое мая, меня навестил некий господин Мозер, представился юристом, выдал полный расклад, как мне избавиться от собственных активов и имущества, выразил уверенность, что больше я никогда не стану совать свой нос, куда не следует.
        - А вот с этого момента, пожалуйста…
        - Бесполезно, господин сыщик, - Басардин поджал губы, - Я все-таки сунул свой нос. В Магдебурге юриста по фамилии Мозер нет… Вернее, есть, но это совсем другой человек. Однофамилец. Он не показывал свои документы, я и не просил. Человек вел себя подчеркнуто деликатно, с небольшой, знаете ли, ехидцей. Больше я его не видел. Невзрачный тип, бюджетного вида, костюм коробом стоял на спине, то есть костюмы - не его стихия… Лысоватый, лицо не запоминающееся, глаза серые, голос тихий. Искать такого можно по всему земному шару…
        - Домашние в курсе ваших несчастий?
        - Супруга - да. Остальные знают про гипотетическую опасность, но в подробности не посвящены.
        - Что у вас осталось?
        - У меня остался… внук, непроходимый, знаете ли, оболтус, осталась жена, с которой я прожил пятьдесят лет… Остался этот дом, но он заложен, срок погашения истекает через неделю, рассрочку не дадут… Осталось семьдесят тысяч евро в одном из шведских банков, до них у моих вымогателей еще не дотянулись руки…
        - Как у вас здоровье, Анатолий Павлович? Я не имею в виду последствия переживаний, а что-то такое… м-м, скажем, неизлечимое.
        - Со здоровьем до апреля все было в порядке, тьфу-тьфу… Чем не повод для изумления - тяжелее односторонней пневмонии или растяжения лодыжки не претерпевал за восемьдесят семь лет…
        - В доме имеются яды?
        - Странный вопрос…
        - Простите, Анатолий Павлович, вопрос снимается. Он, правда, странный. Что вы хотите от нас? Мы можем организовать ваше исчезновение из этого дома. На время, пока не прояснится ситуация. У меня имеются определенные связи в Германии…
        - Простите, но вы же не сможете организовать исчезновение всех домашних? Вряд ли я смогу покинуть этот дом, молодой человек. Нужно искать какой-то другой путь…
        - Простите, Анатолий Павлович, но мы не проводим семинары на тему: как изменить свою жизнь к лучшему, ничего для этого не делая. Мы готовы вам помочь, но скажите, как?
        - Ценю, молодые люди, ваше участие и желание посодействовать, - Басардин поднялся, доковылял до бара, извлек зеленую бутылку французской минеральной воды «Pierre», плеснул в стакан, выпил, - Очень полезно для здоровья, знаете ли… Последние годы пью исключительно эту воду, Полина покупает только ее… Время позднее, господа, не знаю, как вам, а мне пора на боковую. Ваша комната расположена напротив нашей спальни, второй этаж, между колоннами. Если что, милости просим, после стука, разумеется. Клара Леопольдовна приготовила вам белье. Спокойной ночи, дорогие соотечественники…
        Старик поднялся, держась за перила, на галерею, посмотрел на них свысока, вздохнул, растворился в боковом проходе. Щелкнул выключатель, галерея погрузилась в матовый полумрак. Самое подходящее время для экономии электричества…
        Гости странного дома переглянулись.
        - Можно выпить, - буркнул Вадим.
        - Выпьем, - подумав, согласился Павел, - Не могу расшифровать сигналы из подсознания. Ты уверен, что не сам Анатолий Павлович устроил заварушку?
        Вадим почувствовал першение в горле. Оригинальная, надо признаться, мысль.
        - Поздравляю, Павел Викторович. Версия блестящая. Имеет право на жизнь, но только при условии: Анатолий Павлович заключил вторую сделку с Дьяволом, согласно которой, провернув дельце, он вернет себе молодость и здоровье… Нужно ли дряхлому старику утроение богатства?
        - Как-то да, - озадаченно почесал затылок Фельдман, - Версия работает, но с исчезающе малой вероятностью…
        Выпить не успели. На галерее образовалась прямая, как карандаш, «домоправительница» Клара Леопольдовна. Смерила посетителей недоброжелательным взглядом.
        - Ваша комната готова, господа. Хозяева просят извинить, но в этом доме рано ложатся спать…
        Апартаменты для гостей в бельэтаже были выдержаны в небесно голубых тонах. Обстановка назойливо напоминала гостиничный люкс. Пышные шторы, кровати разнесены, у каждой в изголовье бронзовые светильники, по углам расставлены мягкие кресла, стены украшали интересные, писаные маслом картины спокойного «природно-ландшафтного» содержания. Фельдман угрюмо рассматривал вычурные детали интерьера, хмыкал, хватался за все подряд, возмущался под нос, когда же, наконец, прекратится безудержный рост пенсий?… Взгромоздился на кровать, расположенную недалеко от двери, попрыгал, сетуя на возмутительную мягкость, ворчливо заявил:
        - Буду спать здесь. А дверь, - он ткнул подбородком, - будем держать открытой. Отсюда хорошо видна спальня стариков.
        - Здание неплохо охраняется, - вполголоса заметил Вадим, - Извне пробраться сложно. Разве что штурмом - с грохотом, тарарамом…
        - Это так, - сдержанно согласился Фельдман, - Далековат Анатолий Павлович от народа. Но тебе не кажется, что в доме какая-то странная обстановка? Трудно выразить словами, не употребляя всякие глупости насчет флюидов, предчувствий…
        - К черту, - поморщился Вадим, - Давай спать.
        Он лежал поверх покрывала, забыв раздеться, погасил ночник - рассеянный свет раздражал глаза, делал сложные попытки разобраться с чувствами. Павел ворочался, что-то бормотал про «полный трындец» - как уникальную возможность заработать, про то, что слишком мало стряс с Басардина - ведь пока доедешь до России, там опять подскочат цены. Возмущался экономическим положением в стране, где с каждым годом все труднее жить, где нет, хоть тресни, объективных причин для роста цен (надо думать, цены растут просто так), вот и приходится посвящать лучшую часть жизни гонке за длинным евро… Потом он подскочил, включил ночник, покопался в сумке под кроватью, извлек книгу, несколько минут пыхтел над ней, с треском захлопнул. Вадим вздрогнул.
        - Не могу читать, - пожаловался Фельдман, - А надо.
        - Отнеси в туалет, - посоветовал Вадим, - Дело техники - рано или поздно прочитаешь.
        - Остряк-недоучка, - фыркнул Павел, - Слушай, а ты точно не знаком с Артемом Белинским?
        Вадим засмеялся - через силу. Помолчали, каждый думал о своем. Поднялись дружно, словно сговорились, зашагали к двери. Павел вышел первым, его кровать была ближе, хмуро уставился на дверь напротив, глянул на Вадима: давай уж ты первым… Вадим занес костяшку согнутого пальца, задумался.
        - Завис, блин, - злобно процедил Фельдман.
        - А вдруг уже спят?
        - А ты проверь…
        Басардин не спал, сидел на кровати с бокалом излюбленной минералки (с дивными потребительскими свойствами), уныло смотрел, как мнутся в дверях «детективы». Дряблое тело прикрывали плотная фланелевая футболка и страшноватые сатиновые трусы до колен. Соседнее спальное место, слава Богу, пустовало. Было слышно, как в ванной разбивается вода об эмаль.
        - Прошу прощения, Анатолий Павлович… - пробормотал Вадим.
        Холодная констатация медицинского факта: Басардин жив.
        - Вы хотели о чем-то спросить, молодые люди? - осведомился Басардин, - Проходите, не смущайтесь, мы пока не спим. Полина Юрьевна принимает душ, ваш покорный слуга… тоже занят своего рода водными процедурами.
        - Мы хотели убедиться, что с вами все в порядке, - невпопад, но одинаково объяснили посетители.
        Анатолий Павлович невесело рассмеялся.
        - Все в порядке, господа. Я, конечно, чувствую себя чертовски неуютно на этом свете, но все же запертый и охраняемый дом приносит определенное чувство защищенности. Мы с вами подробно поговорим обо всем завтра.
        - Последний вопрос, - смущенно сказал Вадим, - Кто это, Анатолий Павлович? - он кивнул на нечто среднее между иконой и картиной, висящей над кроватью. Произведение изображало юношу с умным и трагически печальным лицом, закутанного в красные одежды. Художник явно тяготел к маньеризму.
        - Ах, это, - Басардин улыбнулся, - Иоанн Богослов, молодой человек. Апостол, покровитель композиторов. Автор одного из Евангелий и Апокалипсиса. Последовал за Иисусом и стал его любимым учеником. Единственный, кто не покинул Учителя во время его мучений на кресте. Стоял в ожидании благой вести и первым узнал о Воскресении…
        - Не этого ли парня бросили в котел с кипящим маслом, но он остался жив? - спросил Фельдман.
        - Потому и молятся ему при отравлении, - кивнул композитор, - А еще он воскресил из мертвых двести человек, выгнал демона из языческого замка, превращал морскую воду в питьевую, и даже пыль с его могилы ровно год исцеляла больных.
        - Я же говорил тебе, что он в порядке… - зашипел Фельдман, когда они покинули чужую спальню и выбрались в коридор.
        - Ты - говорил? - изумился Вадим.
        - Он не в пижаме, ты заметил? Твои видения серьезно привирают, признайся и устыдись.
        - Дело не в пижаме, - возбужденно отозвался Вадим, - пижаму не поздно надеть. Это ДРУГАЯ спальня… Мне мерещилась не эта комната. Окно находилось за кроватью, а не слева, стены розовые, а не салатные, у изголовья тумбочка, а не стул…
        - Хреновый из тебя Нострадамус, - безжалостно заключил Фельдман, - Приедем домой - отправлю в управдомы. Пошли спать, ты меня почти успокоил, никакой ты не экстрасенс…
        Он проснулся, когда в коридоре выключили свет. Открыл глаза, уставился в густую темень. Бледно прорисовывался дверной проем. Необычно как-то, люди просыпаются, если свет ВКЛЮЧАЮТ. Прислушиваться не имело смысла: зычно и заразительно храпел «гениальный сыщик». Он ощупал себя - трико, рубашка. Вадим поднялся, сунул ноги в тапки (которые шли в нагрузку к жилищу), на цыпочках отправился к двери. Фельдман захрапел с возмущенными интонациями, когда он проходил мимо. В коридоре было пусто, по крайней мере, стало пусто после того как привыкли глаза. Не было причин для беспокойства - свет могли выключить Хольгер или «домоправительница». Зачем расходовать дорогую энергию? Нормальный европейский подход.
        Отбросив ложную скромность, он выбрался в коридор, приложил ухо к двери напротив. Потянул дверцу. Та поддалась без скрипа. Он всунул нос в напитанное запахом лаванды пространство, застыл. В спальне стариков царила нормальная ночная мгла. Краснеть от стыда и просить прощения за недостойное подглядывание было не у кого. Старики спали. Два тела на кровати, каждое под своим одеялом. Полина Юрьевна спокойно посапывала. Композитор издавал какие-то сложные звуки, напоминающие кошачье урчание. Вадим отступил в коридор, прикрыл дверь. Постоял, прислушиваясь. Размеренную тишину портил богатырский храп Фельдмана. Внезапно захотелось пить. Он вспомнил, что в холле первого этажа оставалась початая бутылка воды. Прижался к стене, на цыпочках заскользил по коридору.
        Планировка дома в голове не осела. Он забрался в конец коридора, уперся в запертую дверь, вышел к закрытой балюстраде, где не было лестницы. Потащился обратно и через пару минут уже спускался в абсолютной тишине. До стола он добрался на ощупь, шарил по столешнице, едва не свалил бутылку, схватил ее, начал жадно пить из горлышка. Внезапный страх оказался не напрасным. Дрогнул воздух за спиной. Он резко обернулся, чтобы не схлопотать по голове. Смазанная тень скользила по холлу. Как сказал бы моряк: по траверсу. Привидение в длинной ночной сорочке…
        - Эй, - сказал Вадим.
        - Ай, - сказала женщина и схватилась за сердце.
        - Простите, я сам испугался. Клара Леопольдовна?
        - Кто это? - грудным голосом спросила женщина, - А-а, вы один из тех людей…
        - Настроенных лояльно, - ускорил он процесс понимания, - Вас терзает бессонница?
        - А вас? - она рискнула сменить направление и подошла поближе. Но отчетливее при этом не стала. Лицо женщины окутывала плотная мгла, ночная рубашка была единственным предметом, обозначающим инородное тело. Он поймал себя на мысли, что если она сделает еще один шаг, придется пятиться. Не самое приятное приключение - повстречаться в темноте с женщиной-антисекс.
        - Меня терзает жажда, - объяснил Вадим, - Как странника в пустыне. Простите, я, кажется, допил чужую минеральную воду.
        - В этом доме тонны минеральной воды, - сказала женщина, - Не удивлюсь, если в подвале обнаружится источник. Ступайте в кровать, молодой человек, не надо нарушать устоявшиеся в доме традиции…
        - Но кому-то можно, - заметил Вадим.
        - У кого-то в комнате отсутствуют элементарные удобства, - невозмутимо объяснила «домоправительница», - И чтобы удовлетворить свои потребности, приходится ходить через холл в одну из пустующих комнат, где эти удобства имеются. Если вас интересует, почему Анатолий Павлович не создал своей работнице нормальные условия, или почему бы работнице не воспользоваться ночным горшком…
        Пришлось бежать, испытывая чувство неловкости и неуместной брезгливости. Он поднялся в бельэтаж, остановился. Внизу все было тихо. Погони не было. Он отправился на цыпочках к себе в комнату. Обнаружился второй коридор, уходящий вбок от основного и на обратной стороне дома проходящий, видимо, параллельно ему. Он прошел бы мимо, чтобы не искать дополнительных приключений в два часа ночи, но чуткие уши внезапно уловили странный звук. Отрывистый зуммер - кто-то нажимал клавиши на телефоне, используя тоновый режим. Он сделал несколько шагов по основному коридору, встал, вернулся, вошел в боковой отросток…
        Столкновения избежать не удалось. Он сделал несколько шагов, наткнулся на человеческое тело, возникшее сбоку, отпрянул. Оппонент чертыхнулся - на непонятном языке.
        - Хольгер? - он на всякий случай сжал кулаки.
        - О, майн гот… - оппонент перешел на немецкий, с немецкого на русский, - Что за черт?
        - Вы сущий полиглот, дружище, - похвалил Вадим. Очередной скиталец в ночи не собирался проявлять агрессию, кулаки разжались.
        - Господин Гордецкий? - сообразил «дворецкий», - Вы знаете, это очень странно…
        - Поддерживаю, - согласился Вадим, - В этом доме не так уж много спящих. У вас имеется версия внезапной бессонницы?
        - Что за глупости? - Хольгер рассердился, отступил на шаг. Он страдал, по всей видимости, дальнозоркостью, но вряд ли с помощью нехитрого маневра удосужился что-то разглядеть. В коридоре было темно, как в глухом склепе, - Почему у меня должна быть версия? Я частенько по ночам обхожу здание, проверяю окна, проверяю охрану. Это входит в мои обязанности. А вот вы что здесь делаете?
        - Могли бы сами догадаться, дружище, - он не хотел говорить язвительно, само вышло, после двух таких встрясок он не только истекал бы ядом, но и морду кому-нибудь набил, - Анатолий Павлович пригласил нас в свой дом, поскольку чувствует угрозу своей безопасности. Он не стал бы возражать, узнай, что мы с напарником осуществляем дополнительное патрулирование здания…
        Известие о том, что где-то в ночи еще блуждает и Фельдман, не улучшило настроения Хольгера.
        - Какие нелепости, уважаемый! Да, господин Басардин считает, что его жизни угрожает опасность. Но дом защищен, установлена современная сигнализация, работает лучшая в Магдебурге охранная фирма, которая обходится семейному бюджету в тысячу евро за неделю, а это, поверьте, немалые деньги, чтобы проявить весь свой высокий профессионализм… Или вы дерзнете заявить, что угроза господину Басардину исходит от кого-то живущего в доме? - Хольгер запнулся.
        - Ну, уж точно не от нас с господином Фельдманом, - усмехнулся Вадим, - Все в порядке, Хольгер, нет оснований подозревать живущих в доме. Спокойной ночи.
        Он сделал несколько шагов, обернулся. В планах дворецкого значилось движение в попутном направлении, но он решил его сменить, тень проворно удалялась. Трудно подавить искушение сделать что-нибудь эффектное…
        - Вы говорите, что господину Басардину угрожает опасность… - тень застыла, словно натолкнулась на барьер.
        - Неправда. Я такого не говорил. Я сказал, что господин Басардин СЧИТАЕТ, что его жизни угрожает опасность.
        - А вы так не считаете?
        - Я выполняю свои обязанности. Выполняю ответственно и аккуратно. Если у господина Басардина возникнут сомнения в моей лояльности или манкировании своими…
        - Вы кому-то звонили несколько минут назад, - перебил Вадим, - Не хотите поговорить на эту тему?
        - Поговорить? - изумился Хольгер, - Я считал, что мы уже расстались. Минутку, - голос дворецкого дрогнул, - Как вам в голову могло прийти? Я никому не звоню посреди ночи. В этой стране по ночам люди спят. Не знаю, как в вашей…
        «А ведь звонил, тихушник», - размышлял Вадим, уходя прочь. Не мог ему послышаться приглушенный зуммер, именно так набирают номер, цифры которого держат в голове…
        Опять он промахнулся мимо нужного коридора. Темнота окаянная. Необозримое, хотя и замкнутое пространство… Он вернулся, вошел в нужное ответвление. И вновь почувствовал дискомфорт. Встал, обнажив все чувства. Уши не при чем. По коридору тонко струился табачный запах. Кто-то курил. Неужели Фельдман? Он медленно шел по коридору. Запах становился отчетливее. Он добрался до своей двери. Спальня нараспашку, молодецки храпел Фельдман. Спальня стариков закрыта. На всякий случай он сунулся в отведенное им помещение, убедился, что никаким куревом там не пахнет, отправился дальше. Еще одна неясная фигура на закрытой галерее перед массивной балюстрадой. Маленькая хрупкая женщина в махровом халате поверх ночной сорочки. Она курила, прислонясь к перилам, и тихо плакала…
        Вадим растерялся. Попятился, затаив дыхание. Он же не знал, что у Полины Юрьевны имеется свой уголок для курения и плача…
        - Не смущайтесь, Вадим, - тихо прошептала женщина, - Вас же Вадимом зовут? Не обращайте внимания, просто нахлынуло как-то… У вас ночная прогулка?
        Голос женщины звучал приглушенно и как-то… дрябло. Он поежился - не каждому экстрасенсу дано обладать такими рецепторами на затылке.
        - Полина Юрьевна, у вас неприятности? Почему вы плачете?
        - Обычное состояние в последние годы… - она повернулась к нему лицом, он увидел, как блестят в темноте слезинки, - Ничего страшного, по ночам иногда случается. Давит на сознание вся эта тишина, груз прожитых лет, осознание того, что недолго осталось… Вы не представляете, до какой же степени иногда хочется жить…
        - Но, Полина Юрьевна… Вы прекрасно выглядите, у вас прекрасное здоровье…
        - Вы знаете, что я имею в виду. Нам осталось совсем немного с Анатолием… да и пора, наверное, мы жили долго, в достатке, уважении, пережили собственных детей… Мой муж заключил сделку с силой, против которой сложно… невозможно бороться. Он не доктор Фауст, чтобы обмануть Сатану…
        - То есть вы считаете, что ваш муж шестьдесят лет назад… - Вадим сглотнул, почувствовав волнение, - заключил сделку с самим…
        - Ангелом ада, - вздох совпал со всхлипом, женщину передернуло, - Не знаю, смогла бы я поверить в эту дикость лет сорок назад, но теперь я верю. Человек становится суеверным в преддверии вечности, готов поверить в то, что раньше казалось вздором… Он рассказал мне об этой истории два месяца назад, когда все началось. А потом пошли эти страшные убийства… Я далека от мысли, что убивают сверхъестественные силы, нет, убивают люди, но что… или кто их толкает… Простите, Вадим, не хочу вас заражать своим помешательством, все так сумбурно, печально…
        Он подвинулся, женщина прошла мимо. Он смотрел, как удаляется огонек в опущенной руке - она забыла про свою сигарету. Утвердилась в створе дверь…
        Исполненный задумчивости, он вернулся в комнату. Добрался до кровати, вытянул ноги. Фельдман перестал храпеть, откашлялся.
        - Рассказывай.
        Вадим подпрыгнул от неожиданности.
        - Не спишь?
        - Сплю. Но у меня очень чуткий сон. И швейцарские часы в голове. Ты отсутствовал примерно двадцать минут. Рассказывай. Не пренебрегай, пожалуйста, подробностями.
        Он мог поклясться, что по ходу повествования Фельдман пару раз всхрапнул! Но когда он замолчал, тот был уже в полном мозговом всеоружии.
        - Беспокойный, однако, домик. И что ты думаешь?
        - Я рассказывал, а не думал, - огрызнулся Вадим, - Люди бродят по дому, испытывая беспокойство. Зуммер телефона мог померещиться. Или Хольгер, например, баловался с телефоном, проверил состояние счета, загрузил эротическую картинку… Он мог вообще ни черта не значить!
        - Да успокойся ты со своим зуммером, - перебил Павел, - Было, не было… А еще ты мог увидеть совсем не то, что видел.
        - Не темни, - разозлился Вадим.
        - Буду, - хохотнул Павел, - Тема стара, как мир. Если внутри беляша обнаружишь мясо, это не значит, что беляш хищник. Или надпись на входе в голландский бар: «Приносить и распивать спиртные напитки не имеет смысла». Кстати, как насчет лунатизма? Слышал про SMS-лунатизм? Люди получают посреди ночи странные сообщения, явно написанные под влиянием сновидений. Некий британец написал другу в SMS, что его преследуют, просил о помощи. Взволнованный товарищ тут же перезвонил. И с удивлением узнал, что приятель сладко спит. А секс-лунатизм? Спроси у психиатров, они знают. В Австралии женщина смотрелась респектабельной дамой, имела мужа, а во сне занималась любовью с незнакомыми мужчинами. Отлавливала где-то, приводила домой, обольщала… Наутро ничего не помнила, но муж постоянно натыкался на использованные презервативы. Обратились к врачу, тот погрузил даму в гипноз, всплыли такие пикантные подробности бурной ночной жизни…
        - Ума не приложу, что ты хочешь сказать, - проворчал Вадим.
