Казань Алексей Викторович Вязовский
        Русский бунт (Вязовский) #2 Пугачевское восстание, страшный и кровавый 18-й век. Россия в огне и в центре этого пламени - наш современник, очутившийся в теле Емельяна Пугачева.
        Алексей Вязовский
        Казань
        Глава 1
        - Как говоришь тебя зовут?
        - Акулькой.
        Издали девочка похожа на крохотную старушку-карлицу. В руках - батог, через плечо холщовая торба под куски. Но вблизи… щупленький заморыш, ноги в потрепанных лапотках и руки худы, личико бледное, прозрачное. Вытянутое, темно-русые волосы растрепались, сзади косичка. Глаза большие, серые, они оживляют лицо, делают его необычайно привлекательным. В разговоре Акулька сдвигает брови, тогда над переносицей появляется какая-то не по возрасту страдальческая складка, и детское личико приобретает выражение большой заботы.
        - Откель ты здесь, пчелка? - спросил я, оглядываясь. Вся процессия из казаков, генералов, священников остановилась на дороге и с интересом уставилась на меня. Мы застряли в воротах башни Нур-Али Казанского Кремля. Впереди я видел Благовещенский собор, спасский монастырь с колокольней, а также что-то похожее на дворец губернатора с колоннадой. Ко мне подскочил Почиталин, прошептал:
        - Патрули объехали Кремль - пуст. Губернатор сбег.
        - Амператора Петра Федорыча ищу - охотно и доверчиво ответил тонким голоском ребенок - Велели мне до него идти, правды-матки искать Только не ведаю, ты ли царь.
        - Вот я - царь. А со мной атаманы да полковники…
        Я еще раз обернулся к свите. Те важно покивали.
        - Дитятко - вмешался в разговор митрополит Вениамин - Чья ты? Где твои родичи?
        - Ничья - просто ответила девочка - Я сирота. Добрые люди сказали мне: иди в куски. А я спрашиваю: куда же? А они мне: иди хошь куда, везде доля худа, - проговорив так, она замигала, потупилась, из глаз её закапали слезы.
        Генералы переглянулись, вздохнули, закрутили головами.
        - Дедушка мой недавно умер, сердешный… Схоронили добрые люди. А тятю в Сибирь барин угнал, а маменька занемогла да и умерла от горя. Я как есть одна осталась. А промеж народу-то волновашка зачалась, царя народ-то ждет, помещикам грозит.
        - Да откудов то ты? - спросил Овчинников.
        - А я, дяденька, тамбовская, села Лютикова, мы барина Кулькова крепостные. Вот я кто, дяденьки! Возьмите меня с собой, не подумайте, что я обжора… Я не объем вас…
        - Ах ты боже мой! - к сироте бросилась расплакавшаяся Маша, схватила ее на руки, прижала к себе.
        Я заметил как у Вениамина тоже выступили слезы, многие священники вытирали лица руками.
        - Вот, зрите! - я показал рукой на Акулину - Мы тут не заради моего трона! Мы тута за то стоим, чтобы дети не побирались по дорогам, не голодали покуда бари их жируют. Будет на Руси правда и будет на Руси воля! И в том вам я крест целую!
        Я соскочил с коня, передал поводья Победителя Никитину. Снял корону, поцеловал нательный крест, а потом сразу еще раз приложился к иконе Казанской Божьей матери, которую все также нес Вениамин. Казаки и священники закрестились.
        Сразу после такого, грех было не пойти на благодарственный молебен, который отслужил лично митрополит в Спасском монастыре. Народу набилось! Видимо не видимо. Все глазели на меня, стоящего рядом с амвоном, разглядывали генералов. В конце службы Вениамин сказал прочувственную проповедь. О любви к ближнему, о долге перед Создателем.
        - Бранта споймали! - ко мне протиснулся Почиталин, наклонился к уху - С ним казна губернаторская была. Патрули по городу, как ты велел, пустили, полки по старым казармам разводим.
        - Позже! - я перекрестился, поклонился в сторону Царских врат - Поперву надо с Вениамином перемолвится.
        Разговор с митрополитом состоялся у него на подворье, сразу после службы. Мы уселись в трапезной, нам поднесли медового взвара. Архиерей снял митру, пригладил густые седые волосы.
        - Как тебя в миру звать, батюшка? - начал я первым разговор.
        - Василием - прогудел священник - А ты кем будешь, муж? Ты уж прости меня старика, видал я в молодости Петра Федоровича. Ликом он был худ, глазом черен, все по-немецки балакал, по-русски с трудом.
        - Донской казак Емельян Пугачев - сознался я. Смысла скрываться от священника не было. Во-первых, он и так знает - по всем епархиям было специальное указание "отвращать прихожан от Емельки Пугачева". Во-вторых, мне нужен был понимающий, инициативный союзник. А это возможно только на полном доверии.
        - Почто назвался царем? - ничуть не удивился Вениамин.
        - За простым казаком народ бы не пошел - пожал плечами я - Понимаю, грех то…
        - Отмолю - отмел мой аргумент митрополит - Огромное дело делаешь, знаю, что бог с тобой, Петр Федорович.
        Мое царское имя Вениамин произнес твердо, без улыбки.
        - Что с пленниками делать будешь? Надо бы милость к ним проявить… Слышал я о жестокостях оренбургских.
        - Офицерам предложу служить, а ежели не всхочут - посидят в тюрьме. Вешать не буду - я вздохнул. Решение было тяжелое.
        - Всем крестьянам вольная и земля. Торговым людям льгота в податях.
        - Надо бы монастырям також землю вернуть - митрополит хлебнул взвару. Вопрос был тонкий. На тех землях живут крестьяне, нужно их перемещать куда-то. И так державу ждет тяжелый, кровавый передел.
        - Пока помогу деньгой - решился я - И дам слово тебе, батюшка, прилюдно.
        - О чем же? - заинтересовался архиерей.
        - Как только займу престол - соберем вселенский собор и вернем церкви патриаршество.
        Вениамин перекрестился, поцеловал панагию, что весела у него на груди.
        - Знал, знал, что все так и будет! Сон мне светлый, вещий был о сем. Придет на Русь Святую избавитель от тягот наших…
        - Но и у меня прошение к тебе будет, батюшка - я допил взвар, отставил прочь - Даже два.
        - Говори.
        - По-перву, надо бы написать письма другим архиереям православным письма. О том, чтобы поддержали меня. В Питер, да Москву, а також в другие епархии..
        - Сделаю - кивнул митрополит - Пообещаю им каждому патриаршество от твоего имени - впереди упряжки побегут, алчные скопидомы…
        Да… не любил Вениамин "коллег" по цеху. Оно и понятно, сам священник в опале, резко выступал против церковного стяжательства.
        - Второе дело - я поколебался, но продолжил. Когда еще будет такая откровенная беседа - Треба, чтобы батюшки в церквях крестили младенцев в теплом храме и в нагретой воде.
        - Отчего же так? - удивился Вениамин.
        - Оттого, что остужаются детки и мрут.
        - Господь наш крестился в Иордане зимой, вода холодная была - задумался архиерей.
        - Он был к тому времени взрослый - возразил я - Тридцать лет. Потом и зимой в Палестине не так студено как у нас.
        - То верно - согласился Вениамин - Обдумаю сие. Что за дьявольский шар летал по воздуху над твоими полками?
        Да… А вот теперь пойди объясни священнику основы поведения газов и пара в воздушной среде.

* * *
        Над дворцом губернатора уже развивался красный флаг с серпом и молотом. У колоннады меня встречало большое количество людей - вся разросшаяся канцелярия с Почиталиным и Немчиновым во главе, оба военачальника - Овчинников с Перфильевым, доктор Бальмонд, пришли также некоторые офицеры из бывших дворян вроде Ефимовского. Кроме того стояла целая толпа казанцев. Некоторые - в роскошных шубах. Были и представители татар - я увидел одну зеленую чалму. Явно человек был в Мекке.
        - Созывать народ к присяги то? - поинтересовался Почиталин.
        - Бог с тобой, Ваня! В Казани двадцать тысяч душ живет - как всех присягнешь… Составьте в канцелярии списки самых знатных людей и пущай завтра являются к обеду на пир. Там и присягнут.
        Я поискал глазами Овчинникова, кивнул ему. Тот махнул рукой и ко мне подвели грузного мужчину лет пятидесяти с красным лицом и лиловым носом.
        - Развяжите его - казаки дернули веревки и освободили руки пленнику.
        - Что… что теперь со мной будет? - мужчина задрожал, начал озираться.
        - Вестимо что, Яков Ларионович - я заметил, как поморщился Ефимовский, брезгливо сплюнул в снег Мясников - Повесим.
        - Меня? Губернатора??
        - Рейнсдорпка то долго ногами сучил - засмеялся неведом как оказавшийся рядом Салават Юлаев.
        Сейчас еще про голову генерала Кара начнет рассказывать.
        - Пойдемте в дом, Яков Ларионович. Застудитесь.
        Брант был почему-то без верхней одежды, только в расшитом золотом камзоле. Впрочем некоторые части дорого облачения у него успели оторвать - не было одной полы и правого рукава.
        На лицах в толпе отразилось разочарования. Да, "кина не будет - электричество закончилось". Народ хочет казней, но Казань - не Оренбург. Публика тут другая, могут и не понять.
        На лестнице крыльца меня догнал Перфильев. Полковник наклонился к уху, тихо произнес:
        - Ведомо мне стало, что ты, царь-батюшка, Шванвича к князю Волконскому отправил - казак тут же поднял руки в ответ на мой гневный взгляд - Мясников сам подошел совета спросить. Я повелел прострелить одно из красных знамен и дать Шванвичу с собой. Якобы стяг бунтовщиков…
        Я еще раз, тебе уже благодарно, посмотрел на Афанасия Петровича. Бесценный кадр!
        Вдруг мне в голову пришла хорошая идея. Я шагнул к балюстраде крыльца, потянул за собой казака. Толпа еще не успела разойтись.
        - Жалую за ратные подвиги полковника Афанасия Петровича званием генерала - я покопался в кармане, нашел орден Боевого Красного знамени - А також наградой.
        Нацепил орден, приобнял. Казаки на площади закричали "Любо", кое-кто даже выстрелил в воздух. Делать было нечего, пришлось награждать и других. Овчинников получил второй Боевик, Почиталин первый. Наградил и Ефимовского с некоторыми офицерами.
        - Завтра приходите на пир, будет вам веселье! - крикнул громко я с крыльца. Народ еще больше зашумел.

* * *
        Губернаторский дворец на проверку оказался все-таки большим обер-комендантским домом. Залы были маленькие, тесные. Наличествовала портретная галерея, арки в стиле классицизма, каминная комната, несколько спален. В каминах уже горел огонь, а на столе в гостиной было даже накрыто. Стояли бокалы, бутылки с вином, блюда с какими-то яствами… Рядом со столом почтительно застыл улыбающийся Жан. В руках у него был подсвечник с горящими свечами. Я глянул в окно. Уже смеркалось. Желудок напоминающе заурчал.
        - Откель все это богатство? - спросил я удивленно моего новый маждорма.
        Сзади скрипнул зубами Брант - Мадера из моих подвалов.
        - А также все остальное - поклонился Жан - Изволите принять ванну?
        - Тут и ванна есть? - я обернулся к бывшему губернатору.
        - И французское мыло - обреченно ответил Брант.
        Моя свита громко засмеялась.
        - А ну тихо там! Подождите нас в гостиной.
        Генералы, а также канцелярские служащие зашли, начали рассаживаться.
        - Немчинов, а вас я попрошу… остаться - я нашел взглядом моего казначея - Где губернаторская казна?
        - Все, что изяли-с у Якова Ларионовича - в подвале, в железном хранилище-с. Вот ключи.
        О какой Брант продвинутый. Сейфовая комната у него.
        - Пойдемте.
        Я забираю ключи, мы спускаемся вниз. Никитин уже успел расставить на лестницах посты из казаков, а лакеи - зажечь везде свечи.
        Казна Бранта оказалась еще большей, чем у Рейнсдорпа. Если оренбургский губернатор владел серебром, золотом и бумагами примерно на 200 тысяч, то казанский губернатор оказался в два раза богаче.
        В описи, что нашлась в одном из ящиков была указана сумма в 413 тысяч рублей. Это были и личные накопления и государственные средства. Эдак такими темпами я миллионером сделаюсь!
        - Что же Яков Ларионович вы такие богатства вывезти не успели? - поинтересовался я у губернатора, разглядывая сундуки с золотом.
        - Бибиков запретил - грустно ответил Брант - Дескать, лишние волнения среди черни возбудим.
        - Ясно. Аристарх Глебович - я повернулся к Немчинову - Бери казаков и езжай по Казани и предместьям. Нужно опечатать склады крупных купцов, особливо зерновые. Ищи те, которые по Волге стоят - они самые крупные. Ставь караулы, возмущение пресекай, с жалобами - отправляй ко мне. Внял ли?
        - Все исполню-с, царь-батюшка! - мой казначей низко поклонился.
        - А со мной что будет? - грустно спросил Брант.
        - Вместе с Бибиковым в оренбургской тюрьме посидите, поразмыслите о жизни своей. По Кремлю дети-сироты ходят, голодают - я пнул в раздражении ногой один из ящиков с золотом - А они миллионы загребают, скопидомы…
        - Позвольте…
        - Не позволю! - снимаю корону, ставлю ее на крышку сундука - Радуйтесь, что не приказал вздернуть на суку. Очень, очень многие, Яков Ларионович, хотят вас там увидать.
        На самом деле Брант был неплохим администратором. Занимался строительством, организацией ярмарок, преумножал доходы губернии. Государственный аппарат все-равно придется создавать с нуля, а значит "бранты" мне понадобятся в большом числе. А после тюрьмы - сговорчивее будет.

* * *
        Поздний обед в гостиной превратился в "производственное" совещание. Задание получили все, даже вызванные Николай с Васькой-птичником. Последним я велел Почиталину выделить дом из брошенных дворянами под устройство голубятни.
        - А как же шар?! - чуть не заплакал Коля - Государь! Разреши мне заведовать новиной! Васька и сам справится.
        Ага, вот уже и Харлов государем меня величает. Процесс пошел.
        - Это почему же ты заведовать, а не я? - набычился оренбуржец - Я тебе сейчас как дам!
        - А ну тихо! - осадил я парней - Шар пока сложите в голубятне, да промажьте его еще раз клеем. А пока дайте мне птицу. Надо письмо в Оренбург послать.
        Пока генералы ели, а парни тихонько препирались кому летать на шаре, я писал письмо. Жан принес чернильницу с перьями, песок. Запас рисовой бумаги у меня был с собой. Поэтому я быстро набросал Творогову послание. В нем приказал подготовить и отправить караван в Казань. Прислать мне оренбургскую казну, Харлову со швеями, Авдея, Рычкова и с полсотни фискалов из староверов.
        Раз Казань была взята - пора было устроить "грабь награбленное" и в этой губернии. Как говорил кто-то из великих военачальников: "Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги". Пришла пора платить жалование войску, надо договариваться с волжскими купцами о поставках продовольствия. Для все этого требовались финансы. И обеспечить их мне могло только, увы, ограбление дворянства.
        Письмо написано, военачальники накормлены. Я тоже перехватил жаренного мяса с горохом, хлеба. Мадера Бранта оказалась вполне неплохой, но после двух бокалов я прекратил распитие.
        - Нам еще раненых проведать надо - пояснил я генералам - Куда пленных разместили?
        - Заперли часть в башне Сююмбике - ответил Овчинников с сожалением оставляя бутылку - Еще неколик по городу разбежались.
        - Надо поднимать казаков и идти с повальным обыском - согласился Перфильев - Займусь.
        - Царь-батюшка - в дверь гостиной заглянул Жан - Казанский городской голова ждет. Что ему ответствовать?
        Вот еще этого мне не хватало под конец дня.
        - Пущай ждет - сначала раненых проведаю.
        С небольшим конвоем, освещая запорошенную дорого факелами, мы доехали до казанского госпиталя. Здесь был натуральный бардак. Люди были свалены в коридорах, кое-кто судя по всему уже даже умер.
        - Три сотри пораненых - пожаловался мне вышедший навстречу Бальмонд - Мест не хватает, помещаем казачков, да пехотинцев в соседних домах обывателей.
        Я иду по палатам, где лежат увечные. Одариваю солдат рублем, спрашиваю о здоровье. Операции еще идут - врачи Бальмонда, не разбирая, где свой, где чужой, делают перевязки, ампутации… В залах госпиталя стоит тяжелый запах крови. Раненые стонут, тянут ко мне руки. Маша и еще несколько незнакомых сестер милосердия сбиваются с ног.
        Все это производит тяжелое впечатление.
        Я понимаю, что нам позарез нужен Максимов. По возвращению в губернаторский дом, пишу еще одно письмо. Вызывают оренбургского доктора с помощниками в Казань. Надо лечебное дело ставить в городе на правильную основу - опять запрещать кровопускания, внедрять дезинфекцию и обезболивание… На колу мочало - начинай сначала. Эх, где бы в городе найти химиков?
        Уже еле стою на ногах, но все-таки принимаю бургомистра Казани Петра Григорьевича Каменева. Высокий мужчина, в темном камзоле и даже с шейным платком. Выглядит он прямо скажем странно. Бритый, глаза на выкате, волосы подстрижены коротко. На купца совсем не походит - а ведь он родом из торгового сословия.
        - Чем обязан? - интересуюсь я, падая в кресло губернаторского кабинета. Покои Бранта сильно лучше Рейнсдорпа - обширнее, с книжными шкафами, уставленными многочисленными томами. На стене позади стола висит вместе Екатерины мой портрет с присягой оренбуржцев. Жан расстарался.
        - Зашел-с засвидетельствовать почтение к столь необыкновенной личности, коя… - Каменев долго, велеречиво расписывает свои чувства. Постепенно я теряю нить беседы.
        - … готовы присягнуть? - наконец, вычленяю главное.
        - Помилуйте, Петр Федорович - кланяется бургомистр - Я, мы, весь магистрат в таком отчаянном положении…
        - Грабежи, насилие?
        - Нет, тут все ладно. Даже на удивление… Просто.
        - Вы боитесь.
        - Так точно-с. Ежели фортуна не будет к вам благосклонна, супружница ваша повелит казнить предателей. Не хотелось бы оказаться в их числе.
        - Присягать не будете, но служить мне, партикулярно, готовы - я опять попытался выделить главное.
        - Истинно так! Управление города не остановится ни на час.
        - А ежели мне тебя повесить? - я теряю терпение - И назначить нового главу?
        - Он избирается магистратом - побледнел Каменев - Но если такова ваша воля… Большое разрушение в городом хозяйстве случится, прямой вам убыток… царь-батюшка.
        Ага, признал все-таки.
        - Послезавтра собери магистрат и самых именитых купцов. Там решим.
        В целом в городе вполне работающее самоуправление. Власть имеет торговое сословие, которое мне кровь из носу надо привлечь на свою сторону. Как водится - кнутом и пряником.
        Каменев облегченно кланяется, тряся париком. Собирается уходить.
        - Постой. Есть в городе люди из ученого сословия? - интересуюсь я.
        - Так точно-с. Двое. Профессор Иоганн Гюльденштедт из балтийских немцев. Естествоиспытатель. Был в экспедиции, исследовал земли между Тереком и Сунжей, по возвращению - губернатор замялся.
        - Застрял в Казани.
        - Из-за возвращения истинного царя русского - польстил мне Каменев.
        - А второй?
        - Пустой человечек. Иоганн Фальк. Из свеев. Закончил Уппсальский университет, студировал медицину.
        Про Фалька я слышал. Это был один из "апостолов Линнея». Так называют учеников великого шведского естествоиспытателя Карла Линнея, сделавшего огромный вклад в изучение биологии и зоологии.
        - Пустой человечек - тем временем говорил Каменев о Фальке - Имеет пристрастие к опию, живет с какой-то служанкой в хибаре на окраине Казани.
        - Упреди обоих, что буду к ним завтра поутру

* * *
        Жан уже налил и согрел мне ванну, поэтому закончив с Каменевым, я отправляюсь в мыльную. Сбрасываю пропотевшую одежду, с удовольствием погружаюсь с головой в горячую воду. Лакей приносит чистое белье, забирает грязное.
        - Может позвать Агафью? - наклоняется ко мне Жан с двусмысленной улыбкой - Потереть спинку-с. Девица изрядной опытности.
        - Откуда прознал?? Лапал уже?! - я хватаю лакея за ухо. Тот взвизгивает, но терпит - Как же можно-с, мы же с пониманием… Но слухи ходят-с.
        - Пресекать слухи, внял? - я отпускаю Жана - Ежели девицу растлили - не ее это вина. Так всем слугам и передай.
        - Все понял-с.
        - Поди прочь, видеть тебя не могу. Оденусь сам.
        Начинаю намыливать голову, но так и не смыв засыпаю прямо в ванне. Будят меня нежными прикосновениями к волосам. Кто-то массирует кожу, смывая пену. Открываю глаза - Маша!
        - Ты здесь?
        - Уложила спать Акульку и принялась искала тебя, а ты вона где…
        - Зажги еще свечей - я разглядываю девушку. Устала, но глаза горят. Максимова стаскивает с головы белый платочек с красным крестиком, начинает расстегивать длинное серое платье. Затем зажигает свечи в подсвечнике, на пол падают нижние юбки, сорочка.
        - Вода еще теплая - Маша смущенно улыбается, прикрывая голую грудь рукой - Ты не против?
        Не дожидаясь ответа, залезает ко мне в ванну. И сразу целует в губы. Страстно так. Интересно, удастся нам домыться? Девушка прижимается ко мне грудью, садится сверху. Ведь так воду расплещем?
        - А помыться?
        - Потом!
        Глава 2
        Ночью меня будит Перфильев. Долго стучится в запертую дверь спальни, наконец, я открываю. В руках у Афанасия Петровича факел, лицо хмурое.
        - Что случилось? - я оглядываюсь. Маша натягивает повыше одеяло, но любопытство побеждает и она тихонько выглядывает из под него.
        Старый казак, заметив Максимову, качает головой, кивает мне выйти в коридор.
        - Генерал Фрейман повесился.
        - Федор Юрьевич?! Как же так??
        - Ночью, в казарме. Офицеры из дворян - тридцать человек - вышли на площадь. Оружно. Тебя требуют. Я на всякий случай поднял две сотни казаков из 1-го оренбургского.
        Я игнорируя вопросы встревоженной Маши, быстро одеваюсь. Выхожу из губернаторского дома. Уже начинает светать, небо посерело. На улице мороз, градусов десять. Под сапогами хрустит снег.
        На площади перед Спасским монастырем и правда стоит человек тридцать офицеров в треуголках, со шпагами и мушкетами. Построились в маленькое карэ. У ворот монастыря маячит сотня казаков на лошадях. Еще один отряд во главе с Чикой-Зарубиным стоит с другой стороны "карэ".
        - Не иди туда, царь-батюшка - уговаривает меня Афанасий Никитин - Стрельнут и все. Давай я за Чумаковым пошлю. Подтащим пушку…
        Прямо репетиция восстания "декабристов" получается. Каховский стреляет в генерала Милорадовича, а дальше картечью, картечью…
        - Где Овчинников? - интересуюсь я, разглядывая офицеров.
        - У казарм пехотных полков. С надежными казаками.
        - Афанасий Петрович - обращаюсь я к Перфильеву - Пошли людей покопаться в вещах Фреймана. Пусть изымут бумаги, письма…
        - Сделаю. Вон Ефимовский идет.
        Бывший граф приехал не один. Вместе с ним был наш самый первый "перебежчик" - майор Неплюев. Оба офицера, помявшись, подошли ближе, Ефимовский спросил:
        - Петр Федорович, что делать то будем?
        - С ними? - я кивнул на "карэ".
        - Я говорил ранее с подпоручиком Смирновым - бывший граф ткнул шпагой в молодого офицера с еле видными усиками и большим носом на бледном лице - Он у них заводила.
        - Что хочет?
        - Погибнуть в бою с… - Ефимовский тяжело вздохнул - Самозванцем. Ему стыдно за присягу и отказное письмо.
        - Ясно. Сейчас притащат пушку - я махнул рукой Никитину - Будем им бой.
        Вместе с единорогом на розвальнях приехал лично Чумаков. Рядом на гнедом жеребце скакал Крылов. Последний вызвался еще раз переговорить с "декабристами". Пока бомбардиры заряжали пушку картечью, Крылов в чем-то долго убеждал офицеров. Бесполезно. Смирнов даже обнажил шпагу, вытащил из-за пояса пистолет.
        Ну вот, сейчас у нас будет свой Милорадович. Но нет, пронесло. Крылов зло стегнул плетью лошадь, подскакал к нам.
        - Худо дело. Не хотят слушать…
        - Ну, что палить? - ко мне поворачивается Чумаков, лично выверявший прицел - Мы готовы.
        - Подожди - я увидел казаков, которых посылал Перфильев. Обернулись быстро. Мне передают пачку бумаг, с обоих сторон светят факелами Перфильев с Зарубиным. Ага!
        - Андрей Прохорович! - я бумагами подошел к Крылову - Слезай ка с лошади. Мой черед.
        - Смирнов настроен очень решительно. Обязательно выстрелит - отец баснописца внимательно посмотрел на меня - Мушкеты остальных тоже заряжены.
        - Царь-батюшка! - взмолились военачальники - Не ходи! Ведь убьют.
        - Всему нашему делу конец - Перфильев даже взял лошадь Крылова под узду - Одумайся.
        - Наше дело не только в мне. Оно во всех нас! - я обернулся к подтянувшимся казачьим сотням - Ежели меня застрелят, вы понесете дальше красное знамя. А ежели вас убьют - наш флаг подхватят другие. Тысячи и мильоны ждут свободы! Бог и воля! - прокричал я и сняв руку Перфильева, пришпорил коня.
        В спину мне раздался громкий рев "Бог и воля!!"

* * *
        Вся Москва была пронизана недобрым предчувствием. По всей столице из края в край летела весть: «Старому попу в церкви Всех святых, что на Кулишке, явилась-де сама пресвятая Богородица и сказала-де тому попу, что царь, Петр Федорович, идет и скоро вернет свой отчий престол. Апосля даст всем волю".
        Темный народ поверил тому чуду и, вздохнув, подумал: «Стало быть, господь-батюшка оглянулся на нас, стало быть, надежда не потеряна».
        Вся церковь на Кулишке, вся церковная ограда, прилегающие улочки и переулки полны народа. Шум, гвалт, как на пожаре. Ничего не разобрать.
        И только глубокой ночью людская громада повалила от Всесвятской церкви с крестным ходом к Китай-городу. Из попутных храмов выходили с хоругвями, крестами, иконами новые кучи богомольцев, вливались в общую массу. Толпа росла, слышалось громыхающее среди темной ночи нестройное пение стихир. Старый, лысый, но крепкий поп время от времени давал громким голосом поясненье любопытным:
        - Два богобоязненных мирянина - гвардейского Семеновского полка отставной солдат, раб божий Бяков, да другой - фабричный, раб божий Илья Афанасьев - оба духовные чада мои, во вчерашней ночи одарены были дивным сновидением…
        - Как, оба враз увидали? - удивленно вопрошали маловеры.
        - Оба враз, оба враз, братья мои!
        - А казаки, казаки от Петра Федорыча были к вам?
        - К нам не были, зато в Калуге да Туле - богомольцы рассказывали - те казаки махнифест царский читали. В некоторых церквах даже с амвона!
        Народ изумлялся, ахал, вздыхал, с упованием крестился, и во все стороны дерзновенное летело:
        «Немку, немку на кол!»
        «Пресвятая Боро-одица, спаси на-а-с от немцев!»
        Против Варварских ворот крестный ход остановился, пение смолкло, все головы запрокинулись, многие тысячи глаз с упованием воззрились на большой старинный образ боголюбской Богородицы, прибитый над аркой. Народ стал усердно креститься, сгибать спины в низких поклонах, некоторые бросались на колени, земно кланялись. «Свечей, свечей! Лестницу давайте!» - слышались голоса. Появились свечи, появилась лестница, ее приставили к арке против иконы, и лысый старик в черном, со сборками кафтане полез с пучком горящих восковых свечей. Вскоре свечи засияли перед образом. Со всех сторон подходят в эпитрахилях попы, доброхоты тащат аналои, расставляют их поближе к воротам. Народ разбился на кучки, каждая кучка у своего аналоя, возле своего попа.
        Начинают петь одновременно несколько молебнов.
        Наступило утро, уставшие уходили, им на смену являлись новые, толпа росла. Отряд конной стражи с офицером разъезжал вокруг, но вмешиваться боялся. Показалась рота старых солдат-гвардейцев. Они тоже были бессильны, многотысячная толпа на их окрики не обращала ни малейшего внимания. Здоровенные, грязные, в кожаных фартуках поверх полушубков, с засученными рукавами кузнецы (на Варварке три большие купеческие кузницы), пробираясь от кучки к кучке и косясь на воинскую команду, негромко внушали молящимся:
        - Ребята, надо хоть дубины, что ли, в руки взять, либо каменья. В случае солдаты нападут, солдат бить.
        Наступила вторая ночь. Лысый старичок уже десятый раз карабкался по лестнице к иконе, ставил все новые и новые свечи.
        - Православные! Порадейте на всемирную свечу преблагой заступнице, кладите деньги вот в эти сундуки.
        Появились два кованных железом огромных сундука. Зазвенели пятаки, гроши, полтины. Молящиеся взапуски друг перед другом изъявляли свою набожность. Подъезжали купеческие семейства на дрогах, на линейках, протискивались вперед, швыряли в сундуки серебряные рублевки, золотые червонцы. В воротах густо толпились молящиеся, не было ни проходу, ни проезду.
        Вечером повалил снег, но народ не расходился. Черное месиво людей возле ворот опоясалось со всех сторон пылающими кострами. Тысячи зажженных свечей в руках молящихся, подобно ивановским червячкам, светились из ночного мрака. Трепетный свет от них падает вниз в толпу, вырывает из тьмы лысые, кудлатые или крытые платочками головы.
        Всюду разрозненные, отрывистые выкрики, вопли, стоны, звяк медных пятаков, непрестанные всем хором возгласы: «Пресвятая богородица, спаси нас!» И где-то ловили, избивали карманников, где-то истошно вопили: «Караул, грабят!» Откуда-то налетала разгульная песня беспросыпных отчаянных гуляк.
        К сундукам быстро подошли семеро бравых солдат-гвардейцев, с ними унтер-офицер и двое консисторских подьячих с сургучом и печатью. Молебны у десяти аналоев, расставленных на приличном расстоянии друг от друга, сразу прекратились; все взоры повернулись к сундукам; стало тихо и тревожно.
        Подьячие, приблизясь к страже из богомольцев, твердо сказали:
        - Владыкой Амвросием повелено казну в сундуках опечатать, дабы она…
        В толпе кто-то заорал: «Бей подьячих!» - и вооруженные чем попало люди оравой бросились к бравым солдатам, смяли их, отняли ружья. Солдаты, едва вырвавшись из рук бунтовщиков, обнажили тесаки, стали защищаться.
        Опрокинутые подьячие, дрожа от страха и заикаясь, вопили: «Мы повелением владыки Амвросия сие творим, помилуйте!» Завязалась свалка.
        В соседней церкви ударили в набат, при рогаточных караулах на улицах - бой трещеток. А следом зазвонили в колокола и в других церквах и на Спасской башне.
        Вскоре страшным сплошным звоном всколыхнулась вся тьма Москвы от края и до края. Где-то пушка глухо ухнула, либо ударил далекий громовой раскат.
        - Братцы, набат, набат… Чу, пушка! - народ еще больше распалялся - Зачинай, братцы, зачинай!..
        Вмиг сундуки были опрокинуты, толпа, смяв духовенство, повалив аналои, набросилась на деньги, снова закипела отъявленная ругань, дикий крик и кровопролитье.
        Вся площадь громыхала гвалтом, воплями, неистовыми криками: «Караул, караул! Грабят… Бей их, бей начальство, дави толстосумов! Жги! В Кремль, братцы, в Кремль!»
        На дороге к Кремлю выстроилась рота секунд-майора Смирнова. Выставив штыки гвардейцы перегородили улицу. Гомонящая толпа сначала замедлилась, потом и вовсе остановилась.
        - Хватит бунтоваться! - вперед вышел высокий, носатый, в белых буклях Смирнов - Расходись, православные, покуда не пальнули.
        - Что и в робятишек будешь стрелять? - из толпы вытолкнули нескольких плачущих детей - Окстись, Смирнов!
        - У тебя в войсках Петра Федоровича сынок, подпоручиком!
        Толпа засмеялась.
        - Об том всем ведомо!
        - С дороги, с дороги!
        Смирнов покраснел, сделал шаг назад. Штыки гвардейцев качнулись вниз. Толпа радостно повалила вперед, расталкивая солдат.

* * *
        - Кто главный?
        "Карэ" молчало. Офицеры ошарашено смотрели на меня конного, держащего красный флаг. Стяг перехватил в последний момент у казаков и это стало удачным решением. Одно дело убить "самозванца". Другое дело выстрелить в знаменосца.
        - Я - вперед шагнул носатый подпоручик.
        - Представьтесь - моим голосом можно было замораживать воду.
        - Подпоручик Смирнов.
        - Почто бунтуетесь, господа офицеры?
        - Не хотим служить самозванцу! - гордо ответили из "карэ".
        - Значит, я, внук Петра Великого и законный царь Всероссийский - самозванец. А Екатерина Алексеевна, немецкая княженка, покушавшаяся на меня, да правящая милостью Орловых и прочих полюбовников - законная царица дома Романовых? И вы ей готовы служить?
        "Карэ" сконфужено молчало. Убойный аргумент. Прав на престол у Екатерины как бы не сильно больше.
        - Смирнов - я спешился, подошел ближе к офицерам. Флаг в моей руке трепался и щелкал на ветру - Я же разумею все. Вы из-за Фреймана бунтуетесь. Он стал последней каплей, так?
        - И он тоже - тяжело вздохнул подпоручик. "Карэ" навострило уши.
        - Так знайте. Не из-за перехода ко мне повесился генерал. Нехорошо, конечно, читать чужие письма…. Сын его погиб на дуэли - я развернул письмо Фрейману, дал из своих рук взглянуть Смирнову. Казаки подошли ближе, Зарубин тоже приблизился, посветил факелом.
        - Да, господа - подпоручик обернулся к офицерам - Все так и есть.
        - Расходитесь - я передал флаг Перфильеву - Не стоит гибнуть за грешника. Он ныне в аду уже. Не помилует Господь.
        Офицеры и казаки перекрестились. Я развернулся и пошел прочь. Даже не оглядываясь, понял, что "карэ" распалось, офицеры потянулись в казармы. Хорошо, что Смирнов не встал вчитываться в письмо. Ведь сын Фреймена учился в Императорском сухопутном кадетском корпусе. Должен был выпустится прапорщиком в этом году. А тут отец переходит на мою сторону, сослуживцы насмехаются, презирают. Закономерная дуэль, смерть парня…
        - Ох, лих ты, царь-батюшка! - ко мне рядом пристроился Перфильев, который уже успел передать флаг знаменосцу сотни - Такой укорот дал дворянчикам.
        - Нет более дворян - я взял из сугроба снег, вытер им горящее лицо. Ведь опять по краю лезвия прошел. Видел побелевший палец Смирнова на курке пистолета.
        - Знаю, знаю - согласился казак - Тама эта… Польские офицеришки до тебя пришли, аудиенцию требуют.
        Боже же мой! Да когда это все кончится??
        Поляки искали Курча. Уехал по делам - и пропал.
        - Назначу розыск - я скинул шубу на одно из кресел кабинета, сел за стол. Усатые, припорошенные снегом паны толпились возле стола - Ежели не сбег, найдем.
        - Как можно, пан круль! - ляхи заволновались - Не можно, чтобы пан Курч сбег. Он одвратне хцел призвать под ваши знамена еште пановей наших.
        - В Казани есть еще польские офицеры? - удивился Перфильев.
        - Да, человек полста, а мож и боле. Из ссыльных.
        Это была с одной стороны хорошая новость. Но в том же время и опасная.
        - Афанасий Петрович - я повернулся к Перфильеву - Треба открыть офицерские школы. У нас же есть уже с несколько десятков казаков уже вышли в поручики и подпоручики? Давай их учить военному делу. Отведи с Почиталиным два дома рядом с Кремлем - пущай студируют науки каждый день. Карты, языки… можно позвать Максимова рассказать о сбережении здоровья солдат.
        Поляки смотрели удивленно, а после того, как я предложил платить учителям из казны, даже заинтересованно. Наш разговор прервал Жан, который позвал меня на завтрак.