        - Я пытаюсь мыслить не тривиальными категориями. В твоих тупых блужданиях что-то есть, но не могу понять, что. Придется терпеливо ждать до утра. А вдруг и мне приснится что-то эдакое?…
        С рассветом покатились странные события. Проснувшись, он обнаружил, что в спальне никого нет. Половина восьмого - неплохо, если учесть, что в Сибири давно обед. Он выглянул в коридор: пусто и неуютно. Дверь напротив - закрыта. Почистив зубы, сполоснув лицо, пролопатив пятерней шевелюру и удрученно отметив, что сыплются волосы, он спустился в холл, начал разгуливать, гадая, что появится первым - Фельдман или завтрак. Первой появилась Клара Леопольдовна с опухшим лицом, поставила в известность, что завтрак ожидается в девять и ни минутой раньше. Вадим, как мог, соорудил улыбку, соврал, что не голодный. Над головой объявилась Полина Юрьевна, бледно улыбнулась, сказала, что с супругом все в порядке, если не считать, что он еще не проснулся, поманила костлявым пальцем домработницу.
        - Как дела? - спросил Фельдман, хлопая входной дверью - весь раскрасневшийся, возбужденный.
        - Как в Шотландии, - хмуро отозвался Вадим, - Все в юбках, а спать не с кем.
        - Умно, - заключил Фельдман, - Терзаемся исконными вопросами: кто виноват, и как ничего не делать.
        - Можно подумать, ты с рассвета переделал кучу дел, - обиженно проворчал Вадим.
        - Да, я тоже маялся дурью, - улыбнулся Фельдман, - Но я маялся дурью с очень большой скоростью. Охрана не возражала. Я пробежал по Вользенштрассе, потом обратно.
        - Ты физкультурник?
        - Я служил в плоскостопых войсках, - не моргнул глазом Фельдман, - Идеально ровные поверхности для меня не помеха. Как и могила для горбатого. На штрассе масса запаркованных машин, у половины тонированные стекла, и такое ощущение, что из каждой за тобой следит снайпер.
        - С ума сошел! - ужаснулся Вадим.
        - Нет, у меня была уверенность, что стрелять сегодня не будут. Страшновато, но надо же иногда щекотать нервы, - Фельдман замолчал, уставясь на хмурого Хольгера, который разложил по столу салфетки, свысока посмотрел на недостойных русских и с чувством выполненного долга удалился.
        - Гутен морген, - пробормотал Павел, - Так вот, из нашего кошмарного дела торчат уже не только уши, но и лапы, хвосты и прочие части тела. Осталось выяснить, чьи.
        - Умеешь говоришь загадками…
        - Я долго учился. Случилось чудо. Пробегая в обратном направлении мимо дома напротив, я сделал вынужденную остановку, обнаружив дамочку в соку, занимающуюся зарядкой на лужайке. Она приветствовала меня на русском языке…
        - Горбатому могила - точно не помеха, - проворчал Вадим.
        - Да, я кот. Хожу налево и сказки при этом говорю. А завидовать, собственно, нечему. Утреннего секса не состоялось. Симпатичную особу бальзаковского возраста по имени Матильда сменил на посту некто Роберт Карлович Вагнер - выходец из бывшего СССР, и мы любезно пообщались. Не вникая в перипетии дела, я сказал, что господина Басардина третирует мафия за старые грехи, а мы, являясь представителями крупной правоохранительной структуры, всеми силами ей противостоим. Герр Вагнер до 87-го года работал районным прокурором в Омске, а до этого несколько лет возглавлял следственный отдел, тоскует по работе, много времени проводит, сидя на лужайке, и обладает прекрасной зрительной памятью. На этом, собственно, и зиждется упомянутое чудо. Он помнит, как 15 мая к соседу напротив приезжал тип, которого мы знаем под именем господина Мозера. Юриста бюджетной внешности. Герр Вагнер запомнил этот случай, поскольку не так уж часто в последнее время видит у соседа посетителей. А обзор через дорогу…
        - Он знает этого типа? - встрепенулся Вадим.
        - Нет, что ты, - отмахнулся Павел, - Это было бы слишком просто. Машина - черная Audi-4 с затемненными стеклами, встала напротив ворот, исторгла невзрачного господина с элегантным чемоданчиком, он беспрепятственно прошел на участок и скрылся в доме. Отсутствовал не меньше часа. Потом вернулся, сел в машину и уехал.
        - Потрясающе, - пробормотал Вадим, - Мы почти раскрыли это дело.
        - Не спеши язвить. Мы по-прежнему топчемся на пороге открытия. За рулем был не Мозер. Водитель терпеливо ждал. Так уж вышло, что именно на глазах у Вагнера водитель опустил стекло и выбросил окурок. Проявилось лицо. А вот этого гаврика милейший господин Вагнер знал… - Фельдман задумался.
        - Ты о чем-то думаешь? - раздраженно спросил Вадим.
        - Вспомнил фрау Вагнер, - вздохнул Фельдман, - Стоит фемина перед глазами… Ах, какая фемина… Решено, стану другом семьи. Главное, чтобы муж об этом не узнал. О чем мы говорили?
        - Ты не помнишь? - разозлился Вадим.
        - Прости, гормоны бушуют в отсутствие законной половины, - Фельдман покосился на двух бледных призраков, чинно спускающихся по лестнице - Полину Юрьевну Мещерскую (или все-таки Басардину?) и Клару Леопольдовну. В данном напрвлении буйство гормонов, по-видимому, не распространялось, - Нашего типа зовут Шлаузе. Герман Шлаузе. Отбывал срок в Лютау за махинации с банковскими бумагами. Поселился после отбытия в Магдебурге, завязал со старым, работал наборщиком в типографии, станочником на обувной фабрике, окончил курсы младшего менеджерского звена, но никуда после этого не устроился, существует, якобы, на пособие по безработице, которое не хилое… Любезный герр Вагнер не всегда был пенсионером из СССР. Восемь лет до пенсии проработал в полиции, подрос до заместителя начальника криминального отдела, откуда и был с почетом выпровожен на заслуженный отдых. Нашел себе женушку на пятнадцать лет моложе - тоже из русских немцев, живут душа в душу… - широкая, как блин, физиономия Фельдмана обретала мечтательное выражение, - Стоп, - взял он себя в руки, - Я уже позвонил Гюнтеру, он попробует без шума и копоти
найти Шлаузе. А нам предстоит уговорить Басардина переселиться в безопасное место.
        - Хватит трепаться, - опомнился Вадим, - Призраки уже здесь. Кажется, нас хотят пригласить к столу.
        Но утренний эпизод скоро вытеснили другие события. Басардин еще не проснулся.
        - Пустяки, дело житейское, - печально улыбалась Полина Юрьевна, отрезая ломтики от добротно прожаренной яичницы, - Анатолий Павлович временами бывает вреден, несносен и абсолютно недисциплинирован. Он скоро спустится.
        Тень дворецкого Хольгера застыла над головами вкушающих, гремела шваброй в дальнем закутке Клара Леопольдовна. Неуютно становилось на душе. И глазунья с бараньими косточками и тушеной капустой (довольно плотно для завтрака) была ужасно недосоленной. Пришлось налегать на апельсиновый сок, поданный к столу в достатке. Фельдман выказывал признаки нетерпения, косил на китайский фарфор, английское серебро, французский фаянс XVIII века, рисовал пальцами какие-то кабаллические узоры.
        - Может, расскажете, господа, что нового в России? - дрябло вопрошала Полина Юрьевна. В свете дня ее морщинистое лицо сделалось еще бледнее, очертились темные круги под глазами.
        - О, Полина Юрьевна, в России все меняется с каждым месяцем, - как-то отрывисто бормотал Фельдман, - Во всяком случае, телевизор нам пытается это внушить. Вам не кажется, что стоит пригласить Анатолия Павловича к столу?
        - Анатолия Павловича к столу уже пригласили, - как-то резко отозвалась хозяйка, - Не правда ли, Хольгер?
        Дрогнула тень дворецкого.
        - Совершенно верно, фрау Полина. Полчаса назад я разбудил Анатолия Павловича, он поставил меня в известность, что немедленно встанет.
        - Двадцать минут назад, перед тем как я спустилась к столу, Анатолий Павлович сообщил мне то же самое, - тихо проговорила хозяйка.
        - А несколько минут назад дверь в вашу спальню, Полина Юрьевна, была уже открыта, - высунулась из подсобки Клара Леопольдовна, - Я думала, что Анатолий Павлович спустился…
        - Черт… - треснул вилкой по столу Фельдман, и все вздрогнули, - Извините, Полина Юрьевна, - перехватил он инициативу, - Мы здесь не за тем, чтобы выказывать хорошие манеры, входить в доверие и ублажать вашу ностальгию. Если в доме творится черт знает что… - он не договорил, катапультировался из-за стола, зашагал к лестнице. Вадим помчался за ним. Допивать апельсиновый сок пришлось на бегу…
        Они влетели в коридор. Дверь в хозяйскую спальню была закрыта. Либо примерещилось Кларе Леопольдовне, либо…
        - Какого черта… - ворчал Фельдман, переходя на олимпийский бег.
        Кто-то из домашних вскричал за спиной, когда они ворвались в спальню. Встали, дыша, как загнанные стайеры.
        - Господи, да что вы возомнили… - хрипела Полина Юрьевна, расталкивая их локтями.
        В спальне никого не было. Продавленная постель со скомканным одеялом и сплющенной подушкой, в изголовье мятый журнал со взбудораженным, диковатым дирижером на обложке, вставная челюсть в многогранном стакане… Они растерянно озирались. Виновато глянули на смертельно побледневшую Полину Юрьевну, у которой подкосились ноги. Она добрела до кровати, села, укоризненно посмотрела на Вадима - как будто это он замутил. Остановился, не переходя порог, нахмуренный Хольгер, всунула бородавчатый нос Клара Леопольдовна.
        - С Анатолием Павловичем все в порядке? - пискнула она.
        - А были основания сомневаться? - прошепелявил старческий голос.
        Басардин, живой, немного опухший, с обмякшей челюстью, в мятых бриджах и обвисшей майке стоял на пороге ванной комнаты, испуганно поводил глазами.
        - Боже правый, - перекрестилась Полина Юрьевна, - Ты испытываешь наше терпение, Анатолий. Молодые люди невесть что подумали, ты доведешь нас до инфаркта…
        - Что вы делали в ванной, Анатолий Павлович? - сглотнув, осведомился Фельдман. Вопрос идиотский, - машинально отметил Вадим.
        - Зубы чистил… - прошепелявил Басардин.
        - Вот эти? - Павел выстрелил указующим перстом в бокал с одинокой челюстью.
        - Эти, - улыбнулся композитор, - Произошел вопиющий случай, господа. Впервые за много лет, встав с кровати, я забыл оснастить свой рот зубами. Начал чистить, как-то не пошло…
        Хрюкнула Клара Леопольдовна. «Вашу мать, господа хорошие…» - прошептала Полина Юрьевна. «А чистят ли вставные челюсти?» - подумал Вадим.
        Солнце за окном одолело полуденную отметку, впрочем, в кабинете маститого композитора за шторами оно почти не ощущалось. Павел с Фельдманом устроились на диване, разглядывали обстановку: стеллажи, заваленные книгами и старомодными виниловыми пластинками, фотографии, на которых Басардин был запечатлен с незнакомыми, но, безусловно, уважаемыми людьми, снимки многолетней давности, в полной мере позволяющие оценить былую привлекательность супруги и жизнелюбие крепыша-композитора. Басардин заседал за массивным дубовым столом, делал пометки в здоровенном талмуде и временами прикладывался к ребристой фляжке в кожаном «обмундировании».
        - Не наше, конечно, дело, - вкрадчиво сказал Фельдман, - Но хотелось бы знать, какое место занимает алкоголь в вашем творчестве?
        - Сорок процентов, - буркнул Басардин, покосился на хама, - Совмещается, молодой человек, не думайте. Так было не всегда. Хорошо, - он закрыл талмуд, отставил фляжку, - У вас имеются конкретные предложения?
        - Можно выйти на человека, сотрудничающего с вашим зловещим «юристом», - сообщил потрясенной аудитории Павел, - Хорошенько подумайте, Анатолий Павлович, стоит ли это делать. Может, лучше подождать, пока все закончится естественным, так сказать, летальным образом?
        Композитор вздрогнул.
        - Шуточки у вас, молодой человек. Но удивили. Так быстро выйти на что-то конкретное…
        - Практически не выходя из дома, - приврал Фельдман, дотянулся до чистого стакана на подносе, плеснул минеральной воды. Скрипнула дверь, в проеме образовалась и тут же пропала Полина Юрьевна. Она хотела что-то сказать, но не сказала.
        - Вы начали копать, - заметил Басардин, - А будете копать дальше, об этом узнают, и последуют оргвыводы. Уже сам ваш приезд в мой дом… Признаться, с тоской ожидаю телефонного звонка.
        - Можем не тревожить вас своим присутствием, - пожал плечами Вадим, - если считаете, что наша встреча была ошибкой. Решайтесь, Анатолий Павлович. Протянем время - сядем в лужу. Мой друг имеет связи в этой стране, через два часа мы можем вывезти вас и ваших домашних в безопасное место. Специально обученные люди найдут вашего внука, позаботятся о его безопасности. Другие обученные люди займутся расследованием…
        Старик погрузился в тягучую задумчивость, откуда его вывел пронзительный вой машины под окном.
        - Посмотрите, пожалуйста… - он вздрогнул, просительно уставился на Фельдмана. Павел подпрыгнул к подоконнику, отогнул штору. Застыл. Закололо под лопаткой. Какого черта? Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу?
        - Что там? - нетерпеливо спросил Басардин.
        - Зеленый спортивный «Дьяболо», - отчитался Фельдман, - Машинка староватая, пыхтит, как паровоз, лично я бы с удовольствием поменял такую на швейную. Собирается таранить ворота, Анатолий Павлович, это ничего? Ага, появляется несостоявшийся Гастелло… Развязный юноша. Развязная девица… Мать честная, разве это юбка?… Общаются с охранником, охранник делает такое лицо, словно его ужалила пчела, открывает ворота…
        - Александр приехал, - шумно выдохнул Басардин, - На ловца, как говорится… Даже не знаю, господа, радоваться или нет. Этому паршивцу опять понадобились деньги, иначе он бы не приехал.
        События покатились, как угловатый камень с крутой горы. Встреча родственника проходила в неформальной, «дружелюбной» обстановке. Пыхтящий «Дьяболо» (нехорошие какие-то ассоциации со словом) подъехал к крыльцу. Обитатели дома уже спустились в холл.
        - Нормальная машина, - бормотал Вадим, вспоминая свою «копейку» (джип Жанны не в счет), - Неплохо, должно быть, развивает…
        - Сколиоз она развивает, - буркнул Павел, - Была у меня такая. В ней даже сексом заниматься проблематично. Итак, нас ждет заводная семейная сцена.
        Как в воду глядел. То, что внук - развращенный, избалованный ленивец, было видно невооруженным глазом. Худой, с невероятно подвижным лицом, в зачумленной футболке, мятых джинсах, кедах без шнурков с вывернутыми языками. Девица еще краше: костлявая, как смерть, нечесаная, короткие косички в форме рожек, маечка насилу прикрывала скромные интимные детали. Миловидное (если отвлечься от остального) личико пикантно украшали пигментные пятна, на что немедленно среагировал Фельдман (какой гламурненький, дескать, ослик - в пятнышках). Худые ноги-спички венчала юбка-коротышка, которая девицу очень раздражала. Молодежь взбежала на крыльцо, уперлась в охранника, принялась возмущаться. Особо старалась девица, которая вообще вела себя бестактно. Охраннику было плевать, он выполнял свою работу. Спустись с парашютом святой Себастьян, он и его бы обыскал. Внучок демонстративно сплюнул, что-то прошептал девице на ухо. Та прыснула, в итоге подчинилась, охранник невозмутимо ее ощупывал, девчонка хохотала, как подорванная. Охранник завершил процедуру, посторонился. Молодежь ворвалась в дом…
        Старик был прав, внучок переживал перманентный финансовый крах. К тому же, его персоной заинтересовалась полиция - в связи с арестом мелкого драг-дилера в одном из заведений Магдебурга, которому очень не хотелось париться в кутузке, и он с энтузиазмом сдавал приятелей. Внучок хотел разжиться энной суммой и укатить на время с глаз долой - в Марсель, например. В отпуск, так сказать. Об этом, сдерживая слезы, шепотом поведала Полина Юрьевна.
        - В отпуск надо брать телок покрупнее, - рассудительно изрек Фельдман, - От них тень больше… Господи правый, ты посмотри, Вадим, как они тут крыльями размахались. А девица-то куда лезет?
        Развалившись в кресле, они угрюмо наблюдали, как не понимающий русского языка (взрастили явно не в семье) внук Александр возбужденно общается с бледнеющим дедом. Девица висла у приятеля на шее, потом ей это наскучило, она уселась на подоконник и стала критически разглядывать русских гостей. Особо теплых чувств те не вызвали, девица фыркнула, задрала нос. Старик пытался что-то втолковать непутевому родственнику, в ломаном немецком звучало слово «полиция», но общались они на разных языках: внучок ругался, старик бледнел. Потом он бросил несколько отрывистых слов, побрел наверх. Внучок махнул своей спутнице, пристроился в хвост. Девица слезла с подоконника, блеснув трусиками, устремилась за парнем, едва не сбив стекающую с лестницы Клару Леопольдовну.
        - Хольгер, проконтролируйте мужчин, - попросила Полина Юрьевна, присаживаясь рядом с гостями, - Они опять разругаются, и Анатолию Павловичу придется вкалывать сердечное… - она проводила слезящимися глазами уходящего Хольгера, потрясенно покачала головой, - И кого воспитали на свою голову… эгоист, бессовестный, бессердечный паршивец… Laffe… Schurke… - она непроизвольно переводила свои же слова на немецкий, - Где он находит этих вульгарных девиц… А это, говорит, Гертруда, бабушка, познакомься, она мне как сестра, мы переспали всего пару раз, ха-ха… И как хватает совести такое говорить?
        - Неприятно, Полина Юрьевна, - сочувствовал Павел, - Мне кажется, в ваших родственных отношениях наметилась какая-то напряженность…
        Клиника процветала. Наверху что-то упало, покатилось. Взвизгнула девица. Закричал мужчина.
        Вот это да, - оценил Фельдман, - У нашей девочки, кажется, выпали молочные зубки.
        - О, Мадонна… - подалась вперед Полина Юрьевна, - Только это не это. Почему он не хочет дать денег этому паршивцу и выставить за порог?
        - Точно, - хлопнул себя по лбу Фельдман, - А я, дубина, не могу понять, что в них не так. Ломка после вчерашнего! Заносит уже не по-детски! А что будет дальше?
        Не закончив, он выбрался из кресла, отправился к лестнице. Бросать приятеля в интересном положении было не по-товарищески. В глубине галереи их вниманию предстала безобразная сцена. Валялся фигуристой формы горшок с искусственными пионами. Старик стоял, бледный, как мел, держался за стену. Видно, наслушался. Прислонясь к перилам, позевывала «красотка» Гертруда. Верный Хольгер пытался встрять в переговорный процесс, поумерить запросы внучонка - преданность хозяину позволяла принимать меры. Александру, не понравилось, он оставил деда в покое и начал распускать руки. Толкал Хольгера к лестнице. При этом злобно шипел, выхаркивал ругательства. Хольгер не решался ударить парня, пятился к лестнице, озирался, чтобы не оступиться. Запнулся о ковровую дорожку, устоял. Шатнулся от резкого толчка в грудь. Похабно хрюкнула девица.
        - Как мне надоели эти фрикции, боже правый… - процедил Фельдман, сжав кулаки. Он схватил маленького мерзавца за грудки, отшвырнул от Хольгера, которому до лестницы оставалось полтора шага. Замешкался, не решаясь бить в рыло. Промедление оказалось пагубным. Внучок вырвался, закукарекал, махнул кулачком у Фельдмана под носом! Тот играючи вывернул парню руку. Девица оказалась самонаводящейся ракетой! Вадим и глазом не моргнул, она спорхнула с перил, помчалась приятелю на выручку… Все происходило как-то быстро и по-идиотски, он не успевал реагировать. Избивать женщин Фельдмана не обучали: он не устоял, упал. Впрочем, точно подмечено: факт, что вы упали, не имеет значения, если, поднимаясь, вы успели подхватить какую-нибудь ценную вещицу. Подхватил он край ковровой дорожки, дернул со всей злости. Номер вышел просто блеск. Наркоманы покатились по полу, и на этом организованное сопротивление было сломлено. Фельдман заломал Александра, Вадим - Гертруду, та плевалась, билась всеми конечностями, включая голову, пыталась царапаться. До избиения граждан «дружественного» государства дело не дошло, хотя соблазн
был велик. Буйную молодежь откантовали в холл, Фельдман что-то бормотал про зажигательные аборигенские пляски, про то, что пора кончать эту травматологию. А в холле их уже поджидал наряд полиции, которую перепуганная Клара Леопольдовна вызвала после падения горшка с пионами. Полиция в этой стране не имела дурной привычки приезжать через сутки после вызова…
        - Ситуация выходит из-под контроля, - успел шепнуть Фельдман прежде чем участников потасовки накрыла цепкая длань закона.
        - Многовато посторонних в доме, - отозвался Вадим.
        Закон был суров, но справедлив. Работники полиции в черной щеголеватой форме произвели на буйных наркоманов неизгладимое впечатление. Оба сделались, как шелковые. Старший полицейский отрекомендовался лейтенантом Францем Моузе, деловито взял инициативу. У посторонних проверили документы, осмотрели и прощупали визы, произвели тщательный фейс-контроль. Прослушали все «за» и «против». Лейтенант Моузе с важным видом кивнул, посочувствовал Басардину, который нашел в себе силы спуститься и дать требуемые показания, затем скрестил на груди руки и впился пронзительным взором в виновников торжества. Александр пытался что-то сказать. Гертруда пряталась за приятеля и глупо улыбалась. Полицейский наряд, к их счастью, не знал, что данными щенками уже интересуются. А лезть в базу посчитали излишним. Обычные семейные склоки. Полноватый сержант, удобно разместившись на диване, сочинял протокол. Старик соорудил скорбную мину, взял лейтенанта Моузе под руку, отвел в угол. Начал что-то грустно излагать, временами обращая взор то на гостей, то на приунывших «молодых». Лейтенант сочувственно кивал - видно, в здешних
краях Басардин пользовался уважением не только «мирных» граждан.