* * *
        После небольшого перекуса с чаем и пирогами с зайчатиной, я, взяв охрану, Почиталина и вызванного Каменева, отправился на объезд города. Метель уже прекратилась, ударил небольшой морозец градусов в десять. Ехать было комфортно - вокруг царила чистота заваленных снегом улиц, дворники, деревянными лопатами, расчищали проезды и тротуары. Жители спешили по своим делам. Завидев свиту, горожане кланялись, с любопытством разглядывая меня и казаков.
        Спустя полчаса, мой оптимизм поугас. Город застраивался безо всякого плана и логики. По нему шли кривые, полукруглые улицы, зачастую заканчивающиеся тупиками. От Кремля лучами расходились торговые ряды. Так, от Спасских ворот к Черному озеру шла кривая улица, в конце которой располагался 'Житный рынок'. Здесь находились деревянные лавки, где торговали мукой, крупой, хлебом, пирогами, калачами, печеньем. Ниже по берегу замерзшего озера стояли кухни-пекарни, где пекли блины, варили лапшу, кисели.
        Бедняцкий квартал располагался возле рыбного рынка. Огромный овраг был полностью застроен лачугами. В одной из них мы нашли худого, кутающегося в лохмотья Иоганна Фалька. Мужчина сидел возле горящего очага и курил трубку. По запаху я понял, что это опий. Ученый не реагировал на наше присутствие, покачивался.
        - Совсем пропащий человек - вздохнул Каменев - А еще из ученого сословия!
        - А где они достают опий? - поинтересовался я. Вытяжка из млечного сока незрелых головок мака, наряду с эфиром, стала бы еще одним неплохим средством обезболивания для врачей Максимова.
        - Известно где. В «китайских» караванах везут. С Ирбитской ярмарки.
        Я согласно кивнул. Одно из главных дел для Шигаева и Лысова, кроме захвата Уфы, Челябы и Екатеринбурга - было взять под контроль вторую крупнейшую ярмарку России.
        - Пошлите узнать, есть ли у купцов еще опий, а ежели есть - скупите все в Казну. Ваня - я повернулся к Почиталину - Заготовь указ и разошли его вестовыми по Яицкому городку, Оренбургу и другим вотчинам, да землям.
        - Об чем царь-батюшка?
        - Воспрещаю открыто торговать опием в Российской империи. Все ввезенные вытяжки - будет скупать казна по твердой цене. И отдавать в гошпитали. Под строгий надзор врачей и полиции.
        Каменев и казаки удивленно на меня посмотрели.
        - Зело опасен сей продукт. Для болящих может быть полезен, а вот для здоровых…
        - А что делать с Фальком? - поинтересовался.
        - В тюрьму его. На цепь. Кормить добре, но не выпускать месяц, другой. Будет кричать, биться головой - отливать водой.
        Никакого способа уменьшить ломку ученого я не знал, поэтому решил пойти по самому тяжелому пути.
        - Может освятить воду то? - поколебавшись, спросил Почиталин.
        - Хуже не будет - согласился я.
        После Фалька мы отправились к Иоганну Гюльденштедту. Профессор жил в каменном доме купца Осокина рядом с Гостинным двором. Тут же располагались различные мануфактуры и слободы: Суконная, Адмиралтейская, Кизическая, Архангельская, Новая Татарская…
        - А колик же людишек живет в городе? - поинтересовался я у Каменева пока мы ехали.
        - 20 -22 тысяч, а со слободами и поболее. Тысяч сорок.
        - А татар сколько? Кто у них в головах?
        - Имам Рафис - ответил Каменев - Где-то пятая часть жителей из татар. Еще семей восемьдесят-сто дворяне. С полутысячи - духовенство. Полсотни семей пишутся по купеческим разрядам.
        Я то думал, что торговых людей будет побольше.
        - А каков годовой доход с города, да губернии? - спросил я.
        - Про губернию не скажу, а сама Казань прямых и косвенных податей собирает на 72 тысячи рублей в год. Но часть этих денег, по жалованной Екатерине Алексеевне грамоте, остается для нужд города.
        - Кстати, вот тот-с самый дом Осокина, в котором императрица жила в прошлый визит шесть лет тому назад - ловко перевал разговор со скользкой темы бургомистр - Сам Иван Петрович сейчас в Петербурге обитает…
        - И чем же владеет сей купец?
        - Десять заводов у него: пять медеплавилых - Бизярский, Верхне-Троицкий, Курашинский, Усень-Ивановский, а також Юговский и пятью доменными, молотовыми, передельными - Иргинский, Мешинский…
        - Постой, постой, Петр Григорьевич, не тараторь - я помотал головой - Этот Осокин, что же туз купеческий? Навроде Демидова?
        - Так точно-с. Ему принадлежит также Казанская суконная фабрика. И еще - Каменев наклонился ко мне поближе - Иван Петрович выхлопотал себя дворянское звание. Посредством денежных подношений! Штаб-офицерский чин секунд-майора. Вот так-с.
        - Все ясно, пойдем, зайдем, поглядим на этих Осокиных…

* * *
        Внутри большого каменного дома нас уже ждали. Молодой пухлый, безусый мужчина в долгополом, красном сюртуке и сапогах бутылкой сделал шаг вперед, поклонился. Я заметил, что пуговицы на его костюме были обтянуты матовым шелком. Вместе с купцом поклон отдали домочадцы - дородная женщина в чепце и трое детей.
        - Сынок Осокина - шепнул мне на ухо Каменев - Никанор Иванович. И женка его. Елена Пантелеевна.
        - Добро пожаловать, царь-батюшка - женщина подала мне расписной ковш - Отведай с дороги кваску.
        Я отпил напитка, вытер усы. Началось знакомство с домочадцами. Перешли в гостиную, сели за большой стол. На нем стоял пыхтел большой, луженый, медный самовар.
        - Собственной иргинской работы - похвастал Осокин и тут же другим тоном - Царь-батюшка! Не зори нас, милостивец - купец попытался упасть на колени, но Каменев его удержал - Ездюют твои людишки по заводам нашим, апосля мастера бунтуются, выгоняют прикасчиков. А також оренбургские торговые люди пролетные грамоты от тебя привезли, а ведь они нам должны денег!
        - А сем будет разговор позже - я решил не обострять сразу разговор - Завтра или послезавтра Петр Григорьевич, соберет вас, обсудим все.
        Я посмотрел на массивные напольные часы, которые отбили полдень.
        - Надо мне перемолвится с Иоганном Гюльденштедтем. Где он?
        Осипов замялся, стрельнул глазами на супругу. Ага, вот кто у них главный в семье.
        - Иоганн Антонович не в духе нынче - осторожно произнесла женщина - Лается грозно…
        - И не таких грозных видал, зовите его сюда.
        Слуга метнулся из гостиной и через пять минут в комнате появился новый персонаж. Маленький, всклокоченный мужчина лет пятидесяти в домашнем халате.
        - Дас из идиотизм! - сразу с порога закричал немецкий естествоиспытатель - Почему не дают лошадей? Где ямщики?
        Казаки заворчали, Никитин демонстративно вытащил кинжал из ножен.
        - Представьтесь сударь - я холодно посмотрел на ученого.
        - Иоганн Гюльденштедт. Профессор Императорской академии наук и художеств в Санкт-Петербурге!
        - А я Петр Третий. Император Всероссийский, Повелитель и Государь Иверской земли, Карталинских и Грузинских Царств и Кабардинской земли, Черкасских и Горских Князей и прочее и прочее и прочее…
        Немец захотел засмеяться, но увидав кинжал, которым Никитин чистил ногти, поперхнулся и задумался.
        - У меня собрана в экспедиции уникальная коллекция! - профессор присел на стул, подтянул к себе чашку с чаем - Извольте выделить мне лошадей, дабы доставить ее в академию!
        - Извольте вежливо адресоваться к вашему императору! - я встал, подошел к небольшому оконцу со ставнями. На улице выглянуло солнышко, малышня играла в снежки.
        - Я прошу вас… - сквозь усилие произнес Гюльденштедт - Вы же должны понимать важность моих географических и этнографических исследований.
        - Иоган Антонович, у вас есть термометр?
        Этим вопросом я резко изменил течение разговора. Ученый заинтересовался, зачем мне термометр. Объяснил как мог - в ходе своих скитаний слышал, что если перегнать земляное масло как брагу, то можно получить другие субстанции. Которые, в свою очередь, хотелось бы попробовать использовать в осветительных приборах. Глаза Иогана тут же загорелись.
        - Сию инвенцию надо бы проверить!
        Немец ушел переодеваться, купеческая семья смотрела, открыв рты.
        Термометр Гюльденштедта оказался не вполне привычным. Большая колба с ртутью, где за ноль была принята точка кипения воды, а за 100 °C - температура замерзания воды. Я привык, что все бывает наоборот. Да и Цельс уже должен был изобрести правильную шкалу. Или она еще не дошла до России? Но и с этим прибором можно было работать. Мы все вместе отправились на винокуренный двор, куда уже доставили бочки с гурьевской нефтью.
        Перегонный куб представлял собой устройство из медных листов, запаянных оловом. Сам змеевик был сделан из прямых отрезков трубок. Похоже тоже из меди. Управляющий двором принялся стонать, что после земляного масла куб будет испорчен. Проблема была решена выдачей денег на новое устройство. А также раскрытием секрета по производству бренди и виски (соложение, дубовые, обожженные изнутри, бочки…).
        После прилюдного разговора с управляющим, мой авторитет в свите взлетел до недосягаемых высот. Народ смотрел круглыми глазами, крестясь и перешептываясь. Иоган, достав походную чернильницу, даже записывал что-то в тетрадь. Теперь его трактором не выдернешь из Казани.
        Стоило начать перегонку, как я тут же остановил ее. До ста градусов начал образовываться бензин и его пары вот-вот могли вспыхнуть. Следовало сначала сложить каменную стенку, отделяющую баки с нефтью и получаемым продуктом друг от друга.
        - Это мы сделаем быстро - отмахнулся Гюльденштедт - Пустим сам змеевик через кирпичи. Я прослежу. Очень прошу раскрыть секрет температур, при которых выходят фракции.
        Пришлось, отозвав ученого в сторону, объяснять про бензин, керосин, солярку и мазут. Последние два использовать в 1773-м году было негде. Первые два - годились и для освещения, и в качестве универсального воспламенителя с растворителем.
        Объяснив все Иогану и оставив его «на хозяйстве», я отправился обратно в Кремль. Здесь меня уже поджидали Хлопуша с Шешковским.
        - Вернулись? - я приглашающее, махнул на стулья, стоявшие в кабинете. Позвонил в колокольчик, и когда явился Жан - потребовал для всех чаю.
        - Так точно-с - Шешковский был хмур. У Хлопуши были покрасневшие глаза давно не спавшего человека - Попытали мы Курча. И, правда, из иезуитов он. Когда третий раз начали веником жечь, выдал свой перстень - Степан посмотрел на Афанасия, тот выложил на стол простую медную печатку с латинскими цифрами.
        - Неприлично-с говорить где прятал - Шешковский смущенно почесал затылок, я отдернул от перстня руку.
        - Царь-батюшка, да боже ш мой! - Хлопуша даже приподнялся - Отмыли его, лично мыл!
        - Хорошо - я вытащил из шкафа пачку бумаги, перо. Надо тренироваться. Начал рисовать кузнечиков. Раньше, в другой жизни, у меня отлично получилась. Успокаивает и настраивает мысли на нужный лад.
        - Продолжай - я кивнул Шешковскому. И тот продолжил. Да так, что у меня челюсть отвалилась.
        Курч был лейтенантом ордена, правда, без духовного звания. Состоял при отрядах конфедератов и координировал их деятельность. Особую ставку на польских мятежников иезуиты не делали. Но им нужен был рычаг для торговли с Екатериной, которая после роспуска ордена, разрешила остаться им на землях империи. И не просто остаться… а привезти «черного папу». Настоящего, а не номинального главу ордена.
        - Сам Лоренцо Риччи, генерал иезуитский, нынче сидит казематах крепости святого Архангела Михаила, что в стольном городе Риме. О том нам, в Тайной экспедиции ведомо было. Но что в польские земли въехал настоящий «черный папа», а Лоренцо - фиктивный генерал…. - Шешковский развел руками, как бы извиняясь - О сем токмо слухи ходили, да и не верили мы им.
        - И как же его зовут? - поинтересовался я, придя в себя.
        - Курч не знает - вздохнул Хлопуша - Пытали мы его крепко, поди и правда не ведает. Сам лях имел дело с его правой рукой - неким Луиджем Фарнезем. Ему и писал кодом от нас.
        - Ключ к шифру получили?
        - Так точно-с - кивнул Шешковский - Можем писать от имени Курча. Тайники в Питере також ведомы нам.
        Да… Получить в руки такую «гранату» с вынутой чекой. Хоть и распущен орден папской буллой, но это касается только некоторых стран вроде Франции, итальянских княжеств, Испании и Португалии. В остальных католических странах, в обоих Америках, Китае, Японии - позиции иезуитов сильны как никогда. Да даже в Европе монахи ордена являются по-прежнему исповедниками большинства королей, да князей. Несколько десятилетий и эти ушлые товарищи перегруппируются, восстановят Общество Иисуса. Папу Климента XIV за роспуск ордена отравят уже в следующем году. Династию Бурбонов, которая сейчас празднует победу - пустят под нож во время Великой Французской революции. Не-ет… иезуиты имеют огромную силу и власть. Во-первых, они накопили гигантские богатства, не все из которых были конфискованы. Часть наверняка с «черным папой» прибыла в Польшу. Во-вторых, у ордена самая разветвленная сеть информаторов и агентов влияния по всему миру. Это стоит больше чем любые сокровища.
        И что же мне со всем этим делать?
        Судя по сведениям, полученным от Шешковского - Екатерина заключила с иезуитами сделку. Они используют все свое влияния и тормозят цесарцев и Фридриха. Не дают им «ударить» в спину - напасть на Россию во время затяжной войны с Турцией. Взамен получают на польских землях убежище и возможность продолжить свою тайную схватку с Бурбонами. Знает ли Франция обо всем этом? Разумеется, знает. И сейчас именно французы больше всего интригуют против Екатерины. Англичане нейтральны, Фридрих Великий и Габсбурги переваривают Польшу. Раздел то произошел «на троих». Испания так и вовсе в упадке. Не так уж много игроков в Европе.
        - Надо все обмыслить - я дорисовал кузнечика, приделал ему «антенны» - Пока же будем восстанавливать Тайную канцелярию. Указ о том, выдам вам обоим завтра.
        - Кто будет главой? - быстро спросил Шешковский - Я вашему величеству, привез полную карту расположения русских войск.
        «Личный палач» Екатерины достал из-за пазухи пухлый конверт. Да… Подготовился. Зарабатывает очки.
        - В головах будет, Афанасий Тимофеевич. Дьяком - я кивнул Хлопуше - А твои старания, Степан Иванович я оценил. Походишь пока в подьячих.
        Хлопуша одобрительно хмыкнул.
        - Приглядимся к тебе еще… - я внимательно посмотрел в пустые, рыбьи глаза Шешковского - А чтобы ты не надумал, обратно к Катьке намылиться… Лично пустишь Курча под лед Казанки ночью. При трех видаках. Афанасий Тимофеевич, позовешь свейских казачков, что приставили к ляху. Поучится они у него не успели, зато посвидетельствуют… Они же и в писцах у вас будут в Канцелярии для начала.
        По лицу Шешковского пробежала неуловимая тень. Да… это тебе не секретные документы сдать. Иезуиты Курча не простят. Они вон самого папу Римского скоро в расход пустят.
        - Иди, Степан Иванович, нам еще с Афанасием Тимофеевичем перемолвится конфидентно надо - я взял пакет Шешковского, распечатал.
        - А что с… Софьей и детьми делать? - невинно поинтересовался новоиспеченный подъячий, вставая - Отпускать?
        Хлопуша вопросительно на меня посмотрел, я же положил руку на пистолет за поясом. Может все-таки пристрелить эту змею? Семья Пугачева - это компромат.
        - Позже решу. Пущай пока живут, где живут. Они ведь под охраной?
        - Так точно-с! Верные люди сторожат.
        - Вот и пусть дальше сторожат. Иди.
        Я тяжело вздохнул, закрыл глаза.
        - Ой, беда нам с Шешковским будет - произнес Хлопуша - Больно изворотлив, двуличен.
        - Без него тоже тяжко будет Тайную канцелярию создать - я открыл глаза, посмотрел на каторжанина. Тот ответил мне понимающим взглядом.
        - Кровью иезуита его не привяжешь. Надо дворянчиков ему известных подсунуть. Пущай их казнит.
        - Публично! - согласился я - Жди. Не может такого быть, чтобы не взбунтовался кто-нибудь снова. Тогда и позовем Шешковского.
        - Все сделаю, царь-батюшка. Токмо скажи, что за Софья эта? Да еще с детьми.
        - Позже расскажу. Пока прикажи тишком последить за Степаном. Надо узнать, где он их держит.

* * *
        Старуха Арина, нянька княжны Агаты Кургановой, возвращалась домой во двор бывшего дворянского собрания с рынка на пристани. После взятия «анпиратором» Казани горожане добывали там у наезжавших из окрестностей мужиков кое-какие съестные припасы в обмен на вещи домашнего обихода. В этот день Арине посчастливилось выменять у какого-то чуваша без малого полпуда муки, два десятка яиц и уже ощипанного гуся на старую атласную душегрейку с оторочкой из лебяжьего пуха. Нести все это добро старухе было очень тяжело, и она, протащив корзину шагов тридцать, остановилась перевести дух.
        Арина тоскливо оглядывалась по сторонам - город жил своей жизнью. Как будто не было битвы на Арском поле, казней дворян… К удивлению женщины, Казань не подверглась разграблению. Улицы патрулировали казаки, по домам ходили муниципальные полицмейстеры, успокаивали народ. Утром дня городская стража произвела облаву и изловила человек до пятидесяти воров и разбойников.
        Отдохнув на перекрестке, где нелепо торчал из земли обгорелый дубовый столб, Арина снова потащила свою тяжелую корзину, кряхтя и что-то бормоча про себя. И тут словно из-под земли вынырнули двое с вьюками на плечах и крепкими посохами в руках. Одеты они были по-татарски: в длинных восточного покроя кафтанах, с ватными тюбетейками на бритых головах.
        - Стары вэщи… Шурум-бурум. Бариня…
        - Отойди ты, окаянный! - огрызнулась старуха. - Какой теперь еще «шурум-бурум»? Самим скоро есть нечего будет!
        - Менять давай! - продолжал старший из татар, смуглый, худощавый - Мой тибэ масла давал, изюм давал, твой минэ платок старый давал…
        Старуха насторожилась. В звуках голоса татарина было что-то, словно он слегка посмеивался над Ариной, но не зло, а даже как-будто ласково. И красивые карие глаза смеялись.
        - Чего подмигиваешь, пес? - рассердилась Арина - Ты иди девкам подмигивай, а мне нечего!
        Другой, повыше, с серо-голубыми глазами и грязным лицом, тоже смеялся и подмигивал старухе. Арина совсем рассердилась, поставила корзину снова на землю и зашипела:
        - Уйдите вы, охальники! А то городовых казаков позову. Они вам горбы набьют.
        Вдруг кто-то произнес чисто по-русски, таким знакомым, таким милым Арине голосом:
        - Мама Арина! Дай медового пряничка!
        Старуха чуть не выронила из рук плетеный колобок с яйцами.
        - Шурум-бурум, бариня! - сразу изменился знакомый голос - Будем торговать. Мой тибэ, твой минэ. Туфля имэим…
        Старуха тихонько вскрикнула. Она узнала в худощавом, друга дома Кургановых - поручика Александра Жилкова из Томского полка.
        - Батюшка бар…
        - Тсс! Вэди нас твоя дом… Тавар покажим…
        Старуха засеменила заплетающимися от страха и от радости ногами по направлению к своему убежищу. Остановилась, заговорила многозначительно:
        - Ежели с хорошим, то, пожалуй, приходите. Маслица я бы взяла. Туфли тоже взяла бы… Только уж и не знаю, как: мужчинов у нас в доме нету никого, окромя старого князя…
        Татары переглянулись.
        - Дворовые все, ну как есть все разбежались! - продолжала старуха.
        - Тем лучше! - шепотком вырвалось у высокого татарина.
        - Барыня Прасковья Николаевна хворали долго, теперь ничего себе. Барышня Агашенька поправляется…
        - Помалкивай, старая! - перебил ее старший татарин.
        Навстречу им шла группа детишек из бывших крепостных, смотревших на татар с любопытством.
        - Моя тибэ тавар будит носила…
        Ребятишки прошли мимо, не задержавшись. Издали один из них выкрикнул звонко ругательство.
        - Соседи не обижают? - спросил шепотом молодой татарин.
        - Нет, ничего, бог миловал. Сами не знаем, как спаслись… Теперь как будто тише стало.
        Так добрались до угла казанского Кремля, обогнули его стены, прошли наконец, оказались перед домом, куда семья Кургановых поселилась перед приходом "амператора".
        - Предупреди! - сказал молодой татарин - Мы здесь подождем. Может, кто из посторонних еще там… Теперь никому доверять не приходится!
        - Слушаю, батюшка! А только какие же посторонние у нас теперь? Добрые люди своей тени и то боятся. Только доктор и бывают…
        Арина ушла, но тотчас вернулась и нарочито громко позвала:
        - Ну, идите, идите, нехристи!
        Несколько минут спустя оба сидели в маленькой светелке, беседуя с членами семьи Кургановых. С обеих сторон торопливо сыпались вопросы.
        - Светопреставление господне! - говорил угрюмо старый князь - Ума не приложишь, как и случилось все. Фон Брант заяц трусливый, сдал город. А ведь клялся, что сдачи не будет!
        - Все равно, устоять нельзя было - тихо откликнулся Александр - Днем раньше, днем позже… Вы, господа, посмотрите какая сила. Пять полков, с полсотни пушек. Кстати, господа - познакомьтесь. Гавриил Романович Державин - представил высокого Жилков - Состоял при штабе Бибикова.
        - И где этот ваш Бибиков?? - озлобился Курагин - Сидит в тюрьме, глядишь, скоро как Фрейман перейдет на сторону бунтовщиков.
        - Фрейман повесился - тихо ответил Державин.
        Присутствующие ахнули.
        - Что же касаемо сути вашего вопроса, князь, то войска ребеленов оказались весьма экзистированы. Артиллерия стреляла точно, полки не дрогнули и отбили атаку кавалерии. Кроме того, Пугач применил инвенцию. Воздушный шар. Подозреваю, что с него сообщали о передвижении войск и наш удар оказался раскрыт. Такие вот дела, господа.
        Все повздыхали, перекрестились.
        - А сколько крестьян снялось с мест! - поддержал Державина Александр - Тысячи стекаются к Казани. Огромная сила собирается.
        - Эх… - тяжело вздохнул старый князь - Стрельнуть бы этого Пугачева - все их восстание развалится само собой мигом.
        - Я сам раньше так думал - ответил Александр - Только одного повесишь или утопишь, а два народятся. Чернь сама из себя их выпирает.
        - Такого как Емелька не будет - не согласился Державин - Если его и правда убить…
        Дворяне переглянулись. Румяная Агата Курагина восторженно посмотрела на военного.
        - Есть у меня спрятанное оружие. Мушкеты, да пистоли - подмигнул Александру и Гавриилу старый князь - Порох найдем.
        - Я бывал в караулах в Кремле - кивнул сам себе Жилков - Есть там тайный ход через стены. Но нужны верные люди. Ударить ночью и уйти. Требуется еще человек двадцать, тридцать.
        - Найдем - князь хрустнул пальцами - Много по Казани сейчас дворян прячется из армейских.
        - Я готова помогать - вскинулась Агата - Буду вашим курьером, меня никто не заподозрит.
        - Значит, договорились! - Александр улыбнулся девушке, подсел ближе - Эх, Агаточка, помните тот бал в дворянском собрании летом? Вы так чудесно пели.
        - Споем еще - крякнул князь - Месяца не пройдет, сковырнем этого Емельку, споем и станцуем!
        Глава 3
        Документы Шешковского оказались бесценными. В росписи войск от Военной коллегии находилось полное описание на октябрь 1773-го года с указанием всех полков и воинских подразделений - как в России, так и за рубежом. В указах и расписках Тайной экспедиции значилась почти вся агентура внутри страны. Все это сопровождалось личными пометками Степана на полях, где был дан расклад по основным действующим лицам - чиновники, донские атаманы, крупнейшие купцы и аристократы… Был в пакете и компромат. Непогашенные векселя, донесения агентов о предосудительном поведении тех или иных людей, даже признательные показания. Разумеется, это был не весь архив Тайной экспедиции, но точно ее самый "сок".
        Первым делом я засел за анализ военной обстановки. После начала восстания, обеспокоенная Екатерина придала живительного пинка главному русскому командующему на турецком фронте - Румянцеву. Тот выдвинулся в Шумле и Силистрии, явно намереваясь прорваться через Балканы к Бургасу и дальше к Стамбулу.

1-ю ударную армию Румянцев разделил на четыре части. 1-я дивизия генерал-поручика Ступишина находится в Молдавии. В ней 14 тыс. солдат - 8 полков пехоты, 5 полков кавалерии, а также 500 казаков. Теоретически эти подразделения можно быстрее всего отозвать в Россию. Если не принимать во внимание необходимость защищать территорию от поползновения цесарцев, которые жадным взором косятся на бывшие территории Османской Империи.

2-я дивизия генерал-поручика Салтыкова базируется в Валахии. Состоит из 5 полков пехоты, 5 полков кавалерии, двух с половиной тысяч казаков. Кроме того корпуса на реке Ольта, есть гарнизоны в Журжи, Бухаресте и Обилешти. Всего - 18 тыс. солдат. Румынию Екатерине тоже надо держать, дабы соседи не ввели в нее войска, особенно в Бухарест. Но через Дунай Салтыков вполне успешно умудряется действовать против турок.

3-я дивизия является самой боевой. Возглавляет ее генерал Вейсман. Действует он против Шумлы, причем делает это весьма небольшими силами. Всего 12 тыс. солдат - 4 полка и 2 батальона пехоты, 3 полка кавалерии и 2,4 тыс. казаков.
        Наконец, корпус Потемкина - 11 тыс. солдат. 4 пехотных полка и 5 полков кавалерии. Плюс 2 тыс. запорожцев и донских казаков. Потемкин, в чьем подчинении находится, Суворов действует против Силистрии в направлении Варны.
        В принципе все выглядело логично - взять приморские города и двигаться вдоль Черного моря к Константинополю. В случае успешного штурма столицы, можно блокировать русским флотом, который уже нанес несколько тяжелых поражений туркам, Босфор и все, основные военные силы османской империя остаются только в Азии. Можно спокойно, никуда не спеша и на что не отвлекаясь, зачищать Болгарию.
        Было гладко на бумаге, да забыли про овраги. На дворе зима. Хоть в Румынии и Болгарии она мягкая - небоевые потери все-равно будут высоки. Надо вставать на зимние квартиры. Это во-первых. Во-вторых, взять полумиллионный Константинополь выглядело большим вызовом. Мощный, укрепленный город с фанатичным населением. Да, есть большие анклавы армян, греков и других христиан, но их янычары быстро сомнут. Осада? А откуда брать припасы? Грабить все тех же христиан Болгарии? А в чем тогда смысл освободительной войны?
        Плюс не стоит забывать о Крыме и Очакове. В этом районе действует вторая, оборонительная армия под руководством Василия Долгорукого. В ее составе около сорока тысяч человек. Причем половина - это казаки и калмыки!
        Да… тут есть о чем поразмыслить. Я вглядываюсь в карту, перечитываю росписи. 2-я армия была разделена на 3 части: главный корпус атакует Бендеры. Войска Берга на левом берегу Днепра уже практически полностью зачистил Крым, а корпус Прозоровского, после еще одного живительного пинка Екатерины, безуспешно осаждает Очаков.
        Можно ли их отозвать быстро в Россию? Тоже нельзя. Во-первых, войска - ненадежны. Половина отрядов - потенциальные перебежчики из казаков, да башкир. Во-вторых, двигаться придется обратно по основным потенциально мятежным регионам - Запорожье, Дон… Это не спокойный путь из Молдавии на Киев и до Воронежа.
        Вот, собственно и нарисовалась моя первая задача. Связаться с запорожскими казаками. А конкретно за атаманом Березовским. Предложить собрать Большой войсковой круг, зачитать мои манифесты, да указы. Посмотрим, как казачки отреагируют.
        Зову Почиталина, диктую депеши. Надо сказать, Ваня за последние месяцы здорово вырос как профессионал. Пишет быстро, без помарок. Работа канцелярии налажена. Указы копируются, рассылаются по городам. Парень даже проявляет разумную инициативу. Своим умом составил и принес на подпись два именных указа - «султану Малого казахского жуза Дусали» и «правителю заволжских калмыков Цендену-Дарже». В них он (то есть я) требую признания и военных сил в помощь.
        Рассказываю начальнику канцелярии основные принципы делопроизводства - журнал регистрации входящих/исходящих документов, пронумерованные шкафы для хранения архива, организацию рабочих мест писцов.
        - Неужто, царь-батюшка, таков порядок в заморских странах? - удивляется Ваня.
        - Именно таков! Умные люди придумали - я понимаю, что надо срочно перевести разговор на менее щекотливую тему. Обсуждаем присягу казанцев. Канцелярия может взять на себя этот процесс, но есть трудности с бумагой. Запасы Бранта подходят к концу, бумажная фабрика купцов Твердохлебовых стоит. Вот еще одна проблема нарисовалась.
        Закончив с Почиталиным и успокоив себя насчет южного направления - войска быстро не отзовешь, до лета у меня есть время - изучаю северный театр военных действий. На октябрь 1773 год на границе со Швецией было 10 пехотных полков и 3 кавалерийских. Но они существовали только на бумаге. В реальности там остался только 1 пехотный полк. Все остальные были переброшены в Речь Посполиту. Руководит на севере - генерал барон Иван Карпович Эльмпт.
        В Польше же находится 12 полков и несколько эскадронов венгерских гусар. Там зверствует Иван Древиц. Это про него Суворов говорил, что грабежи и беззакония Древица и его людей, возвращали, к стыду России, «варварские времена». Что же удивляться, что поляки постоянно бунтуют?
        Как бы то ни было, все эти силы также невозможно вернуть обратно в центральную часть страны. Действия Екатерины мне все больше напоминали эдакого медведя, который разорил гнездо с осами и теперь уйти без серьезных потерь невозможно. Это касается и Польши и Турции.
        А что же есть у моей "супружницы"? Крупные гарнизоны в Москве, Нижнем, Туле, Воронеже. Мелкие - в Царицыне, Киеве, Риге, еще в десятке городов. Особняком стоит Санкт-Петербург. Тут базировались гвардейские полки. Плюс команды балтийского флота. Вот против меня их и двинут!

* * *
        Роскошная анфилада Потсдамского дворца Сан-Суси. Вдоль неё стоят слуги в тяжелых париках, камзолах с галунами… Белоснежные чулки аккуратно натянуты, башмаки блестят. В глубине анфилады послышались тяжёлые торопливые шаги, громкий, хриплый голос эхом прокатился по дворцу:
        - Ва-нну-у!.. Чёрт возьми, с начала маневров мечтаю о горячей воде!
        Появился король Фридрих: треуголка, пыльный солдатский плащ, ботфорты, перчатки-краги, шпага. Он шёл, раздеваясь на ходу, расшвыривая по сторонам одежду. Слуги подхватывали её на лету и на цыпочках семенили следом. Король хромал и с наслаждением чесался.
        - Ногу стёр, - неожиданно по-детски пожаловался он ожидающему его канцлеру Михаэлю Фредерсдорфу.
        Тот проигнорировал жалобу, раскрыл папку, докладывая на ходу:
        - Гонец из Франции, ваше величество.
        - Ну?!
        - Маркиз де Субиз строит фортификации вдоль границы, французы готовятся к войне.
        Фридрих расхохотался.
        - Чушь! Они не посмеют. Впрочем… Пошлите новых шпионов. Докладывайте еженедельно.
        - Получена шифровка из Петербурга.
        - Ну?!
        - Похоже, что у Екатерины объявился новый муженек.
        Фридрих остановился, рассмеялся.
        - Очередной Петр III?
        - Cовершенно верно. Некто Емельян Пугачев. Взбаламутил казаков на Урале, взял приступом город под названием… - канцлер посмотрел в бумагах - Оренбург.
        - Очень немецкое название - покивал Фридрих - Восстание подавлено?
        - Уточняем.
        - Что за век - вздохнул король, подойдя к окну - Одно смущение умов, никакого порядка. В Голландии разве не было разве своего Пугачева в лице сумасшедшего Иоанна Лейденского? Этот самозванец в императоры лезет, а Иоанн - тот прямо в библейские пророки подался. А в королевстве Неаполитанском, помнишь Михаэль, полоумный рыбак Мазаниэлло какой бунт устроил? Ладно, что мы можем из этого всего получить?
        - Помочь Пугачеву. Соседка наша слишком разогналась, того и гляди Константинополь возьмет! А это проливы.
        - Да, ты прав. Кто у нас есть при русском дворе, кто мог бы съездить в Оренбург и разузнать все на месте? Резидентом мы рисковать не можем.
        - Дмитрий Волков. Сенатор. Был в опале у Екатерины, нынче должен нашему резиденту большую сумму. Так что…
        - А это не тот Волков, что был личным секретарем Петра III?
        - У вас поразительная память, ваше величество!
        - Ах ты старый льстец! - Фридрих хлопнул Михаэля по плечу - Отправьте Волкова и пусть шифром отпишется, а после решим, чем можем помочь этому Пугачеву.
        Рядом растворилась дверь, оттуда повалил густой пар. Слуга склонился в пояс:
        - Ванна готова, ваше величество…

* * *
        Вся неделя после взятия Казани проходит в движении. По утрам я объезжаю город - инспектирую госпитали, казармы, заезжаю на пушечной двор и на казенную верфь, где возобновили работы. В слободы продолжает приходить тысячи снявшихся с места крестьян - есть кому трудится. Казна платит за заказы, нанимает рекрутов в два новых полка - 1-й и 2-й казанские. Офицерами для них пошли новые конфедераты, а также сдавшиеся дворяне.
        Перфиельев в ходе двух облав похватал около полусотни аристократов - всех этих Одоевских, Шаховских и прочих Бельских. Часть из них подписали отказные письма, состригли косички и отправились служить. Самые стойкие были заточены в тюрьму. Я пошел на жесткие меры - приказал держать дворян вместе с каторжниками. На это указание Хлопуша, под чью команду перешли городские тюрьмы, лишь покачал головой.
        - Сами прибегут теперь - глава Тайного приказа вздохнул - Пущай хлебнут народного горя то…
        У Хлопуши с Шешковским в Казани появился собственный казенный дом с караульными, писарями и даже парой следователей, взятых из полицейской части. Рядом был организована голубятня, куда удалось поймать несколько местных птиц под развод. Парочка была даже отправлена с курьерами в Оренбург и Яицкий городок.
        Мое движение не заканчивается днем - после обеда в компании одного из военачальников, а то и всех, я еду к ученым или на патриаршее подворье. Вениамин предложил мне пользоваться двумя церковными типографиями - теперь там печатаются манифесты, воззвания и указы. Последние развешиваются на деревянной доске у Кремля. Специальный чтец из канцелярии дежурит у доски и помогает неграмотным.
        Двадцатого декабря приходит караван из Оренбурга.
        Приезжают Харлова, фискалы-староверы с опечатанными сундуками с царской казной, Авдей с Рычковым, Максимов, несколько знакомых мне купцов. Одновременно, с медного завода привозят первые образцы ламп и примусов. Откладывать и затягивать встречу с торговыми людьми больше нельзя, объявляю общий сбор.
        Пока я прихорашиваюсь перед встречей, происходит разговора с Татьяной.
        - Прямо царский дворец - вздыхает девушка, помогая мне поправить корону на голове - Я в бальном зале трон видела. Необычный.
        - Да, Ваня Почиталин расстарался. Заказал у плотников из красного дерева трон, а я повелел собрать сабли да шпаги от побитых войск Кара и Бибикова, вделать в спинку.
        "Игра престолов" Мартина вдохновила меня на создание аналога "железного трона". Сегодня будет мой первый официальный прием. После которого запланирована ассамблея в стиле моего "деда" - Петра Великого. На нее приглашены все более-менее значимые персоны города, войск, нарождающейся администрации.
        - А кто домом занимается? - не оставила от меня Харлова - Я слышала Максимова тут заправляла.
        Машу в день приезда я успел отправить в госпиталь. Под предлогом вакцинации от оспы. Дескать все мои служащие должны получить прививку от оспы, вакцину для которой привез д-р Максимов. Пришлось долго объяснять про бактерии, ослабленную болезнь. Зато удалось заинтересовать идеей микроскопа. У Гюльденштедта были с собой нужные линзы - осталось только собрать их в прибор, увеличивающий изображение. Почти сто лет назад Левенгук уже сделал 500-кратный микроскоп, но почему-то никто так и не додумался использовать его в медицине.
        - Двором занимается мажордом Жан - я внимательно посмотрел на Харлову, которая сегодня была одета очень скромно - черное, закрытое платье в пол, косынка. Лишь лихорадочный румянец на щеках и живые глаза говорили о пламени, что бушевал внутри девушки.
        - Прости, Петр Федорович - Татьяна произнесла "мое" имя без насмешки - Я уже и не знаю о чем думать. Живу в постоянном страхе. Казаки на меня странно смотрят, с нами рядом ехал поп Сильвестр, так тот и вовсе нос воротил… Я падшая женщина!
        - Не говори глупостей - я притянул к себе Харлову, обнял - Ты замечательная женщина. И будущая мать моего ребенка.
        Я отстранился и положил руку на живот девушки. Срок еще был маленький и никаких перемен не было заметно.
        - В июне - несмело улыбнулась Татьяна - Хорошо, что не в мае.
        - Иначе всю жизнь маяться - согласился я - Доктор Максимов изобрел прививку от оспы. Прошу тебя… в твоем положении… никоим образом не поддерживать связи с гошпитальными. Они неколик время будут заразными.
        Я во избежание женских склок решил подальше развести Машу и Татьяну. Не дай бог кто-то проговорится… Надо будет предупредить Жана, чтобы дворовые держали языки за зубами.
        - Хорошо, как скажешь - Татьяна тяжело вздохнула - Максимовы - это немногие, с кем я общалась.
        - А как разродишься и оправишься - решил я подсластить пилюлю - Устроим бал в твою честь. Обещаю.
        - Хорошо - лицо девушки просветлело - Мы привезли еще тех епанчей, что ты называешь шинелями, а также мне пришла в голову мысль вышить имя Петр III на воздушном шаре.
        - Лепше лик Богородицы - я погладил Харлову по щеке - А то аспиды надумали стрелять в шар, задрав дуло пушки…
        - Говорят, Преосвященнейший Владыка Вениамин встречал тебя Казанской иконой Божьей Матери??
        - Да, встречал. И також позволил взять ее в Москву.
        Причем, митрополит Казанский сам выступил с этой инициативой. Вениамин хочет избежать крови. Думает, если во главе войска будет ехать святыня - все само как-то устроится.
        - Значит, пойдешь дальше воевать? - вздохнула Харлова - Может остановишься? Ведь земель у тебя нынче больше чем в ином европейском государстве!
        - Я то может и остановился бы - Катька да ее аристократия не позволят. Это же какой картель всей их братии - иметь на границах соседа, в коем крестьяне свободны, да при земле! А графьев, князей и прочей баронской сволочи нет и в помине.
        - Грозен ты, Петр Федорович - послышался бой напольных часов - Пора тебе.

* * *
        Читая в Царском Селе это письмо, Екатерина разгневалась.
        - Старый хрыч, - наморщив нос, сказала она и стала золотым карандашиком подчеркивать некоторые, возмутившие ее строки. «Я запер свои ворота, сижу один, опасаюсь и себе несчастья», - она подчеркнула дважды и, кинув карандашик, воскликнула:
        - И это участник битвы при Кунерсдорфе и Пальциге! На войне побеждал, а при бунте в дрейф лег. Как твое мнение, Григорий Григорьич?
        В очаровательном крошечном «голубом кабинете», что рядом с опочивальней собрались на вечерний кофе самые приближенные лица - Орлов, Чернышев, Вяземский. Стены, потолок отделаны молочным и синим зеркальным стеклом с массивными украшениями золоченой бронзы. По стенам бронзовые барельефы в медальонах синего стекла. В глубине комнаты, на возвышении в одну ступень, - широкий, турецкий диван, крытый голубоватым штофом, столик и два табурета на синих стеклянных ножках. Эту маленькую комнату Екатерина очень любила и называла ее «табакеркой». На столике - нераспечатанная колода карт и письмо князя Волконского - главнокомандующего в столичном городе Москве.
        - Как боевой герой, он достоин вечной славы - сказала Екатерина - А как администратор, он зело устарел. Я перестаю уважать и любить его. А вы господа, что думаете?
        Первым ответил генерал Чернышев.
        - Матушка, да бог с ним с Волконским. Не он ли первым сообщил о победе над Пугачем!
        - Маркиза Бибиков разбил - согласилась императрица - И странно то, что до сих пор нет депешы от него лично, а лишь в пересказах этого Шванвича…
        - Ранен, матушка - Чернышев пригубил кофе - Как поправится - сей же час отпишется. А что до бунта - двинем на Москву гвардию. Застоялись полки то, пьянствуют, да картежничают.
        Придворные посмотрели на нераспечатанную пачку с картами на ломберном столике.
        - Ладно, а ты, Григорий Григорьич, об чем мыслишь?
        Весь подтянутый, Орлов быстро повернул напудренное, чуть надменное лицо к царице и весьма почтительным голосом, в котором Екатерина-женщина, однако, почувствовала холодок уязвленного мужского самолюбия, ответил:
        - На свете, ваше величество, многое превратно. Вот дуб - и, не оборачиваясь, он махнул через плечо шелковым платочком в сторону парка - Пришла осень, дуб теряет листья, наступила зима, дуб оголится, и уже вы взор свой не остановите на нем…
        - Ах, ваше сиятельство, оставьте сентименты, я всерьез.
        - Всерьез, нам не Волконского обсуждать надо, а турецкую диспозицию! После взятия Шумлы дорога на Царьград открыта. В кои века могут исполнится чаяния всего нашего народа!
        - Народ то, Григорий Григорьевич, бунтуется - проскрипел генерал-прокурора Сената Вяземский - Пугача так и не споймали, нет об сем в докладе Шванвича. Да и странно мне, что сей подпоручик пропал. Сразу после докладу Волконскому.
        - Пропал не только он - усмехнулся Орлов - Но и ваш Шешковский. И поговаривают с секретными документами исчез.
        - Шешковский в Казани! - твердо ответил Вяземский глядя на Екатерину - По известному, вашему величеству делу!
        - Господа, господа! - императрица царственно взмахнула рукой - Перестаньте ругаться. Подумать страшно… Рабы восстают на господ, фабричные - на владельцев. А война с турками тянется и тянется…
        Она умолкла, понурившись, и в эту минуту с порога:
        - Граф Никита Иваныч Панин! - гортанным голосом прокричал курчавый негр в красном, обшитом золотыми валунами кафтане со срезанными полами.
        Еще больше растолстевший, приятно улыбающийся темноглазый граф Панин, неспешно приблизился к ней, поцеловал протянутую руку, затем жеманно и не так, как раньше, - без тени вынужденного подобострастия, усмехаясь - раскланялся с Орловым и уважительно с остальными.
        - Садитесь, Никита Иваныч, - указала Екатерина на место возле себя и, взяв холеной рукой с оттопыренным мизинчиком пуховку, попудрила слегка вспотевший лоб - Вы как раз кстати. Прочтите, пожалуй, что пишет этот московский старый хрыч…
        Панин читал бумагу, гримасничая. Полные губы его пробовали сложиться в улыбку, а подведенные брови хмурились.
        - Надо ли посылать гвардию? - поинтересовалась Екатерина у Панина - Или отозвать Бибикова для подавления московского бунта.
        - Ни в коем разе! - помотал головой граф - Генералу надо наискорейше Оренбург освободить, а московские сами справятся. Пускай Волконский выйдет с войсками из Кремля и даст острастку ребеленам.
        - Гвардия, же ваше, ваше величество - согласился Чернышев - Требуется здесь, в столице.
        - Мне доносят - Вяземский отставил чашку с кофе - Что и в Санкт-Петербурге проникают воровские казаки с прельстительными письмами. Народ не верит нашим объявлениям о победе над Пугачевым, волнуется.
        - Надо устроить праздник - воскликнула Екатерина - Скоро Новый год, Рождество! Не скупясь учиним народу торжество. Хочу фейерверки по всему городу, ледяные горки и крепостицы, а також что еще сможем придумать.

* * *
        - Его Императорское величество, царь Петр Федорович! - загудели трубы, Ваня громким голосом объявил мое появление в бальном зале. У одной из его стен был устроен помост, накрытый медвежьими шкурами. На помосте стоял трон. Я попытался разглядеть, что получилось, но загораживала толпа народа. Казанцы, казаки, врачи, расфуфыренные поляки. Кого тут только не было. Даже десяток женщин в вечерних туалетах, с открытыми плечами. И ведь не боятся капающего воска со свеч, что зажжены на люстрах! Красота требует жертв.
        Народ поклонившись, расступился и я по живому коридору прошел к помосту. Трон не впечатлял. Казакам удалось собрать около ста палашей и шпаг правительственных войск. Некоторые были сломаны, другие выглядели обшарпанными. Тем не менее казанский столяр сумел в кратчайшие сроки укрепить клинки в форме полукружья за спинкой. Сиденье и подлокотники я запретил украшать - Мартин в своих книгах утверждал, что на Железном троне очень неудобно сидеть, так как острые мечи могут даже поранить сидящего. И я совсем не хотел своей пятой точкой проверить это утверждение.
        Пока я усаживался, народ беззастенчиво на меня пялился. В зале практически не было слышно разговоров, присутствующие строго делились на своеобразные касты. Во-первых, военные. Они стояли тремя группами - бывшие дворяне, поляки и казаки во главе с Перфильевым, Овчинниковым, Зарубиным. Во-вторых, купцы. Те тоже строго разбились на казанских и оренбургских. Я заметил Сахарова и кивнул ему - "мол не забыл". В третьих, чиновники. А вот эти смешались - казаки из канцелярии стояли вперемешку с бургомисторскими и фискалами. Сам Петр Григорьевич Каменев, оказавшийся удивительно близко к трону, проявил максимум усердия в организации вечеринки - разыскал губернаторских музыкантов, выступавших на балах, украсил зал лапником и красными флагами (занял в полках).
        - Ваня, давай - я кивнул Почиталину и тот в красивом, бордовом кафтане, вышитым позолотой, вышел вперед.
        - Указ его императорского величества о праздновании Нового, 1774-го года.
        Публика заволновалась, подошла ближе к помосту.
        "… тем кто позабыл дано сие напоминание" - читал Ваня - "перед воротами учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых, елевых и можжевелевых, людям скудным каждому хоть по деревцу или ветке над воротами или над хороминой своей поставить, а ровно в полночь, когда прозвенят кремлевские часы также учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракет, сколько у кого случится…" Дальше Почиталин требовал с горожан плясок на улицах, хороводов, рождественских ярмарок. Сухой закон на период празднования отменялся. Последний пункт вызвал ожесточенные споры с городской канцелярией. Каменев утверждал, что народ перепьется, будут сотни замерзших в сугробах, а еще пожар. Пришлось выделить дополнительных средств из казны на организацию пожарных бригад, на которые также была возложена обязанность развозить пьяных в госпитали. Это в свою очередь вызвало споры с Максимовым и врачами.
        - А где Викентий Петрович? - поинтересовался я тихонько, наклонившись к бургомистру.
        - Вместе с Рычковым поехали на алхимический двор. К Иогану. Тот сумел сварить какого-то особо крепкого спирту…
        Ясно. Доктор одержим моими идеями дезинфекции. По приезду - заставил врачей Бранта переодеться в новопошитые в Оренбурге белые халаты, кипятить одежду и хирургические инструменты, протирать водкой места разрезов и руки медицинского персонала. А это я еще не подсказал ему идею медицинских карт и антибиотиков. Целебные свойства зеленой плесени, возникающей на лежалом хлебе уже известны некоторым врачам и даже описаны в медицинских трудах.
        - Пошли за ними. Я вручу нашим мастерам несколько Орденов Трудового Красного знамени.
        - Слышал о сей награде - качнул париком Каменев - Хорошая задумка.
        После объявления указа о праздновании Нового года, в центр зала вышел пожилой распорядитель бала, известный в городе танцмейстер. Он объявлял громким голосом название танца: менуэт, англез, аллеманд, контрданс. Первый танец возглавил лично. Представлял он собой парное шествие, во время которого, под торжественную музыку, участвующие важно вышагивали, кланялись и делали реверансы. Шествие прошло по периметру зала два раза, оркестр наяривал с небольшого балконца наверх. Второй танец, менуэт, отплясывали только несколько самых ловких пар - в основном поляки, а гости разбрелись по комнатам дворца или столпились у стен и окон, наблюдая за их действиями. Партнеры чередовали мелкие шажки и изящные фигуры. В англезе шла пантомима ухаживания кавалера за дамой, которая то убегала, то застывала в соблазнительной позе. В аллеманде, немецком танце, кавалеры крутили дам, держась то за руки, то за талию. Причём музыка в ритме марша становилась всё более оживлённой. В английском контрдансе пары выстраивались в две линии и с поклоном менялись местами.
        Пока публика танцевала, я пригласил самых именитых купцов в соседний зал. Мы расселись на стульях, тут же пришлось сразу прекратить начавшийся гвалт. Торговцы ругались друг с другом, пытались передать мне челобитные. Присутствовали Осокин-младший, Сахаров, из незнакомых - казанские купцы и промышленники Карякины, Твердохлебовы, Шамовы. Отдельно стояли "экономические крестьяне" - Виноградов, Пономарев, Вахромеев.
        - Эти деловые - тихонько произнес на ухо Каменев - Пробились с самых низов, выкупили вольные у своих дворян. А в прошлом годе - составили содружество для торговли с заграницей и сразу своим иждивением соорудили фрегат о тридцати шести пушках. Называется «Надежда благополучия». Сие купцы погрузили на судно железо, юфть, парусные полотна, табак, икру, воск, канаты и под начальством фактора компании, казанского купца Пономарева, вышли в дальнее плавание и благополучно прибыли в Ливорно.
        - Как расторговались?
        - Хорошо расторговались. Говорят миллионщиками стали.
        - Вот что господа хорошие! - я повысил голос, чтобы прекратить опять начавшийся гвалт - Собрал я вас тут, дабы сообщить две новости. Одну хорошую, другую плохую. С какой начинать?
        Присутствующие замолчали, испуганно на меня посмотрели.
        - Начну с плохой. Никоих складов и заводов конфискованных, или взятых мастерами я вам не верну.
        Тут же раздался дружный стон.
        - И пролетных грамот також не отзову. Зато новых могу дать.
        На меня посмотрели с интересом.
        - Но разорению купечества и деловых людей я не мыслю, а более того, хочу их числа приумножения. Ради этого дозволил мастерам взять заводы в собственность.
        - Как же царь-батюшка - скривил губы Осокин - Нам теперь жить?
        - Это была плохая новость - я проигнорировал купца и позвонил в колокольчик - А вот и хорошая.
        В зал вошли Ваня Почиталин с охранником - они внесли примус, лампу и белую свеклу на подносе. Поставили все на круглый стол.
        - Что сие? - я указал пальцем на овощ.
        - Свекла - пожал плечами Сахаров - Свиней кормим.
        - А вот и нет - возразил я - Это чистое золото.
        - Где же золото? - засмеялись купцы.
        - Внутри. Ежели ее промыть, измельчить, да превратить в стружку, а после выпарить сок, осадить его известью, да полученную белую патоку сгустить - получите сахар.
        Торговцы зашумели. Да, сахар нынче - это белое золото. Его добывают только из тростника и привозят из колоний. Цена фунта сахара безумная - 25 копеек серебром. С одной тонны свеклы можно получить - 150 -200 килограмм. Ладно, снизим планку с учетом примитивных технологий. Пусть будет 100 кило. Итого с тонны больше пятидесяти рублей. За границей цены еще выше.
        Купцы впечатлились, наморщили лбы. Явно считают в уме деньги. Посыпались вопросы о выходе сахара из свеклы, налогах…
        - Два года вам даю беспошлинной торговли в моих землях - я выложил еще один козырь на стол - Возвернете все свои потери, а також еще заработаете на новые заводы. Но обещайте сажать в свеклу вперемешку с трюфелями, что завез на Русь еще мой дедушка - царь Петр. Поле свеклы - поле тартофеля.
        - Где же мы сей клубень возьмем? - огорчился Сахаров - Да и зачем это земляное яблоко вообще нужно?
        - Большой выход овоща сего. В плохие годы крестьяне сыты будут. Даже ежели хлеб неуродится. Поля тартофеля есть в Питере, да в Москве. От Вольного экономического общества. Они выращивает на семена. Закупите и привезете сюда, да в Оренбург с Самарой.
        Народ пожал плечами. Ну чудит царь - так ему по должности положено.
        - Раз уж мы договорились, давайте грамотку рядную составим.
        А теперь купцы одобрительно на меня посмотрели. Деловой подход они уважают.
        В грамоте, которую подписали все присутствующие, я даровал двухлетнюю беспошлинную торговлю сахаром, взамен получил обязательства выращивать картофель на продажу, а также отказ от всех претензий по реквизированным складам и заводам. Впрочем, я не обольщался. Главных тузов - Демидовых, Твердышевых и прочих - на встрече не было. Эти мне ничего не забудут и ничего не простят.
        После свеклы, в дело идет примус и керосиновая лампа. Я лично показываю, как все работает. Купцы ахают, вертят в руках изделия.
        - Это же можно и в Европу торговать - первым соображает Сахаров - Таковых диковин и у них нет!
        Народ поддерживает негоцианта бурными возгласами.
        - Ставьте сразу шесть заводов - решаюсь я - Три на лампы, три на печки. Еще треба земляное масло черпать из земли и перегонять в керосин. Иоган Гюльденштедт вас подучит. Кто похочет - войду казной царской в дело.
        От желающих отбоя не было - составили аж восемь рядных грамот. Под это дело я легко договорился о значительных закупках зерна, причем купцы согласились дать мне товарный кредит - взять оплату казначейские векселя. Не то, чтобы у меня не было золота и серебра. Как раз драгоценных металлов в подвале губернаторского дома скопилось огромная сумма - на триста с лишним тысяч рублей. Но я хотел сразу начать приучать торговых людей к бумажным деньгам и активам. Екатерина уже выпустила ассигнации, которые котируются как 1 серебряный рубль к 2.5 бумажному, но большого хождения новинка в обществе пока не имеет.
        Кроме того, я планировал сильно облегчить переход в торговое сословие - значительно опустить гильдейские взносы, а также разрешить в жилых домах открывать лавки. Крестьянство уже становится верной опорой трону. Но кроме сельских жителей, мне нужно было завоевать сердца горожан. А для этого их нужно превратить в буржуазию. Другого пути прогресс не знает.
        Глава 4
        В конце декабря в Бургас с севера пришла волна холода. Лед сковал крепкой броней реки, озера и болота. Выпал и толстым слоем залег снег. Установился санный путь. В город каждый день стали приходить бог весть и какими путями пробиравшиеся беглецы, согнанные с насиженных мест войной. Сюда, в этот богатый край, живущий сонной жизнью, измученных людей тянула и надежда найти спасение от бешеного разгула башибузуков. Слухи о том, что здесь квартируются передовые части русской армии - шли по всей округе.
        До прихода корпуса Потемкина Бургас был небольшим городишкой с тремя тысячами обитателей. Разместить все полки в убогих хатах и домах не было возможности. Рядом с городом вырос военный лагерь из шалашей и землянок. Суворов сначала обитал в своей походной палатке, но когда ударили морозы, ему пришлось занять довольно обширный дом какого-то местного богача. В этом здании разместился и штаб корпуса. Суворов довольствовался просторной, но убранной с обычной для него простотой горницей, окна которой выходили в заснеженный сад. С ним неотлучно находился Прошка, исполнявший обязанности денщика, повара и камердинера.
        С тех пор, как Александр Васильевич возглавил передовые части, в скромный кабинет генерала в утренние часы часто шли просители, среди которых было немало женщин. Поэтому Суворов ничуть не удивился, когда как-то утром толокшийся в сенцах Прошка вошел в кабинет и ворчливо заявил:
        - Там какая-то мадама пришла. Должно из армян-меликов. Поди, на бедность клянчить станет. Так вы уж того… У самих, почитай, ничего нету - всю округу обобрали.
        - Не учи, не учи! Сам знаю! Ну, зови! Да только предупреди, что, мол, генерал очень занят! - отозвался, поморщившись, Суворов, который вообще побаивался женщин за их обычную бестолковость и склонность пустословить.
        Ворча под нос, что «и меня учить тоже нечего! Я свое дело справляю!», Прошка вышел в сенцы и буркнул:
        - Идите, что ли!
        Вошла чернявая женщина средних лет и небольшого роста, казавшаяся толстой вследствие обилия теплой одежды. Желая избавиться от просительницы как можно скорее, Суворов не предложил ей сесть, и стоя у письменного стола, заваленного бумагами, лишь искоса взглянул на пришедшую и довольно сухо осведомился, что ей угодно.
        Женщина, словно не слыша его вопроса, принялась разматывать покрасневшими от холода руками теплый пуховый платок, скрывавший ее лицо почти целиком. Под платком оказалась сильно потертая круглая меховая шапочка. Женщина сняла и ее. У нее было полное лицо, еще сохранившее многое от былой красоты, высокий лоб, прямой нос с горбинкой, тонко очерченные губы, красивые брови, полная, чуть рыхлая шея и высокая грудь.
        Суворова привела в досаду эта нелепая бабья возня с раздеванием. Зачем все это? Что она, в гости, что ли? По делу!
        - Что вам угодно, сударыня?
        - Я Гюли. Дочь отца Симеона, настоятеля константинопольского собора Пресвятой Богородицы.
        - Слушаю вас.
        - Ваше превосходительство! Русские войска остановились всего в шести днях от Константинополя. Христианское население города молит вас о защите. Янычары свирепствуют, в кварталах армян, греков волнения.
        - Сударыня - Суворов подошел ближе, принялся внимательно вглядываться в лицо посетительницы - В полках некомплект, солдаты истощены. Шумла и Варна дорого нам далось. Взятие Константинополя - это безумие. Осадная артиллерия под Силистрией, пороха и ядер в недостатке…
        - Мне поручено вам передать послание от лица патриарха. Отвернитесь, пожалуйста, генерал.
        Гюли приподняла платье, вытащила письмо, привязанное со внутренней стороны бедра.
        - Вы очень рисковали, сударыня - Суворов повернулся обратно, взял бумагу, начал читать - Хм… ваши сторонники готовы поднять восстание и ночью открыть южные ворота?
        - Один бросок, генерал! Шесть суток марша и ночной штурм. Без артиллерии, без рытья апоршей…
        - Нет, это безумие - было видно, что мысль увлекла Суворова - Мне надо получить одобрение у Румянцева… А вдруг это ловушка?? - Александр Васильевич подозрительно посмотрел на женщину.
        - Ваши опасения понятны - вздохнула Гюли - Увы, такой шанс бывает раз в жизни… За зиму османы подвезут новые подкрепления в столицу. Константинополь придется все-равно брать, но огромной кровью. Решайтесь, генерал! Весь христианский мир молит вас об избавлении от турецкого ига!

* * *
        - Новиков. Николай Иванович - пока я окучивал купцов, в бальном зале появился новый персонаж. Высокий, тощий мужчина в черном сюртуке и красивом белом шейном платке с удивлением разглядывал мой трон. Куда я приземлил к его удивлению свою пятую точку.
        Жан со слугами принялся разносить в зале вино с бокалами и закусками, народ натанцевавшись, принялся угощаться. Я строго настрого запретил пиршества в стиле огромных застолий. Лишь еда «на ногах». Пусть «новый двор» привыкает к фуршетам - это полезнее, чем долгие пиры. Да и безопаснее. Много не выпьешь, постоянно в движении - знакомишься и общаешься с окружающими. Это в свою очередь снимает сословные барьеры, которые все-равно существуют в головах. Иначе бы свита начала резаться еще на стадии рассадки - запрещай, не запрещай дуэли, вешай участников, но бывшие дворяне все-равно найдут возможность скрестить шпаги.
        - Какими судьбами к нам? - я положил руки на колени, скрестил пальцы в форме треугольника. У Новикова расширились зрачки, он коснулся правой рукой груди под сердцем.
        - Вы…
        - Да, имею некоторое отношение к обществу.
        Окружающие начали прислушиваться к нашему разговору. Подошли ближе Овчинников, Перфильев.
        - Петр Федорович, сей муж был спойман на сибирском тракте - пояснил Афанасий Петрович - Назвался поручиком Новиковым. Показал письмо от тебя.
        - Я и правда, писал поручику - согласился я - Нам, Николай Иванович, надо переговорить приватно. Пойдемте за мной.
        Мы вышли обратно в ту самую комнату, в которой я встречался с купцами. Тут все еще на столе находились лампа, керосинка и свекла. Новиков с удивлением посмотрел на этот «натюрморт», покачал головой.
        - Присаживайтесь, Николай Иванович. Вы из какой ложи будете?
        - Северной. Я поражен эээ…
        - Петр Федорович.
        - Но вы же явно не… - поручик замялся.
        - Самозванец?
        - Это вы сказали.
        - Представьте себе, Николай Иванович, что наш мир - это пьеса. Одна из тех, которые так любит ставить ваш друг Сумароков. А я играю в ней главную роль. Но это роль не сразу стала главной. Мне пришлось долго готовиться к ней под другой личиной.
        - Боже… Петр Федорович, вы из южной ложи? Каков ваш ранг??
        Я кое-что читал про масонов, но за мастера, разумеется, не сойду.
        - Товарищ-компаньон. Но о большем говорить не имею права. Прошу понять!
        Новиков быстро закивал. Секреты - наше все. Ей богу, какой же детский сад!
        - Вы в каком ранге, Николай Иванович?
        - В нашей ложе я мастер, но в мировой… - поручик покраснел - Ученик-апрантив. Лорд Уитворт обещал в следующем годе принять меня в компаньоны. Разумеется, при выполнении всех заданий.
        А вот и англичане объявились. Как же без них?
        - Каковы же задания? - между делом, вертя лампу в руках, поинтересовался я.
        Взгляд Новикова был просто прикован к новинке. Видимо, она ему говорила больше, чем все тайные знаки вместе взятые.
        - Сословное общество должно быть уничтожено! Ваше величество! - Новиков встал, поклонился - Я не знаю вашу миссию, но читал манифест о вольностях. Кстати, замечательно придумано с этой деревянной доской с указами на площади.
        - Так вот! - Новиков обхватил себя руками - Сего хотят во всей Европе! Просвещенные народы идут к равенству!
        Ага. А еще к свободе и братству. Разумеется, на крови.
        Поручик перешел на шепот:
        - Наши ложи готовят определенные события. Из Франции приходят очень обнадеживающе сведения…
        Еще лет пятнадцать и начнется Великая французская революция, которая набатом отзовется во всем мире. Роль масонов в ней была весьма велика - герцог Филипп Орлеанский, будущий гражданин Эгалитэ (сиречь равенство) - был главой французской ложи. Он был один из тех, кто поджег фитиль восстания и крушения династии Бурбонов.
        - И мне так отрадно слышать - продолжал вещать питерский либерал - Что в нашей глуши начинаются такие важные события… Готов всячески содействовать!
        Что же мне получить с масонов? Публика это серьезная, пустила свои щупальца во все правительства соседних стран. Активно борются с теряющими влияние иезуитами. Мнда… И рыбку съесть и в дамки влезть. Нетривиальная задача.
        - Мне срочно требуются образованные, просвещенные люди. России нужны губернаторы-воеводы, канцеляристы, бургомистры…
        - Я смотрю Каменев и другие остались в Казани. Не сбежали - проницательно заметил Новиков.
        - А присягать отказались - пожал плечами я - Вы не могли бы написать письма нашим друзьям в Европе? Пригласить к нам. Меня устроит десяток другой учеников из второстепенных лож. Обещаю тысячу рублей каждому отслужившему два года.
        - Это можно устроить - задумался поручик - И сумма большая. Ассигнациями или золотом?
        - Серебром.
        - Это более чем достойно. Думаю, желающие найдутся.
        - Разумеется, необходимо знание русского языка. Или желание его выучить в кратчайшие сроки.
        - И это понятно. Просвещенный человек будет только рад новым знаниям. Чем я могу быть вам полезен?
        - Я знаю о роде ваших занятий. Количество образованных людей будет расти, в каждом городе я повелел открывать школы. Я хочу возобновить выпуск газеты моего дедушки.
        - Ведомостей?
        - Совершенно верно. Возьметесь?

* * *
        Разумеется, Новиков с энтузиазмом согласился. И конечно, я тут же вызвал Рычкова, который пришел на ассамблею с Неплюйводой. Художник сразу просится нарисовать групповой портрет - царь в окружении генералов, но я обрываю его:
        - Что с литографией?
        - Не смогли подобрать нужный камень известняка. Те, что нашли - не подходят - разводит руками Рычков - Зато я привез драгу. Лежит в моих санях, во дворе.
        - Что за драга? - любопытствует Новиков.
        - Господа, познакомьтесь - я представляю поручика, рассказываю о его приезде в Казань - Будет вам помогать с новинками. Раз уж с литографией не получилось - я делаю себе пометку в памяти заказать через купцов камень в Пруссии - Можно попробовать с газетой. Митрополит Вениамин разрешил пользовать одну из его типографий. Вот, господин поручик готов взяться.
        - Большая беда с бумагой - пожимает плечами Рычков - Слышал в Европе ее по-новому варят.
        - Это уже давно не секрет - я кладу на стол лист, окунаю перо в чернильницу - Берем большой керамический чан, загружаем опилок почище с местных пильных заводиков и заливаем водой. Рядом ставим горшок с плотной крышкой. В этой крышке две медных трубы, в одну подается воздух ручными мехами, другая труба идёт до дна котла с опилками. Поджигаем серу, закидываем ее в горшок. Закрываем крышкой. Подаем мехами воздух. Серный дым пробулькивается через котёл с опилками, там он вступает в реакцию с водой и образует сернистую кислоту.
        Рассказываю присутствующим сульфитный метод, а сам с поглядываю на дверь. Она приоткрыта. Кто-то подслушивает. Резко встаю, дергаю ручку. Внутрь вваливается Васька-птичник.
        - Ты почто здесь?? - хватаю парню за ухо. Васька верещит.
        - Письмо, письмо пришло из Ренбурха!
        Парень протягивает мне клочок бумаги. Послание не зашифровано. В нем Творогов сообщает радостную новость - Шигаев с Лысовым после недолгой осады взяли Уфу. Их войска еще больше увеличились за счет калмыков, башкиров и заводских крестьян. У каждого под ружьем по три конных и по два пехотных полка. Большая нужда в порохе и офицерах. Как мы и договаривались изначально - военачальники решили разделиться. Шигаев двигается на Екатеринбург, Лысов на Челябу.
        - С подслухами будет строго! - рявкаю я на Ваську, внутренне улыбаясь и радуясь - Ежели еще раз узнаю, что стоишь под дверями…
        - Царь-батюшка! Не вели казнить! Я ведь поначалу к Ване Почиталину пришел. А нет никого в канцелярии, празднуют все.
        - Ладно, иди! Господа! - я повернулся к присутствующим - Хорошие известия! Уфа взята.
        По лицам вижу, что новость впечатлила.
        - Что касаемо бумаги… - я продолжаю рассказ о сульфитном методе, лица еще больше вытягиваются.
        - Ваше величество! - внезапно произносит Новиков - Я сначала не поверил, и счел за мистификацию… Но теперь вижу. Сие событие имеет огромный, вселенский характер…
        Рычков с Неплюйводой недоуменно смотрят на поручика.
        - Я готов присягнуть! Вы тот государь, которого ждала страна. Вольнолюбивый, образованный! Я ехал по землям вашим. Много неустроенности, насилия. Но в то же время, крестьянам читается манифест, они празднуют вольную. В городе порядок, патрули. Правительство работает, указы разумны и понятны - о продаже зерна по твердым ценам, о найме на работы, о выборе судей и полицмейстеров…Я ехал в Казань с огромной опаской, ожидая узреть самозванца и бунт. А вижу… Вижу будущее России!
        - Что ж… - я подмигнул Рычкову, который серьезно задумался - Пойдемте в зал и вы присягнете там при всех.

* * *
        С утра меня опять будят ни свет ни заря. Прибыл Мясников со Шванвичем.
        - Появились разъезды гусар - объясняет мне Одноглазый греясь чаем в гостинной - Хорошо, что, Михаил Александрович еще успел добраться до нашего пикета за день до сего.
        А Шванвич то похудел! С лица спал. Усы отрастил здоровые - на казачий манер.
        - Докладывай, Михаил Александрович - я посмотрел на Харлову, зашедшую в комнату. А вот кто у нас округлился - пока только в лице - так это Татьяна. Мужчины привстали, поклонились.
        - Петр Федорович, что же вы в холоде сидите? Я велю разжечь тут камин - вместе с девушкой в гостинную заглянул Жан. По его взмаху истопник принес поленья, начал разжигать. Слуги внесли легкие закуски, вино. С утра выпил - день свободен.
        - Татьяна Григорьевна - я повернулся к любовнице - Велите изъять свинцовые кубки с кухни.
        - Почему? - все удивленно на меня посмотрели.
        - Только серебро или стекло. Можно глянуную посуду. Ежели в бокалах есть свинец - он травит тело.
        Собственно так оглох знаменитый композитор Людвиг Ван Бетховен. Пил вино из кубка, в котором был сплав со свинцом.
        Спустя пять минут мы остались втроем.
        - Прискакал в Москву и сразу в Кремль, к князю - начал Шванвич - Волконский принял быстро. Зело обеспокоен градоначальник то, Петр Федорович. В Москве бунтуются. На Хитровке, у Кита-города побили войска, ребелены два раза даже приступили даже к Кремлю.
        Вон он русский бунт. Бессмысленный и беспощадный.
        - Пока ехал в Москву столько всего наслушался… - тем временем вещал Шванвич - Говорят в Орле проявился какой-то «цесаревич Георгий», будто бы сын от тайного брака покойного Иоанна Антоновича с дочерью коменданта Шлиссельбургской крепости. Шустрый парнишка из военных писарьков. Взбаламутив местный гарнизон, привлек на свою сторону мужиков, обещая им уничтожение крепостного права. В Туле нашелся какой-то «пророк Израиль», вероятно, скорбный разумом. Тот прямо объявил себя царем. Но его уже вроде бы повесили. В Батурине вынырнул «цесаревич Алексей Кириллович» - мнимый сын от тайного брака Елизаветы с Разумовским. А в Полтаве отыскался праправнук Богдана Хмельницкого…
        - Дело говори! - оборвал Шванвича Мясников.
        - Как я рассказал князю о победе Бибикова - так он велел палить пушкам, послал за митрополитом служить благодарственный молебен.
        - Курьера Екатерине отправил? - поинтересовался я.
        - При мне же. Тут же своей рукой послание написал.
        Так. Месяц я выиграл. Раньше февраля “новый Бибиков” по мою душу не заявится.
        - Что с гусарами? - я повернулся к Мясникову.
        - Да по-глупому все вышло - махнул рукой Одноглазый - Мы стояли у деревеньке одной, Мыски называется. Там сибирский тракт проходит. Крестьяне в последний момент упредили, что колонна идет. Передовой дозор вслед крестьянам выскочил. Прямо на нас. Двух первых гусар мои казачки ссадили, одного арканом уволокли. Это гусарский ее Величества лейб-гвардии полк. Точнее два эскадрона. Шли от Нижнего вдогон Бибикову.
        - Вот что, Тимофей Григорьевич, бери у Овчинникова 1-й оренбургский казачий полк и пройдись частым веником вдоль тракта и вдоль Волги. Тревожно что-то мне.
        - Так узнают гусары то о нас!
        - Будто бы они уже сейчас не знают! Крестьяне твои и рассказали! Поди бегут то дворяне в Москву.
        - Сорок человек привели в Казань - похватали на тракте - похвастал Мясников - Я покуда Хлопуше их в Тайный приказ велел свести. Дельное дело с приказом то вышло.
        - Все, иди - я закончил совещание - А ты Михаил Александрович, собирайся. Пойдем на Арское поле. Я же обещал тебе полк? Обещал. Сейчас и представлю.