        Ситуация разрешилась. Сделав внушение бузотерам, полиция с достоинством удалилась. Молодые расслабились. Девица подбоченилась, с ненавистью воззрилась на Вадима. Внучок со злобной гримасой принялся гипнотизировать Павла. «Юдише швайн…» - процедили кривые губы. Фельдман подскочил, чтобы врезать точно в лоб.
        - Хватит! - рявкнул старик.
        Настала тишина. Оцепенение навалилось. Настенные часы показывали половину первого. Немая сцена. Застыла Клара Леопольдовна со шваброй наизготовку. У Хольгера дрожали губы, он не замечал, что оторвана пуговица на жакете. Полина Юрьевна сидела в кресле - готовая покойница, с черным лицом, вены на руках вздулись от напряжения.
        Внук в сердцах сплюнул, схватил девицу под локоть, потащил в глубину холла, где за лестницей виднелись несколько дверей.
        - Спасибо, дорогие соотечественники, за помощь, - криво усмехнулся Басардин, - Нет, действительно, я очень признателен. Так не хотелось вам говорить, что мой внук, помимо прочих недостатков, еще и наркоман. Пусть посидят в своей комнате, не будем их пока гнать. Но долго я их присутствие не потерплю…
        - Дай им денег, Анатолий, - слабым голосом произнесла Полина Юрьевна, - Это становится невыносимым, он неисправим. Только неприятностей с полицией в этом доме не хватает…
        - Может, продолжим нашу беседу, Анатолий Павлович? - вкрадчиво сказал Фельдман.
        - Продолжим, конечно, - вздохнул Басардин, - Только если позволите, я немного отдохну, а потом - добро пожаловать в мой, так сказать, Studierzimmer…
        Оцепенение нарастало. Старик, держась за перила, поднялся вверх. За ним ушла Полина Юрьевна - сгорбленная, постаревшая. Рассосались Хольгер и Клара Леопольдовна. Фельдман взялся за сотовый телефон, начал названивать Гюнтеру, при этом ревниво поглядывал на Вадима. Пришлось, кряхтя, выбираться из кресла. Он отправился в сад. Охранник приветливо улыбнулся, что-то сказал. Вадим кивнул, пожал плечами, тоже улыбнулся. Он бродил по аллеям позади дома, наслаждался тишиной, приятными цветочными ароматами.
        - Чертов Гюнтер, - вырос за спиной, как черт из табакерки, Фельдман, - Он вчера вечером не вылезал из пивной. Подцепил белокурую «Гретхен», теперь не может выставить ее из номера. Но тему Шлаузе обещал проработать.
        Они молчали несколько минут, угрюмо созерцая цветущее садовое хозяйство. Осадок на душе становился густым и откровенно гадостным. Дружно посмотрели друг на друга, зашагали в дом. Посторонился охранник.
        В холле царила какая-то предвзятая тишина. Настенные часы показывали начало второго, куда девалось время?
        - Ты уверен, что в этом вшивом королевстве все неладно? - пробормотал Вадим, - Я слышал, что опасность подстерегает в первую очередь тех, кто ее боится.
        - Бернард Шоу, - уточнил Павел, - Плохой афоризм. Бояться нужно всегда. Только идиот не боится. Особенно когда предчувствия бьют ключом…
        На лестнице им встретился пожилой датчанин. Тактично посторонился, уступая дорогу. Его лицо было бледным (у всех живых в этом доме бледные лица).
        - Все в порядке, Хольгер?
        - А что должно быть не в порядке? - скрипнул дворецкий.
        - Господин Басардин отдыхает?
        - М-м… видимо, да, - дрогнула жилка на мучнистом виске, - Вы сами видели, как господин Басардин отправился к себе наверх…
        Беспокойство усиливалось. В коридоре им попалась Клара Леопольдовна. Она тащила, держа перед собой, как божий крест, горшок с засохшей фуксией - закусила губу от усердия, капля пота свисала со сбившейся на лоб седой пряди. Мужчины расступились, женщина прошла.
        - Вы откуда, Клара Леопольдовна? - спросил Фельдман.
        Женщина не ответила, покосилась через плечо. Засохшая фуксия, если память не изменяла, произрастала в конце коридора, рядом с окном, выходящим в сад. Дверь в хозяйскую спальню была закрыта. Фельдман вкрадчиво постучал.
        - Да? - раздался сухой голос.
        Старость - не радость. Женщина в полуразобранном виде, разменявшая восьмой десяток - зрелище не для слабохарактерных. Время всем воздает… Полина Юрьевна, в махровом халате, наброшенном поверх пеньюара, с распущенными волосами, обострившимся землистым лицом, сидела в старомодном кресле, чем-то смахивающем на электрический стул, равнодушно смотрела на посетителей. Несколько мгновений назад она перебирала стопку пожелтевших конвертов - старых, советских времен, с двухцветной каймой авиапочты.
        - Нижайше просим прощения… - затянул Фельдман. Вадим не выдержал, отпихнул товарища, вошел в спальню. Кровать была заправлена. Кроме хозяйки, здесь никого не было. Дверь в санузел заперта на задвижку снаружи.
        - Послушайте, господа… - шевельнулась дама.
        - Анатолий Павлович… - начал Вадим.
        - Анатолий Павлович отдыхает, - резко отозвалась женщина, - Он просил вас не беспокоить… Он слишком перенервничал, выпил лекарство…
        - Где он отдыхает? - хором спросили Вадим с Павлом.
        - Я думаю, в розовой спальне, - пожала плечами Полина Юрьевна, - Он часто отдыхает там днем. Вторая дверь по коридору, в ней когда-то жили наши дети… Что с вами, господа?
        Забег был коротким. Проклиная свою вопиющую недогадливость, Вадим оттолкнул погруженного в задумчивость Фельдмана, выбежал в коридор, сделал олимпийский прыжок, рванул дверь…
        Эту картину он уже видел. Просторная комната в розовых тонах, изысканные шторы с волнистым ламбрекеном. Человек на кровати, залитый пеной… Агония закончилась, исчез человек, причинивший маститому композитору умышленную смерть - его неясную тень он тоже имел удовольствие видеть… На прикроватной тумбочке стоял стакан, бутылка популярной в доме минеральной воды. Хозяин лежал на скомканной простыне, запрокинув голову. Изуродованное судорогой лицо, глаза вылезли из орбит, пена вокруг рта практически высохла, превратилась в желтую корку.
        - Черт, - сказал Фельдман, опускаясь на корточки перед тумбочкой, - Интересно, сумеем мы сохранить хорошую мину при плохой игре?
        То, что он сделал далее, повергло Вадима в шок. Фельдман уставился на стакан, из которого старик, видно, выпил не совсем то, что хотел, как-то подозрительно клацнул зубами, схватил его, сунул в карман.
        - Послушайте, господа, - просунулась в дверь Полина Юрьевна, - Вам не кажется, что это чересчур? Анатолий Павлович сам вам скажет, когда он захочет вас при…
        Монолог оборвался. Душераздирающий скрежет: ногти старухи впились в косяк. А ведь это не пижама, - уныло подумал Вадим, - Это ситцевый домашний костюм, позволяющий не только отдыхать в горизонтальном виде, но и совершать прогулки по дому и саду…
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        Порой ему действительно казалось, что они столкнулись с Дьяволом, для которого нет преград. Стоит ли описывать, как добрела до мужа Полина Юрьевна, рухнула ему на грудь, как истово крестилась Клара Леопольдовна, выла, словно профессиональная плакальщица, как метался по спальне растрепанный Хольгер?… Прибежала охрана, растерянно замялась - дескать, мы-то в чем виноваты? Примчался взбудораженный Александр со своей зазнобой: в закутке под лестницей они успели торкнуться: вели себя совершенно неадекватно. Внучок вцепился в Фельдмана, грозно орал, сообщая обитателям дома, что нашел убийцу! Фельдман обошелся без церемоний, отвесил парню такую оплеуху, что тот, взбрыкнув ногами, вылетел в коридор, подмяв себя визжащую подругу. Удар был столь силен, что о реванше даже помыслов не было. Дом наводнила полиция. Люди в форме, люди в штатском - последние имели больший вес и полномочий, чем их униформированные коллеги. Старшего, одетого в серую шевиотовую клетку, звали инспектор Шмуллер. У него была мясистая физиономия, нос картошкой, толстые губы - на зависть фанаткам Анжелины Джоли. Второго по значимости,
сухопарого, явно не пренебрегающего спорталом, звали лейтенант Мольтке, он немного понимал по-русски, что в сложившейся ситуации было сильно некстати. Криминалисты наводнили розовую спальню, скрупулезно обследовали тело, рылись в кровати. Проживающих в доме взяли под усиленный контроль. Допрашивали поодиночке, допрашивали скопом, подозрительно присматривались к гостям с седьмой части суши. Сняли отпечатки пальцев, обыскали отведенное им помещение. В принципе, отступать от истинного положения дел не пришлось: русские находились в доме по просьбе покойного, один из них - частный детектив, другой - помощник, герр Басардин сильно переживал по поводу некой опасности, природу коей уважаемые гости до конца не уяснили, и, видимо, переживал не зря. К сожалению, им не удалось толком поговорить с композитором. Очень жаль.
        Их алиби на момент преступления (а то, что в бутылке был яд, эксперт не сомневался) было, в принципе, терпимым. Наверх не поднимались, гуляли по саду, их видел охранник. Зачем побежали наверх? Предчувствие, знаете ли, герр инспектор…
        Устав от полиции, Вадим сидел в глубине холла. Приволокся, держась за «простреленную» поясницу, страдающий Фельдман, пристроился поблизости, покосился на полицейского в форме, который сделал шажок, но пока не пересек грань приличий.
        - Не удалось заработать, - сокрушенно вздохнул Павел, - Придется довольствоваться тем, что есть. Сумма за пару дней работы, в принципе, нормальная… Что, осуждаешь? Побольше цинизма, как говорится. Людям это нравится. Остап Бендер. О чем думаешь?
        - Обо всем сразу, - вздохнул Вадим.
        - Нельзя думать обо всем сразу, - рассудительно изрек Павел, - Лучше думай ни о чем, но по порядку.
        - Тебя уже допросили?
        - А что я тут делаю? Всего наизнанку - участвовал, но не привлекался, в порочащих связях замечен, страдаю комплексом неполноценности, наслаждаюсь манией величия… Ах, да, еще синдром Мюнхгаузена.
        - Что такое синдром Мюнхгаузена?
        - Вру, как Мавроди, - Фельдман придирчиво покосился по сторонам, - Как ты думаешь, этот олух русский язык понимает?
        - Сомневаюсь.
        - Я тоже. Тогда слушай. Помнишь стакан, который стоял рядом с отравленной водой?
        - Конечно. Ты сунул его в карман. Ума не приложу, какого дьявола…
        - Это тот стакан, из которого я пил воду в кабинете Басардина, - огорошил Павел, - Ну, помнишь, мы пытались поговорить перед приездом горе-родственника. Стакан определенно тот же. Привычка замечать подробности, вникаешь? У стакана дефект литья. Шероховатость, похожая на трещинку, но не трещинка - проходит по всей высоте с характерным изгибом, похожим на змейку. Улавливаешь мысль? Второго такого стакана в природе не существует. На нем мои отпечатки. Только мои! Выходит, я что? - прокрался в розовую спальню, насильно влил в старика яд. А стереть отпечатки забыл. Бывает. Проруха. Нас с тобой подставляют под убийство. Грубо, но их устроит. Кто знал про этот поднос, на котором стояли два стакана - твой и мой? Кто заходил в кабинет?
        - Вот черт… Полина Юрьевна заходила…
        - А кто еще знал про поднос? Принесла его домработница, Хольгер вертелся в дверях…
        - Но это мог быть и мой стакан…
        - Мог. Но наше счастье, что решили использовать мой - с характерными приметами. Отгремела суматоха, учиненная Александром, кто-то вошел в кабинет, забрал стакан, впоследствии с пользой его применил…
        - Пусть полиция выяснит, кто крутился с полудня до часа у кабинета.
        - Ты спятил, - ужаснулся Павел, - если полиция узнает про стакан с моими отпечатками, кранты придут немедленно. Да и поздно, нет никаких отпечатков. Я их стер, а стакан подбросил на кухню.
        - Шикарные новости, - покачал головой Вадим, - Интересно, копы не удивились, обнаружив рядом с трупом бутылку, но не найдя стакан?
        - Не волнует, - пожал плечами Павел, - Старик мог пить из горлышка. Это первая паршивая новость. Есть вторая. Пришло SMS-сообщение от Гюнтера. Он задействовал старые связи в полицейском управлении Магдебурга, покопался в сводках и вытянул очаровательную информацию: сегодня утром у собственного дома найден хладный труп Германа Шлаузе. Типичный суицид, шагнул с крыши.
        - Черт…
        - Как культурно ты изъясняешься, - похвалил Павел, - Есть и более уместные слова. То есть, ниточек больше нет. Зато есть третья скверная новость. Стакан - улика грубоватая, полиции могут подсунуть что-то другое. Если кому-то взбрело в голову нас подставить…
        - Хочешь сказать, пора сваливать?
        - Бежать сломя голову, - подтвердил Павел, - Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…
        Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат - лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше - только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом - чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.
        - Он не хотел ложиться в нашей спальне… - шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, - Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…
        - А я вообще ничего не знаю… - дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович, хотя стоит признать, дважды она мимо этой комнаты проходила - первый раз налегке, второй раз с фуксией в обнимку…
        Хольгер путался в показаниях, извинялся за отказ памяти - он так испуган, потрясен. Погиб человек, на которого он трудился треть жизни… Герр полицай, безусловно, прав, он должен взять себя в руки. И снова путался в показаниях. Да, в течение драматических сорока минут он поднимался на второй этаж, он даже видел, как туда же поднималась Клара Леопольдовна, но на галерее их дороги разошлись - она пошла направо, он налево. Ах, да! - он же собирался осмотреть карниз и потолок вблизи галереи, где в дождливую погоду скапливается вода. У него есть руки, если кто не знает, он может делать ими несложную работу, чтобы не тратиться лишний раз на ремонтную фирму…
        Паршивец Александр был каким-то тихим. Поразмыслив, он, видимо, пришел к мысли, что со смертью деда появляются не только неудобства, но и открываются перспективы. И что здесь перевешивает, достойно тщательного осмысления. Девица Гертруда смирно сидела рядом, сомкнув коленки - впитала инструкции. Алиби у них не было, но и каяться вроде не в чем. Из комнаты на первом этаже они не выходили, там нормальная кровать, телевизор, да и вообще… А на месте полиции они бы внимательнее присмотрелись к русским господам, что сидят с невинным видом, но явно принадлежат к одной из многочисленных русских мафиозных группировок…
        Тело увезли часа в четыре пополудни. Инспектор Шмуллер настоятельно рекомендовал обитателям дома никуда не отлучаться до соответствующих распоряжений (что сделать было сложно, поскольку полицейский пост остался), на прощание пристально глянул на Вадима, извлек телефон, куда-то позвонил, еще раз одарил недобрым взором и увел из дома свою команду. Работников частной фирмы заменили невозмутимые личности в полицейской форме. Ощущение сжимающейся у горла петли усиливалось…
        Фельдман лежал и неподвижно смотрел в потолок.
        - Реквием сочиняешь? - невесело пошутил Вадим.
        - Тихо, - пробормотал Павел, не меняя направления взгляда, - Думаю я… Нас подставить - так же элементарно, как дать в лоб Александру. Нам осталась одна забава, Вадим - упредить полицию и кое-кого еще… Давай насаживать бусинки. Нас могли убить, но решили, что лучше упечь в местную кутузку - пусть на время. Они не знают, с кем мы связаны… вернее, с кем Я связан. Это плюс… немного напоминающий минус. У таинственного недоброжелателя в доме сообщник. Возможно, невольный: компромат, страх и так далее. Мы с тобой не убивали, нет?
        - Железно, - подтвердил Вадим.
        - Охрана не могла - у них другие обязанности. Александра и подругу можно исключить - козлы, но им не надо, кишка тонка, все такое, и вообще они сидели в своей комнате на первом этаже и, если бы пошли наверх, их бы кто-нибудь заметил. Согласен?
        - Небесспорно, - засомневался Вадим.
        Фельдман покосился на него неприязненно.
        - Несогласный какой. Черт…
        Он опять провалился в задумчивость. Трудно было понять, что варилось в его поднаторевшем на неприятностях котле. После долгих терзаний он выбрался из кровати, начал описывать круги по комнате. Обнаружил открытую дверь, изумленно на нее уставился, шагнул наружу. Вадим машинально подался за ним…
        День летел, как орда по степи. Не успели оглянуться, сумерки коснулись верхушек деревьев. По Вользенштрассе проносились машины, где-то у соседей заразительно смеялись, гортанно изъяснялись, играла музыка. Полицейский, застрявший между колоннами крыльца, изобразил запрещающий жест: нельзя отдаляться от дома.
        - Пошли в стойло, - буркнул Фельдман, возвращаясь в холл, - Не будем вносить нервозность в железный немецкий порядок.
        По гулкому холлу неприкаянно блуждал Хольгер. Вспыхнул светильник в форме канделябра над внушительным муляжом камина. Хольгер обернулся - крупные тени запрыгали по осунувшейся физиономии.
        - Ужин в девять вечера, господа. Большая просьба не опаздывать к столу. Мы должны помянуть господина Басардина…
        Впитал человек русские традиции, это правильно. Дворецкий сместился к дивану - и там загорелся торшер грибообразной формы. Сутулая тень заструилась в обход мягкой мебели. Вадим испытал сильное желание отпрыгнуть, когда дворецкий прошел мимо…
        - Как он тебе? - шепнул Фельдман.
        - Да так себе.
        Следующим пунктом их прогулки стала кухня, откуда доносились щекочущие ароматы. На плите в закрытой сковороде томилось что-то мясное. Клара Леопольдовна в сером переднике двигалась, как пристукнутая. Она не видела гостей, стоящих за порогом. А они не видели ее глаз. Ее движения были скованы, она сновала, как зомби, между кухонными агрегатами. На тумбе для готовых продуктов стояла хлебница, прикрытая прозрачной крышкой, салатница с нарезанными овощами, поднос, на котором возвышались строгие бокалы и траурно-черная бутылка рейнского вина. Неизвестно, чем привлек Фельдмана этот поднос, но он воззрился на него, как на сокровища утонувшей Атлантиды, пришлось хватать его за локоть и уводить подальше от раздражающих запахов…
        Вернувшись в холл, они обнаружили на диване Полину Юрьевну. Женщина в черном, наглухо застегнутом платье с длинными рукавами сидела, прямая, как штык, сбрасывала пепел в хрустальную пепельницу, смотрела пустыми глазами, как Хольгер сервирует стол к скромному поминальному ужину. Она была такой худой и эфемерной, что практически не отбрасывала тень.
        - Нам очень жаль, Полина Юрьевна, что так случилось, - елейным голоском сказал Фельдман, - мы понимаем, как это тяжело.
        - Возможно, в случившемся есть и наша вина, - не подумав, ляпнул Вадим. Фельдман пихнул его локтем в бок, очнись, какая вина? Женщина подняла сухие, выплаканные глаза. Какое-то время она молчала.
        - Бросьте, молодой человек, все закономерно… Мы наивно верили, что можно изменить судьбу, решили привлечь людей со стороны. Как это тщетно. Но вы правы, невыносимо трудно терять человека, с которым прожил всю жизнь… Кто это может понять? Даже родной внук не выходит из комнаты, слов сочувствия сказать не может, у него язык не поворачивается…
        Женщина отдалялась, ее окутывала туманная дымка, с запозданием он обнаружил, что Фельдман тянет его к лестнице, и он послушно семенит задним ходом.
        - Не возражаете, Полина Юрьевна, мы отдохнем перед ужином у себя в комнате, - голос явно принадлежал Фельдману, - И минут через десять спустимся…
        Он очнулся на галерее, за поворотом.
        - Считаешь, нам нужно отдохнуть?
        - Совсем скис, встряхнись, - зашипел в лицо Фельдман, - Ты убийцу искать собираешься, или пусть дядя Паша ищет? Стой на стреме, не высовывайся в холл. Если кто пойдет, громко кашляни.
        - Ты куда? - очнулся Вадим.
        - На кудыкину гору, - обозлился Павел, - Хочу осмотреть место преступления - незамутненным, так сказать, оком.
        - Но там же печать…
        - Да плевал я на печать! Стой здесь, если что, сигнализируй…
        Фельдман побежал по коридору. Возможно, был в его поступке резон, все обитатели дома собрались внизу, несколько минут они не будут мешать. Но что он собрался найти?
        Свет горел лишь у выхода в холл, в коридоре властвовал полумрак. Он слышал, как скрипнула дверь. Прислонился к стене, стал ждать. Снова скрипнуло, он напрягся. Но Павел не шел. Куда его понесло? Он высунулся в холл, там звенела посуда, воздух разносил прогорклый табачный дым. Происков со стороны домочадцев пока не было. Он вновь прижал затылок к шершавой стене. Отключился? Вихрь видений захлестнул, но картинка прервалась, все куда-то рухнуло, его тряхнул Фельдман.
        - Спишь, часовой? Представляешь, - он еще и хихикал, - в баре Басардина обнаружил тростниковый бразильский самогон. Экзотика, блин. Попробовал - глаза на лоб. Сущий лосьон. Зато сон отбивает, как топором. Тяпнешь?
        - Нет уж, у меня традиционная алкогольная ориентация, - пробормотал Вадим, - Яда всем хватит. Как бы нас за ужином не отравили…
        Пищу поглощали в гробовом молчании. Молча выпили за упокой, молча закусили. За столом сидели все - скупая на движения Клара Леопольдовна, скорбный Хольгер, насупленный Александр. Подруга выйти в люди не пожелала (никто, конечно, не расстроился). За окном смеркалось. Гнетущая тишина нещадно действовала на нервы.
        - Вы держите в доме веронал или люминал, Полина Юрьевна? - тихо спросил Фельдман.
        Звякнула вилка. Все вздрогнули. Вдова подняла голову, устремила отсутствующий взгляд в пространство.
        - Что вы имеете в виду, господин Фельдман?
        - Простите, Полина Юрьевна, это просто вопрос. Веронал и люминал, снотворные препараты, из тех лекарств, что угнетающе действуют на психику. Плохо растворяются в воде, но, в принципе, могут. Веронал, иное название диэтилбарбитуровая кислота, белый кристаллический порошок с легкой горечью. Высшая разовая доза 0,5 грамм. Суточная норма не более 1 грамма. Превышение дозы приводит к летальному исходу. Люминал - иными словами, фенобарбитал, используется при лечении судорог, обладает снотворным эффектом. Популярное средство. Люминалом, кстати, накачали небезызвестного льва в картине «Полосатый рейс»…
        - Вы можете выражаться яснее, молодой человек? - нахмурилась старуха, - Мой муж иногда принимал снотворное, в последний месяц у него были проблемы со сном, но это были слабые препараты, а не эти ваши… Но он никогда не стал бы принимать снотворное днем.