* * *
        Конюхи привели оседланных лошадей и мы выехали на Арское поле. На улице подморозило, ветер спал и мы сразу попали в полосу легкого смога, которая образовалось от городских печей.
        Откашливаясь от дыма, выбрались за пределы Казани. На самом поле месили снег сразу 6 полков. 2-й оренбургский, 1-й и 2 -1 заводские, 3-й оренбругский, он же ляшский и два новых полка - 1-й и 2-й казанские. Последние были полностью укомплектованы крестьянами, что массово стекались в город.
        К моему удивление поле было уже утоптано почти до состояния плаца. Впрочем, первый же снегопад исправит это. И тут мне в голову пришла одна идея.
        - Ваня - я обернулся к Почиталину - Сходи на скотный двор.
        - Зачем? - удивился парень.
        - Найди мне мочевой пузырь от быка. Да набей его козьей шерстью.
        - Царь-батюшка, да зачем? - испугался главай моей канцелярии.
        - Делай что сказано!
        Разумеется, нас сразу заметили, раздались свитки. Оренбургские полки взяли на караул, офицеры отдали честь шпагами. Казанские тормозили. Лейтенанты носились вдоль строя, ругались, но плохо одетые, лапотные крестьяне слабо понимали, что от них хотят.
        Я махнул рукой и направился к трем полевым кухням, выстроенным треугольником в центре. Повара уже разожгли под баками костры, варили кашу.
        - Ну что, Михаил Александрович - обратился я к Шванвичу - Одними закусками сыт не будешь, испробуй нашей кашки. С чем она? - спросил я ближайшего повара.
        - На конинке, царь-батюшка - ответил усатый капрал - Башкирцы много туш притащили.
        Я пожал плечами. Мясо ничуть не хуже любого другого. Даже говорят диетическое.
        К нам начали стекаться офицеры. Первым приехали Перфильев с Ефимовским. За ним прискакал сержант Неплюев. Он исполнял обязанности полковника в 1-м казанском. Подтянулись поляки и другие бывшие дворяне.
        - Вот, господа! - представил я Михаила Александровича офицерам - Полковник Шванвич. Будет командовать 2-м казанским полком.
        - Да какой там полк - махнул рукой Ефимовский - Одно название. Учить и учить еще.
        - Обстрелы как было мной велено учиняете? - поинтересовался я.
        Офицеры и поляки закивали.
        - Царь-батюшка - слово взял Перфильев - Обчество тебе челом бьет.
        - Ну продолжай - я доел кашу, отдал глиняную тарелку и деревянную ложку повару. Каша была хороша.
        - Жалование казна платит вовремя. А тратить его некуда. Открыть бы побольше кабаков для солдат.
        - И бордель для панов офицеров - встрял один из поляков.
        - Как вас зовут? - спросил я высокого, усатого ляха.
        - Адам Жолкевский - гордо ответил тот - Наше общество попросило меня быть вместо сбежавшего пана Чеснова.
        - Хорошо, я обдумаю вашу просьбу.
        О как! Бодель им подай. А потом что, казино? Кстати, почему бы и нет? Деньги надо как-то изымать обратно в казну. Да и Тайный приказ может подслушивать о чем офицеры болтают.
        - Велю открыть игорный дом - решил я бросить кость военным - Казенный!
        Я поднял палец, сразу ограничивая аппетиты частной буржуазии.
        - А також несколько трактиров.
        Офицеры оживились, начали переглядываться. Перфильев покрутил ус, соскочил с лошади, взял из стопки тарелку. Ближайший повар тут же ухнул в нее половник каши.
        Пока военные завтракали, вернулся Почиталин.
        - Николай Арнольдович - обратился я к Ефимовскому - Велите привести два капральства из вашего полка.
        Пора было познакомить этот мир с футболом. Ничего так не сплачивает мужчин, как командная игра. Да и сословные различия быстрее сотрутся.
        Солдаты на поле отметили снежными столбиками границы ворот, а я объяснил правила.
        - Это старинная игра в мяч. У древних римлян она называлась гарпастум, флорентийцы называют её кальчо. Правила таковы - вы делитесь на две команды по одиннадцать человек и, защищая свои ворота, пытаетесь загнать ногами мяч в ворота противника. Руками мяч не трогать! Одна команда нашейные платки долой! Так будете отличить, кто за кого играет.
        После того как команды поделились, определили каждой её ворота я объяснил отдельно правила для вратарей. Взял у одного из лейтенантов свисток, дал сигнал к началу игры.
        Вообще, в кальчо в команде не 11, а 27 игроков и ворота меняются не по времени, а после забитого гола, ну и масса другие отличий. Просто, под видом кальчо, я решил использовать более современный и привычный мне футбол.
        Первое время игроки бестолково бегали за мячом. Вскоре они разогрелись и через некоторое время кто-то кому-то звезданул кулаком в челюсть. Поляки засмеялись, я свистнул и сказал, что в следующий раз удалю из игры. Стоявший на краю поля Ефимовский показал кулак.
        Беготня такая продолжалась ещё некоторое время, пока кто-то из игроков не схватил мяч руками рядом со своими воротами. Назначил пенальти, опять объяснил как бить. И счёт был открыт. Вратарь явно не знал, как защитить ворота от удара мячом со столь близкого расстояния.
        Отыграв два тайма, я отпустил игроков, а офицерам велел записать правила и регулярно всех тренировать.
        Заодно разрешил знакомую крестьянам игру в лапту и городки.

* * *
        Только я собрался возвращаться в казанский Кремль, как навстречу нам из города выскочил небольшой отряд. Возглавлял его возбужденный Овчинников. Еще издалека он закричал:
        - Самара наша!
        Рядом обрадованно завопили “Виват!” казаки моего конвоя.
        - Рассказывай! - улыбнулся я генералу.
        - Что я то? Вот джура от Подурова прискакал - Овчинников показал на молодого парня с небольшими усиками и залихватским чубом.
        - Как тебя звать, казак?
        - Гришка Низкохват, царь-батюшка - поклонился в седле джура - Виктория!
        По словам Низкохвата Самара имела весьма тесную крепостцу: вал, деревянные стены с башнями, за стенами жались друг к другу Успенская церковь, канцелярия, воеводский дом и склады.
        Когда стало известно, что приближаются мои войска в пригороде поднялся переполох: женщины, старики, чиновный люд ломились в крепость спасаться. Комендант Белохонцев посадил в холодную бургомистра - брата Подурова Ивана Ивана халевина, бросился на валы всячески ободрять жителей.
        Дозорные заранее затворили ворота, зажгли фитили пушек.
        Подуров сначала послал парламентеров. Несколько казаков гарцевали перед валами и кричали жителям:
        - Сдавайтесь, сдавайтесь! Сам царь, Петр Федорыч, обещает вам волю.
        С крепостных батарей открыли огонь картечью, осажденные стреляли из бойниц по врагу, лили с навесов горячую смолу, скидывали бревна, швырялись камнями. Однако Подуров не испугался - спешил казаков и вместе с 1-м оренбургским полком, без артиллеристского обстрела, сходу пошел на штурм.
        Перевес в силах был слишком велик и через два часа Самара была взята. Обозленные казаки перерубили всех офицеров и дворян города.
        - Шибко крепко сражались - пожал плечами Низкохват - Многих наших побили.
        Я тяжело вздохнул. Маховик гражданской войны все больше раскручивался. Как примирить сословия? Может быть опубликовать указ о выкупе земель и крестьян у мелкопоместных дворян? Например, в рассрочку. Потяну? Надо считать.
        Пока я думал, мы выехали на берег реки Казанки. На льду рыбачили мужики. Увидав нас на берегу, крестьяне задрали вверх бороды.
        - Здорово, детушки! - крикнул я и стал со свитой спускаться к воде: с откоса посыпался снег - Ну, как рыба, ловится?
        Вперед вышел седой дед. Снял шапку поклонился. Прищурил на нас белесые глаза, сказал:
        - Рыба ничего, рыбы довольно живет в нашей реке. И судак есть и щука. А вы кто такие?
        Перфильев, улыбаясь глазами, пробасил:
        - Нешто не видишь, старый хрен? Вот - государь наш, - и кивнул на меня.
        Я сегодня был без короны - лишь в обшитом позументами бешмете, в высокой мерлушковой шапке. Победитель плясал на берегу - его держали под уздцы сразу два казака.
        Разинув рты, вся ватага повалился в ноги:
        - Встаньте, детушки, не страшитесь: я защита ваша!
        Паренек лет восьми, стоявший у куста в драной шубейке с многочисленными прорехами - увидав, как мужики пали на колени, вдруг заорал блажью: «Ой! Ой! Ой!»
        - Брось выть, пошто кричишь? - сказал я.
        Возбужденного паренька еле удалось унять. Мужики встали с колен, отодвинули оглашенного внутрь толпы.
        - Пошто, мальчонок, плакал? Испугался, что ли? - поинтересовался я.
        - Спужаался, - закивали крестьяне - Думал: ба-а-рин… пороть будешь…
        - Нет больше барей. И пороть вас никто не будет. Неужели не слыхали об моем указе.
        - Как же не слыхали?! - загомонили мужики - Волю ты нам дал, да землицу обещал. Век за тебя Бога молить будем.
        - Откуда будете, крещеные? - спросил я крестьян.
        - Кои из Макаровки, кои из Зубачевки…
        - Были у вас мои фискалы?
        - Были, как не быть. Сделали опись дворов, да обещали по весне землицу нам заверстать. Неужто столичные баре дозволят? Ведь у нас земля графа Шереметьева - а он главный питерский богатей, мильонщик.
        - Вот где будут у меня эти графья, да князья - я сжал кулак - Слово мое твердое. Получите землю. Но с двумя условием.
        - Каким, каким? - загомонили мужики.
        - Подати платить вовремя, без заминок. О сем будут следить фискалы. И землицу можно завещать токмо старшему сыну. Для этого будут открыты конторы нотариусов - особых людишек, что будут вести записи наследственных дел. Указы сегодня будут вывешены в Кремле - я посмотрел на Почиталина. Тот согласно кивнул.
        Наследование - это очень важный вопрос. Система майората - позволяет прекратить дробление земель, а также дает государству большой кадровый запас. Вторые, третьи сыновья идут в армию, священники, оседают в городах и поднимают промышленность.
        Пока я думал, мужики чесали в бородах да затылках.
        - Мы согласные, царь-батюшка

* * *
        После беседы с крестьянами поехал проведать новое полицмейстерское управление Казани. Каменев уже ждал меня там. Бургомистр нервничал и было из-за чего. Весь штат - десять писарей и три дьяка. Начал вникать в работу и сразу понял, что так дела не делают.
        Один из тройки дьяков занимался финансами, контролируя сбор «квадратных» денег с владельцев дворов, сборами с извозчиков и прочими городскими финансами. Второй, отвечал за общественный порядок, занимаясь тюрьмой, вооружёнными караулами у шлагбаумов в конце городских улиц и караульных, бродящих по ночным улицам с трещотками. Последний отвечал за организацию постоя солдат и офицеров по всему городу.
        Функции были между ними не были нормально распределены, толковых рабочих мест тоже не было. Все занимались всем в условиях постоянных перемен в управлении: контроль цен на рынках, пожаротушение, городское строительство, выдача паспортов, сбор податей и организация исполнения повинностей.
        Пришлось садиться и фактически писать должностные инструкции. Заодно увеличил штат управления и задумался о новом табеле о рангах. Если военную иерархию трогать я не собирался, то с гражданской структурой надо было что-то делать. Петровский табель о рангах уже успел устареть. Так, названия чинов «коллежский секретарь», «коллежский асессор», «коллежский советник» и «статский советник» первоначально означали должности секретаря коллегии, члена совета коллегии с совещательным и решающим голосом и президента «статской» коллегии. «Надворный советник» означало председателя надворного суда, но надворные суды были отменены уже в 1726 году, а название чина сохранялось вплоть до 1917 года. Парадокс.
        Кроме того хотелось уйти от неметчины в языке. Все эти асессоры, регистраторы… Пока иерархия складывалась такая - писарь, секретарь, подъячий, дьяк, волостной старшина, бургомистр, воевода. Дальше шли правительственные и думные чины. Плюс дворцовые. Обо всем этом надо было думать. В первую очередь поменять звание бургомистра на что-то приятное слуху. Градоначальник. А заодно вместе с изменениями штатной структуры провести в Казани первые выборы. Каменев меня вполне устраивал, но России требовалась сильная система местного самоуправления. А это возможность собирать в городскую казну налоги и выборы. Разумеется, я оставлял в законе, который принялся писать в дополнение к существующему судебнику - право отзывать провинившихся глав губерний и городов.
        Сделав себе несколько шпаргалок на будущее и выпив травяного взвара в полицмейстерском управлении - поехал по аптекам. Их в Казане было две и уже неделю как доктор Масимов упрашивал Каменева наладить их работу. Бургомистр тянул, отнекивался - пришлось все делать самому. В первую очередь изучить их работу.
        Главная аптека возле Кремля представляла собой производственную и оптовую базу медицинских препаратов и оборудования, а заодно химическую лабораторию по изготовлению редких веществ (например, азотной кислоты).
        Я сходу попытался вычленить какую-то систему в работе аптекарей. Начал с документов. Самыми толстыми фолиантами были фармакопеи, перечни лекарственных веществ. Первыми такие справочники пару сотен лет назад стали издавать итальянцы. В России же сейчас ориентировались на Лондонскую и Бранденбургскую фармакопеи, комплектуя в соответствии с ними столичные, гошпитальные и городские провинциальные аптеки. Количество наименований в одной фармакопее доходило до тысяч наименований, в основном из растительного сырья. Лекарств из сырья минерального было немного, так что, по сути, фармакопея это ещё и некий ботанический справочник.
        Я в раздражении отбросил перо. У меня на носу война с Питером, а я вынужден разбираться в травках. Глубоко вздохнул, опять взял в руки фармокопею.
        Листая талмуд, ясно понял несколько вещей. Во-первых, его надо обязательно издать на русском языке, пусть и сохранением общепринятых латинских наименований. Во-вторых, придется стандартизировать в справочнике подачу материала: название русское, название латинское, другие названия, ареал произрастания, способ сбора. Приготовления лекарства и хранения. При каких болезнях использовать (с этими болезнями, точнее с их диагностикой сейчас много белых пятен и непоняток), дозы и предельные количества. Ну и противопоказания. Кто бы этим мог занялся?
        На двери аптеки тренькнул звонок - внутрь, отряхиваясь от снега, зашел доктор Максимов.
        На ловца и зверь бежит.
        - Увидел казаков конвоя у входа - значит, Петр Федорович, все-таки добрались до наших палестин. Мое почтение!
        Врач снял полушубок, повесил на вешалку. Мы уселись за один стол, начали обсуждать медицинские дела. Во-первых, прививку от оспы моего зарождающегося двора и офицеров. Во-вторых, я решил заняться родильными домами. Большое число матерей умирает от родильной горячки. В основе ее - грязные руки повитух, которыми они заносят заразу в утробу рожениц.
        Максимов уже внедрил во врачебный обиход кипячение перевязочного материала, белья и хирургических инструментов. Неплохой результат давала анестезия эфиром, производство которого как раз налаживалось в той аптеке, в которой мы совещались.
        - Я показывал аптекарям ваш указ об опии и других дурманящих веществах - собщил мне доктор - Но в полимейстерском управлении бардак и должного надзора за местными эскулапами - Максимов поморщился - Пока нет.
        - Помалу все устроится - успокоил я врача - Я прикажу выделить дом графа Шереметьева под родильные палаты. Он все-равно конфискован в казну и стоит пустой. Займете его.
        Я взял лист бумаги и нарисовал Максимову примерную структуру роддома. Одно из главных правил при организации таких учреждений - ограничение свободного доступа из одних отделений и помещений в другие. Размеры дома не позволяли организовать полный комплекс необходимых помещений, поэтому пришлось серьезно просчитывать, от каких палат придётся отказаться.
        Второй этаж дома выделили для обсервационного отделения. Туда попадали те мамочки, у которых при поступлений в роддом выявлено подозрение на наличие инфекционного заболевания. На первом этаже шла цепочка последовательных помещений. После прихожей смотровой кабинет. Далее отделение предродового содержания со своей палатой, столовой, душевой, процедурной и туалетом. Потом родильный блок с предродовой залой (где мамочки ожидают родов), родильный зал, операционная для кесарева сечения (Максимов слышал об операциях французского придворного врача Амбруаз Паре, но не знал, что матку надо зашивать тоже), предоперационная для подготовки хирургов к операции. Далее шли помещения послеродового отделения с палатой, столовой и процедурным кабинетом.
        - Как все сложно - покачал головой Максимов - Даже в гошпиталях у нас подобного не существует - Неужель в Европах сие практикуют?
        - Начали - кивнул я - Большое снижение числа умерших мамаш. Большая польза государству.
        - Где же взять людей и докторов?
        - Учите - пожал плечами я - Берите повивальных бабок, платите им. Выдам вам денег на обустройство медицинской школы. Вот, офицеры свою школу на загляденье сделали. Хотите посмотреть?
        - Хочу. Но прежде - врач грозно посмотрел на аптекарей и те испарились из комнаты - Что у вас за отношения с моей дочерью?
        Глава 5
        Императрица Екатерина приняла Орлова в своем кабинете, где со шкафов смотрели мраморные бюсты великих людей, где на полках стояли толстые книги в тисненных золотом переплетах. Фике была вся в черном, и это очень шло к ней. Ее глаза подпухли от слез, складка над переносицей сдвинулась резко, она была бледна.
        После целования руки она просто указала графу на стул около себя.
        - Ваше величество! - первым, волнуясь, начал Орлов - Разрешите принести глубокие соболезнования в свете последних злоключений…
        - Ах брось, Гриша - Екатерина залилась слезами - Кругом обман и предательство. Видно Бог нас наказывает.
        Граф бросился на колени перед императрицей, обнял ее. Екатерина подалась вперед, обхватила Орлова за шею. Некоторое время бывшие любовники не могли разомкнуть объятия. Первая отстранилась императрица.
        - Что делать будем, Гришенька?
        - Сей же час смотр гвардейским войскам на Марсовом поле и на Москву. Оттуда через Нижний на Казань. К весне выбьем самозванца из города, казним мятежников.
        - Бибиков уже пробовал.
        - У него было мало войск.
        - А до него Кар.
        - А этот и вовсе трус и предатель!
        - Гриша, только что курьер приходил. Пугачевцы взяли Самару.
        В кабинете воцарилось тяжелое молчание.
        - Я решила возвернуть половину второй южной армии обратно - Екатерина показала Орлову недописанное письмо - Крым уж очищен от татар… посему…
        - Надо учинять новые мирные договоры с османами - мрачно произнес Орлов - Одной 2-й армией мы не обойдемся. Ежели взята Казань и Оренбург - Сибирь також падет.
        - С кем учинять? - резко произнесла императрица, припудривая нос - Мустафа III при смерти. Ему наследует Абдул-Хамид. Он десять лет был в затворниках во дворце. Тихий, богобоязненный, говорят умом тронутый.
        - Прямо как царевич Иоанн Антонович - тихо произнес Орлов, но Екатерина услышала.
        - Я же запретила упоминать его имя!
        - На каждый роток не накинешь платок - пожал плечами граф - Сама про грехи наши заговорила.
        - Искупим! Клянусь, ежели свернем голову маркизу - построю сто церквей по всей Руси.
        - Двести - иронично произнес Орлов - Надо договариваться с пашами и визирями. Они сейчас в Османской империи все решают.
        - Долго - отмахнулась Екатерина - Пока будем сносится - падет Нижний и Москва. Князь Волконский так бунтовщиков и не унял - заперся в Кремле, шлет депеши. Езжай Гришенька в Первопрестольную. Бери полки и езжай. И Павла возьми с собой.
        - Павла??
        - Надо бы его от Паниных оторвать. Вьются коршуны - Екатерина отбросила пудренницу - Нашептывают. Низложить меня хотят. И Павла на царство объявить.
        - Бл…жьи дети! - выругался Орлов - Кто сие доложил?
        - Новый обер-секретарь Тайной экспедиции. Я назначила Суворова.
        - Генерал-майора? Александра Васильевича?? Румянцев на него жалуется, своеволен.
        - Нет, отца его, Василия Ивановича. Старик суров, был сибирским губернатором. Кому как не ему знать чаяния казачков… - императрица тяжело вздохнула - Эх, как же не хватает Степана Ивановича. Значть бы чем этого волка Пугачев приманил.
        - Шешковский, паскуда - опять заругался граф - Лично удавлю ежели поймаю.
        - Езжай, Гришенька - 2-я армия будет выходить из крымских пределов дай бог к лету. На тебя, да на гвардейцев вся надежда.
        - Не подведут. Но на всякий случай отзови полки из Польши. Смирно там, а оставлять Питер без войск…
        Екатерина согласно кивнула, взяла Орлова за руку:
        - Задавишь ребеленов - станешь вместо Чернышева.
        Граф мстительно улыбнулся. Занять вакансию главы военной коллегии - была его мечтой.
        - Иная награда меня манит! - Орлов возбужденно посмотрел на Екатерину. Перевел взгляд на ее шею, грудь.
        - Все получишь! - твердо ответила императрица - Торопись!

* * *
        Ранним вечером дорога скрипит снегом. По ней идет к родной деревне Левашовке веселыми тульскими местами звенигородского полку унтер-офицер Николай Куропаткин.
        Уволен в чистую - ему ведь под Шумлой оторвало ногу по колено османским ядром. Теперь там деревяшка, проваливающаяся в снег.
        Идет Куропатки бойко, на костыль опирается. Как положено - кафтан зеленый, епанча серая, у костров сзади прожженная; за плечами мешок. В мешке - гостинцы родне в Левашовке.
        Вот уж видать господский дом встал на горке, за парком. Сквозь облетевшие липы да березы от вечернего солнца горят его окна… Маковки берез тоже горят и крест на колокольне церковной. На войне - пушки, гром, крики…А тут тишина, покой. Поля белеют, березки гнутся под ветром, ветками длинными качают, словно здороваются.
        Спустился Куропаткин с горки, под горкой деревня - тут же темно, холодно. Ветер так и завывает… Идет унтер-офицер, а позади ребятишки бегут, дивятся: что за человек? Сколько лет прошло, позабыли. Да и малышня новая народилась.
        Постучал Николай в окошко родной избы, отодвинулось окно. Старушка смотрит оттуда в повойнике, беззубым ртом шевелит, жует:
        - Чего тебе, служивый?
        - Мамушка, родная, неужель не признала??
        Вытянулся Куропаткин во фрунт, треуголку снял, костыль отставил - одна нога только у него ровно у петуха - подшиблена. Стоит бодро.
        - Унтер-офицер Николай Куропаткин представляется матери родной по случаю прибытия домой со славной войны. Честь имею явиться с царской службы. Вот он я!
        - Коленька, чадушко родное! Болезный мой! Да что ж это у тебя ножка-то? Об одной ноге ты, что ли? Ай-ай-ай!
        Спешит старая из избы, ноги подкашиваются, слезы льются, сына обнимает, целует…
        - Ах ты несчастный какой… Господи-батюшка!
        - Никак нет, счастливый я, матушка, - голову-то домой принес… А сколько там нашего брата полегло… Не счесть. А батюшка где?
        Сказал да примолк.
        Втихую облилась слезами старая, рукой глаза прикрыла, на церкву машет.
        - Там, давно там, родимый… Отмучился… На погосте лежит. А вон брат Зиновей с вырубки идет… Да и Ульянушка, твоя женка-то, с с бабами бежит…
        Жена с радости о землю грянулась, заголосила. Соседи сбежались - руками машут, дивятся… Староста пришел, Селиверст Семенович. Сидели в избе, и за полночь рассказывал Куропаткин про свои походы. И как под Бухарестом свое геройство доказывал, и как под Шумлой пострадал…
        Рассказывает Николай, рукой поводит, а в темной избе уж на полу убитые товарищи лежат, всем чудится, кровушка их течет, раненые стонут и поперек всей избы едет на гнедом жеребце генерал Румянцев, весь в регалиях, брылья распустил.
        Слушал народ Куропаткина невесело, а брат Зиновей, тот поднял голову, глазами сверкнул:
        - У нас в деревне жизни нет! Баре немцам продали…
        И стал втихую, шепотом рассказывать…
        - Старый-то наш барин, Василий Акинфиевич, дай ему господи царство небесное, с год уж как померши. Молодой барин со службы сразу в деревню вернулся, стал жить да поживать. Говорит - тут как все налажу, в Питер перееду… В Питер он, барин, жить поедет, а вы-де, мужики, меня кормить будете… Барин-то молодой, Акинфий Васильевич, старосту нашего Селиверста Семеныча уволил, да, уволил…
        - Уволил он меня, - сказал и Селиверст Семенович и кашлянул - Это точно.
        И почесал в бороде.
        - А теперь у нас новый прикаcчик… Господин Хаузен… Бывший пленный из пруссаков. Был у нас рыжий кобель, на цепи что сидел - помнишь? Так пруссак этот куда лютее. За один месяц все недоимки за три годах с мужиков собрал… У мужиков все чуланы, все чердаки, все погреба обыскал, излазил. Душу вытряс… У мужиков, говорит, ничего своего нету. Все барское. И сами вы, тоже барские… Рабы одно слово… Ну, баре и рады…
        Низко свесил Зиновей свою голову, сидит, замолчал. А Николай свесил еще ниже. Cколько он ни воевал, сколько своей крови ни лил - вон оно как дело-то обернулось. Нету тут тишины… Так чего делать?
        - Есть на аспидов управа - тихо заговорил Селиверст Семенович, наклонившись вперед - Говорят на Яике царь Петр Федорович объявился. Жив он, не убили его Орловы.
        - Слыхали, слыхали - зашевелились мужики.
        - Собирает войско, дал всем крестьянам волю. И барскую землю також!
        - Вот куда надо идти - сжал кулаки Зиновий - Вот где жизнь то!
        - Казань под ним уже, да город Ренбурх.
        - Тихо ты! - осадил брата Николай - Нельзя об сем! У нас в полках за прелестные письма, да такие сказки насмерть пороли.
        Глянули - а уж в окошке светает.
        - Расходитесь пока - утро вечера мудренее.
        А пока что пошел Куропаткин с Ульяной спать на печку.
        Наутро, почистив пуговицы на кафтане, подтянув пояс, заковылял Николай на барский двор. Утро свежее, легкое. Подморозило. Дом стоит барский широкий, низкий, перед домом снег расчищен. Долго ждал Куропаткин, уходил, возвращался. Наконец пустили в дом - а там в гостинной уж сидит барин - в пестром халате, в малиновой ермолке. С трубкой. Чай он кушает. Барыня за самоваром, в чепчике белом, кругом ребят насыпано… Учитель с ними молодой.
        Барин выбил трубку:
        - Ты кто таков, герой? - спрашивает, а сам кусок пирога в рот запихивает… - Ммм… А! Куропаткин! Помню, помню что-то… В каком полку служил? В Звенигородском? Так, так… Ну что ж…. Раз вернулся, ты работать должен.
        - Я нынче после службы вольный!
        - Это да, есть такой указ - согласился барин - Но человек без работы - злодей…Отчаянной жизни человек… Эй, там! Дуняшка, поднеси герою рюмку водки! Заслужил, заслужил! Герой! А мне, Лизонька, отрежь еще пирожка… Хорош! Хвалю!
        - Покорнейше благодарю! - отвечает Куропаткин, усы поправляет - Только вот на одной-то ноге мне стоять неспособно… Ежели как я работать должен, так на какую ты меня, батюшка-барин, поставишь?
        - Ну, уж этого - про работу - я и не знаю… Теперь у нас Густав Адамыч все ведает… Мы-то сами в Питер скоро уедем. Неспокойно стало. Матушка-императрица, - барин поднял вверх глаза, указательный палец в небо и многозначительно вздохнул, - Собирает всех дворян в ополчение… Так-то, брат… Так ты уж к управляющему обращайся… Вот он идёт… Густав Адамыч… Херр Хаузен! Битте!
        В гостинную зашел мужчина - немец лет сорока, в черном кафтане, словно аршин проглотил, в буклях пудреных, в руке трость держит.
        - Шесть часов завтра имей явиться! - сказал господин Хаузен.
        А сам на его треуголку медведем смотрит.
        - Так вот, Густав Адамыч! - говорит хозяин, а сам опять к Лизоньке нагнулся, пирожка еще просит - Уж больно хорош… В Питере таких уж не поешь, в деревне все свое…
        - И в Питер мужики все одно будут нам из деревни припас доставлять - говорит Лизонька и пухлым кулачком подперла алую щечку. - Чего уж!
        - Разве что… мм… Вот, Густав Адамыч, пришел с войны наш мужик… - говорит барин и салфеткой трет красные губы луковкой, все в масле - Был мужик, а теперь герой… Ногу только потерял. Ну, что с ним делать?
        И Куропаткин был поставлен сторожем на барские овины. Днем и ночью в сарае рядом караулить, мерзнуть… День-деньской в работе помогать, что сможет… По способности. Работает Куроптев и видит, и слышит, как Густав Адамыч людей обижает…
        - Эй, русски свинья! Пофорачифайся жифей! Лениф работник! Шорт такой! Жифей!
        Барину что - сел в сани да и укатил с барыней, с ребятами в Питер… Только и делов… Отступился от своих мужиков барин, делай приказчик с ними хоть што хошь… Ну, тот и лютует, старается.
        Стал Николай думу думать, у овинов прохаживаясь. А как падет ночь, слышен шорох… Не воры то, а Зиновей-брат к нему идет. И другие мужики приходят… Говорят. И сколько ни слушай - все одно везде. Всюду немцы орудуют… В Туле городничий из пруссаков поставлен. В Москве, в Петербурге - полицмейстер… А в Питере-то и сама императрица такая. А что делать? Зиновий правильно говорит, что взять бы их в топоры, и боле ничего…
        Начался рождественский пост, говения. И тут по деревне полыхнуло - приказчик соседскую девку Анютку испортил, да после ее же и высечь приказал, чтоб не плакала. Поднялись мужики. Как тени, неслышно, собрались они в Левашовке, толпой стали подыматься в горку, к барскому дому… У каждого за поясом топор.
        Барский дом темный стоит, никого не видно. У церкви остановились…
        - Стой, товарищи! - шепчет Николай - Ежели отвечать придется - целуй крест, что все виноваты… Запираться никто не будет…. Хотели-де свободно жить. Как люди!
        Каждый из-за ворота вытащил крест, поцеловали. На церкву перекрестились.
        - Пошли, товарищи!
        - Стой! - Зиновей достал из кармана тулупа несколько маленьких отрезов красной ткани - Покрепите на одежду. Так у Петра Федорыча, заступника нашего, заведено в войске.
        - Откель знаешь? - удивился Николай, перевязывая крепом рукав.
        - Казак знакомый проезжал, рассказывал - брат поудобнее перехватил топор, несколько раз взмахнул им.
        - Все, пошли! Пошли! Пошли!
        И до самого своего смертного часа не услышал бы Густав Адамыч, как подошли мужики, кабы не его пес - Нера. Учуял из будки пес, что потиху идет много людей, поднял морду вверх, взвыл под окном, взлаял. Белое в окне флигеля мелькнуло - Густав Адамыч в рубахе длинной, собаку кличет, в окно прислушивается:
        - Нера, Нера, вас ист дас?
        А Нера тут на мужиков бросилась. И Михаил Любцов, мужик кудрявый да молчаливый, на которого скакнул приказчиков пес, разрубил псу голову.
        Густав Адамыч в окне скрылся, ставни изнутри закрыл, думает - отсидится. Отстреляется. Нет, не отсиделся. Только вот одно прозевали мужики.
        Жил у управителя в холуях дворовой парнишка Микешка. Густав Адамыч ключ ему от задней калитки сунул, вывел Микешку из конюшни управителева коня, да как махнет мимо мужиков прямо в Тулу. Только его и видели.
        Гром пошел кругом, как стали мужики топорами рубить окна управителева флигеля, в щепы разлетелись дубовые тесаные доски дверей… Лютуют мужики, что Микешку в город упустили, а Густав Адамыч ну из ружья палить… Из пистолета. Пугает. Ну, Куропаткин впереди, пуля для него дело привычное… Ворвались мужики в дом, ищут пруссака, нет того. Уж во дворе, на сеновале сыскали.
        На коленях стоял управитель перед мужиками. Клялся, божился по-своему, крестился навыворот, что будет по чести работать, не будет никого обижать.
        И вышел тут Николай. Стоит в треуголке, в, кафтане, только одна нога на деревяшке.
        - Мужики, - говорит, - Не будет нам жизни, если мы с ним не кончим… Я их знаю. Да покамест мы от бар, что нас продали, не освободимся. Бей его, ребята!
        Первым ударил управителя Зеновий. Всю его домашность в топоры взяли, все изрубили, все вино выпили. Крики, брань, пляс…
        И то проглядели мужики, что солнце уже высоко, что по дороге змеится колонна фузилеров. Идут из Тулы солдаты, такие же самые, как Куропаткин, только на войне еще не бывали, ноги все целы.
        В треуголках, в зеленых кафтанах, епанчах. Амуниция мелом наведена, медь горит. А впереди на коне командир едет - секунд-майор.
        - Робята! - закричал Зеновий - Солдаты идут!
        Высыпали мужики на улицу - смотрят. Бабы заголосили, завыли. Мать Куропаткина бросилась ему в ноги.
        - Коленька, миленький, беги! Не дай себя погубить!
        Отставной солдат растерянно обернулся. Некоторые мужики уже бежали к лесу. Николай, махнул рукой, обнял мать и захромал к околице. Через час солдаты вошли в Левашовку.

* * *
        - Вы смеете допрашивать своего государя?! - я поднялся из-за стола, Максимов тоже встал.
        - Поймите - сквозь усилие произнес доктор - Маша у меня единственная дочь, я вдовец… Случись что, кто о ней проявит заботу. Ежели ваше отношение к ней носит романтический характер…
        Мало мне митрополита Вениамина, который регулярно попрекает небрежением рождественского поста и службами - так еще один морализатор возник.
        - Все! Ни слова больше! - мне пришлось повысить голос, в аптек заглянул Никитин с охраной - Никто из верных мне людей не останется без награды и опеки.
        Я кивнул на орден Трудового Красного Знамени, что был прикован на сюртуке доктора.
        Молча, дуясь друг на друга, мы отправились в полковую школу, что располагалась в одном из бывших барских домов. Тут как раз начались дневные занятия. С полусотни поручиков и подпоручиков, в трех классах изучали письмо и чтение, оказание первой помощи на поле боя - лекции читал один из докторов Максимова - и военное дело. Последний предмет вел бывший Ефимовский.
        Отпустив Максимова проверять коллегу, я встал у дверей класса бывшего графа. Прислушался.
        Ефимовский давал материал навалом. Тут были и “народные” советы в стиле “При заряжании приклада на землю отнюдь не ставить. Отскакивает шомпол? Пуля некрепко прибита” и тактические построения - “На походе плутонги вздваивают в полудивизионы, солдатский шаг аршин, в захождении полтора аршина. Начинает барабан, бьет свои три колена…”.
        Системы не было и начинать надо было, как я понял - с самых простых вещей. Во - первых, с парт - офицеры сидели по скамьям, писали гусиными перьями на бумаге, положенной на колени. Во-вторых, нужны доски под мел для изображения карт местности.
        Я тяжело вздохнул. Легче сказать чего не нужно было.
        - Энтот Ефимовский - сзади ко мне неслышно подошел хмурый Шешковский - Под подозрением у меня.
        - Что случилось, Степан Иванович? - я с трудом подавил свою неприязнь.
        - Вчерашним днем перехвачена корреспонденция графа была.
        - Бывшего графа - поправил я “палача Екатерины”.
        - Бывшего - согласился Шешковский - Первым делом, как мы с Афанасием Тимофеевичем по вашему слово возобновили Тайный приказ, тут же посадили своего человечка на почтовую станцию.
        Ага, дело Курча живет и процветает. Ну и правда, если иезуита можно было поймать на переписке, почему бы не приглядеть и за бывшими дворянами? Шешковский знал свое дело.
        - И что же там?
        - А вот, полюбопытствуйте! - мне было вручено вскрытое письмо. Я повертел его. Стыдно было читать чужую переписку, но государь должен быть выше предрассудков. На кону миллионы жизней. И возможность осуществить то самое Дело, ради которого я здесь волей высших сил появился.

“От штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Алексея Феофанова графу Николаю Ефимовскому в военные казармы города Казань.
        Здравствуй, мой друг Коленька. Получил твое письмо, кое оказало на меня ужасающее впечатление. Я поблагодарил Бога за то, что ты выжил, хоть и столь страшной ценой как отказ от присяги и дворянства. Все петербургское общество содрогнулось от новостей из Казани да Оренбурга. Маменька твоя плачет цельный день - все салоны города отвернулись от вашей фамилии. Да то тебе, наверняка, ведомо.
        У нас же все по-старому - казармы да караулы. Сегодня заступил дежурным по полку, и посему есть время черкнуть пару-тройку строк.
        Пишу тебе, а сам мучаюсь, глядя на плац. Нижние чины, вместо строевых смотров и выполнения ружейных артикулов занимаются исполнением работ, которые следовало выполнять исключительно градским обывателям. Разве должен защитник Отечества шить сапоги, латать исподнее для мещан или вязать перья на продажу? А унтер-офицеры, превратившиеся в коробейников, распродающих по столице товары своих солдат?
        В полке неладно. Как и во всей России. Порой закрадываются в голову крамольные мысли. А не послана ли сия фрондерская угроза, к коей ты примкнул к нам свыше?
        Я гоню от себя сие мысли и тебя прошу одуматься! Ради нашей дружбы, ради своей матушки. Императрица - милостлива, простит. Кинься ей в ноги, покайся. Умоляю тебя.
        Писано 15 декабря, семьдесят третьего году”.
        - Да… - протянул я - И что же вы об этом думаете.
        - Заговор в городе зреет - Шешковский пожал плечами - Одно письмецо мы перехватили, два пропустили. Поди курьеры то шныряют по Казани.
        - Поехали в Тайный приказ - решился я - Соберемся и обмыслим, что нам теперь делать.

* * *
        В Тайном приказе мы тоже попали на учебу. Шли классы у “шведов” и вернувшихся из поездки по России казаков, которых я тоже определил к Шешковскому и Хлопуше. Разумеется, наградив, сверх всякой меры. Мои глошатаи получили медали, повышение в чине и по сто рублей каждый. Увы, вернулись не все. Из семидесяти станичников сгинуло сорок два человека. Остальные приехали истрепанные, некоторые раненые.
        - Значица поддеть здеся и нажать вот тута - я опять остановился в дверях большого барского зала, превращенного в учебный помещение и прислушался. Хлопуша давал мастер-класс взлома. Для этого бывший катаржанин притащил целую дверь с навесным замком и показывал инструмент взломщика - все эти фомки, отмычки и прочее - в действии. Ученики один за другим подходили и пробовали повторить движения Афанасия Тимофеевича. Даже Шешковский смотрел на все это с интересом и после того, как очередь закончилась, попытался вскрыть замок. Не получилось. Хлопуша засмеялся гулким басом, поправил повязку на глазнице. Потом увидев меня, поклонился. Ученики тоже отвесили поклоны, встав со скамей.
        - Отдохните покель, покурите - я заметил у многих в руках табачные трубки. Казачье развлечение, привезенное из столиц.
        С табаком надо было что-то делать. Если повальное пьянство мне удалось остановить “сухим законом”, опий и другие дурманящие средства я просто запретил в свободную продажу, то с курением ситуация обстояла одновременно хуже и лучше. Женского курения не было в принципе, мужское ограничивалось трубками. Папиросы и сигареты еще не придуманы, завозы табака в страну невелики. Можно было обложить его повышенным налогом или вообще запретить продажу молодежи - доверившись способу естественного вытеснения курева из оборота. Надо было тщательно все это обдумать.
        Вместе с Хлопушей и Шешковским мы поднялись на третий этаж барского дома и сели в кабинете.
        - Мыслю заговор зреет - первым начал Степан Иванович - На хуторах видели остатки солдат Бибикова. В городе появились подозрительные людишки.
        - Поймали?
        - Кем ловить то, Петр Федорович? - Хлопуша огорченно развел руками - Тайников пока учим, да и не все к нашему ремеслу сподобны.
        - Самое важно нынче - я встал, подошел к окну. Солнце разгонало облака, заискрило по снежным наносам - Это ремесло слежки. Поделите казачков напопалам, пущай один отряд тишком добирается от Кремля к рыбной слободе по одному. И обратно. А другой - следит за ним. Потом они меняются, описывают вам, кто за ними следил.
        - Дельная идейка - согласился Шешковский - Можно еще стребовать оторваться от наблюдателей.
        - Таким макаром можно учить не только слежке - присоединился к коллеге Хлопуша - Но и шпионству.
        - Это второй шаг - кивнул я - Как научатся таковому - следить и убегать, пущай выкрадут какие документы из канцелярии бургомистра и вам отдадут. Или подкупят кого из писцов. Деньги у вас на то есть. Я дозволяю траты.
        - Заодно и канцеляристов Каменева проверим - восхитился Шешковский - Двойная выгода.
        - Вот еще что - решился я на грязный трюк - Надо бы написать тайных писем и отправить в первую и вторую армии, что воюют турок.
        - Зачем? - удивился Хлопуша.
        - Есть у тебя Степан Иванович там свои людишки? - я повернулся к Шешковскому.
        - Найдем, но кому письма?
        - Вот список военачальников - я достал из-за пазухи и пожал тайникам лист. Первым номером шел Александр Суворов. Вторым - Потемкин - Надо бы им написать так, чтобы письма перехватили заранее.
        И Хлопуша и Шешковский смотрели на меня недоуменно. Я вздохнул, стянул с пальца китайский перстень с воющим волком.
        - Поди приставлены человечки из Экспедиции к Румянцеву или Голицыну. Вот приходит такой человек к генералу и говорит, мол перехватили письма от бунтовщиков Суворову. Показывает бумагу с моей печатью.
        - А там что? - Шешковский подался вперед - В письме?
        - Да ерунда какая, ералаш. Дескать все по нашей уговоренности, деньги отдали родственникам. Или ждите нашего человека в условленном месте, прибудет с векселями английского банка… Главное чтобы письма были разные, да необычные, непонятные непосвященному.
        - Я никак не уразумею - покачал головой Хлопуша - Зачем сие?
        - Ну вот представь себя на месте тайника Катькиной - начал я объяснять - Ты приставлен к армии наблюдать за генералами. И вдруг перехватываешь подозрительное письмо к Суворову. Что будешь делать?
        - К Румянцеву пойду - ответил за Афанасия Шешковский - Как вот с этим письмом Ефимовскому.
        Степан Иванович ткнул в бумагу, которую мы обсуждали час назад в полковой школе.
        - А Румянцев что сделает? - повернулся я к “палачу Екатерины”.
        - Заарестует Суворова для начала - пожал плечами Шешковский - На время разбирательств.
        - Вот! - я назидательно поднял палец - А разбирательство долго длятся?
        - Точно - согласился Степан Иванович - Пока снесутся с Москвой, да Питером, узнают, что никакие людишки к родственинкам не приходили, да денег не приносили…
        - Полгода пройдет - закончил я мысль за Шешковского - И мы выиграем время пока военачальники в дрязгах своих будут…
        - Ох, ну и голова у тебя, царь-батюшка - восхитился Хлопуша. Степан Иванович тоже посмотрел с уважением.
        - А насчет заговора - я задумался. Агентурной сети нет, специалистов по слежке тоже… Что же делать?
        - Устройте покель облавы в городе. Пущай новики попробуют себя в вашем деле. Обыски подозрительных людишек, допросы задержанных…
        - Дозволяешь пытать, царь-батюшка? - живо поинтересовался Шешковский.
        В эти времена со средствами расследования не церемонились. Людей подвешивали на дыбе, выворачивая суставы, били кнутом. После этого отправляли в камеры отлежаться, чтобы через несколько дней подвергнуть истязаниям снова. По установленному порядку обычно пытали три раза. Если не находили в ответах противоречий или изменений - появлялся шанс избежать дальнейших допросов. Презумпция невиновности не работала, да и не изобретена она еще даже в Европе.
        Я задумался. Следственные порядки надо облегчать - под пыткой люди оговаривали и себя и других, что прибавляло следователям бессмысленной работы. Причем в ситуации цейтнота.
        - Лучше б по иному расспросы вести, людишек не отягощая понапрасну - сказал я.
        - Как же по иному-то? - пожал плечами опытный Хлопуша, побывавший лично не под одним следствием - Кто ж без прямых оговорщиков, да без пытошного страху сам на себя вину скажет?
        - Ежели похватали сразу несколько подозрительных - ответил я - Надо по одному за един день опросить, да сказать им о том, что кто первый без утайки всё расскажет - ему облегчение в приговоре будет. Ежели кому запираться захочется - тому за всех ответ держать. Токмо расспросы надо вести таковым видом, чтоб не смогли договориться меж собой.
        - Хитро - оценил идею Шешковский.
        - Впрочем пытка також не исключена - тяжело вздохнул я. Местные нравы быстро не исправишь, надо двигать вперед маленькими шажками.

* * *
        - Плохие они люди, злые!
        - Что? - я оглянулся.
        Сзади меня стояла Акулька в новом овчинном тулупчике и смотрел на меня ясными глазами. Я же разглядывал Колю Харлова и Васю-птичника, которые раскладывали на площади казанского Кремля наш воздушный шар. За время приезда из Оренбурга, Харлова с новой артелью швей из бывших дворянок умудрилась сделать из красной ткани огромную надпись ПЕТРЪ III и теперь нужно было пришить ее на шар. Следом должна была последовать на другой стороне монгольфьера изображение Богоматери с младенцем-Христом.
        - Люди они злые.
        - Кто?
        - К коим Колька бегает. Видела у ворот одного. Глаза страшные, черные…
        У меня внутри тревожно екнуло.
        - Какие люди?
        - А я поди знаю - пожала плечами девочка - Но дух от них идет смрадный, смертельный!
        - Николай, подь сюды - я махнул рукой парню.
        Харлов младший подбежал, поклонился.
        - Звал царь-батюшка?
        - Что за люди, с коими ты встречался у ворот? - я обернулся, но Акульки сзади уже не было. Стояли лишь казаки конвоя, поправляя сбруи на лошадях.
        - Так это возчики были - глаза парня бегали, но ответил он твердо - Сестра послала денег им за дрова отдать.
        Ответ Николая мне не понравился, я поставил в себе памяти зарубку узнать у Харловой, что за возчики приезжали в Кремль.
        - Голубятню обустроили? - перевел я разговор на волнующую меня тему.
        - Да - парень вытер сопли рукавом теплого кафтана - Споймали новых голубей по дворам. Как только Васька приучит их к месту, раздадим с фурьерами в полки.
        - Молодец! - я тронул Победителя каблуками.
        - Петр Федорович! - парень замялся - Я правду говорят, что вы немцам продались?
        - Кто сие лжет? - я натянул поводья.
        - Так генерал Чернышев десять лет тому назад почти победил Фридриха. А вы повелели воротить полки домой.
        - Откуда ты это слышал? - я подал лошадь ближе к Харлову.
        - Слыхал как двое мужей болтали у лавки, что на торгу. Сестричка с поручением посылала, случайно подслушал - Коля покраснел, отвел глаза.
        Мнда… К самозванцу добавилось предательство. Кто-то хитрый все это вкидывает.
        - Меньше слухай сплетен. Полки я велел воротить ибо не наша это война была. Русскую кровь лили за хранцузов, да англичашек. А те добра не помнят!
        Казаки подъехали ближе, важно закивали.
        - Чем больше европцы друг другу чубы рвут - я обернулся к конвою, добавил еще немного геополитики - Тем нам лучше. А ежели они объединятся, да союз учинят - пиши пропало. Нападут и разорвут нас на части.

* * *
        Церковь по-прежнему живет по Юлианскому календарю, поэтому первым наступает Рождество Христово. Предпразничные богослужения начались за пять дней до праздника. Я присоединился к ним лишь в предпоследний день, когда ко мне слишком зачастили святые отцы в главе с митрополитом с напоминаниями. Мне как царю, практически по должности полагалось присутствовать на всех торжественных богослужениях. Так что один из главных русских праздников мне запомнился практически безвыходной двухдневной службой в Благовещенском соборе казанского Кремля. Рождественский сочельник с литургией и чтением Царских часов, всеношные бдения, литии и праздничные заутрени, литургия Иоанна Златоуста, в общем, вся мои дела остановились, ноги бесконечно гудели от усталости.
        За прошедшие два дня я так утомился от церкви, что на третий день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, меня тащили чуть ли не силком. Я просто кожей чувствовал, как утекает время - армия не готова, тайная служба только-только приступает к своей работе…
        Следующие дни святок я просидел в губернаторском доме, лишь изредка выходя на улицу посмотреть на гуляющий ряженый народ. Священники были весьма довольны моим благочинным отказом от переодеваний, видимо убедить в греховности этих традиций им удавалось весьма мало прихожан. Я же больше всего страдал оттого, что совершенно не возможно было уговорить кого-либо начать работать. Приходил лишь глава города - мы час сидели вместе и обсуждали прототип конки на деревянных рельсах. Каменев соглашался, что Казань будет расти и понадобится общественный транспорт, но опасался народного возмущения.
        - Ежели дама в платье, поднимется на второй ярус конки - сомневался бургомистр - Так это же любой подлец ей под юбку сможет заглядывать!
        Мнда… Вот что волнует чиновника!
        Наступил новый, 1774-й год. Праздновали его широко, красочно. На улицах Казани жители по моему указу нарядили елки, со стен палили пушки. Иоган Гюльденштедт, оторвавшись от своих химических опытов с бензином, в самый последний момент умудрился сделать цветные фейерверки и шутихи.
        Разумеется, закатываю в губернаторском доме новогодний бал, который также проходит “на ногах”. Сразу, как только часы на Спасской башне бьют 12, мы высыпаем на улицы, кричим “ура”. Раскрасневшиеся на морозе женщины - прекрасны, кавалеры, казаки - бравы и веселы.
        После бала, не ложусь спать, а устраиваю с Харловой интимный вечер. Поздравляем друг друга, дарим подарки. Татьяна очень рада рубиновому перстню из моей оренбургской “коллекции”, в ответ девушка презентует мне расшитую двуглавыми орлами красную рубаху.
        На столе, по моему заказу у нас стоит квашеная капуста и практически настоящий винегрет, только что без картошки. Вкушая эти блюда, я искренне радуюсь, что озаботился осмотреть кладовые. Жаль, что не успел рецепт майонеза подобрать - можно было бы праздновать с почти салатом оливье. Впрочем успокаиваю себя - не успел в этом году - наверстаю в следующем. Ну и ещё картошки надо раздобыть.
        Праздник Крещения проходит благопристойно, никто меня в прорубь лезть не заставил - такого обычая просто еще нет в помине. Да я бы и не занырнул - несмотря на все усилия Максимова, болеть в эту эпоху категорически не рекомендовалось, воспаление лёгких практически гарантировано летальным исходом.

* * *
        СЕЛО БОЛЬШОЕ ПОДБЕРЕЗЬЕ, КАЗАНСКАЯ ГУБЕРНИЯ.
        - Шапки долой! Шапки снять! - краснея от натуги, орал тщедушный староста, пулей проносясь перед собравшейся толпой.
        Семен неторопливо снял треух, весело глядя на кричащего сухого старика. «Ишь носится как наскипидаренный, едрена вошь. Выслуживается. Откуда только голосище такой».
        - Сейчас царский манифест читать будут, - подал голос стоящий по соседству кум.
        - О воле? - спросил Семен, оборачиваясь - Ды мы уже давно знаем об сем. Седьмицу назад фискалы царские приезжали, да землемеры. Неужель не помятуешь какой ор стоял?
        - Как такое забудешь - вздохнул кум - Мне сосед нос расквасил. Но я ему в ухо хорошо заехал. Эх… как по весне земельку то делить будем? Народец то у нас отчаянный, поротый, да батогами битый… За топор же возьмется!
        - Не возьмется! - ответил Семен - Миром все решим, общиной. Роспись староста уже начал делать.
        - Да он на самые хлебные земли сыновей своих пишет, да зятьев - загорячился кум - Как быть то?
        - Судом царским припугнем - махнул рукой Семен, с приязнью глядя на кума - Слыхал небось, в Казани судей выбрали, да и в нашем стане появятся…
        Дядю Ваню в селе любили. Пусть кум и был немного глуповат, зато добрейшей души человек. К тому же здоров как бык и силы на пятерых. По две подковы за раз ломал. А если к вышесказанному добавить, что этот, считай, единственный Семенов родственник в деревне и души не чаял в своем племяннике…
        Было солнечное январское утро. Валивший всю ночью снег белым полотном укутал скованную морозом землю. Яркий свет, отраженный от высоченных, по самые окна, снежных сугробов, немилосердно бил в глаза.
        Все мужское население деревни стояло, переминаясь с ноги на ногу на трескучем морозе, растирая уши и дыханьем согревая мерзнущие руки. Наконец приехавший для оглашения манифеста бородатый фискал поднялся на специально выкаченную для него телегу, развернул лист и, прокашлявшись, начал.
        - Божией милостью Мы, Петр Третий, император и самодержец всероссийский… - начал зачитывать полный титул императора чиновник - Объявляем всем нашим верноподданным указ о Рекрутском наборе…
        Когда зазвучало имя царя, Иван тихо перекрестился, краем глаза отметив, как крестится спохватившийся кум.
        Все, казалось, замерло. Даже ветер утих. Не скрипел под ногами снег, не шуршала одежда, не лаяли собаки. Деревня будто вымерла. Было что-то необычное в этой замершей в абсолютной неподвижности толпе. Так стоят вольные люди. Распрямившись, не отводя взгляда.
        Семен не знал грамоты, не знал счета, не знал многих слов. Да и не нуждался в этом. Он вообще мало чего знал и видел. Вся его жизнь протекала вокруг родной деревни. Но сейчас он, как никогда ясно, понимал главное. Он теперь свободный человек. А такие люди должны защищать свои вольности - об этом прямо было сказано в начале указа. Иначе баре да аристократы вновь закаболят.
        Толпа зашевелилась, зашумела, все переспрашивали друг у друга, верно ли они разобрали.
        - Семен, вправду я расслышал? - спросил кум, толкая его рукой в бок - Всего пятков годов в службе, а потом домой, либо за деньгу прапорщиком или унтером?
        - Так и есть - кивнул парень.
        Подождав, пока загомонившие крестьяне успокоятся, государев человек развернул новый указ, продолжил:
        - Общинные недоимки в пользу казны милостиво нами прощаются, с чаяньем впредь такому не повториться…
        Что тут поднялось… Толпа не умолкала минут двадцать. Даже староста, позабыв о своих обязанностях, о чем-то радостно говорил с сыновьями. Только чиновник застыл на телеге со скучающим видом. Очевидно, наблюдать такую картину ему было уже не впервой. Вот и не стал понапрасну рвать глотку в попытках угомонить разошедшийся народ. Наконец крестьяне начали успокаиваться.
        - А ну, ша! - наконец крикнул он - Грамотные в деревне есть?
        - Осип, Осип, - послышалось со всех сторон.
        Вперед вышел сгорбленный старик с клюкой.
        - Значит, так. Осип, сейчас при мне перепишешь молодых парней и со списком поедешь со старостой в город к главному управляющему рекрутской канцелярии. Сдашь под крестное целование. Каждый год таковую бумагу будете предоставлять от общины, а по весне отправлять рекрутов на сборные станы. Там их будут учить, верстать в полки.
        - А можно…
        - Нельзя! Мне в другую деревню надобно. Вас много, а я один, - отрезал чиновник и, усевшись в сани, хлопнул извозчика по плечу. Двойка лошадей резво сорвалась с места и на рысях вылетела вон из деревни.
        Глава 6
        - Петя!
        - М-м-м, что? - я сонно повернулся на кровати и, оторвав голову от подушки, посмотрел на Татьяну.
        Харлова зажгла свечу и подошла к окну. Облегающая ночнушка уже не могла скрыть небольшой живот моей подруги. Неужели у меня будет сын? А может быть дочь?
        - В доме что-то происходит, разве ты не слышишь? - взволнованным голосом спросила Таня.
        Упрек Харловой был справедлив. Едва прислушавшись, я разобрал приглушенный, далекий еще звон оружия и, кажется, сдавленные крики. На улице тоже происходило что-то необычное, мне даже показалось, что я разобрал пару ружейных выстрелов. С меня мигом слетели последние остатки сна, а по спине пробежал неприятный холодок.
        - Не волнуйся. Наверное, репетицию к смотру готовят, головотяпы, - уверенным тоном попытался успокоить я испуганную подругу - Сейчас встану, устрою им головомойку.
        - Ночью? - недоверчиво спросила Харлова.
        - Может и ночью. Ты же знаешь Зарубина… Тебе ни к чему сейчас вся эта ругань и нервы, - на ходу надевая брюки, тщетно пытался унять ее и свое волнение. Выстрелы множились, в стекле окна появились отблески факелов - Иди в комнату Коли, а я сейчас наведу порядок. Да, и двери у себя прикрой, ни к чему тебе все это слышать, - продолжал я нести всякую успокаивающую ахинею, а мысли тем временем так и мелькали в голове, несясь вскачь и галопом. Конечно, шум со двора мог означать и какие-то бытовые неурядицы, вроде пожара, но выстрелы? Никакой репетиции смотра не было, да и быть не могло, потому что никаких торжеств в ближайшем будущем и в помине нет. Значит, это что-то другое… Отвратительное предчувствие не оставляло меня в покое, рисуя в моем воображении самые мрачные картины. «Допрыгался, допрыгался», - так и твердил внутренний голосок. Я еще раз взглянул на Харлову. «Надо бы ей хоть что-то похожее на правду сказать, но волноваться Татьяне сейчас и впрямь ни к чему», - мелькнула мысль.
        - Петя, Христом Богом молю, не ходи. Пошли кого-нибудь. Пусть твои казаки разберутся, негромко начала Харлова, видимо, чувствуя мое внутреннее напряжение.
        - Ты только не волнуйся - я поцеловал девушку в дрожащие губы, подошел к секретеру.
        Резко выдвинул нижний ящик. В свете свечи сверкнул начищенный металл моих английских пистолетов. Быстро перепроверив, не отсырел ли порох, я засунул оружие за пояс.
        Относительную тишину зимнего утра разорвал сухой выстрел, громким эхом отдавшийся в коридорах. За первым выстрелом тут же последовали, почти сливающиеся в один, еще три или четыре… Быстро накинув перевязь с ножнами, я выскочил из спальни в примыкающий зал.
        Дежурный наряд охраны расположился в полной боевой готовности. Укрывшись за предметами меблировки и наставив мушкеты на дверь, они настороженно вслушивались в шедшую за стенами перестрелку.
        - Ваше Величество, вернитесь в спальню, - ко мне подошел хмурый Никитин - Не подвергайте себя опасности.
        - Что происходит, Афанасий?
        - Мы не знаем, поэтому готовимся к худшему. Я послал фурьера проверить нижние этажи. Он не вернулся. Петр Федорович пожалуй обратно в спаленку!
        Крики приближались. Афанасий схватил меня за локоть, но тут в боковую дверь зала ударили со всей силы. Створки распахнулись, внутрь с криками повалили вооруженные люди.
        И здесь мы совершили ошибку. Все вместе выпалили в сторону нападавших. Первые двое упали, остальные выстрелили в нас. Комнату заволокли клубы порохового дыма. Один из двух казаков покачнулся, схватился за грудь. Афанасий повалил шкаф на пол, дернул меня в сторону спальни. Там была вторая дверь, через которую мы выскочили на черную лестницу. Тут же столкнулись с новой группой нападающих, что поднимались по ступенькам.
        Только тренировки с Овчинниковым помогли мне парировать первый, почти незамеченный удар шпагой. Лезвие распороло рукав и скользнуло по коже предплечья. Левая рука слегка онемела. Я повёл клинок влево, и белое, раззявленное в истошном крике лицо вдруг окрасилось красным…
        Следующего зарубил Никитин и тут же сам получил укол в ногу. Покачнулся, обратным движением полоснул по вытянутой руке. И почти отрубил чью-то кисть.
        Я кинул в голову крупного усатого мужчины разряженный пистолет, что все еще держал в руке. Тот невольно отшатнулся и тут же получил саблей в живот от Афанасия. Дико закричал, роняя шпагу.
        Прорвались.
        По нам выстрелили с лестничной площадки, но мы уже выбежали в коридор. Юркнули в первую попавшуюся дверь. Это был “тронный” зал. В нем было темно, хотя за окном уже разгорался восход.
        - Царь-батюшка! Амба нам - Афанасий подпер дверь стулом с резной спинкой - Изменщики в доме! Я узнал одного - это из дворян бывших.
        Я выругался. Потом еще раз. Ведь меня предупреждал Шешковский. Но ведомство Хлопуши было слишком маленьким и новым, чтобы вскрыть заговор. Глянул на “Железный трон”. Не дотащим с раненым Афанасием.
        - Кто-то через черный ход их провел - Никитин привалился к двери, перехватил ногу ремнем. На полу расползалась лужа красной крови.
        - Ты как?
        - Худо Петр Федорович. Еле стою.
        В дверь забили прикладами и чем то тяжелым. Я быстро выглянул в окно. На площадь казанского Кремля заскакивали конные казаки, по ним стреляли с 1-го этажа.
        - Надо чуток продержаться! - я привалился к трещавшей двери - Наши уже на подходе.
        Левая рука совсем онемела, рукав стал мокрым от крови.
        - Какая же сука их пустила? - хрипел Афанасий, елозя сапогами по полу.
        - Держи! Позже рассчитаемся - я уперся в разбитую дверь. В щель кто-то просунул пистолет, но пока горел порох на затравочной полке, я успел отвернуть он нас дуло. Выстрел оглушил, в ушах появился звон.
        Медленно тянулись секунды, невыносимо натягивая нервы. Я опять услышал выстрелы, крики и лязг оружия. Вот во всю эту какофонию вплелся женский визг, перекрывший на миг все остальные звуки и плавно перешедший на ультразвук.
        За дверью раздалось дружное “ура”, загрохотали выстрелы. Их тут же сопроводили яростные крики дерущихся и стоны раненых. Зазвенело оружие. Мое напряжение достигло предела.
        Внезапно все смолкло. В наступившей неестественной тишине я расслышал только сдавленные стоны.
        - Ваше Величе… - нарушивший наступившую тишину голос Овчинникова заставил меня дернуться - Не стреляйте! Одолели мы супостата, Ваше Величество!
        Я засунул саблю в ножны, убрал стул. Подхватил Афанасия по руку и мы вместе вышли из тронного зала. В примыкающей анфиладе была жуткая картина. Прямо под ногами у нас лежали, уставившись широко раскрытыми глазами в потолок, с десяток окровавленных мужчин. Еще несколько человек, покачиваясь, стояли под охраной казаков. Овчинников вместе с Перфильевым бросились ко мне, стали ощупывать.
        - Жив, жив - я передал Никитина на руки солдатам.
        Утерев подрагивающей рукой выступивший на лбу пот, я попытался собраться с мыслями. Слишком много событий промелькнуло за последние несколько минут.
        - Где Татьяна?
        Перфильев тяжело вздохнул, Овчинников отвел взгляд.
        - Что с Харловой?!!
        - Спаси Бог - перекрестился Перфильев - Погибла она.
        Я на подгибающихся ногах бросился в левое крыло дома. Добежал до комнаты Коли, растолкал плачущих слуг. Над телом Татьяны завывал полностью одетый Николай. Лицо Харловой было обезображено сабельным ударом, все стены были в брызгах крови. Я пошатнулся, схватился за плечо Жана.
        - Походя убили, изверги - прошептал мажордом - Чтоб под ногами не мешалась…
        Внутри все перевернулось, хотелось завыть, как Коля, но я стоял соляным столбом. Харлов повернул ко мне мокрое лицо, поднялся с колен.
        - Меня, меня казни!
        - О чем ты, Коленька - захлопотал Жан - Обеспаметствовал.
        - Я виноват! Провел людей господина Державина в дом. С черного хода.
        Этого удара я уже выдержать не мог. Схватил парня за шею, прижал к окровавленной стене. Принялся душить. Харлов хрипел, но не сопротивлялся. Воющие слуги повисли на руках, в комнате появились мрачные Хлопуша и Шешковский. За ним вбежала бледная Маша Максимова. Стала отдирать мои руки от шеи парня.
        - Отпусти его, царь-батюшка - произнес Степан Иванович - Не марай руки, мы сами.
        Я бросил хрипящего, посиневшего Харлова на землю, пошатываясь вышел прочь.
        В голове было абсолютно пусто, лишь в ушах звенело. За мной выбежала причитающая Маша. Рванула рукав рубашки, сразу начала перевязывать левую руку.
        - Боже, боже… - причитала она, ощупывая меня.
        Подошедшие Овчинников с Перфильевым деликатно отвернулись. Последний так и вовсе смахнул слезу. Меня же словно парализовало. Дышать было тяжело, ноги подгибались.

“Возьми себя в руки, тряпка! Ты царь! На тебя люди смотрят” - лишь неимоверным усилием воли я поборол желание завыть.
        Отослав Машу и пробежавшего Максимова на помощь раненым, я пошел в кабинет. Разжег камин, после чего устроился в кресле, закрыл глаза. Сколько ни гнал от себя лицо мертвой Татьяны - Харлова отказывалась “уходить”. Я встал прошелся по комнате. Помогло наблюдение за суетой солдат на кремлевской площади. Овчинников с Перфильевым расставляли усиленные караулы и даже выставили на прямую наводку пушку. Единорог глядел своим дулом прямо на закрытые ворота. Даже если кто-то и прорвется внутрь - его встретит заряд картечи. С пальником стоял лично Федор Чумаков. Вот всегда у нас так. После драки - машем кулаками.
        Надо признаться, попытка моего убийства, кем бы она ни была предпринята, почти увенчалась успехом. А это значит, что меры безопасности были недостаточными. Надо вводить пропускную систему, пароли с отзывами. Кровь из носу требуется усилить агентурную работу. Ведь нападение на меня - это провал работы Тайного приказа.
        В дверь постучали. Заглянул вооруженный до зубов казак, спросил:
        - Царь-батюшка, тута до тебя Хлопуша с Шешковским просятся.
        - Пущай.
        Тайники были хмуры, отворачивали лица. Я вяла поразмышлял могут ли они быть причастны к покушению. Хлопуша только терял от моей смерти. Скорее всего на этом вся пугачевщина на Руси быстро бы закончилась. Екатерина подтянула бы войска и быстро разбила Овчинникова с Перфильевым. Подуров бы на нижней Волге продержался бы подольше. Лысов с Шигаевым так и вовсе имели все шансы отложить Сибирь от Российской империи на долгие годы. Особенно, если будут жить в мире с инородцами.
        - Все подтвердилось - нарушил молчание Шешковский - Харлов провел заговорщиков в дом. Открыл дверь черного хода. Двадцать один человек.
        - Кто главный?
        - Некто подпоручик Державин. Был с Бибиковым в Казани, уцелел после битвы на арском поле.
        Черт, черт! Я схватился за голову. Знаменитый русский писатель и поэт вляпался в мое покушение.
        - Он жив?
        - Ранен, Максимова его перевязывает - включился в беседу Хлопуша - На виселицу взойти сможет.
        И ведь ничего, абсолютно ничего не сделаешь. Если я помилую Державина - меня просто не поймут в войсках. Авторитет, заработанные таким трудом, исчезнет мгновенно и до нового покушения ждать останется не долго.
        - Кольку Харлова тоже на виселицу? - деловито спросил Степан Иванович.
        - Судить. Всех - решил я затянуть вопрос - В моем Судебнике есть статья о покушении на царя.
        - Вот еще время тратить - пожал плечами Афанасий Тимофеевич.
        - А ты язык то попридержи! - не выдержал я - Вы прохлопали заговор!
        Тайники потупились.
        - Пущай идет следствие, а потом казанские судьи решат. Будет приговор - будет казнь. Вняли ли?
        Оба мужчины синхронно кивнули.
        В дверь опять постучали, зашел Мясников. Одноглазый был тоже хмур, но деловит.
        - Оцепили город, начинаем повальные обыски, царь-батюшка. Покель Никитин в гошпитале, я тебя обрат охранять буду.
        Я лишь согласно кивнул.
        - Петр Федорович, дозволяешь ли пытать заговорщиков? - спросил Шешковский - Могут быть сообщники, кои скроются.
        - Пытайте. Кроме… Николая. Но узнайте обязательно зачем он пустил Державина с его людьми в дом.
        - Известно уже зачем - вздохнул Хлопуша - Никак не простит царь-батюшка, смерть отца. Державинские на этом и сыграли. Человечек у них был - бывший сослуживиц Харлова-старшего. Кольке то сказали, дескать, ты же сын коменданта Нижнеозерской крепости! Как можешь служить убийце своего отца…
        Вот они последствия гражданской войны! И этот разлом будет только усиливаться.
        - Подготовьте все к похоронам Татьяны - я тяжело вздохнул - Николая в тюрьму вместе со всеми заговорщиками. Никаких поблажек.
        Я мрачно посмотрел на просочившегося в кабинет Почиталина. Ваня был возбужден.
        - Нашли казачки дом Державина то! Все как ты повелел еще на прошлой седьмице, царь-батюшка - глава канцелярии довольно улыбался - Ту суку-борзую от губернатора Бранта оставшуюся… я всю неделю подкармливал, приучал. Сегодня шапку Державина дал ей понюхать… Сначала не хотела идти, но потом пошла.
        Мясников и тайники удивленно посмотрели на Почиталина. Да, мне пришла в голову идея сделать в Казани кинологическую службу. Я поделился этой мыслью с Ваней. Даже не мыслью, а наблюдением - мол собаки хорошо запахи ищут, можно использовать при поимке преступников. Почиталин заинтересовался. Не думал, что идея так быстро сработает.
        - Я взял десяток казаков, прошел по следу. В том доме нашли старого князя Курагина с дочкой, а також с десяток дворни их. Бумаг разных много - Ваня бухнул на стол пачку документов, писем…
        Я взял первый же лист сверху. Заглавие гласило: “Объявление любви”.
        Хоть вся теперь природа дремлет,
        Одна моя любовь не спит;
        Твои движенья, вздохи внемлет
        И только на тебя глядит….
        Ясно. Это ранние стихи Державина. Взял еще одно чертверостишье, зачитал вслух присутствующим:
        - Послухайте, господа. Нам в руки попал стихоплет.
        Не лобызай меня так страстно,
        Так часто, нежный, милый друг!
        И не нашептывай всечасно
        Любовных ласк своих мне в слух;…
        Почиталин засмеялся, Мясников нахмурился… Тайники и вовсе остались равнодушными. Шешковских даже зевнул в кулак.
        - Будут ему любовные ласки - зло произнес Хлопуша - Топор палача ужо нашепчет.
        Я тяжело вздохнул. Зачем они убили Харлову?