        «Вот именно», - подумал Вадим.
        - Клара Леопольдовна, вы принимали год назад веронал, - вздрогнул Хольгер, - Я помню, вам прописал доктор Зиммерманн…
        Клара Леопольдовна сглотнула.
        - Ах, конечно, как я могла забыть… Но мне кажется, я весь его тогда израсходовала. Он так хорошо мне помог…
        Старуха внезапно рассмеялась - пустым трескучим смехом, и все испуганно на нее воззрились. Она вздохнула - словно последний раз в жизни, отодвинула от себя тарелку.
        - Господи, неужели, кроме полиции, кто-то действительно верит, что в этом доме Анатолия Павловича могли убить? Более страшной глупости я в жизни не слышала…
        - Простите, Полина Юрьевна, - не сдержался Вадим, - Вы считаете, Анатолий Павлович не рассчитал дозировки снотворного? Которого никогда не принимал, и которое неизвестно как у него оказалось?
        Старуха повернула голову. Она смотрела на Вадима с невыразимой печалью, укоризной, жалостью. Ведь он не понимал элементарных вещей…
        - Полина Юрьевна хочет сказать, - медленно проговорил Хольгер, - что поведение Александра этим утром стало последней каплей. Он не видел смысла дальше жить. Он забрал у Клары Леопольдовны остатки веронала - она, конечно, не видела, как он рылся в ее вещах… высыпал порошок в бутылку, пытался размешать…
        «Не забыв при этом почитать журнальчик», - подумал Вадим.
        Обоснование бредовой версии было прервано резкой репликой Александра. Все замолчали. Внук волчонком смотрел на Хольгера.
        - Что он сказал? - спросил Вадим.
        - Ничего, - уткнулся в тарелку Хольгер, - Александр просит не говорить в его присутствии по-русски. Он почти не понимает этого языка…
        Протяжно заскрипели изношенные тормоза - машина встала у крыльца. Слышимость из сада - великолепная. Люди замерли. Хлопали двери, топали ботинки по крыльцу. О существовании полиции успели подзабыть. Первым в холл с физиономией победоносного полководца, въезжающего с триумфом в Рим, ворвался инспектор Шмуллер. За ним вошли еще несколько человек, явно не брезгующих усиленным питанием. Шмуллер встал, расставив ноги, посреди холла. Двое с флангов неторопливо, производя эффект, приближались к столу.
        - До чего мы дожились, - горько усмехнулась Полина Юрьевна, - Полиция входит в наш дом, как в собственный участок. Могли бы хоть формально поинтересоваться, желаем ли мы их принять…
        Она бросила что-то отрывисто по-немецки, но позади Шмуллера вырос лейтенант Мольтке, прервал вскинутой ладонью возмущение старухи, начал говорить - на понятном русском, хотя и с акцентом:
        - Минуту внимания, господа. Уважаемым гостям из России придется кое-что объяснить. На кровати, где лежало тело господина Басардина, а также на теле господина Басардина, нашими криминалистами найдены волоски с человеческой головы. Их аккуратно собрали. Также были собраны волосы в ванной комнате русских гостей - с ободка раковины, с полки, где стоят зубные щетки, с пола. Интересно, господин Гордецкий, - Мольтке улыбнулся, гордясь, что смог без запинки выговорить трудную фамилию, - Вы, наверное, сильно нервничаете, у вас выпадают волосы. О, нет, мы не стали проводить спектральный анализ, наши эксперты просто их сравнили. Потребовалось три часа, чтобы все проверить и перепроверить. Это ваши волосы, господин Гордецкий. Согласно вашим показаниям, вы не подходили к телу. Но выяснилось, что вы не только подходили, но и…
        Шершавый кол забили в горло. Вадим начал подниматься.
        - Сожалею, но мы вынуждены задержать вас, а также вашего…
        Фельдман ловко выпрыгнул из-за стола - вместе со стулом. Толчок, и стул полетел навстречу блюстителю порядка, вознамерившемуся захлопнуть на нем наручники. Полицейский запнулся, треснулся об опрокинутый стул. Идущий к Вадиму сменил направление, Вадим машинально выставил ногу…
        Это был театр абсурда. С воплем:
        - Прошу прощения, Полина Юрьевна… - Фельдман схватил со стола нож, в следующее мгновение в его объятиях оказалась хозяйка дома, которая тоже ничего не поняла и не сопротивлялась. Пыталась что-то ойкнуть, но лезвие ножа коснулось судорожно дрожащего горлышка.
        - Всем стоять! - грозно рыкнул Фельдман.
        Полиция впала в летаргию. Нахмурился инспектор Шмуллер, у лейтенанта Мольтке сделалась такая физиономия, словно он проглотил ежа. Полина Юрьевна слабо дернула ручонками, покорно вздохнула.
        - Стоим, глазки строим? - гаркнул Фельдман, поворачиваясь к Вадиму, - Соображалку отключил? Живо на лестницу!
        Мозги действительно не хотели включаться. Страх продирал до косточек. Уже маячила перед глазами тюремная решетка, пожизненный срок в немецкой тюрьме, свирепый конвой, допросы в гестапо… Он пятился по лестнице, цепляясь пятками за ступени, страшно боялся показать противнику спину. Безответственный демарш Фельдмана просто потрясал. Но Фельдман не испытывал моральных неудобств. Он что-то бормотал на ухо Полине Юрьевне, держал ее, в общем-то, деликатно, хотя и твердо, сжимал нож. Женщина покорно висела у него на руках. Холл отдалялся, таял в сумрачной дымке. Таяли люди. Клара Леопольдовна, потерявшая от страха способность передвигаться, бледный Хольгер, Александр, привставший над столом с маслянисто блестящими глазами, физиономия перекосилась в кривой ухмылке - все происходящее, похоже, доставляло ему громадное удовольствие. Таяла полиция - самонадеянный Шмуллер, охваченный столбовой болезнью, младшие чины… Мольтке выбрался из ступора, потянулся под пиджак, блеснула рукоятка.
        - Не двигаться! - возопил Фельдман, - Я ее зарежу! - он повернул голову, глаза его пылали. Он зашипел, - Вадим, живо дуй в нашу комнату, хватай вещи, документы, жди в коридоре. Помни, ты должен показать хороший результат…
        Вадим помчался в комнату. Ветер свистел в ушах, картинка прыгала перед глазами. Сумки они практически не распаковывали, он сдернул со стула трико (то ли свое, то ли приятеля), затолкал в объемистый баул, бегло осмотрел комнату - ничего не оставили? Когда он выбежал в коридор, возмездие еще не свершилось. Фельдман с хозяйкой неторопливо смещались по коридору - практически в ногу. Женщина тяжело дышала. Не выдержит, - мелькнула мысль, - Помрет неестественной смертью… Он машинально обернулся. Пустой коридор. Приятелю не откажешь в умении оперативно мыслить: другой лестницы нет, обойти невозможно, коридор выходит на балюстраду, с которой отсутствует спуск на первый этаж. Плохо в плане пожарной безопасности, но в трудный час - сущая панацея. А дальше?
        - Утомленный ты наш, - пробормотал Фельдман, подтаскивая старуху, - Мысли трудные выдались? Да не стой, как истукан, - разозлился он, - Входи, не стесняйся, - он показал подбородком на дверь хозяйской спальни.
        Там же западня, - мелькнула мысль. Но времени не было. Полиция наводнила коридор. В авангарде крался вооруженный Мольтке. Как на верную смерть - глаза и рот широко распахнуты, палец дрожал на спусковом крючке. За Мольтке - остальное войско, явно не испытывающее желания проявлять чудеса героизма. Он распахнул дверь, запнулся о порожек, влетел в спальню, повалился, не сохранив равновесия, на сумку приятеля.
        - Сумка безопасности, - пошутил Павел, переваливая старуху через порог. Отпустил ее, захлопнул дверь, провернул задвижку, критически оценил запор.
        - А ну-ка, помоги, лентяй… - полиция уже топала по коридору, тряслась дверь, когда они повалили платяной шкаф, перегородив проем…
        - Вы же нас простите, Полина Юрьевна? - вкрадчиво осведомился Павел, - Недоразумение с нашим поведением благополучно разрешится, а вас уже не станут волновать такие пустяки, как ссадины на шкафах, оторванные крючки…
        - Минуточку, - похолодел Вадим, - Что-то я не понял.
        - Есть такой коктейль, - нервно хохотнул Павел, - Так и называется: «Не понял». Берется пустой стакан… Всё.
        - Да подожди, - отмахнулся Вадим, - Мысль о причастности Полины Юрьевны к преступлению, конечно, оригинальна, но, по-моему, отдает чем-то бредовым, нет?
        - Нет, - возразил Фельдман, - Здравая, а, главное, своевременная мысль. Полина Юрьевна собственной недрогнувшей рукой растворила в «Pierre» барбитуровую кислоту, похищенную из комнаты Клары Леопольдовны, и отнесла мужу в соседнюю спальню, дала выпить из нужного стакана. Не стучите, мы заняты! - рявкнул Павел, когда долбежка в дверь стала просто неприличной. Полиция успокоилась. Стала совещаться за закрытой дверью.
        - Мы скоро выйдем! - успокоил Фельдман, - Не торопитесь! А то не успеете, - добавил потише.
        Оба дружно повернулись, с любопытством воззрились на старуху. Полина Юрьевна медленно приходила в себя. Она сползла с кровати, куда ее бросил Фельдман, добрела до кресла, села на краешек, сложив руки на колени. Мутные глаза наполнились слезами. Слезы потекли по впалым щекам, заструились на руки.
        - Вы в порядке, Полина Юрьевна? - участливо спросил Фельдман, - Сожалею, что пришлось применить силу, но вы нас понимаете. Вы слишком рьяно нас подставляли, окажись мы в тюрьме, вряд ли смогли бы что-то доказать.
        - Как вы догадались? - прошептала женщина.
        - Так вы не отрекаетесь от содеянного? Отлично. Вы не преступница… Вернее, не были ей до вчерашнего дня. Вы умная, но вам трудно спланировать злодейство, сохранить самообладание. Опять же эта клятая бутылка с минералкой. Доставь ее Хольгер или Клара Леопольдовна, они непременно воспользовались бы подносом - так уж устроены. Но никакого подноса на месте преступления не оказалось. Уносить пустой поднос преступнику не было смысла. Но давайте плясать от печки, как говорится.
        - Господин Фельдман, откройте дверь! - заорал из коридора Мольтке, - Не усугубляйте свою вину! Если с фрау что-нибудь случится, вы только осложните свою участь!..
        - Айн момент! - рявкнул Фельдман, - Не случится ничего с вашей фрау! Надо же, - усмехнулся он, - Какие богатые познания в русском языке: усугублять вину, осложнять участь. Сильна этническая преступность в этом бюргерском уголке… Итак, от печки, Полина Юрьевна. Понимаю, вам непросто, светлое прошлое уже не вернуть, психологическая яма, слезы по колено… Вы готовы все рассказать?
        - Да… но мне сложно, - прошептала женщина.
        - Хорошо, тогда дополните меня, когда настанет нужда. Ваш муж выполнил все условия, предъявленные его таинственными недоброжелателями. Его существование стало нецелесообразным. Вам позвонили, но беседовать было неудобно, вы сказали, что перезвоните.
        - Да, - прошептала женщина, - Это всего лишь несколько цифр… Не думаю, что этот номер вам что-то даст. Но слушайте… - она забормотала цифры, как магическое заклинание.
        - Диспетчер, - усмехнулся Фельдман, - Пустышка, согласен. Не будем загромождать свою память дополнительной цифирью. Вы перезвонили - глубокой ночью. Ваш звонок с закрытой галереи слышал мой товарищ. Это был не Хольгер, это были вы. Потом вас потянуло на слезы и курение табака, в этот момент он вас застал. Проникнуть в дом злоумышленникам трудно: охрана поставлена грамотно. Ваш муж из дома не выходит. Вас проинформировали, что смерть Анатолия Павловича - вопрос решенный. Предложили привести приговор в исполнение. Вариантов нет. Что вам предложили взамен? Вашу жизнь? Жизнь внука, становящегося наследником утраченных иллюзий? Маловато, Полина Юрьевна…
        - Вы правы, - женщина глубоко вздохнула, - Собственную жизнь я уже прожила… Александр растет неблагодарной свиньей, толку от него не будет… Мне сказали, что если я этого не сделаю, умрет моя сестра, живущая в Тюмени, умрут ее дети, внуки, правнуки. Боже мой… - женщина закрыла лицо руками.
        - Вы поверили, - сочувственно кивнул Фельдман, - Трудоемкое занятие - убивать детей, внуков, правнуков. Никто не станет этого делать. Но ладно, вы поверили. Всюду клин. Пережили, настроились. Привели в исполнение… Я все могу понять, Полина Юрьевна, могу простить, Бог вам, как говорится, судья, но вот то, что вы решили подставить посторонних людей, прибывших для того, чтобы вам помочь - такого, извините, простить не могу. Вам придется нести ответственность. Вы ждали момента. Прибрали поднос, на котором остались наши бокалы. Вошли в нашу комнату в наше отсутствие - собрали волосы, обильно выпадающие из моего товарища. Вам не откажешь в изворотливости. Настал момент. В чем вы вошли к мужу - в тонких кружевных перчатках? Не важно. Без подноса, так удобнее. Сели на кровать, поговорили. Анатолий Павлович отложил журнал. Он чувствовал слабость. Вы подняли его, дали выпить. Потом стояли у окна, ждали, пока все закончится. Возможно, поплакали. Рассыпали волосы по дивану и по телу, зная, что немецкая полиция отличается скрупулезностью и аккуратностью в сборе улик…
        - Что вы будете делать? - женщина подняла голову. Ее лицо превратилось в дряблую маску. «Действительно, что мы будем делать?» - спохватился Вадим. Полиция после учиненного тарарама вряд ли станет их слушать, тюрьма обеспечена - за сопротивление, за насильственное удержание человека, а в тюрьме может всякое случиться…
        - Бежать, - вздохнул Павел, - Поплетемся рысью как-нибудь. Составите компанию, Полина Юрьевна? - Фельдман невесело подмигнул, - В качестве гаранта нашей безопасности?
        - Вам отсюда не уйти…
        - Вранье, - резко среагировал сыщик, - Некоторые шаги просчитываются, - Фельдман шагнул к ванной комнате, шлепнул выключателем, распахнул дверь, - Помнишь, Вадим, я поставил тебя на стрем? Так вот, я забежал не только в опечатанную спальню, но и в хозяйские апартаменты, по счастливому стечению оказавшиеся не запертыми. Дом построен богатыми людьми, - сказал я себе, - Здесь должен быть запасной выход. Пусть он не бросается в глаза, но он есть. Интуиция, ничего нового. Пожалуйста, - он эффектным театральным жестом отпихнул ногой резиновый коврик. Открылась крышка люка в створе, кодовый утопленный замок, - Ничего, кроме правды, Полина Юрьевна. Куда ведут пути-дорожки? В сад, подвал, летнюю кухню? Код не забыли, нет?
        - Три шестерки… - умирающим голосом прошептала женщина, - Анатолий Павлович когда-то посчитал, что это забавно… Спуск проходит мимо кухни, между ними тонкая стенка, полуподвальная дверь выходит в сад из восточного крыла здания. Она не бросается в глаза, возможно, заржавела изнутри. Мы ни разу не пользовались этим ходом, но Анатолий Павлович периодически его проверял, что-то смазывал, возвращался весь в паутине. Код на выходе аналогичный… Послушайте, молодые люди, - старуха подняла голову, в ее взоре появилось что-то осмысленное, - Уходите, я не буду препятствовать. Для меня все кончено. Я поговорю с полицейскими, расскажу им всю правду. Вы можете мне верить…
        - Не прокатит, Полина Юрьевна, - возразил Фельдман, - Не откажите еще немного побыть нашим гарантом. Накиньте на себя что-нибудь, туфельки там на меху… Респираторы, надеюсь, не понадобятся?
        - Потрясающе, - шептал Фельдман, отнимая трубку от уха, - Гюнтер сидит в машине в двух кварталах отсюда. Говорит, машина не заводится. И что делать?
        - Ну, не знаю, - Вадим пожал плечами, - Можно цветы ей подарить. Но он же как-то приехал сюда?
        - Он приехал восемь часов назад. Конечно, делать было нечего, крутил музыку на севшем аккумуляторе… Тьфу. Ладно, если гора не идет к Магомету…
        - Придется самим прокладывать дорогу, - вздохнул Вадим, - Прорвемся, сыщик. Дадим пинка твоему горе-приятелю и его машине…
        Ночное небо было чистое, как слеза. Звезды переливались новогодними гирляндами. Цветочные запахи насыщали остывающий воздух, щекотали ноздри. Глубоко в носу зарождалось предательское желание чихнуть. В саду пока еще властвовала тишина. Из дома доносились приглушенные крики. Что-то треснуло, посыпалось, возопила луженая глотка. В ходе операции по освобождению заложников полиция несла чувствительные потери.
        - Вставайте, Полина Юрьевна, - сказал Павел, - Прогулка по свежему воздуху продлевает жизнь, но лучше не лежать во сырой земле. Поддержим даму, товарищ?
        «Ничего, пусть привыкает», - со злостью думал Вадим.
        Они уже почти пробились через заросли запущенного сада, когда затряслась дверь, подпертая снаружи ломом. Опозоренную полицию поджидало очередное разочарование.
        - Здесь неподалеку задняя калитка… - женщина тяжело дышала, хваталась за сердце, - Там код такой же, как и везде, его знают только охрана и мы… с Анатолием Павловичем… Не знаю, работает ли сегодня сигнализация…
        Сигнализация не работала. Полиция удалила охрану и всё выключила. Беглецы брели по тротуару, поддерживая уставшую женщину. Пригород Магдебурга практически вымер: пока они шли, проехали только две машины. Прохожих не было. Из переулка за вычурным особняком, украшенным остроконечными шпилями, впрочем, доносились какие-то звуки. Гюнтер остановил припозднившегося водителя, тот подъехал впритык к капоту, происходил процесс «прикуривания». С нескольких попыток удалось. Старенький микроавтобус заревел, как древний пылесос. Водители обменялись дружеским рукопожатием. «Спаситель» уехал. Мурлыча под нос, Гюнтер запрыгнул в салон, захрустел пакетами.
        - Обжора, - резюмировал не без удовольствия Павел, - Видел «Макдональдс» на обратной стороне дороги? Не зря он тут встал. Ужас, - Павел передернул плечами, - Наслушался этих страшных историй про рестораны быстрого питания. Никогда не представлял такую картину: пища переваривает твой желудок, а не наоборот?… Полина Юрьевна, вы в порядке?
        - Да, спасибо, - женщина уже не дышала, как загнанная кляча.
        - Можем подвезти.
        - Да нет, спасибо… - она ядовитой усмехнулась, - Добреду уж как-нибудь, чай, не ювелирное изделие. Езжайте по своим делам.
        - Вынужден внести дополнительную ясность, Полина Юрьевна, - Павел покопался в кармане, извлек компактный приборчик, похожий на флэшку, - Это не блеф, это диктофон. Весь наш разговор в вашей спальне был записан. Из него достоверно явствует, кто виноват. Я передам этот прибор через надежных людей в правоохранительные органы. Мне кажется, с вашей стороны, Полина Юрьевна, добровольный приход в полицию был бы самым уместным завершением…
        - Я вам все сказала, молодые люди. Счастливо оставаться… или куда вы там собрались, - в глазах женщины, окутанной густым мраком, заблестела влага. Она побрела - часто переставляя ноги, с высоко поднятой головой. Всякое бывает в жизни. Товарищи угрюмо смотрели ей вслед. Тоскливо сжалось сердце…
        - А куда мы, собственно, собрались? - пробормотал Вадим, выбираясь из оцепенения.
        - Навстречу новым приключениям, - оптимистично отозвался Фельдман, - Пошли. Держу пари, Гюнтер готов на все, чтобы побыстрее отсюда убраться…
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        Ночь свалилась в бездонную яму жизни. Вадим очнулся в немыслимой позе: под ногами сумка, голова вдавилась в спинку сиденья, тело беспощадно скручено вдоль оси позвоночника. Машина стояла. Рассветная мгла растекалась по салону. Он сделал попытку посмотреть на часы, вскрикнул от боли в затекшей руке.
        - Начало седьмого, - простонала бесформенная клякса, расплывшаяся по сиденью напротив, - Вставайте, полковник. У вас беспробудный сон невинного ребенка.
        - Где мы, Павел? - прохрипел Вадим.
        - Пока еще на этом свете, - хмыкнул Фельдман, - Мы проделали за ночь без малого три сотни верст. У нас завелся ангел-хранитель: ни одной атаки со стороны дорожной полиции. Хотя с другой стороны, - рассуждал Павел, - Это наше затертое… ювелирное изделие вряд ли разбирается в марках окутанных мраком автомобилей, а также с легкостью читает их номера. Не станет Полина Юрьевна нам пакостить, мы хорошенько ее пристыдили.
        - А если она передумает идти в полицию?
        - Мы делали остановку в Ледене, не помнишь? - удивился Павел, - Впрочем, ты уже храпел. Гюнтер связался с шапочными знакомыми из уголовной полиции, прибыл гонец, ему отдали диктофон…
        - Выходит, ты не блефовал?
        - Странная мысль. И кто из нас после этого блондинка? Самый настоящий диктофон. Рядовой атрибут современного человека. А теперь у меня нет атрибута. Зато появилась химерическая надежда, что полиция не станет упорствовать в наших поисках. Разве что захочет нас узреть в качестве важных свидетелей.
        - Мы стоим?
        - Гюнтер вышел по нужде. Отольет - вернется. Надеюсь.
        - Да где же мы, черт возьми?!
        - Семьдесят километров к югу от Берлина, - Павел заразительно зевнул, - Район Аккерхау. Недавно проехали знак, извещающий, что впереди деревня Зандерс…
        Сердце бешено застучало. Вадим поднялся, треща онемевшими членами. Машина стояла на обочине двухполосной дороги с жирной разделительной полосой. На этом приметы цивилизации обрывались. Плавал густой молочный туман, опутывая ветви поджимающих обочины кустов. Вверху он делался разреженным, и за кустами проступали контуры высокого леса. Деревья стояли густо, рваными уступами, создавая какой-то сложносочиненный ландшафт. Дождя как будто не было, но из открытой водительской двери тянуло сыростью. Желание дышать свежим воздухом пропало.