* * *
        Вслед за “тайниками” в губернаторский дом начали съезжаться придворные. Так я назвал своих ближайших сподвижников. Первым примчался глава Казани Каменев. Вслед за ним появились Авдей с Рычковым, царские фискалы, не занятые в дежурстве офицеры, включая Ефимовского, Шванвича, Неплюева… Еще раз пришел Максимов. Без дочери. Хмуров осмотрел мою рану в плече, перебинтовал ее. Пуля кость не задела, ткань в рану тоже не попала. Чувствовал я себя вполне неплохо - некоторая слабость от кровопотери не помешала мне выйти в тронный зал и начать прием. Выслушивал соболезнования, обещал справедливое правосудие. Ведь от “обещал - никто не обнищал”. Ясно, что казанские судьи не посмеют оправдать заговорщиков. Даже безо всякого судебника. По написанным же мной законам - покушение на представителей власти и заговоры карались повешением. И это еще был “облегченный” вариант. Сам Пугачев закончил свою жизнь четвертованием на Красной площади.
        Последними на прием явились купцы, Иоган Гюльденштедт и Новиков. Последовала новая порция соболезнований, расспросов. Подсуетившийся Жан запустил в тронный зал слуг с подносами. На них стояли бокалы с мальвазией из винных подвалов Бранта, а также тарелки с бутербродами. Это новшество, о котором Жан, разумеется узнал от меня, вызвало бурное оживление в зале. Мне показалось, что придворные обсуждали новое яство, состоящее из двух ломтей хлеба, буженины с нарезанными солеными огурцами даже активнее, чем покушение на меня. Пока народ насыщался, Новиков попросил личной аудиенции.
        - Ваше величество! Этот несомненно подлый удар - дело иезуитов! - безапелляционно заявил журналист.
        - Откуда имеете такие сведения? - поинтересовался я, преодолевая приступ головокружения.
        - Это же очевидно! Я написал много писем нашим братьям-массонам в России и в сопредельные страны, приглашая их прибыть к вашему двору. Часть писем была наверняка перехвачена. Вы же знаете, что Тайная экспедиция Екатерины имеет особую досмотровую комнату при генерал-почтмейстерстве?
        Сюрпризом для меня, конечно, это не было. Кажется еще канцлер Бестужев придумал люстрировать письма и тем самым смог удалить от двора очень влиятельного французского посланника Шетарди. Я пометил себе в памяти сделать указ об открытии ямского приказа и поручить Хлопуше при нем сделать такую же тайную комнату. Люстрация переписки и мне не помешает.
        - Почему именно иезуиты? - поинтересовался я для проформы, так как в такой быстрый заговор ордена поверить было сложно - Дворяне також злы на меня.
        - Даже не сомневайтесь, ваше величество! - настаивал Новиков - Отравления, заговоры - это дело рук иезуитов. Их метода.
        Я пожал плечами, не желая развивать тему.
        - Они опасаются окончательного крушения миропорядка - продолжал развивать тему журналист - Коий строили долгие столетия…
        - И что же это это за миропорядок? - спросил я поглядывая на напольные часы, которые пробили двенадцать. Уже должны были вернуться Овчинников с Перфиельевым и доложить об итогах облавы в городе.
        - Это же очевидно, ваше величество! Мы находимся в центре слома старого миропорядка с аристократией во главе. На авансцену выходит буржуа и крестьянин. Первые - ваша економическая поддержка в городах, вторые - движущая сила революцион. Да, да. Ежели речь шла о простом восстание - одна власть - Новиков сделал поклон в мою сторону - Просто поменяла бы другую. Но нет! Я читал ваш указ о государственной внесословной Думе. Вот где революцион! Вот где новый порядок! Очень жаль, что вы отложили открытие Думы на следующий год.
        Угу, открыл бы сейчас - кто в ней заседал? Да и как выборы во время войны проводить. Но кинуть морковку поддерживающим меня общественным группам нужно было. Да и потом “обещать жениться - не значит жениться”.
        - Ваше величество! - тем временем вещал журналист - Нельзя медлить! Иезуиты нанесли один удар - нанесут другой. Молниеносный рейд по льду Волги и Нижний наш. А там зерновые склады, губернаторская казна, людишек тьма…
        Это было заманчиво. Заватив Нижний я мог контролировать в связке с Казанью и Самарой внутрироссийские транспортные и людские потоки. Причем в широтном и меридиональном направлениях.
        - Сам об сем мыслил - вздохнул я - Казанские купцы приносили письма от торговых людей Нижнего. Некоторые готовы поддержать нас…
        - За чем же дело? - спросил Новиков - Далее весна начнется, распутица. Застрянем тут надолго.
        - Вы казанские полки новые видели? - ответил я вопросом на вопрос - Те, которые крестьянские.
        Журналист покачал головой.
        - Недокормленные, невооруженные. Съездите на Арское поле, гляньте. Нижний я с ними возьму, но как удержать? Из кос стрелять по катькиным полкам будем? Шешковский докладывал - я поколебался, но все-таки решил выложить новость журналисту. Отказное письмо он подписал, присягнул. Компромат есть, не предст - Граф Орлов выступил с гвардией из Питера на Москву. Через месяц другой будет у Нижнего.
        Мы оба задумались.
        - Чего же тогда делать? - Новиков растерянно поправил галстук по сюртуком.
        - Ждать обозов с оружием от уральских заводов, продолжать экзерцировать полки - я пожал плечами - Месяц другой у нас есть, а там посмотрим.
        Все будет зависеть от того, когда придет весна и вскроется Волга. Если зима будет долгая - я успею выучить хотя бы слегка армию и взять Нижний… Если случится ранняя весна. Нет, об этом думать уже не хотелось.

* * *
        Ровно в пять утра раздался протяжный призыв муэдзина на молитву. Стамбул оживал после неспокойной ночи. Несмотря на сумерки, на улице уже слышался топот ног и скрип повозок. Купцы и крестьяне, косясь на янычар, после короткой молитвы спешили на рынок, чтобы поскорее продать свои товары и урожай. Город вырос на торговле, и на его базарах и в харчевнях звучали десятки различных языков. Внезапно у северных ворот раздался мощный взрыв. Башни вздрогнули, тысячи птиц взмыли в небо.
        Раздался звон колоколов церквей, сотни армян, греков и других христианских народов бросились на улицы с оружием в руках. Завязались бои. На площадях, в переулках…. Через северные, разрушенные ворота, тем временем бежали в штыковую батальоны Суворова. Южная армия втягивалась по утренним сумеркам в столицу Османской империи. Из казарм высыпали полки янычар. Они приняли на себя первый удар. С воем и криками, османы бесстрашно врубались в ряды солдат Суворова, фанатично защищая каждый перекресток.
        Часть жителей-магометан, бежало на восток, за пределы города, боясь страшных русских башибузуков, коими они величали казаков. Остальные укрылись в домах и не показывали носа на улицу, выжидая, когда все закончится. Поднялась паника и во дворце султана. В серале завыли наложницы, ударили пушки. Им ответили орудия с кораблей. Бой нарастал. Первый батальон новгородского полка оказался зажат на площади перед мечетью Явуз Селима. Несмотря на несколько залпов, синие мундиры не испугалась, а наоборот пришли в движение. Вся орда фанатиков поперла на передовую цепь солдат. Те, сделав еще пару выстрелов приняли врага в штыки, по теснимые сотнями янычар, подпиравших своих единоверцев сзади они начали падать, сраженные кто саблей, кто просто задавленный этой живой массой.
        Турки, лучше знавшие этот лабиринт улиц и улочек зашли сзади, перегородив выход с площади телегами. Из-за них раздались новые залпы и десятки новгородцев с криком упали на землю. Первый батальон оказался в западне, запертый на площади. Оставалось надеятся на подмогу, ибо оттеснить многотысячную толпу янычар со столь малыми силами не представлялось возможным. Узость улиц не позволяла врагу использовать свое численное преимущество и добить отряд, но она так же не давала укрытия от выстрелов турецких солдат. Пожилой секунд-майор приказал оттащить раненых в дома и вытащить из окрестных домов мебель, создав импровизированную баррикаду на входе и выходе с площади. Самых метких стрелков разместили на втором этаже старого кирпичного дома, стены которого когда то были розового цвета, но сильно поблекли и обшарпались.
        Солдаты не потерявшие присутствия духа и понимавшие, что от быстроты и слаженности их действий зависит останутся ли они сегодня в живых, споро ринулись исполнять приказание командира. Тем временем майор писал послание Суворову, надеясь, что вторая рота сможет пробиться через переулки к основным силам. Запечатав письмо, он выстроил солдат перед домом какого-то купца. Лейтенант отдал ему честь шпагой.
        - Братцы! Сегодня нам предстоит сделать то, о чем мечтали поколения наших отцов и дедов. Освободить поруганные христианские святыни и братские христианские народы от османского гнета, дабы навечно закрепить земли эти за империей. Ежели сможете пробиться обратно и приведете подмогу, то дворец, вон он! Две версты и мы пощекочем султана штыком.
        Солдаты засмеялись.
        - С Богом!

* * *
        На Неве рубили лед под проруби… За рекой чернел шпиц Петропавловской крепости, Васильевский остров тянулся приземисто, и только бывший дворец князя Меньшикова блестел желтой краской.
        Посланник Роберт Ганнинг, англичанин с розовым лицом, с серебряными волосами, рассевшись в широком комфортабельном кресле посольского дома, хохотал так, что его брюхо под малиновым камзолом прыгало вверх и вниз. Слуги накрывали на стол, за которым пил вино худощавый, бледный граф фон Сольмс. Прусский дипломат только недавно прибыл в Санкт-Петербург и теперь активно интересовался жизнью столицы и страны.
        - Нет, это совершенно невозможно - продолжал смеяться Ганнинг - Я не застал смерти Петра III, но мой предшественник оставил вполне точные записки. Орловы убили царя, это совершенно точно.
        - Значит, все-таки казак Пугачев - граф тщательно выговаривал все артикли английского языка, проявляя уважение к хозяину дома.
        - Несомненно - сэр Роберт взмахом отпустил слуг, начал набивать трубку - Казаки - в прошлом привилегированные сословия в империи. Нынче дуют другие ветры, Екатерина урезала их вольности, о чем, наверное, сейчас сожалеет.
        - К чему вы мне это рассказываете? - поинтересовался фон Сольмс.
        - Вы спрашивали о причинах военных успехов Пугачева. Так вот. Он успешен до тех пор, пока действует на землях казаков. Как только вступит в центральную Россию - его ждет неудача.
        - Как же восстания крестьян? - граф допил вино, отставил бокал в сторону - Говорят к Пугачеву стекаются десятки тысяч крепостных, которым он пообещал вольную. Это огромная сила.
        - Крестьян не поставишь во фрунт - пожал плечами англичанин, выпуская клубы дыма - Посмотрите в окно Генрих, что вы там видите?
        Пруссак встал, выглянул на улицу. По ней маршировал плутонг преображенских солдат.
        - Гвардейцев Екатерины. Выглядят браво.
        - Именно! Императрица уже отправила несколько полков в Москву с графом Орловым. Мой источник при дворе сообщает, что далее войска пойдут на Казань и Оренбург. Поверьте, дорогой друг, восстание скоро будет подавлено.
        - Пехотинца надо учить минимум год - согласился граф - Да вооружить, да припасом снабдить.
        - У Пугачева неплохая конница - согласился Ганнинг - Но зимой, в здешних сугробах, она практически бесполезна. Даже главные дороги не всегда проходимы.
        В дверь, постучавшись, просочился невзрачный человек чиновничьего вида. Подал сэру Роберту какую-то сложенную вчетверо бумагу, прошептал что-то на ухо. Фон Сольмс лишь расслышал “от нашего человека”. После чего быстро поклонился и сразу вышел прочь.
        Британский посланник начал читать документ и тут же охнул. Вскочил на ноги, подошел ближе к окну. Долго вчитывался в строчки.
        - Сэр Роберт, что случилось?
        Англичанин бросил быстрый взгляд на фон Сольмса.
        - Бросьте, Роберт - прусский дипломат встал, подошел ближе - Если это русский секрет, то совсем скоро он станет известен. Не только у вас есть люди при дворе.
        - Это не из Зимнего дворца - посол поколебался, потом продолжил - Это из военной коллегии. Донесение о… взятии Стамбула.
        Фон Сольмс ахнул, поднес к лицу лорнет, вглядываясь в Ганнинга.
        - Точнее об атаке города. О полном взятии не сообщается, идут уличные бои.
        - Как же сие случилось?? Наши генералы заверяли его величество, что подобное невозможно! У армии Румянцева недостаточно сил. И обстановка не способствует.
        - Пока известно мало - пожал плечами британский посланник - Самоуправство генерала Суворова.
        - Это тот, который отличился в Польше?
        - Да, тот самый. Он находился в передовых позициях. Шел из Шумлы и далее из Лозенграда в обход турецкой армии в Эдирне.
        Ганнинг сверился с документом, продолжил:
        - В донесении сказано, что войска шли по северной дороге, рассылая вокруг завесу из казаков.
        - Так они перехватывали донесения о рейде в столицу - сообразил фон Сольмс - Умно.
        - Умно то, что рейд начался в тот момент, когда христиане подняли восстание - Ганнинг подошел к секретеру, достал карту Стамбула. Выложил ее на стол - Вот смотрите. Суворов подошел с северо-запада к воротам Эгри. Двигался по южному берегу Золотого рога.
        - Так у него прикрыт один из флангов - хмыкнул прусский посланник - Очень умно.
        - Пару лиг - англичанин ткнул в карту - И русские войска попадают в Фанар, патриарший квартал. Как мы видим практически сразу за Фанаром - мечеть султана Явуз Селима и площадь с резервуаром городского водопровода. Доносят, что там был яростный бой, погибли тысячи турок… О потерях Суворова сообщают до полутысячи.
        - Еще лига, две - тяжело вздохнул фон Сольмс - И дальше будет Сулеймания и султансий дворец Топкапы. Я был в Стамбуле с миссией - столицу уже не спасти. Первыми побегут евнухи гарема, за ними чиновники и войска. Думаю, сам султан уже покинул город и сидит на азиатском берегу.
        - Это же меняет всю диспозицию в Европе - Ганнинг налил себе вина, уселся обратно в кресло - Австрийцы, балканские народы… Я даже не берусь предсказать реакцию Парижа. Да и Лондона тоже.
        - Если это самоуправство Суворова… - задумчиво произнес прусский посланник - Екатерина потребует отступления дабы не обострять отношения с Священной римской империей.
        - Откупится Белградом или еще чем-нибудь - махнул рукой Роберт - Потом не в обычаях русских что-нибудь отдавать. У них даже пословица есть… Дайте ка вспомню… Вот! Что с боя взято - то свято - неуверенно по-русски произнес англичанин.
        - Бросьте, сэр Роберт. Одновременный ультиматум Вены, Лондона и Берлина - и Екатерина отступит. Тем более у нее в тылу этот Пугачев и ей срочно нужны войска….
        - Обойдется второй ударной армией - пожал плечами Ганнинг - Крымские дела уже решены, Очаков все-равно не взять. Оставят заслон и к лету полки будут уже на Волге. Нет, Пугачев, право дело, обречен. А вот обречена ли теперь Османская империя?

* * *
        Сразу после встречи с английским посланником, фон Сольмс поехал на Невскую першпективу. Холод усилился, красное солнце склонялось к шпилю Адмиралтейства. Нева вся парила со льда светлым морозным дымом, от людей, от лошадей дыханье выскакивало большими белыми фонтанами. Кто поплоше одет, да не мясом обедал, того сразу прихватывает мороз. Через тридцать-сорок шагов оттирай себе щеку либо становись греться у тех костров, что будочники разжигают возле Полицейского моста, на Большой и Малой Конюшенных.
        - Дмитрий Васильевич! Здравствуйте! - по-немецки поприветствовал сенатора Волкова фон Сольмс. Встретились в одной из кофеен, что повсеместно появились на Невском. Длинноносый, с тяжелым лицом Волков скинул слуге соболью шубу, уселся за стол. Попросил чаю. Фон Сольмс взял кофе с корицей. Принесли все быстро.
        - Генрих, это очень неосторожно встречаться вот так, посреди Невского - также по-немецки ответил Волков - Слышали? У Тайной экспедиции новый начальник. Очень деятельный.
        - Кто же?
        - Суворов.
        Прусский посланник поперхнулся кофе, закашлялся. Сенатор ударил фон Сольмса несколько раз по спине.
        - Тот самый генерал, который взял… - дипломат оборвал сам себя.
        - Шумлу? Александр Васильевич? Нет, он сейчас с османами воюте. Это его отец. Василий Иванович. Сенатор, генерал-губернатор Восточной Пруссии в 60-х годах. Вы же должны знать!
        - Йа-йа - закивал фон Сольмс, переводя дух.
        - Вызвали из имения, дали полную власть - Волков тяжело вздохнул - Слышали поди, какие дела у нас творятся? Пугачев запугал всех, взбаламутил народ. Фурьеры его по городам да селам прелестные письма возят, волю обещают. Черный люд бунтуется, по всей России пожар. А армии на юге! Екатерина в Москву Орлова с полками послала. Последняя надежда.
        - Если Орлов не преуспеет? - коротко спросил прусский посланник прихлебывая кофе.
        - Пугач припожалует в старую столицу - развел руками сенатор - А там уже предсказать не берусь. Вся страна впадет в бунт.
        - Вы знаете, у Елизаветы Первой Тюдор - фон Сольмс промокнул губы салфеткой - Был придворный поэт. Джон Харингтон. Он однажды сказал:

“Мятеж не может кончиться удачей, -
        В противном случае его зовут иначе”…
        - На что вы намекаете, Генрих?! - побледнел Волков.
        - На то, что возможно в Казани сидит никакой не Пугачев - с нажимом произнес пруссак - А ваш бывший патрон, Петр Третий! Чудом спасшийся от Орловых.
        - Нет, нет… - замотал головой Волков - Это измена! Меня за такое на дыбу…
        - Вы нам обязаны - с нажимом произнес посланник - Езжайте в Казань, подорожную я вам устрою. Разузнайте там все. Если шансы Пугачева велики, станьте при нем своим человеком. “Узнайте” его - думаю это ему поможет завоевать авторитет среди народа. Если же это битая карта, возвращайтесь.
        - Никак невозможно - Волков попробовал встать, но фон Сольмс схватил его за обшлаг мундира.
        - Дмитрий Васильевич! У нас ваших векселей на сто тысяч. Это же разорение и позор. От вас отвернется все общество!
        Лицо сенатора исказилось от внутренней борьбы. Он поколебался недолго, но все-таки сел обратно за стол.
        Глава 7
        - Вампира поймали!
        - Что??
        Я подскочил в кресле, румяная Маша Максимова усадила меня обратно. Утренняя перевязка уже заканчивалась, когда пришел невыспавшийся Шешковский.
        - Ночью шли повальным обыском по старым барским усадьбам. Прятался на сеновале.
        - И как же выглядел этот вампир? - иронично поинтересовался я.
        - А как они все выглядят? - пожал плечами Степан Иванович - Бледный, с кровью на губах. Из бывших дворян казанских.
        - Как зовут?
        - Иван Курбатов.
        Фамилия и правда казанская.
        - Что делать с ним? Осиновый кол в сердце?
        - Поехали, посмотрим на него - я поцеловал руку вспыхнувшей Маше, позвал Жана одеваться. Постепенно сам обрастаю барскими привычками. И умываться мне подают, и грелку в постель приносят…
        До тайного приказа было рукой подать и уже через полчаса я разглядывал бледного, чахоточного вида парня сверкающего на меня непримиримым взглядом.
        - Все это чушь! - сходу закричал Курбатов, когда мы зашли в камеру - В заговоре был. И еще раз вступил бы. Но девок не воровал, кровь у младенцев не пил.
        Иван закашлялся. На губах у него и правда выступила кровь. Да это же туберкулез! Причем судя по всему в открытой форме. Я сделал один шаг назад, другой. Вышел из камеры. Лекарства против этой болезни сейчас нет, парень гарантированно умрет.
        - Крестьяне местные жалятся, что младенчики мрут - пояснил подошедший Хлопуша - И також бледные становятся, словно вампиры новообращенные. Надо бы церковников к следствию позвать.
        - Не надо - покачал головой я - Отправьте Курбатова в гошпиталь. Да напишите Максимову пущей держит его в отдельной палате. Раненые с арского поля выздоровели уже, места должны быть.
        - Чахотка это! - пояснил я тайникам в ответ на недоуменные взгляды - Причем заразная. Видал я таких уже ранее в своих странствиях.
        Хлопуша озадаченно почесал затылок, Шешковский достал платок, начал вытирать руки.
        - Раз уж приехал, пойдем, посмотрим, как вы допросы ведете.
        В эти времена в политических процессах со средствами расследования не церемонились. Людей подвешивали на дыбе, выворачивая суставы, били кнутом. После этого отправляли в камеры отлежаться, чтобы через несколько дней подвергнуть истязаниям снова. По установленному порядку обычно пытали три раза. Если не находили в ответах противоречий или изменений - появлялся шанс избежать дальнейших допросов. Презумпция невиновности в таком серьезном расследовании не работала. С точки зрения Хлопуши и Шешковского все, кто предоставлял приют бывшим дворянам, давал им деньги или еду - были преступниками. Даже если вина не подтверждалась смущения никто не испытывал, так как решалась задача поиска врагов царя.
        Пыточная выглядела мрачно, как я и представлял. Тусклые светильники, огонь в очаге, серые стены, крюки в потолке, столик с пыточными инструментами. Палачи и канцеляристы склонились в низком поклоне. Я окинул помещение взглядом и сел в сторонке на лавку.
        - Кто там первый на дыбу? - спросил я Шешковского.
        - Кого повелишь, Петр Федорович - Степан Иванович расположился за главным столом, быстро пробежал взглядом допросные листы - Но думаю надо начать с главных. С Державина, Жилкова и Курагиных.
        Я тяжело вздохнул про себя. Как спасти поэта? Россия сейчас так бедна образованными и талантливыми людьми. Или это все интеллигентская мягкотелость? Харлова Таня вон, в гробу лежит. Сегодня вечером похороны - землю на кладбище уже отогревают и долбят. И отпевать будут в закрытом гробу - невозможно смотреть на обезображенное лицо девушки.
        - Давай Державина - я хрустнул пальцами.
        - За убой беременной женки - им всем четвертование полагается - тихо произнес Шешковский.
        - Выясните кто рубил Харлову, его пытать крепко.
        Пара дюжих охранников привели осунувшегося Державина, пинком поставили его на колени. Поэт выглядел плохо. Бледный словно утренний вампир, небритый… Но взгляд такой же непримиримый как и у Курбатова.
        - Я вам ничего не скажу - Державин сплюнул на пол - Можете пытать сколько хотите.
        Начался допрос. Пришедший Хлопуша и Шешковский попеременно спрашивали, поэт ругался, канцеляристы записывали. Потом с допрашиваемого сорвали рубаху. Мужчине заломили руки за спину, привязали к веревке, подвешенной к потолочному крюку, и палачи вздернули тело кверху. Державин застонал, а потом заорал, когда его дернули за ноги вниз, выворачивая руки из суставов. Снова начался неторопливый допрос. Поэт молчал - только зубами скрежетал.
        Потом палач взялся за хлыст и ловкими ударами превратил всю спину в кровоточащий кусок мяса. Плохо соображающего от боли поэта снова спрашивали и еще нескоро унесли прочь.
        Я наблюдал за этим жутким процессом. Наконец, так и не сказав ни слова, вышел на улицу. Взглянул на пасмурное небо. Хлопуша и Шешковский стояли рядом, почтительно ожидая моих распоряжений. Я же боялся проявить видимую слабость, поэтому молчал. Петр Первый обожал подобные развлечения - лично пытал сына, рубил головы стрельцам…. Меня же от них тошнило. К тому же я понимал, что на результаты следствия пытки мало влияют. Но стоит ли лезть со своими цивилизованными представлениями в худо-бедно работающую систему дознания?
        - Вот что - решился я - У вас там дамы в тюрьме. Их мучить запрещаю. Мужей пытать так. Сажать к следователю по одному и не давать спать.
        - Что за пытка такая? - удивился Шешковский - Китайская?
        - Она - согласился я - Под кнутом оговорить легко. А вот придумай складную сказку, когда спать не дают пару дней, да еще и по-разному распрашивают разные следователи…
        - Я еще слыхал от купцов - включился в разговор Хлопуша - Что можно капать водой на голову привязанного человека. Також быстро сознаются.
        - С ума сойти могут - не согласился я - Делайте как повелел. Что с Орловым?
        - Людишки доносят, что к Москве подходит. Там уже все и унялось поди - вздохнул Степан Иванович - Петр Федорович, не томи. Есть у тебя способ победить гвардейцев? Ведь это не Кар и не Бибиков. Там в полках дворян половина, а то и поболе. Эти пойдут до конца.
        Хлопуша тоже смотрел на меня обеспокоенно.
        - Есть таковой способ - кивнул я - Но об сем говорить пока рано. Подметные письма в Южную армию написали?
        - Десять посланий готовы, сегодня отправляем - кивнул Шешковский.
        - И не тяните с открытием Тайных приказов в Оренбурге, Самаре, Уфе и Челябе.
        - Людишек нет! - развел руками Хлопуша.
        - Учите, рожайте, делайте, что хотите, но око государево должно быть на всех землях.

* * *
        В совершенно мрачном расположении духа я отправился на Арское поле. Тут с утра опять маневрировала моя армия, к которой добавился третий крестьянский полк. Он производил совсем гнетущее впечатление - косматые мужики в лаптях и опорках с палками изображающие мушкеты, месили свежевыпавший снег. Если третий полк занимался отдельно, то остальные подразделение сегодня учились наступать колонной. Причем их действия корректировал флажками, один из польских офицеров на воздушном шаре.
        Перед самой ассамблеей я сделал примитивную флажковую-номерную азбуку, которую легко было читать с земли из подзорной трубы. Сначала воздушный шар Перфиельеву опускал записку с обстановкой на “поле боя”. Затем генерал изучив обстановку на карте, принимал решение, куда двигать полк, писал ответное послание. В карзине вывешивалось огромное большое полотнище с номером полка. Офицеры замечали свое число, начинали следить за флажками. Красный - повернуть вправо, синий - влево. Черный - вперед, желтый - назад. Соответственно сочетание нескольких цветов означало более сложный маневр. Были флажки для каре, “развернуться цепью” и другие.
        Разумеется, система не была совершенна. Но точно должна быть лучше, чем сигналы барабанами, трубами, да и посыльными тоже. Последних банально убивали на поле боя до того, как они довезут сообщение штаба до офицеров полка или обратно.
        Понаблюдав за маневрами и дав несколько замечаний, я сел прямо на постиленном в снегу ковре перекусить. Рядом примостился Почиталин, позади встала охрана.
        - Ваня, пиши письмо на заводы. Пущай присылают своих мастеров в Казань - будет для них одно дело.
        Раз Орлову я не могу противопоставить выучку войск, надо брать техническим прогрессом. Пришло время пули Нейслера. В теории она представляла собой небольшой цилиндр, переходящего в конус длинной в 2 -3 калибра из мягкого свинца с конической выемкой сзади. Выглядела точно также как и пуля Минье для нарезных штуцеров, но могла быть использованна и в гладкоствольном оружии.
        Пуля изготавливается из мягкого свинца и при выстреле юбочка пули расширяется, плотно прилегая к стволу. Это обеспечивает более эффективный разгон пороховыми газами и увеличивает кучность. Пуля банально меньше «прыгает» в стволе. И дальность и кучность увеличиваются примерно в полтора-два раза.
        Конечно, идеально было бы вооружить опытные полки штуцерами с пулей Минье. Но подобное оружие плохо умели производить на уральских заводах, да и цена нарезных стволов была запредельной для казны. Поэтому, на безрыбье и рак рыба - будем бить Орлова издалека из мушкетов. Плюс у меня оставалась неплохая мобильная артиллерия Чумакова. Это тоже неплохой плюс.
        - Пошли за мастерами конные тройки - я прикинул время. Пара недель в Москве, еще полмесяца идти до Нижнего. Встречать надо там или на пути в Казань. Если правительственным войскам удастся дойти до города - не исключен еще один удар в спину от новых заговорщиков из городских жителей. Эх… Поторопился Державин. Небось хотел выслужиться перед Екатериный. Если он подождал бы месяц, полтора - ущерб от его действий был бы убийственным. Обезглавить армию в момент генерального сражения… Я поежился.
        - Пущай срочно съезжаются.
        - А для чего? - полюбопытствовал Ваня.
        - Нужно за месяц сделать несколько тысяч новых пулелеек.
        Эх, не лежала душа у меня к этой инвенции. Утаить секрет пули Нейслера будет трудно. Пули вытащат хирурги из тел солдат. Большинство сомнутся, но будут и целые. Сами пулелейки кто-нибудь да потеряет, или просто продаст шпионам. Вот секрет и уезжает мигом в Европу. А там моментально возьмут на вооружение. Пронумеровать их что ли? Или распустить слухи о тайных добавках в свинец? Мол, пулелейки - дело третье, главное секретный ингредиент, который хранится за семью печатями в казне. Народ то нынче суеверный…
        - А зачем? - Почиталин смотрел на меня ясными глазами.
        - Что зачем? - очнулся я от размышлений.
        - Собирать мастеров. Зачем?
        - Много будешь знать - грустно улыбнулся я - Скоро состаришься. Где там наша еда?
        - Вон уже Жан гуляш походный тащит - Ваня махнул рукой на мажордома, который теперь от меня не отставал. Вот тоже мне проблема. Как быть с пищей? Назначить специальных людей пробовать все до подачи на стол? Тяжело вздохнув, я принялся за еду.
        Стоило мне опустить обычную деревянную ложку в котелок, как к нашему “пикнику” подскакали конные башкиры и киргизы, с украшенными красными повязками бунчуками. Охрана напряглась, но я махнув рукой казакам, велел пропустить кочевников к нашему ковру.
        Подошли всего двое. Юлай Азналин с сыном. В снег на колени первым повалился Салават Юлаев, за ним его отец.
        - Угощайтесь, уважаемые, чем Бог послал - я кивнул Жану на гостей и тот достал еще несколько ложек.
        - Бачка-осударь - Юлай Азналин сел на пятки - Разреши слово молвить.
        Я ободряюще кивнул. Кочевник начал долго и велеречиво славить меня. Досталась порция лести и моим приближенным. Наконец, Азналин перешyл к делу. Башкиры с киргизами просятся в беш-беш. Заскучали в Казани, хотят отомстить дворянам за покушение на меня, да и чего уж там… пограбить барей в соседних губерниях. Идти готовы все - и калмыки, и киргиз-кайсаки, и башкиры с некоторыми татарами.
        Да… сколько волка не корми…
        - Клятву на Коране дадите? - спросил я, поудобнее устраиваясь на ковре - Что грабить крестьян да городских не будете.
        Кочевники обеспокоенно переглянулись.
        - Дадим! - тяжело вздохнул Азналин.
        - По Волге пойдете? - поинтересовался.
        - Истинно так, царь-батюшка - поклонился Салават Юлаев - А також может по Орше или Вазуле.
        - Карту смотрели? - удивился я такому знанию топографии и притоков Волги.
        Азналин с сыном опять переглянулись. На сей раз смущенно. Ага, деды рассказали поди. О своем беспокойном прошлом.
        - Ладно - я махнул рукой, решив не дожимать кочевников - Беш-беш дозволяю. В Нижний и другие города не суйтесь, там царские полки. Клятву чтобы дали все, також самый последний чабан. При мулле.
        - По слободам тысяч осьм башкир да киргизов будет - удивился Азналин - Неужель у всех примешь клятву?
        - Откуда столько? - в ответ поразился я.
        - Так стекается к тебе царь-батюшка народец - включился в беседу Почиталин - Крестьян идет еще больше. Мы просто не всех в полки то берем.
        Неделю назад, обеспокоенный наплывом добровольных рекрутов - даже не пришлось пока создавать призывные канцелярии - я велел тестировать всех новобранцев из деревень на импровизированной полосе препятствий. Высокий забор, яма со снегом, бревна… Плюс забег на версту по расчищенной дороге. Отсеивался каждый второй.
        - Не только клятву, но и присягу - я подозвал Жана - Подготовьте все в тронном зале.
        Я задумался. Восемь тысяч присяг и клятв… Это дня на два. Неужели я так прячусь от похорон Харловой и этой ужасной реальности? Прикипел к Татьяне, ребенка тоже хотел…
        - Возьмете с собой моих людишек из Тайной канцелярии - я повернулся к Анзалину - Останутся по городам.
        - Для шпионства? - первым сообразил Салават.
        - Об сем вам знать не треба!

* * *
        После инспекции войск, поехал в госпиталь на перевязку и проведать раненого Никитина. Вручил охраннику орден Красного знамени, поблагодарил за службу.
        - Виноват я перед тобой, царь-батюшка. Татьяну то мы не уберегли - повинился Афанасий - Как только заговорщики в дом ворвались, я всех спаленку кликнул защищать. Кто ж знал, что ты Харлову то отослал и сам в бой пошел.
        - Кончилось время, когда цари то сиднем в Зимнем али Кремле московском сидели - я обернулся, в дверях стаял с десяток казаков и внимательно меня слушал.
        - Помните песню про суровые году?
        Воины покивали. Вперед протиснулся Мясников:
        - Это та, что “за ними другие приходят и они також будут трудны”?
        - Да. И вот трудны они будут потому, что мы тапереча кость в горле не только рассейских барей, но и всех соседей. Хоть цесарцев возьми, хоть пруссаков… Там ведь тоже дворянчики пьют народную кровь. Ну а коле наша здесь возьмет, ополчатся ли они на нас?
        Я внимательно посмотрел на казаков. Те закивали.
        - А ежели ополчатся, придут нас воевать?
        - Так их же народ тоже подымится! - не согласился одноглазый.
        - Не будет нам от них подмоги - покачал головой я - Обманут европские баре своих крестьян, наобещают, наврут… Дескать азиатские дикари идут грабить. Помните недалече русский солдат в семилетнюю войну Фридриха гонял, Берлин брал. И где тот Берлин?
        Я попрощался с ранеными, вышел в коридор.
        - Петр Федорович, это же ты и велел русские полки поворотить обратно! - Максимова тут же набросилась на меня, стоило нам отойти прочь от свиты - Зачем казачкам лжешь?!?
        Вот это удар. Прямо под дых. И что отвечать? Я не тот, за кого себя выдаю? А ведь Маша почти поверила мне.
        - Об том ли ты хочешь говорить? - я взглянул в заплаканные глаза девушки.
        Максимова поколебалась, но все-таки произнесла:
        - Танечку жалко… бабки обмывали ее, беременная она.
        Я тяжело вздохнул. Пошли ходить слухи.
        - Скажи честно, от тебя? - Маша сильно сжала мою руку.
        - Какой у нее месяц?
        - Откель же я знаю? - удивилась девушка - Бабки говорят пятый. Может от мужа понесла?
        В голубых глазах Максимовой набухали слезы. Ревнует?
        - В сентябре ее казачки в крепости захватили. Думаю так - я поколебался, но все-таки решил не множить слухи - От мужа. Сама говорила, что кровей не было у нее уже месяц, просила в Казань к родственникам отпустить.
        Маша испытывающе на меня смотрим. Поверила или нет?
        - У меня к тебе просьба - я решаю сменить скользкую тему - От Харловой остался цех швей на северной стороне. Они уже начали делать шинели для полков… Будь ласка, присмотри за ним. Оплата там годная идет, в накладе не останешься.
        - Я, Петр Федорович, и без оплаты согласная - Максимова опустила глаза, залилась румянцем - Скучаю по тебе сильно!
        Позвать к себе? Или не стоит. Таня Харлова еще не похоронена, а я уже о другой думаю! Чувствую себя распоследним мерзавцем. Бездушным и черствым.
        - Я тоже - шепчу Максимовой на ухо - Обожди чуток, обратно будем вместе. Обещаю!