        - Гутен морген, - добродушно прогудел здоровяк Гюнтер, забираясь на свое место, - Хочу обрадовать тебя, Павел. Мои услуги дорожают еще на семьдесят евро: я сбил ботинок о какой-то пень. Тут такой непредсказуемый лес…
        - Восхитительно, - умилился Павел, - В округе ни одной живой души, а Гюнтер поперся в чащу, чтобы справить малую нужду. Обочины мало. Только не говори, что ты искал в лесу табличку с надписью «Мужской туалет». Признайся, спрашивал у лешего дорогу?
        - Не знаю, кто такой леший, - гудел Гюнтер, запуская мотор, - Но дорогу мы спросим на автозаправочной станции. Перед каждой деревней обязательно должна быть заправочная станция…
        Микроавтобус, как-то подозрительно похрамывая, катил по идеально ровной, пустынной дороге. Местечко выглядело уныло. Туман не думал расползаться, но на отдельных участках он висел клочьями, позволяя рассмотреть детали ландшафта. Дорога уходила в низину. Вдоль обочин потянулись кривые осинники, в салоне, помимо запаха бензина, стало ощущаться что-то гнилостное, болотистое. Проехали развилку (влево пошла грунтовка на некий Смальт). Внезапно дорога вырвалась из плена древовидных, потянулась равнина. Отдельные околки, заборы, за которыми виднелись мутные одноэтажные строения, проехали мост, обозначилась еще одна развилка, вновь сгустились деревья…
        Автозаправочная станция располагалась на небольшом пригорке. Окутанные туманом колонки, спящий зачехленный грузовичок. Заправляла машину сонная женщина в синем комбинезоне - из тех, которым незачем коня на скаку останавливать (кони сами перед ними на дыбы встают). Гюнтер вышел из машины пообщаться с прекрасным полом - и пропал с концами. Выходить из машины по-прежнему не хотелось. Фельдман настороженно озирал пустую трассу. Туман, похоже, собирался рассеяться. Но вряд ли антураж станет жизнерадостнее. Тучи плыли плотными рядами, порывами налетал ветер, ероша траву и кустарники. Большого холода не ощущалось, но дискомфорт присутствовал.
        - Затылок чешется, - пожаловался Павел, - Не могу избавиться от ощущения, что по следу идут. Но хвоста за нами точно нет. К тому же, ночью мы хорошо оторвались…
        - Чтобы ликвидировать отставание, достаточно изменить направление, - напомнил Вадим.
        Фельдман посмотрел на него как-то странно, задумался. Вскоре вернулся Гюнтер.
        - Какая милая фрау, - без тени иронии заявил он, - Зандерс начинается за ближайшей возвышенностью. Деревня со Второй мировой войны крупнее не стала. Население - сотни полторы. Гостиницы нет. Но можно остановиться у благодушной фрау Мюллер. В шесть вечера она сдаст смену на бензоколонке и вернется домой. Говорит, что не замужем… - Гюнтер сделал какое-то странное лицо.
        - Он серьезно? - шепнул Вадим.
        - Немцы - народ серьезный, - шепотом отозвался Фельдман, - А что ты хочешь? Немок трудно упрекнуть в неземной красоте, их мужчины и не знают, что есть другие. Несчастная вырождающаяся нация, для них наша Ксюша Собчак - эталон божественной красоты…
        - Держите, - Гюнтер швырнул на корму увесистый пакет, - Еще шестнадцать евро.
        - Фаст-фуд? - заподозрил каверзу Павел, - Спасибо, приятель, мы лучше лапу пососем.
        - Баранина на косточках, - добродушно гоготнул Гюнтер, - У фрау Мюллер осталось с ужина. Она брала с расчетом на напарницу, а у той вскрылся чирей, и она осталась дома. Держите, не бойтесь, там еще немного хлеба и французская минеральная вода…
        На возвышенности перед деревней они выбрались из машины, стояли на краю обочины, курили. Ползучая сырость забиралась под воротник. Местность именно такая, какой представлял ее во снах и видениях Вадим. Хмурая, безрадостная пастораль. Протяженная покатая котловина, окруженная лесами. За дорогой начинались непроходимые кустарники в человеческий рост. И там, очевидно, не все ладно: из кустарника тянуло болотистой аммиачной затхлостью. В серой дымке проступали возвышенности, покрытые лесами, прямо по курсу виднелись черепичные крыши двух- и одноэтажных строений. Они казались какими-то не настоящими, эфемерными, призрачными. Метрах в трехстах от петляющей асфальтовой дороги убегала в деревню узкая грунтовка - явно не пользующаяся популярностью у водителей.
        - Ни разу не был в этой глуши, - доверительно поделился сокровенным Гюнтер, - Но замок Валленхайм расположен примерно там, - он вытянул палец перпендикулярно дороге, - Замок заброшен, в нем никто не живет, кроме привидений. Так сказала фрау Миллер. А чуть левее, между болотами, - палец сместился, - старое деревенское кладбище.
        - А есть еще новое? - спросил Фельдман.
        Гюнтер задумчиво почесал бороду.
        - Нет, нового кладбища нет. Есть только старое. Его хватает. Так сказала фрау Миллер. На здешнем кладбище можно найти могилу барона фон Ледендорфа - кажется, вы упоминали такую фамилию?
        - Хм, а ты болтливый, приятель, - пробормотал Фельдман, - Надеюсь, фрау Миллер не поставлена в известность, зачем мы сюда приехали?
        - Не совсем, - покраснел Гюнтер, - Но стоит ли темнить перед честной женщиной, которая ни разу нас не видела?
        - Резонно, - усмехнулся Фельдман, задирая голову, - Зачем все усложнять? Жизнь такая необременительная штука…
        С севера на деревню надвигалась впечатляющая туча. Фельдман застыл в невольном пиетете. Гюнтер проследил за его взглядом, озадаченно почесал затылок. Явилась мысль о зонтике. Вадиму показалось, что где-то в стороне работает двигатель автомобиля. Он настроил ухо по ветру. Звук едва проступал за порывами, но явно работал мотор. По шоссе ничего не проезжало. До поворотов в обе стороны было метров триста. Проехали развилку, вспомнил Вадим. Там еще мостик был с речушкой. Грунтовка уходила на север в обход болот, по ней, должно быть, и ехала машина.
        - Ничего не слышите? - спросил он.
        Детективы насторожились.
        - Нет, - подумав, осторожно сказал Фельдман, - А должны?
        - Машина ехала…
        - Уже не едет, - выждав паузу, сказал Гюнтер.
        Он был абсолютно прав. Уже никто никуда не ехал.
        - В этой стране наберется миллионов тридцать машин, - пожал плечами Фельдман, - И все куда-то едут, едут…
        Гюнтер вальяжно рассмеялся, снисходительно, с оттенком пренебрежения глянул на спутника своего товарища. Махнул рукой - пора в путь, деревня просыпается… Не подвела интуиция. Не внушил ему доверия звук работающего мотора, который вдруг прервался… Инородное тело в кустах, взгляд уперся в него, вычленив из множества растительных предметов, автоматически настроился на нужную волну… Он уже знал, что сейчас произойдет! Что-то выкрикнул отрывисто, бросился к Фельдману. Тот успел возмущенно гавкнуть, не устоял, накрыл собой Гюнтера, все трое покатились по обочине в водосток, а из кустов уже летела рассерженная автоматная очередь…
        Их бы положили, как в тире, уж больно выгодную мишень они собой представляли. Спасли мгновения. Вадим вжался в обрыв, прикрыл затылок. Вторая очередь срезала колосья травы на обочине.
        - Все живы? - хрипел Фельдман, копошась в грязи.
        - Живы, живы… - сопел и отплевывался Гюнтер, - Из «Узи» стреляет, мерзавец… Поймал нас все-таки… О, майн гот… - он хотел приподняться, но рухнул на землю: третья очередь разрезала пространство. Пули разлетались веером. Автомат стучал негромко, вряд ли из деревни могли слышать это безобразие.
        А Гюнтер оказался способным малым! Разобрал характерный щелчок, кончилась обойма! Нужно время для перезарядки! Взметнулся с торжествующим воплем, вырвал пистолет из-за пазухи, перемахнул двумя скачками через дорогу и грузно вломился в кусты, паля в каком-то садистском раже! Кто-то вскрикнул, но не Гюнтер! Он крушил без разбора фауну, отрывисто гавкал короткоствольный «бульдог». А после стало тихо.
        Вадим приподнялся. Совсем тихо. Резкость пропала, кустарниковый массив плыл в глазах мутными волнами. Как на бракованном диске - картинка осыпалась, превращаясь в мешанину из цветных прямоугольников. Фельдман, чертыхаясь, карабкался на пригорок - весь измазанный глиной и гумусом.
        - Ты немного испачкался, - заметил Вадим.
        - Рожденный ползать все время грязный, - пошутил Фельдман, - Эй, Гюнтер, ты в порядке?!
        - Да! - прокричал Гюнтер.
        - Отлично, - прошептал Павел, - Фельдфебель Шлеззинг стрельбу закончил. Итить твою, я так и знал, что им потребуется снайпер, чтобы закрыть некоторые открытия…
        Хлопнул еще один выстрел. Зазвенело в ушах. Вспорхнула пестрая птица в стороне, заполошно захлопала крыльями. Предыдущих выстрелов она, очевидно, не слышала…
        - Ты в порядке, Гюнтер?!
        - Да! - прокричал Гюнтер.
        - Вот теперь он точно стрельбу закончил, - заключил Вадим, - А он полезный малый, твой приятель. Неплохо для ловца бабочек.
        - Собачек, - поправил Павел.
        - Прости, оговорился. Не стоит ли прогуляться, как ты думаешь?
        Гюнтер сидел на кочке и терпеливо дожидался их прибытия. Вдумчиво перезаряжал пистолет. Понюхал ствол, поморщился, поднял голову, вопросительно уставясь на Павла.
        - Сумма возрастает, понимаю, - смиренно согласился Павел, - Позднее составишь полную смету моральных и материальных издержек. И что у нас тут?
        Убитому мужчине в последней стадии его развития было лет сорок - сорок пять. Седоватая стрижка-ежик, лоб изборожден морщинами, лицо скуластое, изломанные молнией брови. Одет во что-то серое, неброское. Первая пуля, попавшая в цель, пробила грудину, но, видно, у Гюнтера были причины усугубить свои достижения (снайпер попался упрямым), вторая, заключительная, вошла в углубление над переносицей, заставив снайпера мгновенно изменить отношение к жизни. Под ногами валялся портативный израильский автоматик.
        - Даже не знаю, что сказать, приятель, - растерянно развел руками Фельдман, - Вы оба неплохо себя проявили, один лишь я как-то сплоховал, - он покосился на свои безнадежно испорченные штаны, - Скажи, а своих бабочек… пардон, собачек ты так же отлавливаешь?
        Гюнтер посмотрел на него с укором. Вздохнул.
        - Послушайте, по-моему, это был наемный убийца. Не охотник на оленей.
        - Конечно, - кивнул Павел, - Я слышал, все убийцы состоят в тайном обществе рыцарей круглого ствола.
        - Что? - не понял Гюнтер.
        - Это шутка, - предупредил Павел, - Гюнтер, ты был, в натуре, Рэмбо-V. Наш респект, как говорится. Только давай без соплей этих ваших - вот, мол, человека убил. Туда ему и дорога… Мужики, - спохватился он, - Нет времени. Этот парень был один?
        - Он был один, - растягивая буквы, сказал Гюнтер.
        - Подожди, Гюнтер, откуда ты знаешь? - насторожился Вадим, завертел головой. Уж больно пугающая тишина в округе. И туман висит клочками…
        - Вы слишком долго решали, стоит ли вам подходить, - объяснил сыщик, - В кармане у господина я нашел немецкий паспорт на имя Рудольфа Коваленича, жителя Ростока. Больше ничего - за исключением сигарет, зажигалки, носового платка, сотового телефона и запасной обоймы. Вам знаком такой номер - последний вызов, десять минут назад? - Гюнтер продиктовал цифры.
        Они отлично совпали с номером, который диктовала Полина Юрьевна.
        - Ничего удивительного, - резюмировал Павел, - Можем, конечно, позвонить, но лучше не стоит. Не разрушайте, как говорится, чужих иллюзий, они могут вам еще пригодиться.
        - Кто он по национальности? - поинтересовался Вадим.
        - Какая разница, - отмахнулся Фельдман, - Монгол, словак… В этой Европе давно все перепуталось.
        - Вон за теми кустами, - указал подбородком Гюнтер, - проселочная дорога. Он оставил машину на обочине. Заблокированы все двери, кроме водительской, отсюда я сделал вывод, что парень один. На той стороне дороги небольшая, но глубокая река. Черт… - Гюнтер вскочил, тряхнул кулаком, - Мы не можем обратиться в полицию, а должны это сделать в первую очередь!
        - Тогда за работу? - встрепенулся Фельдман.
        Возможно, из деревни кто-то слышал выстрелы. Но валить толпой по такому торжественному случаю население не спешило. То, что они делали, было чудовищно и тянуло на продолжительный тюремный срок. Гюнтер с Павлом волокли остывающее тело через кустарник («Какой же ты тяжелый, Рудик», - чертыхался Фельдман), Вадим стоял на стреме, высматривая опасность. Машина, буроватая «Ауди» (уже не девочка), покорно приняла своего хозяина и его личные вещи. Подъезд к воде обнаружился за соседним пригорком. Высокий обрыв, поросший травой, стремительная грязная речушка с заваленными буреломом берегами. Под обрывом - бурный водоворот. «Живее, живее», - торопил Павел, - «Друзья, не делайте такие постные лица, они вас не красят…» Какой же русский не любит долгих дискуссий? Скроет ли река следы «чудовищного злодеяния»? Но Фельдман уже подпрыгивал от нетерпения - плевать! Машина съехала с обрыва, Павел так увлекся происходящим, что забыл из нее выскочить, пришлось выдергивать его из салона в четыре руки. Адреналин плескался из всех троих! Машина накренилась, словно размышляя - падать, не падать, со скрипом перевалилась
через обрыв, съехала по кореньям, нырнула капотом. Глубины оказалось достаточно, чтобы скрыть злодейство. Несколько долгих секунд - угомонилась взбудораженная река, завертелся водоворот…
        - Удачи тебе, Рудик, - пробормотал Фельдман, рухнул на косогор и начал судорожно бледнеть.
        Трое вышли из леса. Микроавтобус терпеливо ждал, прикорнув на обочине. Небольшая фора у них имелась - возможно, день, возможно, больше - пока кураторы Коваленича не зададутся резонным вопросом: почему их сотрудник не выходит на связь, и не стоит ли его поискать? В деревеньку Зандерс въехали в восемь утра, остановились в уютном придорожном заведении, где стояли дубовые столы, лежали чистые салфетки, а в придачу к пенистому и вполне немецкому пиву подавали поджаренные колбаски и отвратительный горький кофе. Про «подачку» фрау Мюллер давно забыли: аппетит разгорелся зверский. Хозяин заведения - лысоватый, отягощенный животом и подтяжками, отзывался на имя Клаус, с интересом поглядывал на ранних посетителей. Переодеться никто не удосужился. Пришлось выдумывать причину своего затрапезного вида. «Гюнтер, скажи этому славному господину, что мы - гости из далекой заснеженной России, немного испачкались, провалившись в канаву, но мы порядочные люди, ты нас сопровождаешь, показываешь, так сказать, достопримечательности. Вот этот милый парень, - пихнул он локтем Вадима, - известный писатель (Вадим надрывно
закашлялся), работает над биографией своего предка, который служил после войны в этих местах, много рассказывал про Зандерс, замок Валленхайм, трепетно повествовал о местном порождении ада - неком бароне Ледендорфе…
        - И не забудь настоять на моей непорочной репутации, - бросил в спину Гюнтеру Вадим, - Встречается реже, чем непорочное зачатие, он должен оценить…
        Оба видели, с каким наивным интересом выслушивает трактирщик детектива. Энергично кивал, поддакивал, таращился на притихших посетителей. Начал давать пространное «интервью», производя витиеватые пассы пухлыми руками. Гюнтер явно рассказал больше, чем был уполномочен.
        - Гюнтер в курсе того, что происходит? - тихо спросил Вадим.
        - Не-е, - решительно отверг Фельдман, погружая нос в пену (пиво с рассветом, после убийства - это, конечно… убийственно), - Много будет знать - мало не покажется. Но Гюнтер, между нами говоря, башковитый парень. Может додумать, а, учитывая его уродливое воображение, он может додумать совсем не то.
        - Не понимаю, зачем мы сюда приехали, - раздраженно бросил Вадим.
        - Я тоже, - простодушно признался Павел, - Но иногда имеет смысл прислушаться к внутренним голосам. Ты понимаешь, о чем я. Думать надо головой, прислушиваться к сердцу, чуять задницей.
        - А где была твоя задница, когда появился господин Коваленич? - ехидно осведомился Вадим.
        - Неправда, - возразил Фельдман, - Опасность моя задница почуяла исправно, просто она ошиблась в определении места и времени. Смотри, становится интересно…
        Из задней двери за стойкой трактирщика появилась худая заспанная девушка в скромном платьишке. Заразительно зевнула, забавно взъерошила волосы. Кабатчик, не отвлекаясь от «интервью», что-то бросил ей раздраженно. Девчушка показала озорной язычок, убежала.
        - Плохо… - расстроился Фельдман.
        - Ты жене своей доверяешь? - покосился на него Вадим.
        - А при чем тут жена? - не понял Павел, - Ну, в принципе, доверяю. Пока ничего из дома не пропало.
        - Удивительно устроен мир, друзья, - возвестил Гюнтер, возвращаясь к столу, - В нем люди пересекаются, как нитки пряжи в кофте. Приятная фрау Мюллер на колонке - племянница любезного Клауса, они проживают в одном доме, только в разных секциях. Он так расхваливал свою племянницу, так ей сочувствовал, женщина такой сложной судьбы… - и вновь физиономия охотника за собачками обрастала романтическим флером.
        - Что-то мне не хочется второй раз встречаться с этой глаукомой, - пробормотал Фельдман.
        - Но дело в другом, - продолжал Гюнтер, - Ты не все мне рассказал, Павел. Придется поделиться некоторыми секретами. Клаус согласен оставить на пару часов заведение - здесь не слишком большой наплыв посетителей, внучка справится - и познакомить нас с несколькими местными жителями, у которых прекрасная память и серьезный возраст.
        Павел скептически сморщился. При этом он ухитрился радушно улыбнуться не теряющему бдительности Клаусу.
        - Встречное предложение, Гюнтер. Я думаю, нам незачем таскаться всей гурьбой по местным пенсионерам. Свою работу ты сделаешь, а мы вашего варварского языка все равно не понимаем. Будь на связи, хорошо? На машину мы не покушаемся…
        В низинах нелюдимого местечка по-прежнему царствовал туман. Опутывал кустарники, стелился по залежам бурелома, растекался жидким киселем по редким полянам и пролысинам голой земли. Очевидно, он всегда был здесь - в той или иной мере - как черный прошлогодний снег в глубоких оврагах сибирской тайги, не желающий таять под слоем валежника, благополучно переживающий короткое лето и триумфально встречающий новые снегопады. Они отдалились от деревни, сошли с проселочной дороги, убедившись, что никто их не преследует. Местные жители в сомнительные края не ходили, и Клаус сильно удивился, когда узнал, что гости желают совершить небольшую познавательную прогулку… Аура в этой глуши была действительно не очень. Давило грудь, овладевало беспокойство, временами граничащее с паникой. Расступились криворукие деревья, показались руины замка Валленхайм…
        - Мрачновато здесь, - изрек непререкаемую истину Фельдман.
        Сердце билось с нарастанием. Неужели это то, о чем рассказывала под гипнозом внучка Белоярского? Все на месте: остатки прямоугольной башни в углу крыши, стены еще десятилетия назад пришли в негодность, в дырах колосится чертополох. Все заброшено, люди сюда не ходят, никому нет дела до этой угрюмой древности. Возможно, она не представляет исторической ценности: кто такой для потомков малоизвестный барон фон Ледендорф?
        Когда-то к замку вела дорога, теперь она полностью заросла бурьяном, можно было лишь гадать о ее ориентации в пространстве. Лес вплотную подступал к замку, штурмовал подходы, забирался в многочисленные дыры, в оконные проемы. Дожди, ветра, время - методично разрушали каменную глыбу. Он чувствовал, как в голове происходят подозрительные процессы, включился участок мозга, ответственный за странные видения, шевелились волосы на загривке… Он стоял у разбитого вдребезги крыльца, смотрел на раскрошенную стену, на просевшую лестницу в глубине мглистого проема, страшно боялся перейти заваленную битым камнем грань…
        И вновь разверзались глубины подсознания. Растворился в чистом воздухе озадаченно ковыряющий в носу Фельдман, посыпались разноцветные «пиксели». Лучше не стоять во всем этом! Он сделал шаг назад. Поздно. Яркие образы - кровь на рукаве, черные тени в низко надвинутых капюшонах, повелитель страха, дирижирующий своим оркестром на заднем плане - он всего лишь большое продолговатое пятно. Молодая женщина, сидящая на краю тахты, папка на коленях, белый лист, она сомкнула колени, старательно что-то штрихует. Сейчас появится кровавый убийца, она поднимет голову… Видение цеплялось за мозг с настораживающей регулярностью. Зачем оно это делало?
        - Ау, растение? - крикнул в ухо Фельдман. Встряхнул его, словно пыльный коврик.
        Все ушло. Осталась серая глыба, не представляющая исторической ценности, возмущенная, немного испуганная физиономия Фельдмана. Махровая туча над головой, способная учинить небольшое, но очень мокрое светопреставление.
        - Не понимаю я многого, - пожаловался Вадим.
        - Я тоже, знаешь ли, многого не понимаю, - раздраженно сплюнул Фельдман, - Будем перечислять? Не понимаю, почему пачкаются полотенца, если ими вытирают только чистые руки; почему пятью пять - двадцать пять, шестью шесть - тридцать шесть, а семью семь - не сорок семь. Да я вообще ничего, как выясняется, не понимаю! Пошли отсюда.
        - Уже? - удивился Вадим.
        - Пока целые, - огрызнулся Павел, - Внутри опасно - шагу не ступить, чтобы не сломать себе шею. Будем ждать явления Гюнтера.