* * *
        - Федот, вставай… - женский настойчивый голос, наконец, достучался до адресата и выдернул его из крепкого сна о чем-то очень приятном, о чем он тут же забыл, едва уселся на кровати.
        - Ну вот, такой сон испортила! - спросонья недовольно в голос сказал жене кучерявый, с цыганской кровью крепкий мужик Федот Евстафьев.
        - Тш-ш! Детей побудишь! - горячим шепотом ответила женщина, зажигая свечу.
        Посидев еще минуту на кровати в тщетных попытках вспомнить, что же он видел во сне Федот откинул одеяло, сунул ноги в сапоги и поднялся. Почесавшись и потянувшись, Евстафьев захватил трубку, накинул тулуп и вышел на улицу. Вздохнул холодный воздух. Подмораживало.
        - Здорово, Лось! - присаживаясь на завалинке, бросил он выглянувшему из избы соседу.
        - Здоров будь, Федод, - сладко зевая, ответил Тимофей.
        - Федот, да не тот - пошутил мужчина, зажигая трубку - Как в Казань съездил?
        - Да как барин - засмеялся Лось - На тройке, с бубенцами!
        - И почто царь вас звал? - Евстафьев выпустил вверх дым колечком.
        - Новые пулелейки будем делать на заводе. Огромадный заказ.
        - Почто они Петру Федоровичу? - поинтересовался Федот.
        Тимофей еще раз зевнул, сплюнул в снег.
        - Нам о сем не сказывали. После царя то в приказ Тайных дел вызвали. Сам Хлопуша мастеров принимал.
        - Да ладно! - Федот аж привстал с завалинки.
        - Велел держать язык за зубами про пулелейки то! Иначе сам знаешь….
        - А что про бунт в Казани сказывают? - перевел разговор на другую тему испуганный Евстафьев.
        - Похватали дворянчиков, токмо дворовую девку смогли убить, да казачков из охраны поранить. Скоро судить будут.
        - Да чего их судить то? - разгневался Федот - На веревку и в землю.
        - А соратников их споймать? Не, брат, сыскное дело оно такое, сложное….Ладно, зябко здесь - Лось поежился - Как будешь готов, стукни в дверь - вместе на завод пойдем.
        - Добре, Тимофей.
        Евстафьев в последний раз затянулся, выбил трубку в снег и вернулся в избу. «Действительно зябко. Зато проснулся» - подумал он.
        - Ну, что стоишь! - горячим шепотом прикрикнула на него жена - Ты снидать-то будешь?
        - А как же! - встряхнув головой и прогоняя так некстати лезущие в голову мысли, ответил Федот - Каша опять постная? - но, увидев полный грусти взгляд любимой, тут же с улыбкой добавил: - Не беда, была б еда! - и принялся за обе щеки уплетать кашу с хлебом, приговаривая - Ниче… нынче жить можно. Начальник свой, из мастеров. Платят справно, по росписи. Царь-батюшка повелел детишек на работы не брать, каждое воскресенье щитай отдых, на завод как раньше не гоняют. Лавку новую открыли, лампы эти кирасиные делать будем, обратно же деньга пойдет работникам. Нет, жить можно!
        - Детям оставь, - на мгновенье оторвавшись от своего занятия, бросил Федот, видя, как жена потянулась к молоку - Взвар брусничный закончился? Эх, жаль. Ладно, воды теплой подай.
        - Все, пора собираться! - тихо охнув, подскочила ненадолго задремавшая супруга - Вот обед. Хлеб с маслом. Масло последнее. Взвар тоже еще в среду весь вышел, ну да из колодца напьешься. Так что деньги получишь, сразу домой иди. Зиновьевым еще двадцать копеек за крупу должны. А Михеевым пятнадцать за хлеб. Никуда не заходи. Лося не слушай, он тебя хорошему не научит. В кабак ни с кем не ходи, - застегивая тулуп, спешно давала последние наставления жена.
        - Ладно, будет тебе учить! - взяв женщину за плечи и немного отстранив, глядя в красные от недосыпа (или слез?) глаза, сказал Федот. Затем быстро обнял и вышел на улицу. Посмотрел на лунный серп, пробормотал - Не, жить можно.

* * *
        Отпевание Харловой проходило в Евдокиевской церкви. Я запретил охране беспокоить прихожан и зашел в небольшой, красивый храм с черного хода. Встал в стороне, поставил свечку у иконы Божьей Матери. Отпевал старенький, седой священник в потертой рясе. В толпе заметил заплаканную Максимову, Каменева, Ваню Почиталина и еще несколько знакомых казаков.
        Кое-кто меня узнал, начали оглядываться. Голос священника задрожал, сбился. Спас полный дьякон. Он трубным голосом подхватил: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, рабе Твоей Татьяне и сотвори ему вечную память». Хор трижды пропел «Вечная память» и диакон начал заключительное каждение.
        После окончания службы, священник собрал свечи, положил в гроб. Засыпал закрытое шелковым платком лицо Харловой землей. Женщины в храме заплакали, у меня тоже навернулись на глазах слезы. Я тяжело вздохнул и перекрестился. Какие-то мужики в армяках начали заколачивать крышкой гроб.
        - Полагается попрощаться с усопшей - я не заметил, как ко мне подошел священник, взял меня участливо под локоть - Но Боже ты мой! Какие же изверги ее ударили в лицо саблей?! Я повелел сразу закрыть платком.
        - Правильно сделали - я кивнул, еще раз перекрестился - Как вас зовут, батюшка?
        - Отец Михаил - старичок тяжело вздохнул.
        - Я на кладбище не пойду, негоже прихожанам видеть как царь плачет - я порылся в карманах, достал несколько золотых рублей - Помолитесь за рабу Божью и за ее нерожденного ребеночка. И вот - я вложил деньги в морщинистую руку священника - Поставьте надгробный камень ей потом.
        - А ты поплачь тишком! - батюшка поколебался, но деньги взял - А за нерожденного ребеночка не волнуйся, сразу в рай к Господу нашему попадет. Грехов то нет.
        - И вот еще что - я поколебался, но все-таки решился - Повелите на камен выбить стих.
        - Не по-православному сие - насупился отец Михаил.
        - Знаю. Но прошу! Таня очень любила вирши.
        - Ладно, под крестом сделаем. Какую эпитафию хочешь выбить?
        Я достал бумажку, на которой выписал стих:
        Ты ушла - и сразу снег пошёл.
        Пусть тебе там будет хорошо.
        Пусть укроет мягкий белый плед
        И Землю, где тебя отныне нет…
        Петр
        - Красиво - священник подозвал дьякона, что-то прошептал ему. Мужики заторопились, взяли гроб, понесли к выходу - Молись за нее.
        - Буду - я лишь кивнул и вышел прочь из церкви.
        На выходе мы столкнулись с Каменевым. Бургомистр был тих и печален, соболиную шубу нес в руках. В Казани к вечеру потеплело, пошел мягкий, пушистый снег.
        - Спаси Бог - тихонько произнес Петр Григорьевич - Какое несчастье…
        Перекрестился, посмотрел в небо. Оно было в тучах. Каменев достал трубку, начал набивать ее.
        - Народец то волнуется Многие из присягнувших боятся-с…
        - Чего так?
        Градоначальник помялся, затянулся трубкой - Ежели что с вами, Петр Федорович случится, Екатерина то не помилует.
        - Надо отвлечь горожан от дурных мыслей то - я посмотрел вдоль улицы, перекрытой казаками. За конвоем в сугробе мальчишки, смеясь лепили снежную бабу.
        - Как?
        - Прикажите залить каток.
        - Как в Европах?
        - Почему как в Европах? В Питере також в обычае нынче кататься на коньках.
        - Да где ж коньки то горожане возьмут?
        - Неужто трудно сделать - удивился я - Пущай кузнецы откуют да заточат с полусотни полосок железных. Поставить их на деревянные дощечки полозьями, да привязать к валенкам…
        - Так можно-с сделать - кивнул Каменев - Распоряжусь.
        - И мой вам приказ. Хочу, чтобы катки и вечером работали. Ставьте рядом железные бочки, да жаровни, разжигайте костры. Это и свет, и обогрев.
        - Дров то потратим… - сморщился бургомистр.
        - Казна оплатит.
        - Ну раз так… - Каменев подошел к Победителю, похлопал коня по шее, тот всхрапнул, глянул черным глазом - Хорош! Откуда таков?
        - Военный трофей - я проверил подпругу. И седло и потник не сбились, можно было ехать.
        - Петр Федорович - бургомистр перехватил узду у казака - Не убивайтесь вы так. Лица на вас нет. Бог дал - Бог взял. Все в руце его.
        - Это я уже слышал от священника - я вдел ногу в стремя, вскочил в седло. Победитель еще раз всхрпанул, пошел боком - А еще в Библии сказано, око за око и зуб за зуб.
        Я посмотрел на Каменева и тот увидел в моих глазах обещание отомстить за Харлову.
        Глава 8
        В конце января, узнав, что к Тюмени приближаются казаки и башкирцы, воевода Тихомиров, человек трусливый, но заносчивый, вместе со всем начальством ночью, скрытно, бежал в сторону Тобола. В управление брошенным городом вступил магистрат, ведавший купечеством, и при помощи купцов начал готовиться к обороне. Под руководством двух торговых людей, братьев Хлебниковых, тюменцы приступили к устройству батарей и к расстановке на них пушек, а жителям внушено было действовать «без всякой робости и трусости».
        Подступившая к городу полки казаков и башкирцев под началом Лысова и Батыркая была дважды разбиты и отступили в окрестные деревни. И все-таки, несмотря на видимый успех, тюменцы считали себя беззащитными: вражеская сила была значительна и постоянно росла, а порох подходил к концу. И совершенно неожиданно, как в засуху благодатный дождь, явился в Тюмень секунд-майор Попов с отрядом в триста человек вооруженных новобранцев.
        Энергичный и умный боевой офицер, он взял оборону города в свои руки.
        Ободренные его разумными мерами, тюменцы усердно помогали ему. Из позорного бегства явился, наконец, «градодержатель» воевода Тихомиров со всеми чиновниками.
        Попов разбил город на участки, в каждом участке возглавлять воинские отряды поставил офицеров и расторопных, вроде братьев Хлебниковых, молодых купцов, настоял прекратить по кабакам продажу вина и пива, усилил дозоры и пикеты. С наступлением темноты и до утра командиры должны находиться на своих местах и ночевать с солдатами. «А на все труды и опасности я усердно всего себя полагаю».

23 января, в полдень, восставшие подошли к Тюмени по главному тракту.
        - Зачем вы себя мучите? - кричала у стен партия наездников-казаков - Сдавайтесь.
        Башкиры пускали стрелы с “прелестными письмами”, защитники ругались, выбрасывали письма в ров.
        - Мы в мире хотим жить с вами. Только выдайте нам воеводу да начальников, а город сдайте. Мы не тронем вас.
        С городского вала загрохотали пушки. Мятежники подались назад, но не разбежались.
        Тогда Попов с небольшим отрядом при одной пушке произвел вылазку и бесстрашно атаковал неприятеля. Враг отступил. Испробовав свою силу и довольно слабые боевые качества врага, Попов решил дать сражение пугачевцам в поле. 27 января он выступил из города. Пройдя три версты, он встретил пятисотенную толпу башкирцев под начальством Батыркая и вступил с ними в бой. После перестрелки, понеся большие потери, башкирцы бежали за двадцать верст, в селение Успенка. Но и Попов понес ощутимые потери.
        Тем не менее, секунд-майор был встречен городом как герой. Жители кричали его отряду «Ура, спасибо, братцы!» Был отслужен в соборе благодарственный молебен. Пучеглазый градодержатель воевода Тихомиров, потрясая шпагою и ударяя себя в грудь, произнес горячую речь, призывал к самозабвению и храбрости при защите богоспасаемого града Тюмени.
        Молящиеся, дивясь столь великой наглости Тихомирова, переглядывались друг с другом, язвительно улыбались. А подвыпивший печник крикнул:
        - Сволочь!
        Его забрали и, по приказу воеводы, выдрали.
        Вожди мятежных башкирцев и заводских крестьян: Лысов, красноуфимский писарь Мальцов и другие, узнав про неудачи Батыркая, собрались со своими толпами в Успенке и держали совет, как взять Тюмень.
        Лысов первым делом повелел отправить тюменцам еще одно увещание, в коем призывал жителей верить тому, что объявившийся император Петр III есть истинный царь, «из неизвестности на монарший престол восходящий». Полковник, сияя орденом Боевого Красного знамени уверял, что он уже прикладывает все старания к восстановлению разрушенных по неведению башкирцами окрестных церквей и просит жителей, не оказывая сопротивления, покориться.
        Ответа от тюменцев не последовало. Тогда утром 29 января, с двухтысячной армией, Лысов подступил к городу и открыл пальбу из десяти орудий. Тюменцы, жалея порох, отвечали на выстрелы редко. Тогда Лысов велел подкатить пушки на ружейный выстрел. Над головами защитников засвистали ядра. Секунд-майор Попов и прочие офицеры ободряли жителей, но некоторые из них по неопытности, иные по трусости, выходили из послушания, убегали со своих постов, прятались от свиста ядер в домах, да амбарах. Бесстрашные братья Хлебниковы увещевали их словами, а нет, так и сильным кулаком вернуться на места.
        На ближайшей к мятежникам батарее Попов сам наводил пушки. Вот пушка ахнула картечью в группу всадников со знаменем. Всадники с гиканьем скакали вдоль линии мятежников и вдруг от выстрела смешались, поскакали обратно: две картечины стегнули в башкирского вождя Батыркая, ранили в руку.
        Возле дома воеводы Тихонова стояла наготове тройка, запряженная в простые крестьянские розвальни, а сам воевода, в женском меховом салопе, в длинных валенках, повязанный огромной шалью, вообще замаскированный под старую бабу, в большом волнении вышагивал по опустевшим своим горницам, охая и подпрыгивая при каждом пушечном выстреле.
        Проходившие жители толпились возле тройки, шумели:
        - Не пускай, братцы, не пускай его, вора! А ежели вздумает бежать, бей насмерть!.. За этакого воеводу и государыня не вступится.
        Башкирцы, вооруженные лишь стрелами да пиками, на штурм идти опасались, лишь орали во всю глотку:
        - Выдавай воеводу! Выдавай изменника Попова!
        Казаки действовали активнее, но забраться на валы никак не получалось.
        Лысов ближе к вечеру прекратил обстрел и отвел свои полки на четыре версты от города. Все стихло.
        По улицам двигался верхом на рослом коне, одетый не под старую бабу, а уже во всей своей боевой форме градодержатель воевода Тихомиров, шпага сияла серебром. Объезжая батареи и пикеты, он, выкатив глаза, воинственно кричал в сторону хмуро улыбавшихся защитников:
        - С победой, отважные молодцы! Враг бежал! С нами бог и государыня Екатерина!
        Мятежники много времени отсиживались в окрестных деревнях. Раненный в ногу и руку картечинами Батыркай хмуро пил кумыс в своей теплой юрте, ругал Лысова. Об этом донесли полковнику и тот в сопровождении большой толпы казаков явился в башкирский стан. Начал выговаривать заносчиво инородцу.
        - Какой ты мне начальник? - напористо сказал выведенный из терпения, закричал Батыркай - Меня сам бачка-осударь знает, и я не слуга тебе.
        - О, черт! О, черт! Слыхали, братцы? - в ответ прохрипел сорвавший голос Лысов. - Ты другой раз мне этого не моги говорить: я главный российского и азиатского войска предводитель! Ну, стало, и над тобой я предводитель. Черт толстый!
        - Наплевать, что ты такой-сякой. Не указ ты мне, шайтан!.. Шигаев в головах!
        Задетый за живое, Лысов, засверкав глазами, крикнул ему в упор:
        - Арестовать, арестовать изменника! Я от Петра Федорыча главный! Ярлык при мне!
        Батыркай с ленивостью взглянул на полковника, сплюнул на снег. Сказал спокойно:
        - Руки коротки, чтобы меня арестовывать. А ежели я тебе не по нраву, бери русских и командуй ими, а ко мне не цепись. Уйду от тебя, ежели орать будешь, и всю башкирь с татарвой уведу. Пьяный шайтан ты! Барсук!..
        Кончилось тем, что оскорбленные лысовские казаки - а их было в толпе сотни полторы - вступились за честь своего главного начальника. По письменному приказу Лысова, Батыркай был арестован, закован в железа и направлен в розвальнях в Оренбург, на суд воеводы Творогова. Башкиры поволновались, похватались за сабли, но остыли и не ушли из под Тюмени. Лишь стали злее зорить округу.
        А через день в Успенку явился похудевший Шигаев с новым старшиной - бывшим муллой Канзафаром. Генерал собрал и башкир и лысовских казаков.
        - Стыдно, господа станичники! - попенял толпе Шигаев - Царь-батюшка надежу на вас имеет, а вы с башкирцами лаятесь. А времени в бездействии сколько прошло? Завтра же решительный штурм. Идите, готовьтесь.
        На следующее утро, спешенные казаки и заводчане, вооруженные мушкетами под прикрытием снегопада пошли на штурм валов. Еще спустя сутки Тюмень сдалась.

* * *
        Первые дни февраля выдались тяжелые - в Казань приехало сразу несколько важных людей.
        Во-первых, прибыли донские казаки. Целая делегация из двадцати трех человек тайком пробирались по заснеженной России и все-таки умудрились наследить. Астраханский губернатор приказал схватить донцов и месяц держал их в тюрьме безо всяких обвинений - видимо сносился с центральной властью. Но казаки с помощью сочувствующих горожан подпоили охрану и сумели сбежать. Губернатор выслал погоню, которая длилась целую неделю. Но куда там солдатам против лучших пластунов Воинского круга.
        Возглавлял казаков внебрачный сын донского атамана Степана Ефремова - Никита. Румяный, чубастый парень с необычными зеленоватыми глазами. В Никите чувствовалась смесь кровей и большой запас сил. Мы долго беседовали и я нашел чем можно привлечь к себе донцов. Дело в том, что Екатерина десять лет назад уничтожала власть гетмана на Украине. Днепровские казаки поступали под управление Малороссийской коллегии под властью генерал-губернатора. Значение Войскового круга резко упало, начался как говорили в 90-е годы двадцатого века “процесс передела собственности”.
        Реально на Дону правил Совет старшин в составе 15 -20 человек и атамана. После установления Петром I Табели о рангах некоторые старшины стали производиться в офицерские чины и выходить из подсудности Войску. Атаман зависел от верховной власти и назначался по установлению свыше. Так, Даниле Ефремову чин войскового атамана был пожаловал пожизненно, а за участие в Семилетней войне ему дали и чин тайного советника. Одновременно власть атамана была передана сыну Данилы Ефремова - Степану. Который сейчас находился в оппозиции к действующей власти, фрондировал.
        И связано это было сразу с несколькими факторами. Придя к власти, Екатерина II постаралась навести порядок на Дону и ограничить власть Ефремова среднего, издала указ о размежевании земли Войска Донского от всех соседних земель. Тем же указом было велено отнять земли, захваченные самим атаманом Ефремовым. У всех других старшин и казаков, незаконно владеющих землями, земли изъять и «употребить на пользу общую». Для межевания земли Войска Донского прислали Межевую комиссию.
        Кроме того, было решено создать регулярные гусарские полки из слободских казаков. Всего было создано пять гусарских полков - Сумский, Изюмский, Ахтырский, Харьковский и Острогожский. Служба в этих подразделениях сильно отличалась от того, к чему привыкли вольнолюбивые казаки. Противоречия между центральной властью и местным населением, которого к тому же отяготели фактически рекрутским набором, усиливалось.
        И вот год назад на Дон прибыли генерал Гаврила Черепов. Ему поручили отрешить Ефремового среднего от атаманства и добиться его высылки в Санкт-Петербург. Заодно Черепов должен был получить новых рекрутов на турецкую войну.
        - Освободи ты нас, царь-батюшка, от этой напасти! - Никита подал мне письмо от атамана и старшин - Мочи нет терпеть Черепова на Дону! Мы же и так выставили до двадцать тысяц казаков супротив осман. А он есче и есче потребует!
        Я с любопытством начал расспрашивать про успехи донцов на войне. Так, Матвей Платов возглавил атаку казачьей конницы, которая переправилась вброд через залив Сиваш обошла турок и татар, ударила с тыла в момент штурма Перекопа русскими солдатами. За этот подвиг Платов уже в двадцать лет был награжден чином старшины и Георгиевским крестом. Вообще, казаки составляли до половины всей второй ударной армии.
        - Ходят твои указы, Петр Федорович, промеж донцов то - Никита прихлебнул кваса из чашки, что стояли на моем рабочем столе - Многие готовы выйти к тебе на службу.
        - Черепова я от вас уберу - кинул я своим мыслям - Земли також верну. А вот готов ли атаман, да воинский круг присягнуть мне?
        - Истинно так - Ефремов младший встал, поклонился - Меня вперед послали упредить. Ежели составим уставную грамотку он наших вольностях…
        Никита замялся. Ясно, разговор подошел к самой сути. А именно, к торговле. Странно, что такого молодого парня послали со мной договариваться, но видимо, Черепов сильно прижал семью атамана Ефремова.
        - Рекрутский набор в гусарские полки после моего воцарения останется - я достал перо, бумагу - Також с чиновниками и податями - со всех доходов и земель надо платить десятину.
        Никита поменялся в лице, набычился.
        - Зато дам вам льготу в пивоварении, винокурении… Соляные промысла також останутся за вами - я решил подсластить пилюлю - Работа Межевой комиссии должна быть закончена, земли вписаны в особый реестр. Можешь съездить в Оренбургскую губернию или тут посмотреть - у нас особые чиновники занимаются сим делом.
        - Для чего нужен реестр? - заинтересовался Ефремов-младший.
        - А как землицу то наследовать, да покупать и продавать?
        - Неужель любой крестьян у вас может торговать землей? - поразился казак - А как же община?
        - Воля она такая - пожал плечами я - Либо она есть, либо ее нет. Хватит барям хапать народное богатство. Да, крестьянин пока не умеет распоряжаться землей. И много бед я ожидаю от сих свобод. Но наш путь избран и сумненьям места нет.
        Община - это, разумеется, была проблема. Вести хозяйство одному в средней полосе России с ее низкой урожайностью и выскоими климатическими рисками было затруднительно. И избавиться быстро от общины не получится. Но сделать первые шаги к возможности выделения крестьянам собственного хозяйства - было нужно. Кроме того, свой вклад должно было дать снижение налогового гнета.
        Наш разговор с Ефремовым закончился подписанием урядной граммоты и обсуждением казацких планов. Никита рвался поднимать Дон, но я опасался поджигать еще одно восстание в тылу воюющей с турками армии.
        - Пущай казачки пока покажут свою удаль - я решил есть пирог мальникими кусочками - Вас обидел астраханский губернатор?
        Ефремов мрачно кивнул.
        - Так пущай Астрахань и станет первой целью - я достал карту, ткнул пальцем в город - А по дороге с Дона возьмите на саблю крепость Дмитрия Ростовского.
        - Там нынче Темерицкая таможня - согласился казак, тряхнув чубом на голове - Богатое место.
        Будущий Ростов-на-Дону мне был нужен даже еще больше чем Астрахань. Это обезопасит мои южные границы и сделает еще более трудным вывод второй ударной армии из Крыма и окрестностей.
        Решив все вопросы с Ефремовым, я выглянул в приемную. Тут толпилось куча народа, но первым пришлось впустить Шешковского. Степан был напряжен и озабочен:
        - Петр Федорович, Волков приехал.
        - Какой еще Волков?
        - Сенатор. Ваш бывший секретарь. А також еще купец Озакан. Имею сведения, что он является турецким шпионом в столице.
        - Вот так османский шпик разгуливал по твоим оком, Степан Иванович?? - удивился я.
        - Приглядывали, конечно. Но не брали. Екатерина Алексеевна сказала, лучше известный резидент, чем неизвестный.
        - Давай сначала Волкова - решился я, тяжело вздохнув. День обещал быть тяжелым.
        Сенатора я принимал наедине в тронном зале. Волков долго и упорно изучал мое лицо, корону, потом его удивленный взгляд скользнул по обломкам сабель, горящей керосиновой лампе. В Казани с утра подула метель, небо нахмурилось, стемнело прямо в середине дня. Слуги принялись зажигать свечи. А заодно в ход пошли и две лампы с зеркалами, что в подарок мне сделали на Берсудском заводе.
        - Король Пруссии шлет вам, Петр Федорович, свои приветствия! - Волков взмахнул треуголкой, обмахнул страусиным пером пол.
        - Бросьте, Дмитрий Васильевич - я ухватился за рукоятку одной из сабель рядом с подлокотником трона - Я знаю, что вы были секретарем Петра III и знали его в лицо. И почему вы представляете здесь Фридриха?
        - А кого мне представлять? - усмехнулся Волков - Не Екатерину Алексеевну же, Емельян Иванович…
        - Значит, все-таки Пруссия - я тяжело вздохнул. Самый вздорный, непредсказуемый сосед. Беспринципный Фридрих может ударить в спину в любой момент. Впрочем, может ударить и по Екатерине. И похоже, в Берлине свой выбор уже сделали.
        - Да Пруссия, Петр Федорович - с нажимом произнес “мое” имя сенатор - Вы остаетесь фигурой декоративной, после победы, уступаете трон сыну Павлу. Фредрих получает Варшаву, Панин становится канцлером.
        - Значит, еще и Панины - я покачал головой. Как там говорил Ницше? Падающего толкни? Похоже трон под Екатериной прилично так зашатался.
        - Разумеется, наша договоренность действенна в случае победы над Орловым - Волков слегк ослабил галстук-жабо под сюртуком - После “отречения”, вы получаете Константиновский дворец и полный пансион. Неплохо для беглого казака, не правда ли?
        Сенатор презрительно улыбнулся, посмотрел в окно.
        - Для казака это слишком много - я тоже усмехнулся в ответ - А для царя… это слишком мало. Эй, кто там!
        Двери открылись, в зал вошла охрана.
        - Взять его! - я ткнул пальцем в опешевшего Волкова - В холодную его. Пущай о жизни подумает.
        Казаки схватили побледневшего сенатора, потащили его прочь.
        Политика - это как игра в покер. Никогда нельзя принимать первую ставку. Ведь за ней всегда последует вторая. Посмотрим, кого и с чем пришлют мне Фридрих и Панины через месяц другой.
        - Ваня, кто у нас там дальше? - я позвонил в колокольчик, в зал заглянул мрачный Почиталин - Что случилось?
        - Беда, царь-батюшка. Поп-старовер на арском поле народ мутит. Собрал толпу, конец света скорый сулит. Ужо и митрополит Вениамин ждет тебя, выговорить за неустроение….
        Мнда… Не было печали - принесла баба порося.

* * *
        Уже около полуночи, когда Настасья Григорьевна Ростоцкая спала сладким сном, в её небольшом доме на Орбате раздался стук и шум. Кто-то стучал отчаянно в подъезд, потом и в ворота, а затем уже начал стучать и в окошки. Услыхавшая первою и поднявшаяся горничная приотворила окно и от страшной темноты на улице не могла увидать и различить никого, но по голосу узнала капитана капитана Зейделя.
        - Отпирай скорей! - крикнул он.
        Горничная разбудила лакея, послала отворять дверь подъезда, а сама побежала в спальню хозяйки.
        Настасья Григорьевна, уже разбуженная шумом, сидела на постели и спросонья имела вид совершенно перепуганный.
        - Пожар?! - воскликнула она при виде горничной.
        - Никак нет! Ганс Христофорович стучится. Андрей уже отворяет им.
        - Да что такое? Что ему нужно?
        - Не знаю-с… Только в окно мне закричали: «Отпирай!» И голос такой у них отчаянный… Должно, приключилось что-нибудь.
        В ту же минуту раздались по квартире скорые шаги капитана. Он вошёл в спальню, крикнул на горничную: «Пошла вон!» - и опустился в кресло около постели полураздетой женщины, как если бы пробежал десять вёрст без передышки.
        - Что такое?! - ахнула Настасья Григорьевна. Капитан был ее любовником, случалось ему оставаться у неё ночью, но не являться так, вдруг…
        Зейдель закрыл лицо руками, потом провёл ими по голове, а потом замахал ими на женщину. Жест говорил такое, что сразу и сказать нельзя. Целое происшествие! Событие внезапное и страшное.
        - Господи Иисусе Христе! - перекрестилась Ростоцкая. - Да что же это ты? Говори скорей!
        - Слушай, Настенька, слушай в оба! Дело важнейшее. Дело смертельное.
        - Ох, что ты!
        - Смертельное, тебе говорю. Либо мне сейчас помирать, либо нет! И всё от тебя зависит.
        - О, Господи!
        - Да. Слушай! Был я у князя светлейшего князя Орлова вечером! Праздновали насчет победы над московскими бунтовщиками.
        - И что же?
        - Решили банчок сообразить. Дулись в карты всю ночь. Я был в страшнейшем выигрыше. До семи тысяч хватил. А там всё спустил, что было с собой и что в столе найдётся, и не удовольствовался. Дом свой предложил… И дом проиграл!
        - Как дом?! - вскрикнула Ростоцкая.
        - Да так!
        - Да нешто это можно! Ведь на деньги играют, сам ты всегда сказывал. А нешто на дома играют?
        - Ничего ты не понимаешь, глупая женщина! - воскликнул капитан - Толком тебе говорю: всё спустил, ничего у меня нет. Часы - и те, почитай, князевы, если платить ему. И теперь мне остаётся одно - руки на себя наложить, застрелиться. Я вот так и порешил.
        - С ума ты спятил?
        - Нет, дело решённое! Вот сюда и приехал к тебе. И тут же вот около тебя и застрелюсь!
        Зейдель вынул из большого кармана камзола пистолет и показал его. Ростоцкая ахнула и замахала руками:
        - Стой! Стой! Выстрелит! Убьёшь!
        - Не бойся, тебя не убью. А сам вот сейчас тут же застрелюсь, если ты не будешь согласна меня спасти.
        - Да как же?! Что я могу? У меня денег всего…
        - Многое можешь! Слушай!
        И Зейдель, перебиваемый удивлёнными вопросами женщины, подробно рассказал ей, что не только можно играть на вещи и на дома, но можно ставить на карту и собак, и лошадей, и даже крепостных целыми деревнями.
        - Всё нынче прошло! - прибавил капитан. - Чего-чего нынче у князя не выиграли и не проиграли.
        Наконец, постепенно, чтобы сразу не перепугать чересчур Ростоцкую, капитан дошёл и до главного: солгав, конечно, он объяснил женщине, что у князя на вечере сегодня была поставлена на карту одним офицером его собственная законная жена и он отыгрался. Но так как он, Зейдель, не женат, то отыграться на этот лад не мог. У него никого нет, даже крепостных холопов нет. И для него одно спасение. Он просил князя позволить отыграть всё проигранное, поставя на карту женщину, хотя ему и чужую, но любящую его и готовую его спасти.
        И Зейдель прибавил:
        - Спаси меня, Настенька! Дозволь отыграться на тебе.
        Женщина чувствовала, что сидит в каком-то сне наяву. Она не сразу поняла и заставила капитана снова повторить то же и снова объяснить всё. Наконец она поняла и зарыдала.
        - Чего же ты?
        - Как чего? Страшно.
        - Да чего же страшно-то?
        - Не знаю…
        - Ну, как хочешь! Это одно спасение! Коли тебе меня не жаль, то Бог с тобой! Стало быть, больше ничего не остаётся…
        Капитан снова взял пистолет в руки и стал осматривать его.
        - Стой! Стой! - закричала Настасья Григорьевна.
        И она выскочила из постели и ухватила его со всей силой за руки.
        - Говори, Как быть? Что надо делать?
        - Одеваться и ехать.
        - Как одеваться?!
        - Да так! И ехать со мной!
        - Куда? - с ужасом вскрикнула женщина.
        - К Орлову! В Кремль.
        - Как к князю? Когда?
        - Сейчас вот! Одевайся, и поедем!
        - Да зачем?
        - А затем, чтобы он тебя видел. Он без этого не согласен. Но я знаю, что, повидав тебя, он согласится. Ведь это только, конечно, к примеру, Настенька. Пойми! Проиграть я не могу. Приедешь, князь на тебя посмотрит… Ну, посидишь в гостиной… А я поставлю тебя на карту и отыграю свои тридцать тысяч.
        - Как же то есть на карту? На стол лезть?
        - Да нет, глупая! Уж ты одевайся, и поедем.
        Настасья Григорьевна, не только перепуганная, но совершенно как бы очумелая, начала одеваться. Изредка она останавливалась, всхлипывала и говорила покорно:
        - Ганс! Помилуй! Что же это такое?
        Но капитан в ответ брал в руки пистолет и поднимал его к виску.
        Через четверть часа капитан и Ростоцкая сидели уже в его санях и среди ночи быстро двигались по вымершим переулкам. Гвардейцы Орлова частым гребнем прошлись по Москве, похватали и поубивали бунтующих.
        Когда они въехали во двор Теремного дворцау, женищан видела длинный ряд ярко освещённых окон, на неё напал такой страх, что она готова была выскочить из экипажа и броситься бежать. Капитан предвидел это и был настороже.
        - Ничего, ничего, не бойся! Всё это пустое! Ты и не увидишь никого. Только, говорю, посидишь в гостиной.
        Капитан и его любовница поднялись по парадной лестнице дворца. Люди в швейцарской не обратили на женщину никакого внимания. Не то видали они, служа у чудодея-князя. И теперь даже они отлично знали, зачем является среди ночи незнакомая им барынька.
        Капитан провёл женщину в гостиную, усадил, а сам пошёл в залу, откуда доносились десятки весёлых голосов. Ростоцкая настолько оробела, что сидела, как кукла, как бы ничего не сознавая и не понимая. Долго ли она просидела, ей было даже невозможно сообразить, настолько всё путалось в голове. Но, наконец, двери отворились, появился её «Миленький», а за ним высокая фигура князя. Орлов был в распахнутом на груди генеральском мундире, от него пахло вином.
        Женщина невольно поднялась с кресла.
        - Здравствуйте! Очень рад с вами познакомиться! - выговорил князь любезно - Вы решаетесь помочь капитану в беде?
        Ростоцкая молчала.
        - Отвечайте же, сударыня!
        - Отвечай, Настенька! - Зейдель притопнул - Князю нужно это знать. Скажи, добровольно ли ты согласна.
        - Добровольно! - через силу и еле слышно произнесла женщина.
        - Вам известно, что будет, если капитан проиграет?
        - Нет-с…
        - Как нет?! - воскликнул Зейдель - Я же тебе два часа пояснял! Но ведь это не наверно… Вот и князь скажет! По всей видимости, я выиграю. Говори, что тебе всё известно и что ты согласна.
        Наступило молчание.
        - Говори же, Настенька. А то я сейчас же, вот тут, исполню то, о чём я тебе сказывал. Знаешь, что тут у меня в камзоле… Говори, согласна?
        - Согласна! - пролепетала женщина.
        - Ну-с, в таком случае позвольте мне получше вас разглядеть! Хоть я вижу, что вы очень привлекательны, но всё-таки это дело серьёзное и зря поступать нельзя! - усмехаясь, выговорил князь серьёзным голосом, но видно было, что он сдерживает смех при виде перепуганной женщины.
        Орлов взял канделябр о четырёх свечах и приблизился к Ростоцкой, которая, хотя и глядела дикими глазами, была всё-таки красива.
        - Вы прелестны, сударыня! - сказал князь. - По справедливости, вы могли идти за пятьдесят тысяч… Но вот что неладно…
        Князь подумал немного и выговорил, сдерживаясь от смеха:
        - Вот что, любезный мой Зейдель. Я опасаюсь всё-таки, нет ли недоразумения. Хорошо ли вы объяснили госпоже Маловой, в чём дело заключается.
        - Совершенно, князь, совершенно.
        - Я должен вам заметить, что если бы сия дама была вашей законной супругой, то и речи бы не было о вашем праве играть на неё… Но ведь она вам чужая и ваша только сердечная подруга…
        - Да-с. Но она согласна спасти меня - горячо заявил капитан. - Это наше обоюдное согласие…
        В эту минуту в доме раздались крики десятков голосов и хлопанье в ладоши. Ростоцкая прислушалась и стояла уже совсем перепуганная.
        - Успокойтесь, сударыня. В зале некая красавица восхищает моих гостей своими танцами, - объяснил князь и продолжал, обратясь к капитану: - Знает ли хорошо госпожа Ростоцкая, что именно с нею приключится в случае вашего нового проигрыша?
        - Конечно-с. Конечно-с! - воскликнул капитан.
        Но князь подозрительно поглядел на него и обратился прямо к Настасье Григорьевне:
        - Известно ли вам, сударыня, что в случае проигрыша капитана вы станете… Как бы это вам выразить поделикатнее… Его права перейдут ко мне, и ваши добровольные обязательства к нему станут обязанностями ко мне. Поняли?
        - Поняла, - бессмысленно произнесла женщина.
        - Боюсь, что нет, - отозвался князь.
        И он прибавил вразумительно:
        - Если я выиграю, то вы останетесь здесь, в моём доме, и будете моей подругой, пока я того пожелаю или пока я вас не проиграю кому другому. Понятно это вам вполне?
        Настасья Григорьевна достала платок из кармана, ачала утирать слёзы на глазах.
        Князь развёл руками и, обратясь к Зейделю, проговорил нерешительно:
        - Уж я, право, не знаю, капитан…
        - Так ты моей смерти хочешь! - вскрикнул тот, обращаясь к женщине - Хорошо. Поезжай домой и реви там. А завтра приезжай ко мне служить по мне панихиду…
        - Что вы! Что вы! Я же согласна. На всё согласна! - отчаянно отозвалась Ростоцкая, и, обратясь к князю, она уже выговорила громко и твёрдо: - Я всё понимаю, князь, как должно… И я согласна. Авось, Бог даст, я вам не достанусь.
        - Чувствительно вас благодарю за любезные ваши слова! - ответил князь, кланяясь и добродушно смеясь. - Ну-с, обождите здесь судьбу свою. Мы пойдём с капитаном тягаться, чья возьмёт.
        Спустя час из зала раздался мучительный крик Зейделя. Ростоцкая побледнела, встала с кресла. В комнату вошел раскрасневшийся, улыбайющийся Орлов.
        - Виктория! Поболе чем над турецким флотом. Куда же вы, сударыня?! - князь схватил женщину за руку, дернул ее в сторону дивана - Вы нынче мой военный трофей.
        Орлов повалил Ростоцкую, задрал ей подол.
        - О! Какие ножки! Магнификат!
        Настасья закричала, зарыдала, пытаясь оправить подол платья, но лишь разожгла в князе страсть.
        Тем временем в зале раздался выстрел из пистолета.