        - А где мы будем его ждать? - тупо спросил Вадим.
        - Кажется, знаю, - щелкнул пальцами Павел, - Есть тут к востоку еще одно приятное местечко…
        На деревенском кладбище было еще неуютнее. Обширная поляна, ограниченная с запада пахучим болотом, с других сторон - каким-то мрачным сказочным лесом, состоящим из старых буков и осин. Царила пугающая тишь, туча проплыла мимо кладбища, не зацепив дождем. Застыли листья на ветвях, не колыхалась трава. Обмерла ворона на ветке, только следила напряженно за пришельцами бусинкой глаза. Павел с Вадимом медленно бродили по заросшим сорняками дорожкам, мимо того, что когда-то называлось надгробными памятниками и прочей кладбищенской атрибутикой, мимо просевших могил, скособоченных и обросших сохлой грязью склепов. Южная часть сельского погоста продолжала использоваться по прямому назначению, носила местами ухоженный характер. На северной, особенно в лесу, все было заброшено, забыто и попросту пугало. Здесь стоило ходить с особой осторожностью, чтобы не рухнуть в объятия какого-нибудь «исторического» мертвеца.
        Вадим присел под дерево, закурил. Павла потянуло к знаниям, он медленно смещался от могилы к могиле, присаживался на корточки, чистил ладонями покореженные плиты, где сохранились надписи, пытался что-то прочесть, осмыслить прочитанное. Временами доносилось заупокойное бормотание:
        - Марта Кауфман… несчастная девочка, скончалась в сорок девятом, и было ей всего-то семьдесят… Вильгельм Швеллер… надо же, как гордо звучит, а пацаненку всего четыре года, какая, право, жалость… Элеонора Миллер - весьма, весьма почтенный возраст, не родственница, случайно, нашей королевы бензоколонки?… Оп-па…
        Фельдман поманил Вадима пальцем. Пришлось вставать, тащиться неведомо куда. Могила барона Густава фон Ледендорфа ничем не выделялась на фоне прочих - разве что заросла курослепом по самую плиту. Они угрюмо рассматривали расколотую глыбу, остатки стертого барельефа, которые Павел пытался отчистить рукавом, но не слишком результативно. Лишенное элементарной индивидуальности лицо в профиль, строгая готическая вязь в качестве обрамления. Слова эпитафии прочесть невозможно: от букв уцелели лишь обломки. Прочтению поддавалось только имя погребенного, выполненное крупными буквами: Густав фон Ледендорф. И даты: 1872-1947…
        - Долгую жизнь прожил стервятник… - задумчиво пробормотал Фельдман.
        - Какой же он стервятник, - возразил Вадим, - У старика была харизма, черная энергетика, способность к гипнозу, а главное, специфическое чувство юмора. Но в жизни он не преуспел. Остаток дней прожил в нищете, и умер там же…
        Что-то шевельнулось позади памятника, хрустнул камень. Вскочили одновременно, инстинкт не дремал. Быстро переглянулись. Заходи слева, - показал глазами Фельдман. Сердце ухнуло в пятки, но кулаки машинально сжались. Повязали? - мелькнула огорчительная мысль.
        - Попрошу без драки, - зарокотал знакомый сочный голос с сильным акцентом, - Знаю я вас, готовы уже растерзать старинного приятеля…
        - Идиот! - набросился с кулаками Фельдман, - И это ты называешь чувством юмора?! Позвонить не мог? Мы тут и без твоих фокусов едва от ужаса не обделались!..
        - А теперь слушайте, - пробасил Гюнтер, гнездясь на опрокинутой плите. Видок у него при этом был усталый, как будто его пешком гнали из Берлина, но чертовски довольный, - Не знаю, чем вы тут занимались, некрофилы несчастные… но время, я уверен, вы потратили зря.
        Фельдман молчал. Понятно, что Гюнтер набивал себе цену.
        - Мы с Клаусом проехались по нескольким местным старикам - из числа тех, кто проживал в Аккерхау во времена Второй мировой войны. Кстати, - Гюнтер стрельнул глазами в Фельдмана, - Желание старины Клауса оказать мне добрую услугу определялось не только его радушием и покладистым характером, но и купюрой в сто евро, которая самым загадочным образом переместилась из моего кармана в его карман.
        Фельдман (из последних сил) молчал.
        - Хорошо, будем говорить только о деле, - вздохнул Гюнтер, - И очень быстро, поскольку нам нужно отсюда убираться. Машина на проселке.
        - А как же фрау Мюллер? - подколол Фельдман.
        - Ты считаешь, фрау Мюллер исчезнет из этой деревни? - оживился Гюнтер, - Или я куда-то денусь из этой страны? Считай, что шутка не удалась, Павел. В деревне Зандерс остались семь пожилых людей, способных вспомнить события далеких времен, когда дикие русские племена… в общем, неважно. Двое - Андреа Рузбик и Вилли Шон - выжили из ума, беседа с ними заведет в тупик. Курт Харбиндер весь сентябрь сорок пятого провел в мастерских Урби Штрассера, занимался ремонтом постоянно ломающейся советской техники. Хелен Айзенгер прекрасно помнит оккупацию, молодых советских офицеров из расквартированной в Зандерс части, но информацией по нужному нам эпизоду не владеет. Барбара Шмут обладает феноменальной памятью - особенно на события, не представляющие интереса. Остались Хельга и Рихард Зоннерманн - престарелая супружеская чета. По закону всемирной подлости с этой почтенной парой я поговорил в последнюю очередь. Весьма радушные люди…
        - Ну, не тяни, умоляю, - взмолился Фельдман.
        - Не знаю, - сменил тон и выражение лица Гюнтер, - В этом есть что-то странное. Что-то поистине мистическое.
        - Ты имеешь в виду?.. - напрягся Вадим.
        - Я имею в виду везенье. Что-то невероятное. Они вспомнили тот вечер. Тот промозглый осенний вечер, когда группа советских военных на конфискованном из гаража Франца Губерта «Мерседесе»…
        - Убью! - взревел Фельдман.
        - Прибыла в замок Валленхайм, - невозмутимо закончил Гюнтер и на всякий случай отодвинулся от нервно дрожащего Фельдмана, - Они не помнят, какое было число, да и странно, если бы помнили. Но вечер врезался в память. Рихарду Зоннерманну было шестнадцать лет, по этой малолетней причине оккупационные власти никуда его не мобилизовали. Хельге Шварцман - пятнадцать. Пять лет спустя они поженятся и проживут долгую скучную жизнь. Рихард шестьдесят лет отработает в слесарной мастерской своего брата, Хельга примерно столько же - счетоводом в местной конторе. Рихард был озорным и смелым мальчишкой. В тот вечер они гуляли. Заметьте, мы имеем свидетельства не одного, а двух человек, обладающих хорошей памятью. Рихард в тот вечер решил блеснуть, предложил Хельге прогуляться к замку, в окрестностях которого можно найти укромный уголок, где можно обниматься, целоваться… Хельга очень боялась, но согласилась. В замок проникать не хотели - во-первых, мои соотечественники люди законопослушные, во-вторых, вся округа боялась сумасшедшего барона, о котором ходили всякие леденящие слухи. Рихард предложил посидеть в
сторожке, от которой до замка рукой подать. Они сошли с дороги, но тут их настиг свет фар, Рихард потащил подругу в кусты, зажал ей рот. Вы бы видели, с каким благоговением они вспоминают этот момент - единственное яркое событие за такую долгую жизнь…
        - Короче, - гаркнул Фельдман.
        - «Мерседес» остановился на дороге перед замком. Он не мог проехать, там просто не было подъезда. Вышел водитель, из кузова посыпались солдаты, потом выбрались три офицера - они явно были навеселе.
        - Они отличали солдат от офицеров? - спросил Вадим.
        - Рихард отличал, - кивнул Гюнтер, - Он провел детство в милитаризованной стране. У солдат автоматы и пилотки, офицеры в фуражках и с пистолетами. Уже темнело, но всё было видно. Офицер выкрикнул команду, солдаты выстроились у стены косой шеренгой, несколько человек пошли в обход, остальные полезли в подвалы, куда имелся отдельный вход. Офицеры посовещались, вынули пистолеты, вошли в замок. Парень с девушкой все это время сидели в кустах. Они собрались бежать в деревню, но тут в машине, которая стояла недалеко от них, заскрипела дверь. Из кабины спрыгнул еще один офицер…
        Холодная змейка забралась в позвоночник. Не тот ли самый пресловутый «момент истины»? Фельдман уже не выступал, жадно пожирал глазами рассказчика.
        - Вы поняли, да? - победно смотрел на них Гюнтер, - В кабине рядом с водителем ехал еще один офицер. Похоже, пьяный, уснул, а когда проснулся, в грузовике никого не было. А коллеги про него забыли, ушли. Он выбрался из машины, прислонился к капоту, чтобы не упасть, постоял, собираясь, оторвался от машины, закурил, помочился на колесо. Рихард с Хельгой с ужасом вспоминают, как, застегнув штаны, офицер Советской армии пронзительным оком посмотрел на кусты, в которых они сидели. Ребята онемели от страха. На всю жизнь они запомнили этот жгучий взгляд. Они решили, что их заметили, но двигаться не могли, словно приросли к земле. Но офицер ничего не понял. Вынул пистолет из кобуры и потопал в замок, старательно удерживая равновесие. Ребята точно помнили: он пошел за своими коллегами. Никто из рядовых в замок не поднимался…
        - Перед поездкой в Валленхайм офицеры изрядно выпили в своем домике, - прошептал Вадим, - Выходит, их было там не трое, а четверо… Твою мать! - осенило его, - А ведь действительно не существует никаких свидетельств, что офицеров было трое!
        - Забавно, - оценил ситуацию Фельдман, - Четвертый не из их компании, просто затесался в тот вечер. На что-то подобное мы и рассчитывали, верно? Мистика суровым образом переплетается с реальностью. Барон действительно парень непростой, разглядел способности парней, просветил их насквозь, выдал жизненную установку…
        - Но куда уж ему до Дьявола, скупающего оптом души, - поддержал Вадим, - Он поднялся на второй этаж в самый обжигающий момент. Но заходить не стал, остался на лестнице, стал слушать, завороженный происходящим. Можно лишь догадываться, что творилось в тот момент в его напичканной алкоголем башке…
        - Решил не светиться, заблаговременно ушел, - сказал Фельдман.
        - Это так, - подтвердил Гюнтер, - Четвертый офицер вернулся из замка первым. Ребята не успели сбежать - Хельгу заморозило, она просто не могла встать… Он забрался в кабину, словно никуда и не уходил. Вскоре вернулись остальные, машина уехала, приключение закончилось.
        - Действительно неведомо, что творилось у него в башке, - задумчиво произнес Фельдман, - Вероятно, ничего. Просто оробел. А наутро явилась мысль. Или не наутро. Хотя довольно странно - ждать шестьдесят с лишним лет, чтобы воплотить дьявольский замысел…
        - Дьявольский замысел мог зародиться гораздо позднее, - возразил Вадим, - Просто офицер сделал зарубку в памяти, решил посмотреть, что будет дальше. А дальнейшая судьба Белоярского, Урбановича и Басардина навела на размышления.
        - Но если он жив до сих пор, ему далеко за восемьдесят, - подсчитал Гюнтер, - Какой смысл от грабежа и богатства в таком возрасте?
        - Задачка, - почесал вихрастый затылок Фельдман, - Мы должны понять, кем был этот четвертый. Вскрыть архивы, списки личного состава… Зоннерманны помнят, какой он был из себя?
        - Да не очень, - смутился Гюнтер, - Целая эпоха прошла. Обычный. Среднего роста, среднего сложения. В погонах они не разбирались. Запомнили испепеляющий взгляд…
        - Поехали, - хлопнул по коленям Фельдман, - Будем считать, что на дорожку уже посидели…
        Три последних дня в Германии проволоклись, как в густом тумане. Они опять рвались через кусты к спящему на проселке микроавтобусу. Сумки остались в машине, никто на них не покусился. С местечком Аккерхау прощались без сожаления, Гюнтер жал на последней передаче, под которую была уместна ревущая из магнитолы немецкая эстрада. Вадим с трудом соображал, в каком направлении они едут. Но явно не в обратном. Проносились разноцветные деревеньки, перелески сменялись возделанными полями, чистенькие свалки вдоль дороги, обозначенные щитами с надписью «Schutt» (мусор). Но неприятности следовали по пятам: на окраине опрятного городка у заведения с гордым названием «Kreuzritter» (вроде бы «крестоносец») с треском лопнуло колесо, и Гюнтер едва не оставил городок без фонарного столба. Из воздуха материализовалась машина дорожной полиция, исторгла инспектора с «картофельным» носом и строгими запросами. Проверить документы у всех троих полицейский не догадался, доканывал Гюнтера, уверяя, что ездить на таких раритетах люди в наше время не должны. Гюнтер долго ругался, обретя свободу. «Не мужское это дело - на
дорогах зарабатывать», - справедливо подметил Павел. Поставили запаску. На проселочном повороте съехали в кювет - Гюнтер не успел сбросить скорость. Долго и, старательно ругаясь, извлекали машину из западни. Снова потянулась необитаемая лесистая местность. Джип не первой свежести торчал посреди дороги - заняв свою полосу и половину встречной. Разъехаться было проблематично. Чертыхаясь, Гюнтер притормозил. Пассажиры джипа - широкие парни, «прикинутые» в спортивном духе - стояли шеренгой на обочине, мочились, при этом что-то нестройно пели и хохотали.
        - С ума сойти, - поразился Фельдман, - Капелла писающих мальчиков!
        - Свиньи! - вскипел Гюнтер, - Что они себе позволяют?! Они же оскорбляют мою страну!
        - Минуточку, - насторожился Вадим, - Уж больно славянские репы у этих писающих.
        Но Гюнтера уже несло из машины. Широким шагом, засучивая рукава, выкрикивая ругательства, он шел к обидчикам своего фатерлянда.
        - Зря он это, - поздновато опомнился Фельдман, - Ну, подумаешь, травку удобрили, машину плохо поставили. Ведь можно проехать…
        Первое правило боксера: один раз подумай, сто раз ударь, но Гюнтер начал бесцельно махать руками, браниться. Парни неторопливо доделали свои дела, привели в порядок одежду. Двое продолжали гоготать. Третий, поигрывая бицепсами, повернулся. Физиономия, не обремененная интеллектуальным багажом, изумленно вытянулась.
        - Пацаны, да это те самые! - завопил он на подозрительно знакомом языке.
        Гюнтер словно споткнулся. Растерянно посмотрел назад. Фельдман уже летел через сиденье на водительское место, выжал сцепление.
        - Гюнтер, в машину!!!
        От неприятностей худо-бедно увертывались. Микроавтобус рванулся с места. Отпрыгнул от парней, помчался назад Гюнтер. Вадим откатил дверцу, рассчитывая, что тот нырнет. Но ловкости немецкому сыщику не хватило. Он запнулся и с воплем грохнулся грудью о подножку. Вадим схватил его за шиворот, на ходу затягивал в салон. Кто-то с воплем выпрыгнул из-под колес. Фельдман выжал газ: микроавтобус с отчаянным скрежетом процарапал левый бок джипа, качнулся над водостоком, но сцепления с дорогой не утерял, помчался по проезжей части. Захлопали выстрелы. С треском разлетелась задняя фара. Задвинув дверцу, Вадим обернулся - братва, попрятав пистолеты, судорожно пыталась развернуть джип на узкой дороге…
        Всё это напоминало какую-то пародию на ужасы и экшн. С трассы Фельдман ушел за ближайшим поворотом - свернул на раздолбанный проселок под эскапады «зарубежной эстрады» из приемника. Машина затряслась по бездорожьям чужой отчизны. Свернул еще раз, махнул напрямик через поляну, пропылил мимо заброшенного фермерского хозяйства, освоил клеверное поле, взгромоздился на очередной проселок, уперся в лес и радостно возвестил, что заблудился.
        - Меняемся местами, - прохрипел, держась за отбитую грудину, Гюнтер, - Найду выход…
        - А это ничего, что ты у нас ранен? - поворотился Фельдман, - Я слышал, как ты шандарахнулся, было здорово. Не многовато ли у нас неприятностей в расчете на сорок миль?
        - Нас преследует злой рок, - рассудительно изрек Вадим.
        - Нас преследует злая попса, - разозлился Фельдман, выключил орущее устройство, откинул голову и начал судорожно вздрагивать от смеха…
        Позднее выяснилось, что, благодаря стараниям всезнающего Гюнтера, они промахнулись мимо Берлина. Столица всея Германии осталась где-то на туманном востоке. Ничего, - успокоил приятелей Гюнтер, - чем западнее, тем цивилизованнее. Ночь провели в симпатичном мотеле с интригующим названием «Schummerstunde» («Сумерки»). Гюнтер обрывал телефон. Сквозь дремоту Вадим усвоил, что Полина Юрьевна явилась-таки в полицию, где дала исчерпывающие признательные показания, рассказала, как все было на самом деле, и теперь криминальная полиция страстно жаждет снять показания с русских, которые проходят по делу исключительно свидетелями. Якобы полиция закрыла глаза на самоуправство Фельдмана и Гордецкого в доме Басардиных, а также на физическое оскорбление представителей полицейского управления Магдебурга.
        - Хрен им, - возмущался Фельдман, - Придем к ним - вот, мол, на блюдечке, а нас в кутузку, и по паре лет за избиение копов!
        «Я не бил», - лениво вспоминал Вадим, - «И старуху за горло не хватал. Пусть Фельдман сам мотает».
        - Типичное русское разгильдяйство и непонимание элементарной ситуации, - возмущался Гюнтер, - Без разрешения официальных структур вы просто не улетите из этой страны! Нет, можно, конечно, уйти в нелегалы, перейти ночью польскую границу, потом белорусскую, но этим точно заработаете срок…
        Фельдман долго пыхтел, рожая компромиссное решение, что для начала они должны добраться до Берлина, там он свяжется со своим старинным знакомым, ответственным работником государственной корпорации «Росэкспо», у которого есть связи в дипломатических кругах, и разговаривать с полицией он согласен только в присутствии сотрудников российского дипломатического ведомства.
        И вновь плутания по окрестностям Берлина. Прощание с Гюнтером - отличным немецким (жаль, не русским) парнем. Скромная гостиница в одном из пригородов бывшей столицы восточной зоны. Двухкомнатный номер с серыми занавесками. Фельдман то появлялся, то пропадал, а если был на месте, постоянно кому-то названивал, не выключая зарядное устройство из розетки.
        - Вечером появится господин из российского посольства, - хвастливо заявил он, - Хорошо иметь полезные связи, двоечник. Попутно я напряг один источник, работавший когда-то на «Штази». Заряжены подчиненные по агентству - будем считать, что поиск офицера Советской Армии без особых примет стартовал. Расслабься, старик, - широко зевнул Павел, - Нас пока не ищут в Берлине. После разговора с полицией… если не окажемся, конечно, за решеткой, переберемся в другую гостиницу. Погуляем по Унтер-ден-Линден, самой красивой улице Берлина, заглянем на Курфюрстендамм - там прелестные магазины. Дыши спокойно. Но дальше кафетерия в подвале лучше пока не ходи… Кстати, есть идея перебраться на «постоялый двор» Ларса Строшена на площади Аденауэра, слышал о таком? А я однажды даже ночевал. Двести евро за ночь, недорого. Но просто пестня, Вадим! Строшен - музыкант и художник, и детище его - просто неповторимо. Тридцать комнат, все разные. Дизайн каждой - произведение искусства! Комната - тюремная камера, комната с летающей кроватью, комната в зеркалах, комната с двумя гробиками вместо постелей, комната «вверх
тормашками», где все наоборот, ты ходишь по потолку, а над тобой прикручена мебель… Лично я ночевал в комнате, имитирующей прозекторскую. Там даже муляжи покойников были - весьма убедительные, и пахли…
        Следующий звонок Фельдман произвел из ванной комнаты. Выбрался какой-то нервный, с полотенцем, затянутым на шее.
        - Кто это был? - насторожился Вадим, - Неприятности? Тебе помочь повеситься?
        - Сам догадайся, - проворчал Павел, - То толстеет, то худеет, на всю хату голосит. Не гармошка. Она считает, что я тут изменяю ей полным ходом. Жалуется на безденежье. Знаешь, что такое бедность, Вадим? Это когда из всех запасов остается только словарный!
        - Тебе не страшно, что она там одна?
        Павел не смутился.
        - Она уехала временно из дома. Живет у подруги. За нашу совместную жизнь это девятый или десятый раз. Удивляюсь я порой терпению Эльвиры…
        В тот же час он снял блокировку на отдельные входящие звонки, набрал номер, гадая, правильно ли делает.
        - Скотина! - завизжала Лиза. Вадим зажмурился от удовольствия, никогда еще женский визг не доставлял ему такого наслаждения, - Ты что, не мог раньше позвонить?! Я уже похоронила тебя! Я вся седая, некрасивая и толстая!
        - Почему толстая? - не понял Вадим, - Таблетки от похудения принимаешь?
        - Жру потому что все подряд! На нервной почве!
        Она замолчала. Вадим напрягся. Если женщина внезапно замолчала, она явно хочет что-то сказать.
        - Ты права, дорогая, - вздохнул Вадим, - Совесть подсказывает застрелиться. Но жизненный опыт возражает. Я скоро приеду. Прости, но я действительно не мог позвонить. Ты в порядке?
        - Как это мило, что ты спросил, - умилилась Лиза и с размаху швырнула трубку.
        - Женщину проще поменять, чем понять, - тут же всунулся в комнату Фельдман.
        К вечеру Вадим был порядком под градусом. Битый час просидел в подвальном помещении, истребляя пинты пива и отнекиваясь от страшненьких проституток. Таращился в телевизор, в котором пышным цветом цвела реклама - бестактный двигатель торговли, грохотала вечная война за влияние над густой, пахучей, маслянистой жидкостью черного цвета. Вернувшись в номер, обнаружил Фельдмана с одной из проституток. Слегка одетая девочка жеманно хихикнула, закрывая трусики газеткой. Стена, - машинально оценил Вадим. Сплошная штукатурка.
        - Соотечественница, - представил партнершу подогретый Фельдман, - Посмотри, какая хорошенькая. Была рекламным лицом Урюпинской гуталиновой фабрики. Слушай, ты можешь осуждать меня сколько угодно, но давай быстрее проходи в комнату. И не высовывайся, пока не скажу…
        Всю ночь его терзала холодная немецкая клаустрофобия. Последние сутки в стране, решительно отторгаемой организмом. Наутро заявился работник российской дипломатической структуры - этому парню Фельдман когда-то оказал услугу. Вопрос с поездкой в немецкую тюрьму решился в пользу несостоявшихся заключенных. Полицейских было двое, они рассматривали русских «туристов» с нескрываемой неприязнью. Задавали вопросы, львиная доля которых была непроходимой тупостью. Просили говорить помедленнее, десять раз повторить, все подробно записывали. «Свидетели» крепились, усмиряли жгучее желание выбить из господ полицейских их надменную официозную дурь. А те заставили расписаться в десятках бумаг, с сожалением посмотрели на их запястья, не отягощенные наручниками, откланялись.
        - Сходите в церковь, Павел Викторович, - осклабился работник дипломатической структуры, - Православная здесь неподалеку. И живо в аэропорт - ваш рейс через три часа. Уедете городской электричкой со станции Friedrichstrasse. Аэропорт Шенефельд, 18 километров на юго-восток от Берлина. Кстати, в Интернет запущена деза, что вы улетаете ЗАВТРА. Мне трудно было это устроить, но, надеюсь, мы с вами сочтемся.
        - Боже мой, - бормотал Павел, утрамбовывая шмотки в сумку, - Я живу, как какая-нибудь Пугачева - расходы необозримы по сравнению с доходами…
        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
        Но нервы шалили. Рейс «Люфтганзы», благополучная посадка в Шереметьево под одобрительное рукоплескание салона. Они не покидали территорию аэропорта. Буквально через час их опять вознесло в небо - теперь уже омским рейсом. Благополучная посадка под рукоплескание публики… Полночи в гостинице, такси до железнодорожного вокзала, стояние в кассу, билет до Н-ска на раздолбанный пассажирский поезд. С титаническим трудом удалось добыть у кассирши двухместное купе: проявили всю силу двойного мужского обаяния…
        - Двенадцать часов - и мы у истока, - возвестил Фельдман, выдергивая из сумки, как гранату, сосуд с дорогостоящим коньяком, - Мы достигли цели и поняли, что промахнулись. Предлагаю напиться до изумления.
        За окном тянулись необъятные Кулундинские степи. Самый раздражающий участок Транссиба. Коньяк не брал за живое. Вадим завалился на полку, тупо созерцал подпрыгивающий потолок.
        - Месяц «Драбадан» не удался, - сконфуженно пошутил Фельдман и удалился в коридор. Вадим закрыл глаза.
        - SMSл жизни, - пошутил Павел, вернувшись через час, - Рассылаю сообщения во все концы необъятной вселенной. И принимаю же оттуда. Всё, - он бросил телефон в ботинок, - Отстрелялся.
        - Заряди у проводницы, - пробормотал Вадим.
        - А ты ее видел? - возразил Павел, - Не обладаю такой бездной обаяния. Плохо выглядишь, Вадим.
        - Нервничаю.
        - Терпи. Проехали Барабинск. Ну и публика там мается. Кого у нас только нет в стране - работающие нищие, неработающие пьющие… Мы здорово накололись, приятель. Товарищ из «Штази» пробить информацию не смог. Данные тупо засекречены. Бред. Не было в районе Аккерхау секретных объектов. Значит, у кого-то большие возможности. Мои коллеги тоже поработали. Включили пару чинов в штабе округа, имеющих связи в архивах Минобороны. В принципе, могли получить любую разумную информацию. А информация о гарнизоне в Аккерхау, занимающемся всего лишь патрулированием участка стратегического шоссе, согласись, разумная. Какая, к черту, секретность? Но информацию они не получили. Вернее, получили, но то, что мы и так знаем. Третья рота третьего батальона второго полка 116-й отдельной стрелковой дивизии. Командир роты капитан Дягилев. Трое взводных - угадай, кто. Всё. Упоминания о прочих офицерах отсутствуют. Слабо верится, что их не было. Должностей - масса. Это не просто стрелковое подразделение, это ГАРНИЗОН - со всеми хозяйственными, транспортными, инженерными и прочими вытекающими, не говоря о представителях Особого
отдела. Такое ощущение, что информацию просто УДАЛИЛИ. Причем грамотно. Четвертый офицер - не ротный Дягилев. Капитан Дягилев в ту ночь был пьян и спал в объятиях сожительницы Матильды… Зато имеется подробная информация о дальнейших перемещениях третьей роты. Передислокация в Эммштель, охрана лагеря для перемещенных лиц совместно с французским батальоном майора Дюпрэ; караульная служба на станции Анхаузен недалеко от Франкфурта-на-Одере - через станцию проходили эшелоны, вывозящие бесценное добро из Германии в Союз. Отправка на родину, расформирование части в Витебске…
        - И что же делать? - спросил Вадим.
        - Работать, - пожал плечами Фельдман, - Наш труд в первую очередь нужен нам самим…
        Страх не отпускал. Молясь о продолжении жизни, они сошли на Западной площадке, где поезд делал двухминутную остановку. Самая окраина. Родная земля в их отсутствие не сделалась краше и привлекательнее. Они сидели в запущенном сквере какого-то местного очага культуры, жевали мокрые хот-доги, тоскливо смотрели, как двухлетний карапуз, сбежавший от мамаши, свирепо растаптывает лужу.
        - Отлично прокатились, - резюмировал Павел, - Мы стали на несколько тысяч евро богаче, но с мертвой точки практически не сдвинулись. Поедем… - он тяжело вздохнул, - Имеется одна конспиративная хаза. Другой конец города. Там и заночуем.
        - На автобусе поедем? - улыбнулся Вадим.
        - Не пугай меня, - ужаснулся Павел, - Общественный транспорт - рассадник подозрительных лиц. Особенно эти двое… один всегда захватывает управление, а второй собирает с пассажиров деньги. Путь неблизкий, поедем на такси. В складчину, - Павел ухмыльнулся.
        «Конспиративная хаза» располагалась на первом этаже панельной загогулины в микрорайоне «Снегири». Квартира не пустовала, гостей из дальнего зарубежья встретили сотрудники Фельдмана. Этих ребят Вадим уже видел. Изабелла Виннер, Федор Каварзин. Эффектная блондинка и эффектный… блондин. Оба меланхоличны, как-то натянуто улыбались, и у обоих на физиономиях было досадливо написано, что они в квартире не одни.
        - Все в порядке? - шепотом осведомился Павел.
        - Надеемся, что да, - поджав губки, ответствовала Изабелла. Федор с достоинством кивнул.
        Из комнаты, потупив очи, вышла Лиза. За прошедшие дни девушка сильно осунулась, морщинки прорезались в уголках глаз, гладкая кожа потемнела. Она вздохнула, как-то жалобно посмотрела Вадиму в глаза, утонула в его объятиях…
        - Кто бы спорил, сопли - основной двигатель личной жизни, - разглагольствовал Фельдман, разливая водку, и зевал так, что чуть не разрывал кожу вокруг рта, - Но сегодня мы не будем смотреть мелодраму. Так что держите себя в руках, молодые люди, не расхолаживайте моих сотрудников.
        Лиза тихо смеялась, льнула к Вадиму, грея бок. А чем плоха, в сущности, жизнь? - думал Вадим.
        - Ты здесь жила все эти дни? - тихо спросил он.
        - Не совсем, - шептала она, - Иногда меня выпускали в свет. Скажи, что здесь можно делать? Здесь даже мебели нет. Это же не квартира, а какая-то психиатрическая палата…
        Квартира производила впечатление недавно купленной. Возможно, Фельдман сделал заначку от жены, попутно соорудив запасной аэродром и помещение, где можно спокойно работать. Над приведением жилища в норму особо не заморачивались, поставили подержанный диван, несколько кресел, круглый стол, в соседней комнате тахта, подобранная на ближайшей свалке. Но связь с современным миром здесь работала. «Без этого никак», - объяснил вполголоса Фельдман, - «Перед тем как войти в новую квартиру, хозяева по народной традиции пускают в нее Интернет». «А ремонт - быстро, качественно и недорого - сделает кто-нибудь другой», - добавила не жалующаяся на слух Изабелла. «А мы тут - исключительно для мебели», - сказал Федор.
        - Поздравляю, коллеги, - стучал ложкой Павел, - Вы научились тупо варить пельмени. Прямо общага студенческая. Бросишь лист лавровый в кастрюлю с пельменями - уже считаешься презренным гурманом. Вам нечего сказать начальнику по сути дела?
        - Бьемся в стену, Павел Викторович, - хмуро отозвался Федор, - Ты можешь, конечно, инкриминировать, что мы не особо старательны, можешь объявить нас круглыми идиотами…
        - Так и хочется, - согласился Павел.
        - Но информацию изъяли, - вступила Изабелла, - Кто-то грамотно страхуется. В сети - белое пятно. В архивах Минобороны - тишь. Ветераны третьей роты в природе, безусловно, существуют, но где их искать? В нашем городе таких нет, в других городах… Ты можешь отправить нас в творческую командировку, будем околачивать пороги советов ветеранов, можем даже найти парочку стариков, но сколько времени уйдет? Где гарантия, что они вспомнят поименно офицеров своей части? Прости, я десять лет назад училась в институте и вряд ли вспомню сегодня половину тех, с кем сидела в одной аудитории…
        - А если зайти с другого конца? - предложил Павел.
        - Это с какого? - не понял Федор.
        - Не знаю, - пожал плечами Фельдман, - У любой категории - материальной или не очень - есть другой конец.
        - Чушь, - фыркнула Изабелла, - С обратной стороны у любой категории - не конец, а начало.
        - Давайте подумаем, что мог делать в роте этот парень, - сказал Вадим, - Он не ротный и не взводный. А пьянствовал на равных с молодыми офицерами. Какие офицерские должности существовали в небольшом захолустном гарнизоне? Связисты, хозяйственники… Особого отдела при роте, разумеется, не было. Политотдел, комиссар… М-м…
        - СМЕРШ, - тихо сказала Лиза.
        Все вздрогнули, вопросительно посмотрели на девушку.
        - Черт, - сказал Павел, делая круглые глаза.
        - Откуда ты знаешь это страшное слово? - не понял Вадим.
        - Во-первых, я смотрела сериал, - объяснила Лиза, - Он так и назывался. Во-вторых, не все длинноногие медсестры - непроходимые Пэрис Хилтон, не учились в школе, и историю страны считали безнадежным мраком. Представители СМЕРШа находились при любом малочисленном подразделении, если считалось, что в них там существует нужда. Были командированные. Неужели в Германии того времени не ловили шпионов? Не требовался контроль над советскими людьми, которые узнали, что такое Европа, и очень расстроились?
        - Умная девочка, - радостно объявил Фельдман, - Не факт, но версия достойная. Это то, что я назвал другим концом. Копаться будем конкретно - в архивах СМЕРШа. Но доверять халтурщикам такое опасное дело… - Фельдман провалился в задумчивость. Федор с Изабеллой обменялись хитрыми взглядами и незаметно перемигнулись.
        - Тому и быть, - стукнул судейским молотком Павел, - До вечера завтрашнего дня меня не будет, съезжу в Красноярск, попробую через старого знакомого разворошить это болото… Изабелла, Федор - весь день сидите в офисе на связи и выполняете мои дистанционные команды. А вы, голуби, - он грозно обозрел немного оторопевшего Вадима и прижавшуюся к нему Лизу, - Из этой хаты ни ногой!
        Этой ночью им было не до сна. Никаких раздражающих факторов вроде телевизора, посторонних двуногих, требующих внимания… Они лежали, обнявшись, в прокуренной спальне. Поскрипывал диван под горячими телами. Не хотелось думать о мрачном.
        - Забудь, - шептала Лиза, покрывая его лицо поцелуями, - Забудь хотя бы на время. Сегодня ночь, завтра день, разве нам не плевать, что будет послезавтра? На кухне я видела пакеты с едой… Ты кушать умеешь готовить?
        - Кушать умею, - шептал Вадим, - Готовить - нет. А ты?
        - Рискнем, - она смеялась ему в шею, - Всю жизнь питаюсь полуфабрикатами, зато с закрытыми глазами могу включить микроволновку. Ты не представляешь, как я зла на тебя была - особенно когда узнала, что твой номер заблокирован, ты поставил эту чертову защиту от нежелательных входящих… Я хотела бросить тебя, забыть твои чертовы глаза… Идиотская женская логика: бросить, а потом скучать. Не вышло. Подсела я на вас, больной…
        - Ты уволилась из больницы?
        - Пока нет. Позвонила Воровскому, сослалась на неизлечимую болезнь и накопившиеся отгулы…
        Он очнулся на рассвете, измотанный тревожными снами. Последний убивал без ружья: он поднимался по деревянной лестнице, держась за гладкие, отшлифованные перила, медленно шел мимо приземистых шкафов, заваленных красками и рулонами, мимо складных мольбертов, стеллажей, уставленных какими-то куклами, тряпичными зверюшками, причудливыми статуэтками. Он подходил к женщине. Она рисовала на коленях. Он подходил ближе, оставалась только она, все остальное - стены, потолок - превращалось в смазанный дымчатый фон. Женщина сидела на краю тахты, она делалась ближе, из мутного пятна превращалась в яркий, пугающе отчетливый образ. Резко вскинула голову, немой крик застыл в горле, красивые глаза затопил пещерный ужас…
        Он открыл глаза, окунулся в бетонный потолок. Лужа пота расплывалась под телом. Посапывала Лиза, удобно устроившись у него под мышкой.
        Он знал, что нужно делать. Регулярное «вещание» одного и того же «канала» - не прихоть подсознания. Оно упорно пытается ему что-то внушить. Он покосился на партнершу. Лиза мирно спала. Он высвободил руку, тихо поднялся, стараясь не растревожить старинное ложе, на цыпочках прогарцевал до порога, закрыл за собой дверь. В квартире никого не было. Семь утра. За окном - тоска, лето передумало осваивать Сибирь и срочно отправилось на попятную: сыпал мелкий дождь, сизые облака висели над крышами соседних пятиэтажек. В квартире никого. Частные детективы трудятся в другом месте, Фельдман умотал в славный город Красноярск. Ничего, с таким пустяком он и сам справится…
        Он оделся, постоял у двери, прислушиваясь к звукам из спальни. Лиза размеренно посапывала. Пусть спит, он ей позвонит… Городские улицы оживали, наполнялись транспортом, когда он поймал такси, показал водителю тысячную купюру и развалился на заднем сидении, взяв под наблюдение все стороны света…
        Он обнаружил «хвост» за щебеночным карьером, когда ничто уже не предвещало несчастья. Сиреневая «Хонда», полуджип, полуседан, выехала с заправки (хотя отнюдь не заправлялась, просто стояла на выезде)… и словно пристегнулась на короткий поводок. Он чуть не закричал от злости - КАК, ПОЧЕМУ?! Эмоции хлынули через край: бритый затылок водителя покрылся мурашками.
        - Ты чего, парень?
        Он что-то промычал. Померещилось? Начал присматриваться. Нет, не померещилось. «Хонда» висела, как привязанная, не желая смещаться на соседнюю скоростную полосу, где хватало места. Он попросил водителя сбавить обороты. Тот пожал плечами, ослабил нажим на акселератор. «Хонда» тоже тащилась. Не логично, если там человек не в теме. Влюбился в ржавую «Волгу»?
        - У разъезда Иня давай налево, - бросил Вадим, - Сойду на Весенней.
        - Ты же в Речкуновку собирался, - изумился водитель, - А это прямо.
        - Передумал. Тебе не все ли равно? Не буду я тысячу резать.
        Шофер пробормотал, что так даже лучше, перестроился на крайнюю полосу…
        Он вывалился из машины за крутым «тещиным языком», перебежал дорогу под носом гудящего самосвала, припустил к недостроенному жилмассиву, перед которым простиралось необъятное море пустырей, свалок, умирающей флоры. Слетая с обочины, отметил, как «Хонда» вписалась в поворот, замедлила движение…
        Он промчался через вереницу свалок, заваленных металлоломом и строительным неликвидом. Опомнился - нужно быть хитрее, припустил параллельным дороге курсом. Прорисовал своими маневрами скособоченную букву «П», вернулся на гудящую, извергающую смрад дорогу. До места, где он выпал из такси, оставалось метров двести. Он вновь перебежал дорогу, забрался в молодые елочки, припустил вдоль проезжей части, надеясь, что еще не поздно…
        Он успел. Сиреневая «Хонда» стояла у обочины, зияя чревом. «Шестерки» лазили по кустам, выискивая беглеца, начальство прохлаждалось у капота, чесало репы, гадая, что происходит. Вадим присел от неожиданности. Он знал обоих. Ну что ж, на что-то похожее он и рассчитывал…
        Работник следственного управления майор Старчоус раздраженно выбил из пачки сигарету, остервенело стал ее жевать. Работник управления УФСБ майор Одиноков выстрелил в рот подушечкой жевательной резинки, жестом предложил спутнику. Тот досадливо отмахнулся, вынул телефон, встал лицом к дороге. Майор Одиноков глянул на него как-то брезгливо, с долей надменности, как на зло, увы, необходимое в данную минуту… лицо передернулось. Он тоже отвернулся.
        Цунами в голове. Вот оно как. Вернее, вот оно КТО. Ох, не нравился полковнику Баеву майор Одиноков. А майору Одинокову не нравился полковник Баев. Он помнил, как косились друг на друга чекисты во время допроса. Не внутриведомственные это были распри, не соперничество старого и молодого чекиста, что-то другое. А бледный следователь с водянистыми глазами? Неплохо ребята устроились. Понятно, почему они умудряются держать под контролем ВСЁ…
        Он бы многое отдал, чтобы связаться с полковником Баевым. Но, увы, визитной карточки заслуженный чекист не оставил. Вадим присел за бугром, терпеливо ждал. «Друзья-соперники» тоже ждали. Один кусал губы, второй украдкой ухмылялся, стрелял глазами по сторонам. Наконец, на дорогу выбрались двое парней. Физиономии выражали крайнюю удрученность. Отряхиваясь на ходу, они перебежали проезжую часть, доложились Одинокову. Майор отвернулся, парни окончательно скисли. Оба сели в машину, Одиноков - на водительское место, резко тронул, развернулся перед носом у потешного мебельного фургончика. Машина покатила к разъезду. Парни растерянно переглянулись, дружно сплюнули. Один посмотрел через плечо, другой устремил пронзительный взор на дорогу. Вадим вжался в бугорок, начал отползать. Ну что ж, парни явно получили приказ прочесать свалки и все близлежащие. Удачи им…
        Он промчался через лесок, выскочил к разъезду, отдышался. Слившись с пешеходами, чинно пересек шоссе по светофору, отправился на остановку ловить машину.
        Дежа вю захлестнуло… Он приехал сюда в четвертый раз, откуда это странное чувство, что он живет чужими воспоминаниями, что под костью черепа сознание другого человека?… Как и в первый свой приезд, он долго стоял под разлапистой плакучей осиной, сканировал обстановку, прогулялся взад-вперед по щебеночной дорожке. На участке 36, по-видимому, пусто. Ворота заперты на внушительный замок, прутья калитки перетянуты цепью, за воротами наблюдалась легкая заброшенность: травка на газоне колосилась, ее давно никто не стриг, вода в бассейне зацвела. Шезлонг в собранном виде лежал под крыльцом. Пустота. Белоярского и внучку убили, Зоеньку убили, домработница сбежала (и тоже плохо кончила), остальные поспешили покинуть страшное место…
        Он зашел, как выразился Фельдман, с другого конца, перелез на участок из переулка, убедившись, что действует без свидетелей. Прошел сад, прицелился к яблоне, с которой уже падал, прогулялся вдоль задней стороны дома. Окна заперты, но на одном болтается шпингалет…
        В доме поселился страх. Люди умерли, другие съехали, страх остался - он висел удушливой вонью в воздухе, от него промокла рубашка, взопрел лоб, ноги обросли стальными кандалами… Все это было, во сне или где-то еще, он поднимался по изогнутой деревянной «эскадарии», держась за гладкие, отшлифованные перила, он медленно шел мимо приземистых шкафов, заваленных красками и рулонами, мимо складных мольбертов, стеллажей, уставленных какими-то куклами, тряпичными зверюшками, причудливыми статуэтками. Он подходил к женщине. Она рисовала на коленях. Он подходил ближе, оставалась только она, все остальное - стены, потолок - превращалось в смазанный дымчатый фон. Молодая женщина сидела на краю тахты, она делалась ближе, из мутного пятна превращалась в яркий, пугающе отчетливый образ. Она резко вскинула голову, немой крик застыл в горле, красивые глаза затопил пещерный ужас…
        Он чуть не задохнулся, тряхнул головой, сбросывая наваждение. Не было женщины. Быть не могло, она давно погибла. Почему его преследует один и тот же образ? Что она хочет сказать? Он сделал титаническую попытку сосредоточиться, осмотрелся. Здесь никто не наводил порядок. Да и кто? Мертвая Зоенька? Шофер, тяжелый Богдан? Дом опечатан, никто ни к чему не прикасался, все осталось так, как было в момент убийства. Видению можно верить. Девушка не могла уснуть после эксперимента у Комиссарова. Ее тянуло в сон, она страдала, но спать не могла. Эксперимент закончился коряво. Память деда не растворилась после пробуждения. Остались образы, пугающие картинки - они отпечатались в мозгу, как фотографии. Девушка села рисовать. Возможно, разновидность лунатизма - сама не знала, что делала. Или осознанно - чтобы избавиться от образов в голове, ей нужно было перенести их на бумагу. А убийца вряд ли станет забирать с собой какие-то рисунки, перед ним стояла другая задача…
        Листок, спорхнувший с колен в момент атаки, он обнаружил под тахтой. Отпечаток ноги посреди рисунка - словно штамп (наша милиция точно слепая). Убийцу подобные пустяки мало интересовали. Черное небо, дождь хлещет, как из ведра, знакомые очертания замка Валленхайм устремляются в небо. Они гротескны, но вполне узнаваемы. Прямоугольная башня, обломанный шпиль, громоздкие стены, которые в сорок пятом еще не поросли таким безнадежным быльем…
        Все правильно, набросок сделан между окончанием эксперимента у Комиссарова и смертью на рассвете. Но вряд ли это все, что Мария успела нарисовать. Ее терзало странное состояние, сон не шел, а ночь была длинной… Он бросился ворошить ближайшие горизонтальные поверхности, интуитивно понимая, что далеко запрятать искомое она не могла. И снова оказался прав: стопка карандашных набросков обнаружилась на столе недалеко от тахты, придавленная увесистым кораллом. Мария рисовала, но до конца не доводила, бросала набросок на стол, переключалась на следующий образ, застрявший, как заноза, в голове. Ночь прошла, она потеряла счет времени… Он принялся лихорадочно перебирать наброски, мимоходом поражаясь таланту Марии как рисовальщицы. Все точно. Не полностью «разбудил» ее Комиссаров. Картинки ужаса остались в сознании, и что-то надоумило перенести их на бумагу… Зал, озаренный мерклым пламенем свечей, напряженные фигуры людей в военной форме - слева и справа, их двое, их не может быть больше, ведь третий - это наблюдатель, старший лейтенант Белоярский… Дьявол напротив, завернутый до пят в жухлую хламиду.
Огненный взор барона, даже набросок передает глубину и страсть… Солдаты бегут от машины к замку, смазанные пятна, только ноги и затылки, еще один вид на замок, но теперь в изометрии, лестница с тяжелыми перилами, погруженная в полумрак - она дрожит перед глазами у того, кто по ней поднимается… А вот набросок, изображающий вечеринку в офицерском домике перед поездкой в замок…
        Он чуть не задохнулся от волнения. Вот оно, то самое! Он поразился, до чего же въедливо «стоп-кадр» отпечатался в Машином сознании. Все эти лица. Она их явно не выдумала. Она не могла их выдумать! Дубовый стол, опрятные немецкие занавески на окнах, тарелки, развешанные согласно европейской традиции. Молодой Басардин ковыряет ложкой в консервной банке, он чему-то ухмыляется. Урбанович - а это точно он, тонкие черты лица, ястребиный нос - увлеченно повествует, энергично жестикулируя. На столе нехитрая снедь, небрежный силуэт бутылки. Третий офицер сидит, откинувшись на стуле, он словно бы дремлет, но ухо повернуто к рассказчику, из щелочки выглядывает глаз. На нем капитанская форма, четыре маленькие звездочки, у него обычное немного вытянутое лицо, выступающий острый подбородок. Это не Белоярский, дед Марии смотрит на все происходящее, он не может быть персонажем набросков. Это не ротный Дягилев, ротный в тот час отсутствовал по уважительной причине…
        Ну почему никому не пришло в голову спросить у Басардина, с кем они пили? Басардин бы вспомнил офицера, но он был уверен, что тот безвылазно проспал в машине, пока они куролесили в замке…
        Он пристально вглядывался в лицо персонажа. Он знал это лицо. Он видел его совсем недавно. Острый подбородок, суженные глаза, смотрящие пытливо, с прищуром, прижатые к вискам маленькие уши - вряд ли их размер отражается на способности слышать и слушать…
        Он знал этого человека. Но этот человек не был старым. Сын? Возможно. Отцовские гены оказались очень сильны. Мать, как говорится, отдыхает. Кто же он такой? Вадим закрыл глаза, напряг память, начал перебирать всех живых и мертвых, с кем в последнюю неделю посчастливилось встретиться.
        - Замрите, Вадим Сергеевич, - прозвучал вкрадчивый голос, - Для вас же лучше не делать резких движений.
        Он открыл глаза. Какого дьявола он их закрыл и отключился?! Проспал все на свете! Майор Одиноков, держа у поясницы пистолет, поднялся на второй этаж. То ли уши заложило, то ли чекист умел ходить, не касаясь твердых поверхностей. Он уже наверху, сделал два лисьих шага, встал, посмотрел по сторонам. А вот теперь заскрипело. Вторым поднялся следователь Старчоус, глянул на Вадима болотными глазами, улыбнулся. Не самая располагающая на свете улыбка…
        Отчаяние захлестнуло. Он сам виноват. У этих добрых людей нормальная рабочая интуиция. Поймав объект на выезде из города, уже знали, куда он направляется. Дорожка для Гордецкого проторенная. Кретин сидел за рулем, прижался тесно, как к бабе, объект заметил слежку, сменил направление. Идиотов высадили на Весенней, а сами покатили на Приморскую, прибыли раньше Вадима, засели… да хотя бы в беседке!
        Одно непонятно - как они выследили объект. Почему сразу не убили…
        - Вы удивлены и расстроены, Вадим Сергеевич, - тихо сказал Одиноков, - Не надо так, право…
        - Вы здесь один? - зачем-то спросил следователь.
        - Молчит, - с театральным вздохом констатировал чекист, - Боюсь, вы не понимаете всей сложности положения, Вадим Сергеевич.
        Он подошел, протянул руку - отнюдь не за рукопожатием. Выхода не было, Вадим отдал рисунок. Одиноков отошел подальше, недоуменно поводил глазами по нарисованному.
        - Что это?
        - А вы не знаете? - Вадим не узнал своего голоса.
        - Даже не догадываюсь.
        Что-то было не так. Лицо четвертого офицера никоим образом не совмещалось с майором Одиноковым и следователем Старчоусом. Не пора ли включать интуицию?
        - Что это? - продублировал вопрос Старчоус. Он подошел к коллеге, глянул из-за плеча.
        - Послушайте, Гордецкий, - раздраженно сказал Одиноков, - Нам не доставляет удовольствия извлекать вас из-под земли и лицезреть ваши выкрутасы. С тех пор как вы стали объектом охоты, вы попили немало нашей крови. Рассказывайте все, что знаете. Что это? - он потряс листком.
        - А зачем вам? - глупо спросил Вадим.
        - А затем, чтобы найти преступника, нейтрализовать его банду и воздать всем по заслугам, - бесцветно вымолвил Старчоус.
        - Мы, кажется, догадываемся, кто это может… - Одиноков не договорил. Листок в его руке дрогнул, он словно прозрел, поднес его к глазам, начал всматриваться. Хищная ухмылка озарила суровые черты прирожденного чекиста, - Боже правый, а ведь я не ошибся…
        Переоценка ценностей не состоялась. Прозвучал сухой щелчок, за ним другой. Старчоус рухнул, как подкошенный. Майор Одиноков задержался в этом мире. Злобно выстрелил глазами, качнулся, сделал шаг, чтобы выровнять баланс, но ноги подкосились, он покатился под стеллаж…
        Держась за перила, не издавая никаких звуков, на второй этаж поднялся полковник Баев. С пистолетом.
        Мир поплыл перед глазами. Вадим попятился. Полковник поднял пистолет. Дырочка в глушителе показалась удивительно маленькой, как в нее пулька-то пролазит?…
        Полковник колебался, опустил пистолет. Похоже, временем он пока располагал.
        - Сядьте, Вадим Сергеевич. Держите руки на коленях.
        Вадим присел. Плохо, если нет выбора. На лице полковника застыла плотная маска. Волосы взлохмачены, вмятина на виске, плохо спал ночью, ворочался, думы разные думал. Костюм спортивного покроя сидел кривовато, галстук он сегодня предпочел не надевать, шнурок на ботинке развязался. Он обошел лужу крови, вытекающую из-под Старчоуса, нагнулся над коллегой, взял набросок, всмотрелся, покачал головой.
        - Потрясающе. Поверить и предусмотреть практически невозможно. Оригинальная улика, согласен. Никогда не верил в мистику, экстрасенсов, парапсихологию, полагался только на расчет и холодный разум.
        - Есть такая порода людей, полковник, - разлепил губы Вадим, - Живут не по закону, не по совести, а по ситуации.
        - Не совсем так, Вадим Сергеевич, - возразил Баев, - Не сказать, что я хреново служил своей Родине. Впрочем, вы правы, особенно удачно это выходило, когда интересы Родины и мои интересы совпадали. Мой отец, вы уже догадались. Капитан СМЕРШ Баев Николай Евдокимович. Он скончался четыре года назад. Перед смертью рассказал одну занятную историю. Из всего, что отцу удалось сохранить, были лишь трезвый рассудок и прекрасная память. Он прожил трудную жизнь - в отличие от… сами знаете, кого. В сорок шестом отца арестовали по ложному доносу - постарался завистливый сослуживец. Не спасли ни должность, ни заслуги, ни боевое прошлое. Семь лет по лагерям. Вышел в 53-м, после смерти товарища Сталина, через год опять сел - посчитали, что репрессия была обоснованной, в 56-м перевели на поселение, познакомился с женщиной из русской деревни, там же родился ваш покорный слуга. Подчистую он освободился только в 59-м, реабилитирован, работал в иркутской милиции - куда попал по поручительству доброго знакомого, ловил бандитов, пробился в Москву, перевелся в госбезопасность, работал на износ и, в принципе, честно.
Закончил карьеру в 87-м, больной, изможденный - в должности заместителя руководителя службы наружного наблюдения при КГБ СССР. Но и после выхода на пенсию прожил шестнадцать лет, потому что очень любил эту паскудную жизнь… - Баев поднялся, - Вы причинили много хлопот, Вадим Сергеевич. Самое противное, что мы не знали, что вам известно. Знать бы сразу, что вы такой… некомпетентный. Всего вам доброго..
        - Подождите… - уж не начал ли он запоздало волноваться? - Что же вы не убили меня, когда я был у вас в руках?
        - Нежелательно, - Баев поднял пистолет, - Вас должны были ликвидировать на выходе из изолятора. К сожалению, некоторые расторопные службисты, - он покосился на мертвые тела, - имели наглость что-то заподозрить. Опасно стало работать, Вадим Сергеевич, но кому сейчас легко?
        Он обладал поистине дьявольским чутьем. Человек поднимался бесшумно, но у дьявола имелись глаза на затылке. Он резко повернулся вместе с пистолетом, а Вадима словно заморозило…
        Прошли секунды, а казалось, вся жизнь с грохотом пронеслась. Гибкое тельце проделало прыжок, распростерлись руки в полете, но Баев был проворнее. Рухнул на левый бок, методично давил на курок. Девушка споткнулась, схватила воздух широко раскрытым ртом. Пули выбивали фонтанчики из ее груди.
        - Ли-иза!!! - истошно завопил Вадим, срываясь с тахты, - Не стреляй, урод!!!
        Можно влезть, ни мытьем, так катаньем, в прошлое, но нельзя его вернуть. Она рухнула, перекатилась, разбросала руки. Всё. Вадим прыгнул. Пяткой врезал по плечу. Пистолет уже разворачивался, чтобы продолжить стрельбу, но его вышвырнуло из руки куда-то за мольберты. Полковник взревел благим матом. Вадим орал, тормоза уже не работали. Он схватил негодяя за грудки, свалился на спину, подогнув колено, чтобы перебросить через себя, а потом уж добить до летального исхода, но полковник был скользкий, вертлявый. Он не собирался проигрывать. Удар локтем сокрушил челюсть, искры посыпались слепящим потоком. Он все же отшвырнул Баева от себя, но эффектный бросок через голову уже не удался. Поднялся, качаясь, едва соображая, что надо делать, схватился за ручку на оконной раме, чтобы не упасть. Рама дрогнула, прогнулась. Полковник докатился до тахты, поднялся. Хищная улыбка исказила холеное лицо. Он нагнулся, не сводя глаз с Вадима, подтянул штанину, короткий миг - и он уже сжимал второй пистолет - даже так, пистолетик, с увесистой рукояткой, но коротким стволом.
        - Неугомонный вы наш, Вадим Сергеевич, - прохрипел полковник, - Да хватит уже. Сердечно ваш, как говорится…
        Он вскинул пистолет. Вадим одновременно оттолкнул от себя раму. Посыпалось стекло, с треском выдрался шпингалет. Но ручка держалась прочно. Он вывалился наружу, оттолкнулся пятками от подоконника. Смена обстановки ошеломила. Свежий воздух, которого так не хватало в закрытом доме… Он повис над газоном, обрамленным бетонным бордюром. Духу не хватило в одно мгновение разжать руки. Он промедлил, тут со звоном распахнулась вторая фрамуга, возник возбужденный лик полковника ФСБ, явно не красящего своей персоной уважаемое ведомство.
        - Куда вы вечно пропадаете, Вадим Сергеевич? - с укором молвил он, подался вперед, свесившись через разбитое окно, вытянул руку с пистолетом.
        Поздно было прыгать. Он подтянулся резким рывком, вскинул левую ногу, преодолевая жгучую боль в пояснице - яркий миг, он сам не понял, как все произошло: он обхватил ногами полковника за шею, сжал. Пистолет выстрелил, но мимо, он сжал сильнее, изо всех сил, потащил на себя.
        - Отпусти, сука… - сипел полковник, - Я же тебя, как щенка сделаю…
        - Простите, Игорь Николаевич, с удовольствием бы глянул, как вы делаете щенков, но…
        Он видел, как наполнились ужасом глаза полковника. Баев захрипел, вцепился в подоконник. Вадим завершил рывок, чувствуя, как трещит, выламываясь из петель, оконная рама, выволок полковника из дома, как крупную рыбу на белый день. Разжал ноги. Еще не вывернулась рама из надорванного крепежа, а уже последовал этот сладкий звук - разбившегося о бордюр черепа…
        Его падение было немногим удачнее. Плохой из него специалист по прыжкам вниз. Падая, он сделал попытку отбросить от себя обломки рамы, но это был полный бред - он сошел с «орбиты», рухнул боком на клумбу, вывихнув плечо, а когда пытался встать (не лежалось отчего-то), слабая рука ушла под весом тела, его куда-то повело, он ударился головой о бетонный поребрик. Сознание выплеснулось, как помои из ведра. Сколько можно биться головой?
        Но как-то поднялся, поворошил полковника - труп бездыханный, обыкновенный - побрел к окну, вскарабкался на цоколь…
        В третий раз за текущее утро (включая сон) он поднимался по извилистой лестнице, цепляясь за гладкие перила. Упал на колени, поднялся, провел рукой по виску - ладонь окрасилась. Пустяки, четыре литра крови через голову не выльются… Пошатываясь, он добрел до распростертой Лизы, сел на корточки, взял ее голову, прижал к себе, поцеловал, заплакал. Сознание толчками уходило - как кровь из артерии…
        Зашевелился майор Одиноков. Перевернулся, застонал. Он был бледнее покойника с недельным стажем. Кровь из выходного отверстия на груди уже не сочилась, он умудрился зажать ее обрывком рубашки.
        - Вы живы, майор… - прошептал Вадим, - Какой сюрприз… Скажу вам по секрету, я бы предпочел, чтобы выжила девушка…
        - Знаю, Гордецкий… Вы убили его?
        - Он сам… убился.
        - Хорошо…
        - Наверное, нужно вызвать скорую?… И милицию… Или кого положено вызывать в таких случаях?
        - Уже вызвал… пока вы тут отвлеклись… Скоро приедут, не волнуйтесь…
        - Кто она? - он погладил по голове Лизу.
        - Спецотдел при Калининском РОВД… Работала втемную, не владея информацией. У Лизы действительно медицинское образование… Вы удивитесь, но в одно из европейских отделений Интерпола в апреле месяце втайне от мужа обратилась Полина Юрьевна Басардина. Она рассказала невероятную историю… Безусловно, женщина поступила правильно. Но полицейские ей не поверили… Потом скончался Урбанович… вернее, его убили. Органы зашевелились… Воля ваша выражать скепсис, Вадим Сергеевич, но не всегда заметно широкой общественности, как шевелятся органы… Вы попали в поле зрения еще на похоронах, когда подошли к вдове, которая через час скончалась… Потом на вас состоялось покушение. Вас сочли ниточкой. Поменяли медсестру. Потом поняли, что вы ничего не знаете, но проводите собственное расследование, подключив знакомого частного сыщика. Поведение Баева вызывало некоторые вопросы, но мы боялись ошибиться, у него высокие покровители, и вел он себя грамотно, подчищал за собой огрехи… А вот Лиза в вас, кажется, влюбилась, что делать было необязательно… Ну что ж, в любви ей повезло, и в смерти ей повезло…
        Майор задыхался от боли. Взял себя в руки напряжением воли, затих…
        Он надолго выбыл из игры. Очнулся в одиночной палате, с перевязанной головой. Он лежал и исполнялся уверенности, что вскоре умрет. Дело, в принципе, житейское. Потом открыл глаза, привстал, рухнул. Полежал, набрался сил, начал заново. Попытка удалась. Он добрел до встроенного в стену шкафчика, обнаружил там свою одежду (без документов, телефона, но с ключами от квартиры и сиреневой купюрой в пистоне). Умирать нельзя в больнице. Умирать нужно дома. Он оделся, высунул нос из палаты, проводил глазами санитара, транспортирующего пустую больничную тележку…
        Ответственных за сохранность больного в этот час не нашлось. Он вышел на улицу, с трудом представляя, где находится больница, вышел за ворота, прислонился к столбу, дал волю слабости…
        Очнулся он уже в квартире, где не был с той ночи, когда медсестра Лиза оказалась у него в объятиях… Мятый палас на полу еще хранил воспоминания о ее теле - как клетки ДНК хранят информацию о человеке. Он дополз до дивана, подтащил телефон.
        - Очень хорошо, что ты позвонил, - живо откликнулся Фельдман, - Я в данный момент скитаюсь по Красноярску и хотел бы попросить тебя об одном одолжении. Человек, служивший начальником подразделения СМЕРШ 1-го Белорусского фронта - а такие люди живут, сам понимаешь, долго - готов предоставить информацию, но просит о встречной услуге. В Н-ском техническом университете обучается его дочка, которая решительно не желает общаться с родственниками, и он бы хотел, чтобы мы…
        - Паша, все кончено, бросай эту мудоту, - слабым голосом перебил Вадим, - Злодей - полковник ФСБ Баев, он убит и никогда уже не очнется. Все действительно кончено, Павел…
        - Подожди, - растерялся Фельдман, - Как-то это атипично… Ты хочешь сказать, что мы ничего уже не расследуем?
        - Да.
        - То есть за время моего отсутствия что-то стряслось?
        - Да.
        - Шутишь?
        - Нет. Лишили чувства юмора.
        - Хм, значит, было, за что… Я должен был догадаться, - расстроился Павел, - С твоим-то голосом… Рассказать ничего не хочешь?
        - Лиза погибла…
        Фельдман замолчал. Вадим повесил трубку. Началось телефонное паломничество. Не успел он утвердить аппарат на рычаге, позвонил Никита Румянцев.
        - Я все знаю, - сказал он без преамбулы, - Майор Одиноков будет жить. Лежит в реанимации, но это не мешает ему повествовать о своих успехах в расследовании преступления века. Арестовали доверенное лицо Баева, парень работал в том же отделе, подозревают, что он держал в руках все нити. Скоро банду закроют. Держу пари, в ней найдется и карлик, и работник ресторана «Созвездие Скорпиона», парочка чекистов, парочка толковых финансистов… Вряд ли будут мстить - у них сейчас найдутся дела поважнее. Ты должен вернуться в больницу.
        - Не вернусь, - прошептал Вадим, - Умру дома.
        - Ага, - намотал на ус Никита, - Тогда держи оборону, вечерком подскочу. Ты же не станешь усугублять свое нелегкое состояние?
        После Никиты позвонил Ромка Переведенцев. Удивился, что хозяин дома - дескать, позвонил просто так, из чисто спортивного интереса.
        - Судя по голосу, ты не покончил с неприятностями.
        - Нет, Ромка, все в порядке, следствие закончено, забудьте. А у тебя?
        - Нашел работу, представляешь? - как-то удивленно сообщил Роман, - В нашем городе живет и трудится знаменитый хиромант и профессор оккультных наук Худоевский. Хочешь, верь, хочешь, нет, но завтра я выхожу к нему на службу. Худоевский сказал, что профессор Комиссаров с того света дал на меня положительную рекомендацию. Теперь в свободные часы усиленно штудирую хиромантию. Должен ведь я быть в курсе…
        - Постой, а мой кот? - опомнился Вадим.
        - С чего ты взял, что это твой кот? - удивился Ромка, - Он был со мной в ссылке, поддерживал в трудную минуту. В общем, заведи себе другого. Но если хочешь встретиться со старым другом…
        После Ромки позвонили из управляющей компании, поинтересовались, собирается ли жилец оплачивать коммунальные услуги? Вадим поставил компанию в известность, что он уже не жилец. Потом позвонили из больницы, заявили, что наплевательское отношение больного к своему здоровью - его личное дело, но больница не желает иметь неприятности…
        - Происшествие на Приморской сегодня утром, - сказал Вадим, - Погибли трое, в том числе женщина. Девушка, если желаете больному добра, сообщите, в каком она морге…
        Медицинская работница на том конце провода недоуменно помолчала.
        - Господи правый, - осенило ее, - Вы же ни о чем не знаете… В доме на Приморской не было мертвых женщин. Была раненая женщина в тяжелом состоянии. Ее увезли в первую больницу скорой помощи, несколько часов назад состоялась операция. Состояние по-прежнему тяжелое, но, кажется, самое страшное миновало… У вас что-то упало, больной?
        - Это я упал, - объяснил Вадим, - Спасибо, милая. Знаете, я, наверное, сегодня не умру…
        - Готов заключить пари на вагон добротного французского коньяка, что в палату реанимации вы не попадете, - заявил широкоплечий хирург в маске, отправляя окурок в граненый стакан. Сочувственно посмотрел на посетителя, - А будете упорствовать, положу вас в палату к безнадежно больным. По-моему, там вам самое место.
        - Хорошо, доктор, воевать не будем, - покорно согласился Вадим, - Как она?
        - Обойдется, - улыбнулся врач, - И краше видали. Две пули. Одна пробила ребро и прошла навылет, вторая застряла в почке, ее уже удалили. Жить будет, не волнуйтесь. Без шуток. Подходите через недельку. С апельсинами.
        Он добрался до дома на удивление просто и почти бегом. Умирать расхотелось. Но болеть, видимо, придется. Телефон продолжал психическую атаку.
        - Знаешь, Вадим, - траурно вымолвил Фельдман, - Я тут подумал… Не хотелось бы грузить тебя банальностями про силу воли, про то, что жизнь продолжается, про то, что время лечит, до свадьбы заживет и все такое… Ты же понимаешь, не маленький. Просто хотелось бы тебе напомнить, что есть люди… одного из них я даже знаю - которым ты не чужой, и которые готовы всегда помочь…
        - Она живая, Паша, - перебил Вадим.
        Павел помолчал.
        - Повтори. По буквам.
        - Она живая. Всего две пули. Врачи говорят, что обе были дуры.
        - Ну, знаешь, - рассердился Павел, - Я тут перед ним распинаюсь, целую теорию уже соорудил, а он… Ладно, в таком случае завтра меня не жди, задержусь, назревает одно приятное приключение. В общем, буду работать. Пока.
        В трубке забились короткие гудки. Он аккуратно положил ее на рычаг, задумался. Не сбегать ли за пивом? От боли в голове не осталось и следа. Если он уже умер, то этот потусторонний мир не такой уж безнадежный…