* * *
        С самого утра по Москве бежала молва о том, что князь Орлов выиграл в карты у капитана Зейделя красавицу-любовницу. А тот после партии в штос застрелился. Узнал об этом и великий князь Павел Петрович. Уже с утра он в раздражении пришел в покои Орлова и тут же был любезно принят. Сразу заметив, что нечто особенное творится с Павлом князь сделался скучным:
        - У вас, очевидно, до меня дело есть?
        - Да, дело! Очень серьёзное! - волнуясь, заговорил Павел. - С вами я буду, князь, объясняться совершенно откровенно. Я слышал, что госпожа Ростоцкая находится у вас в доме.
        - Точно так.
        - И держится вами как бы насильно?
        - Никоим образом, государь мой! Это было бы преступлением закона. Свободных людей нельзя держать под арестом. Госпожа Ростоцкая живёт у меня свободно в своих апартаментах. А почему, собственно, вам, вероятно, известно?
        - Слышал, князь, но не верю! Вы якобы выиграли её в карты.
        - Допустим, выиграл.
        - Это неслыханное дело - лицо Павла искривилось, он дернул щекой - Ещё крепостную семью проиграть или выиграть слыхано, а этакого спокон веку не слыхано. Ведь Ростоцкая мещанка, а не холопка. А второе - кто же мог из неё ставку делать? У неё ни мужа, ни отца, ни брата…
        - Капитан Зейдель.
        - Покойный?! Слышал я это и утверждаю, что прав на это он не имел никаких.
        - Извините, Павел Петрович, - усмехнулся князь - Коль скоро она дала своё согласие, то капитан право это имел. А я имею право её держать у себя, как нечто мною выигранное.
        - Какие же это права, князь? Это всё права придуманные, каких ни в каком уложении не сыщешь. Законов таких нет!
        - У нас тут не Пруссия по писанным законам жить - Орлов встал, запахнул плотнее халат с кистями - У нас, Павел Петрович, есть законы обчества, кои тоже нигде не прописаны. Например, есть закон быть учтивым, уважать старших, относиться с почтением к людям, высоко стоящим. Всё это ни в каком уложении не прописано, а исполняется. Есть, наконец, законы добропорядочности среди людей, играющих в карты. Человек, поставив что-нибудь на карту и проиграв, не может говорить, что он пошутил. Тогда его назовут подлецом, выгонят и нигде принимать не станут. И вот-с на основании именно этого права я выиграл госпожу Ростоцкую у капитана и держу её у себя.
        - Он не имел никакого права… - воскликнул наследник престола - Я буду совсем откровенным с вами. Я… желаю, больше того, требую, чтобы вы ее отпустили!
        - Требуете? - Орлов усмехнулся - Однако капитан её ночью привёз. И по взаимному нашему уговору она шла в сорок тысяч. Цена для вдовы-мещанки за тридцать лет, согласитесь, большая. Но мне жаль было капитана, и я согласился. Он снова играл несчастливо, и дама досталась мне.
        - Вы должны - закричал Павел, вскочив с кресла - Как благородный человек, возвратить женщину.
        - Помилуйте, кому? - Орлов иронично посмотрел на великого князя - Госпожа Ростоцкая, даже не скажу, чтобы меня прельстила чрезвычайно. Женщина она уже не первой молодости, чересчур, знаете, пораспухла, тяжеловата, да и мыслями, нельзя сказать, чтобы была быстра. Просидел я с ней часок и так начал позёвывать, что чуть себе скулу не свернул. Но всё же не могу её возвратить. Это будет нарушение закона карточной игры. Это дурной пример показать. После этого, что бы я ни выиграл, домик ли какой, карету, цуг лошадей, серебро столовое, всякий будет приходить требовать назад. Вы не забудьте, что капитан хотел отыграть госпожой Ростоцкой всё то, что он уже проиграл. Коль скоро я согласился, чтобы сию даму считали в сорок тысяч, то я рисковал проиграть всё то, что было уже мною у капитана выиграно. Да, впрочем, что же вам всё разъяснять, вы это лучше меня всё понимаете!
        И князь замолчал, как бы считая беседу оконченной.
        - Как же, князь? - выговорил Павел, совершенно потрясенный - Это же против всех рыцарских законов. Вы поступаете подло и мерзко! Не по-княжески, а по-мошеннически! - закричал вдруг Павел.
        Орлов переменился в лице, встал и тихо произнёс:
        - Не меня бастарду Салтыкова поучать!
        Павел схватился за сердце, покачнулся.
        - Мой батюшка Петр Федорович!
        - Так всем и говорите. Но я то правду знаю!
        - Сей же час я отъезжаю из Москвы!
        - Вы несвободны в своих отъездах - Орлов угрожающе подошел вплотную к великому князю - На ваш счет есть строгие предписания!
        - Матушка поймет меня. Вы дьявол! Я еду к отцу!
        - К Пугачу? - Орлов засмеялся - Емельке?
        - Это все ложь! - брызгая слюной закричал Павел - Убийца, убийца!!
        Глава 9
        - Сколько говорите в нем полугривенников? - я держу в руке золотую десяти рублевую монету со своим профилем и пытаюсь ее взвесить. На одной стороне - на аверсе - мое еще бородатое лицо и надпись Петръ III На реверсе - номинал 10 рублей. Есть еще монеты по 5, 2 и 1 рублю. Из серебра и меди отчеканены копейки, полтинники…
        - Одна тройская унция - на чистом русском языке отвечает мне чернявый, невысокий мужчина представившийся армянским купцом Озаканом. Впрочем темнить турецкий шпион не стал и сразу выложил козыри на стол. Франция и Османский империя заинтересованы в моем скорейшем наступлении на Москву. Поэтому мне предлагают субсидию в сто тысяч рублей. Собственно, первая партия - тридцать тысяч в золотых и серебряных рублях уже поступила. Озакан привез ее с собой в больших дубовых бочках. Надо сказать, что чекан был неплох. Гурт с насечками (это не позволяет обрезать монету), профиль четкий, золото на первый взгляд высокой пробы. По крайней мере примесей других цветов не заметно - я даже не побрезговал куснуть монету. Хорошо бы провести тесты, например, на пробирном камне кислотами, но точную пробу все-равно не определить.
        - У вас тут злата в два раза больше номинала - я взвесил еще раз в руку 10-ти рублевый империал. В тройской унции тридцать один грамм, а точно такая же золотая десятирублевка Екатерины весит в два раза меньше. В Империи установлены законами точное содержание золота и серебра в монетах, а также курс обмена желтого металла на серый - один к пятнадцати.
        - Империалов не так много начеканено - Озакан пожимает плечами - Но я передам…
        - И мне нужен сам чекан.
        - Ваше величество собирается открыть собственные монетные дворы?
        - Зачем? Возьму Москву - там есть монетный двор.
        - Кстати, о столице - турецкий шпион подобрался - Когда планируется наступление?
        - Когда мы будем готовы - теперь уже пожимаю плечами я. Совершенно не собираюсь делиться своими планами с врагами страны.
        - И все же я бы хотел получить гарантии - турок настаивал.
        Отправить его вслед за Волковым? Нет, тут надо тоньше. От обещал - никто не обнищал.
        - Я выдвинусь к Новгороду по весне. И встречу там войска Орлова. Но прежде… Прежде хочу тоже кое-что узнать. Насколько у вас все плохо?
        Озакан нахмурился, тяжело вздохнул.
        У турок все было плохо - Суворов взял Стамбул, турецкая армия выдвинулась из Эдирне и попыталась отбить столицу. Не получилось - удалось лишь блокировать город и взять его в частичную осаду… В самом Стамбуле продолжаются беспорядки - мусульмане режут христиан, те - мусульман. Суворов контролирует лишь внешние бастионы, некоторые кварталы и султанский дворец. Ждет помощи Румянцева, но тот не торопится - австрийцы выдвинули полки к Белграду. Все, что их пока останавливает от начала боевых действий, к которым Вену подзуживает Париж - зима. Она на Балканах выдалась суровой, перевалы частично закрыты. Но по весне Священная Римская империя вполне может вступить в войну.
        - Ежели сейчас ударить в спину южной армии, то видит Всевышний - Озакан омыл руками лицо - Суворов не удержится в Стамбуле. Но для этого надо взять Москву.
        - Мне какой интерес вам помогать? - я устроился поудобнее на троне.
        - Наш султан признает вас императором России - тут же озвучил цену шпион - В Париже и Вене также благосклонно отнесутся к вашему воцарению. Что же касаемо границы, мы готовы провести по прежним, довоенным окончаниям.
        Угу, бегу аж падаю. Сколько русской крови пролито на Балканах, чтобы вот так все взять и отдать обратно?
        - А как же Крым? - полюбопытствовал я. России пришлось воевать еще раз, чтобы наконец, окончательно решить эту проблему и закрепить за собой земли полуострова. Который и так обезлюдел после действий второй ударной армии князя Долгорукого. Обезлюдел то он обезлюдел, но летом новый крымский хан - Девлет-Гирей - осуществит удачный десант под Алуштой. Вглубь Крыма его не пустят - кстати, в битве под Алуштой потеряет свой знаменитый глаз Кутузов - но и окончательно завоевать Крым не получится.
        - Это мы обсудим позже - махнул рукой Озакан - Слишком мелкая досада, чтобы нынче о ней вести разговоры.
        Вести разговоры и правда, нет смысла. Озакан еще не знает, что прежний, сбежавший из Стамбула в Кадыкей султан Мустафа III уже умер. Ему наследует завторник Абдул-Хамид I За спиной которого стоят генералы-янычары.
        Я начал прикидывать время. В конце февраля-начале марта Озакан узнает о смерти Мустафы. В марте же Абдул-Хамид и его военачальники получат от своего резидента письма о восстании в России. Если я наобещаю шпиону все, чего он хочет - быстрого марша на Москву, удара в спину 2-й армии - то эти обещания уедут султану. Тот будет ждать. И я буду ждать, отделываясь “завтраками”. Не будет десанта под Алуштой, блокада Очакова будет продолжена.
        А что будут делать цесарцы? Вступят в войну или нет? Черт, как много неизвестных в этой формуле.
        - Все будет по-вашему - я внимательно посмотрел на Озакана - В конце зимы начну марш на Москву, а там как Бог даст. Силенок то у меня покель немного, а императорские полки ой как сильны.
        - Ничего страшного - заверил меня турок - На то золото, что я вам привез вы наймете новые отряды ребеленов.
        Сто тысяч рублей составляли пятую часть моей казны. На армию уходило в месяц около пятидесяти тысяч, с новыми полками - до восьмидесяти выйдет. Я опять задумался, теперь пытаясь посчитать свой бюджет с учетом новых доходов и расходов. Накрутить что ли фискалов с Бесписьменным, дабы добывали в бывших дворянских усадьбах больше денег? Но там и так все выметено до последней копейки. Да и злы на меня староверы.
        Как же не вовремя объявился этот раскольничий поп со своими проповедями о конце света. Пришлось по требованию митрополита Вениамина его арестовывать, сажать в тюрьму. Толпу разгонять нагайками казаков. Многие из которых и сами из староверов.
        В Казани объявился Сильвестр, обивает пороги канцелярии, требует аудиенции у меня. Ясно, будет требовать выпустить собрата. Я скрипнул зубами - куда ни кинь, везде клин.
        - Вот что, господин Озакан - я забарабанил пальцами по подлокотнику трона - Езжайте в Москву и ускорьте прибытие караванов с деньгами. Ежели хотите быстрой победы - нужно золото.
        - Мои покровители требуют расписок - подобрался турок - И там записать нужно и ваши обязательства.
        - Сделаем расписки, как без них - покивал я. Поручу Шешковскому после получения золота выкрасть документы в Москве. Или пожар устроить. Не надо, чтобы компромат на меня по Европам ходил.

* * *
        К 1774 году Александр Петрович Сумароков достиг большого благополучия. Он был удостоен ордена Святой Анны и чина действительного статского советника. Драматург не попал в настоящие вельможи - об этом, впрочем, он никогда и не мечтал, - у него не было, как у Разумовских или Строгановых, великолепных усадеб и дворцов, но он был прекрасно устроен на полном покое в одном из домиков китайской деревни в Царскосельском парке.
        Снаружи - китайский дом - разлатая крыша с драконами вместо коньков по краям, крытая черепицей с глазурью, фарфоровый мостик, фуксии в пёстрых глиняных горшках, своеобразные двери и окна - внутри весь дворцовый комфорт. Паркетные полы, красивые, в восточном стиле, обои, высокие изразцовые печи, выложенные кафельными плитками с китайским узором. Они солидно гудели в зимнюю стужу заслонками и дверцами, пели сладкую песню тепла и несли это тепло до самого потолка.
        Придворные вышколенные лакеи, в неслышных башмаках и белых чулках, в кафтанах с орлёным позументом, обслуживали Сумарокова; из дворцовой кухни ему носили завтраки, обеды и вечерние кушанья, в каморке подле лакейской на особой печурке всегда был готов ему кипяток для чая или сбитня, из петергофской кондитерской раз в неделю ему привозили берестяные короба с конфетами, а с садов, огородов, парников и оранжерей поставляли цветы, фрукты, ягоды и овощи.
        И часто в благодушные минуты Сумароков говорил про себя словами из собственной же оды посвященной сыну Екатерины - Павлу:
        В небесны круги взводит очи:
        Премудрости не зрит конца.
        Он видит малость человека,
        И в человеке краткость века,
        А в Боге мудрого творца.
        От такой жизни очень округлилось лицо у Александра Петровича, глаза заплыли прозрачным слоем жира, и было в них необычайное благодушие и кротость. После бурной жизни, он обрёл желанный покой. У него отросло порядочное брюшко, и по утрам, когда государыни не было в Царском Селе, он и точно спал до полудня, а дни проводил в халате, то за письменным столом, сочиняя новые оды и пьесы, за бумагами и книгами, то в глубоком и мягком кресле в дремотном созерцании мира.
        Он подтягивался лишь в дни пребывания Её Величества в Царском Селе - в эти дни могло быть, что ранним утром вдруг заскулит у входной двери государынина левретка, тонкая лапка заскребёт ногтями, пытаясь открыть дверь, и только распахнёт её на обе половинки Сумароков - с утра в кафтане, в камзоле и в свежем парике, чисто бритый, - а там смелою поступью к нему войдёт сама Государыня.
        Она в просторном утреннем платье, в чепце, свежая от ходьбы, оживлённая и бодрая.
        - Здравствуй, Александра Петровича, - ласково скажет она и сядет в глубокое кресло, услужливою рукой пододвинутое ей лакеями - Ну, как дела? Все сочиняешь?
        Государыня пьёт у Сумарокова утренний кофе и перебирает с ним бумаги и старые письма.
        Но нет, не приезжает больше Екатерина в Царское Село - зима выдалась страшная, суровая. Две войны ведет Императрица. А с Польшей так и все три. Суетно стало в Петербурге, волнительно. Маршируют полки, царица принимает смотры, пишет письма европейским монархам…
        А Сумароков ждёт к себе гостя. Этот гость лет на пятнадцать моложе хозяина. Михаил Матвеевич Херасков - ученик Сумарокова, вице-президент Берг-коллегии в чине статского советника, издатель журнала «Вечера».
        Он вошёл в Новиковский кружок вольных каменщиков, а теперь жаждал о многом и главное - о Государыне, хорошенько поговорить с Сумароковым, которого ещё с совместных литературных опытов в светских салонах называл «учителем».
        И вот в это прекрасное зимнее утро, когда воздух, казалось, трещит от мороза, разъездные сани проскрипела железными полозьями по снегу перед китайским домом. Сумароков послал навстречу гостю лакея, и сам Михаил Матвеевич, весёлый, оживлённый, чистенький, точно полакированный заграничным лаком, влетел в прихожую, огляделся быстренько перед большим зеркалом в ясеневой жёлтой раме и очутился в пухлых объятиях хозяина.
        - Садись, да садись же, братец, экий ты неугомонный. Устал, поди, с дороги.
        - Постойте, учитель, дайте осмотреться. Как всё прекрасно тут, как оригинально!.. Ки-тай-ская деревня! Под Петербургом! И сколько уюта, тепла и прелести в ней. И вы!.. Вы всё тот же добрый, спокойный, тот уже уютный, милостивый, радушный учитель… Вот кому от природы дано франкмасоном быть. В вас всё такое… братское! И вы среди искусства… Это… Фрагонар?.. А это?.. Вольтер!.. Какая прелесть!.. Что же, это всё она вам устроила?.. Милостивая царица, перед которой все благоговеют… Мне говорили даже, что вы пишете ей новую оду.
        - Да, Миша. Пишу. Долгом жизни моей почитаю прославлять Императрицу!
        Сумароков подошёл к столу и раскрыл толстую тетрадь, переплетённую в пёстрый с золотыми блёстками шёлк. Открыл первую страницу. Там была в красивых косых и круглых завитках, как в раме, каллиграфски изображена надпись, вся в хитрых загогулинах. Пониже мелким прямым почерком было написано стихотворение.
        - Вот видишь… «Ода Екатерине Великой». А эпиграфом - стихи Вольтера, ей посвящённые, в русском переводе. Фернейский философ послал эти стихи Государыне в 1765 году в ответ на её приглашение в Петербург, на карусель, где девизом Государыни была «пчела» с надписью - «польза».
        Херасков нагнулся, принялся вчитываться:
        - Весьма неплохо!
        …Тогда вы сыщете причину,
        Любви отъ подданныхъ своихъ.
        И зрите вы ЕКАТЕРИНУ,
        Очами согражданъ моих…
        - Та-ак, - протянул Херасков - А что же дале? О! Учитель! Вся ода ваша в духе тонкой лести!.. Как у старого льстеца Вольтера?.. И всё совершенно искренно? Неужели? Быть того не может!
        - Ты что же, Миша? - огорчился Сумароков - Ты думал - продался учитель?.. На старости лет стал в череду придворных льстецов, за тёплый угол и сытый покой отдал правду? Поёт небожительницу?
        Херасков задумался. Он сел в глубокое кресло против Сумарокова, протянул руки к изразцовой печи и сказал тихим голосом.
        - Учитель, позвольте задать вам несколько вопросов. Я много слышал… Приехал сюда и задумался. Вчера в Эрмитаже. Какой блеск, какая красота! Зимний, Смольный, Аничков дворец, - вся эта сказочная питерская роскошь - это не пыль в глаза, чтобы глаза не видели, чего не надо? Блестящий, изумительный, великолепный занавес, произведение тончайшего искусства, - а за ним грязный сарай, полный мертвечины, гниющих костей и всяческой мерзости. Гроб повапленный. Вы позволите всё сказать, что я подумал?
        - Говори, если начал. Говори, договаривай. Молодо - зелено… И мы когда-то так думали, колебались и сомневались. Только знание побеждает сомнение…
        - Так вот… Какое прекрасное начало царствования… «Наказ». Каждое слово дышит «L'esprit des lois» Монтескье…
        - Верно, верно, Миша. Государыня эту книгу называет молитвенником своим. Не расстаётся с нею.
        - В «Наказе» мысли из «Essai sur les moeurs et l'esprit des nations» Вольтера и из «Анналов» Тацита… Всё это такое передовое, такое - я бы сказал - европейское!.. И мы ждали… Освобождения крестьян! Воли рабам! Она же говорила, что «отвращение к деспотизму верным изображением практики деспотических правлений» внушено ей чтением Тацита. Мы ждали отказа от самодержавия, создания представительного народного правления, будь то по старорусскому укладу вече, или там Земский собор, или по образцу английскому - парламент. И мы ждали от неё великого света с востока, и вместо того…
        - А, Боже мой, Миша… Одно, как говорит она, «испанские замки» мечтаний, другое - труд, правление. Да народ-то русский созрел для таких реформ?.. Не делала она опытов, не пыталась и дальше идти по намеченному пути? Она показала свой «Наказ» ряду лучших передовых людей. «Наказ» испугал их. В нём видели такое резкое уклонение от старых порядков, такую ломку, какой и Пётр Великий не делал. Никто не соглашался на освобождение крестьян. Отмена пытки казалась невозможной. Пришлось сократить и переделать «Наказ». Государыня, однако, не остановилась перед препятствиями. Ты знаешь, слыхал, конечно, о созыве в 1767 году Комиссии о сочинении нового уложения… Были собраны представители от дворян, горожан, государственных крестьян, депутаты от правительственных учреждений, казаки, пахотные солдаты, инородцы… Пятьсот семьдесят четыре человека собралось в Москве. Какого тебе Земского собора ещё надо! Собрался подлинный российский парламент. И что же? О России они думали? Нет! О России она одна думала. Там думали только о себе, свои интересы отстаивали, свои выгоды защищали. Дворянство требовало, чтобы только оно
одно могло владеть крепостными людьми, требовало своего суда, своих опекунов, свою полицию, права на выкурку вина, на оптовую заграничную торговлю. Оно соглашалось на отмену пытки, но только для себя… Купцы тянули к себе. Крестьянство…
        - Ну что же крестьянство?.. Что же оно? В этом-то весь смысл…
        - Что говорить о нём! Чай, и сам знаешь… Крестьянство ответило - Пугачёвым… Емелька первым делом какой указ издал? Об вольности крестьянской! Освободил землепашцев, и они показали, на что способен народ без образования, но с волей. Слыхал небось про голову генерала Кара?
        Херасков мрачно кивнул.
        - А граф Ефимовский? А Новиков с Шешковским? И другие отрекшиеся дворяне - позор земли русской! - Сумароков вытер глаза платком - Пугачёв подарил народу - иначе он не мог поступить, как должна была бы поступить и Государыня, если бы сейчас вздумала бы освобождать крестьян, - подарил земли, воды, леса и луга безданно и беспошлинно. Он призывает уничтожать и истреблять дворян. «Руби столбы - заборы повалятся», - пишет он в своих прелестных письмах. Поди читал?
        Херасков опять кивнул. Встал, подошел к окну. За стеклом темнело, падал пушистый снег.
        - Столбы рушит он на совесть - продолжал горько Сумароков - Сотни дворян, помещиков повешены, тысячи ограблены. Вот что такое народная воля без просвещения! И Государыня как ещё это поняла! На пугачёвский бунт она чем отвечает?
        - Новыми полками? - Михаил Матвеевич сел обратно в кресло - Говорят Орлов то уже Москву взял!
        - Взял он… В крови утопил! Тысячи безвинно убитых!
        Неслышно вошел лакей, внес в кабинет кофе на подносе. Разлил по чашкам, также бесшумно удалился.
        - Так о чем мы? - подул Сумароков на горячий напиток.
        - Об ответе!
        Херасков налил сливок в кофе, выпил чашку мелкими глотками, счастливо жмурясь.
        - Ах да! Ответила она - Комиссией о народных училищах - Сумароков порылся на рабочем столе, достал стопку документов - Вот, прислали на днях прожект. Общий план народных училищ. Три вида школ - двухклассные малые, трехклассные средние и четырехклассные главные. Двухклассные школы предполагается строить в селах, трехклассные - в городах и четырехклассные - в губернских городах. Подумай только, сколько станет образованных и просвещённых людей в России ежели прожект удастся. Вот с чего надо начинать. А не как Емелька - волю крестьянам!
        - Да… Может быть… Если только это правда…
        - Как - правда?.. Ужели ты думаешь, я лгу?..
        - Нет, учитель, я того не думаю… Но везде, где Государыня, - много шума, треска, разговора, а много ли дела?.. Прости - даже есть ложь, ей для заграницы и для большого народа нужная. Вспомни её манифесты. В своих манифестах о вступлении на престол Государыня пишет, что она отняла престол от мужа «по единодушному желанию подданных». Да где же это единодушное желание подданных? В чём оно выразилось? Она постоянно играет словом «народ». «Намерения, с которыми мы воцарилися, не снискание высокого имени освободительницы российской, не приобретение сокровищ… не властолюбие, не иная какая корысть, но истинная любовь к отечеству и всего народа, как мы видели, желание нас побудило принять сие бремя правительства…» И всё в таком же роде… Что же это такое?.. Обман? Желание укрыться за народ? Когда кругом роскошь, снискание сокровищ и самая подлая корысть!
        - Странные вы люди, российские недоучки, профессора! Если Государыня пишет от себя, от своего имени… О!.. Как вы недовольны!.. Какие громы и молнии мечете!.. Самодержавие!.. Ежели напишет она от имени народа… Как можно?.. А кто её уполномочил на это?.. А где же этот народ?.. Видал ты в России народ?.. Знаешь ты народное мнение?.. Народное мнение - это Пугачёв!.. Она материнским своим сердцем, своим знанием России и своею любовью к России угадала, что и как нужно написать.
        - Учитель, я думаю иначе… Она писала это для иностранцев…
        - Для иностранцев?.. Бога ты побойся, Миша… На что ей сдались эти иностранцы?
        - Я думаю…
        - Постой, Миша, ежели вопрос тот серьёзный, о нём - потом. В столовой звенят посудой. И как аппетитно оттуда пахнет. Поужинаем, погуляем и тогда и на твой деликатный вопрос ответим со всей искренностью и правдою.
        Сумароков обнял за талию Хераскова и повёл его в столовую. Там уже придворный лакей поднимал крышку с овального блюда, и мягкий аромат жареной рыбы, цыплят тонко щекотал обоняние хозяина и гостя.

* * *
        Ночью начали сниться кошмары. Во сне приходит Харлова с разрубленным лицом, стоит у кровати, смотрит. И ведь отпели ее как положено, похоронили по-христиански…Я еще заезжал в церковь - заказал поминальные службы.
        Иногда Татьяна приходит не одна - с Колей. Парень стоит рядом, держится за подол. Брат с сестрой молчат, лишь смотрят. Я чувствовал, что начинаю сходить с ума, поэтому в один из вечеров приказал Агафье “взбить” мне подушки. Девушка резко покраснела, опустила голову. Молча пошла вперед со свечой. По дороге тихо спросила - Не брезгуете, царь-батюшка?
        Конечно, лучше бы уединиться с Машей. Но ее не отпускал из госпиталя отец. Я, конечно, мог пренебречь его мнением, но Максимов был мне сильно нужен - только начал делать массовые прививки в войсках от оспы. Горожан тоже лечил успешно - с момента захвата города в Казани не было ни одной эпидемии.
        - Что же брезговать? Ходила с дворянами ты не по своей воле, насильно.
        Мы зашли в спальню, Агафья зайдя за шкаф начала расшнуровывать платье и расплетать косу. Я уселся на кровать принялся стаскивать сапоги.
        - Погодь, Петр Федорович, я помогу.
        Даже не раздевшись толком, Агафья бросилась стаскивать с меня обувь. Ее большая грудь с темными сосками вывалилась из лифа и тут уж я не выдержал. Прямо в сапогах, повалил девушку на кровать, задрал подол, сам скинул штаны и подштаники. Резко вошел.
        Агафья застонала, подалась вперед. Девственницей она, разумеется, не оказалась, но и большого постельного опыта я тоже не обнаружил. Сношение оказалось пресным и напоминало больше разрядку для обоих.
        С Татьяной, да даже с невинной Машей, было больше страсти и чувств. Впрочем какое-то единение мы почувствовали, Агафья прижалась ко мне сбоку, стала напевать какую-то заунывную русскую песню. Что-то про тоску, про душу, что хочет неба…
        - Татьяна ко мне во сне является - внезапно сознался я - Плохо является.
        - Ай ты батюшки! Мытарства то ее идут худо!
        Агафья начала рассказывать, что после смерти человеческого тела ведомая ангелами душа христианина восходит к Богу. На этом пути душу встречают падшие бесы, родоначальники всех грехов и пороков. Они препятствуют ее восхождению своими обвинениями, тянут в ад. Или хотя бы обратно на Землю.
        - Дела у нее тут неоконченные остались - уверенно произнесла девушка.
        - Какие же?
        - Вестимо какие - братик ее, Коленька. Отпустил бы ты его царь-батюшка.
        - Предателя этого? Ведомо тебе, что Харлов и пустил державинских в дом? - я рывком отстранился.
        - Ведомо, Петр Федорович - Агафья взяла меня за руку - Бог прощать велел! И Танечека не упокоится покель с братом беда такая.
        Я тяжело вздохнул, задул свечу.

* * *
        Парикмахер закончил убор императрицы, удалился, и Екатерина Алексеевна рассматривала себя в зеркале одного из её роскошных чеканных туалетов. Она была румяна, ещё сияли тёмно-серые глаза из-под соболиных бровей, каштановые волосы отливали золотом. Шитое серебром синее платье открывало в лифе высокую грудь. Хороша!
        - Вы великолепны, ваше величество! - польстил императрице секретарь Александр Храповицкий. Он с поклоном сам открыл дверь в Золотую анфиладу Царскосельского дворца.
        - Опять вчера пьянствовал? - грозно спросила Екатерина - Духом от тебя, братец, тяжелым несет.
        - Как можно-с! - Храповицкий поклонился, пропуская императрицу вперед - Так-с с друзьями немного жженки испробовали у лейб-гвардейцев.
        - Начинай прием - Екатерина прошла в кабинет, села в кресло. Лакеи принесли маленькие кремовые пирожные, чай.
        Первым вошел граф Чернышев с папкой. Поцеловал руку, начал долго и нудно на карте показывать ход военных действий на юге, жаловался на самоуправство Суворова.
        - Победителей не судят - махнула рукой Екатерина - Не о том молвишь, Захар Григорьевич! Что с там с маркизом?
        - Твердых сведений о происходящем в казанской губернии нет - вздохнул граф - Орлов должен был днями из Москвы выдвинуться к Новгороду.
        - Почему же не выдвинулся? - грозно нахмурилась Екатерина.
        - Пьянствует - коротко ответил Чернышев.
        - Вот депеша-с от Павла Петровича - неслышной тенью скользнул в кабинет Храповицкий.
        Екатерина вскрыла письмо, начала читать. В раздражении бросила бумагу на секретер.
        - Ей Богу! Как кошка с собакой! Сей же час Захар Григорьевич, отпишите Орлову выдвигаться к Казани. И я тоже дам указ на сей счет. Иначе вместе с ним вся гвардия сопьется. Кто будет бить маркиза?
        После Чернышева пришел тяжело дышащий Суворов старший. Опять обсуждали военные дела, потом польские. Глава Тайной экспедиции подал Екатерине доклад о воровстве киевского губернатора.
        - Василий Иванович - императрица отпила чаю из фарфоровой чашки - Ежели мы будем каждого казнокрадца вешать, да казнить - кто губернаторствовать будет? Останемся вдвоем.
        - Как же поступить? - качнул париком Суворов старший.
        - Велите вышить большой кошелек. Размером… ну вот с мою левретку - Екатерина кинула кусочек пирожного собаке - И пошлите ему.
        - Сей намек будет понят - засмеялся глава Тайной экспедиции - Сделаю.
        - И отпишите ему с оказией наше повеление. Пусть велит обер-коменданту крепости святого Димитрия генерал-майору Потапову - прекратить все следственные дела над донскими казаками. Того и глядишь эти волки перебегут к маркизу.
        - Мне докладывал астраханский губернатор, что сие воры уже послали снестись с Пугачевым - Суворов открыл папку, достал витевато написанный документ. Екатерина быстро пробежала его глазами, опять разгневалась.
        - Нет, каков дурак! У него в руках были станичники и он их упустил! Поди уже у маркиза пируют.
        - Повелите учинить розыск над атаманом Ефремовым?
        - Бог с тобой, Василий Иванович! Ежели схватим атамана, полыхнет по всему Дону. Силы “муженька” моего удвоятся. Лучше бы астраханского губернатора погнать с должности.
        - А кого назначить на его место? - пожал плечами Суворов.
        - А вот хотя бы Панина! - загорячилась Екатерина - Сил моих нет терпеть его при дворе. Брат его насмешничает над нашими восточными неудачами, сам он себе на уме, то с прусским посланником его видят, то с французским…
        - Для дипломата это простительно.
        - А я бы слежку за сим дипломатом установила, посмотрела, что за письма он пишет и кому.
        - Люстрацию учинить можно - согласился Суворов - Худа не будет.

* * *
        Работа царем оказалась не только опасной, но и весьма утомительной. У меня образовался настоящий двор, который каждое утро собирался в губернаторском доме.
        Уже за завтраком я начинал “сканировать” окружающих. Расспрашивал об их здоровье, о здоровье их семейных, в случае болезней советовал разные лекарства и запрещал разные глупости вроде пускания крови.
        Внимательно слушал рассказы о том, как раньше хорошо было жить и почему именно хорошо, о том, как теперь стало плохо. Казаки очень любили жаловаться и можно сказать жили прошлым. Старыми вольностями, победами, да и обидами тоже.
        Еще одна любимая тема - как теперь испорчена молодёжь. Вот мы в их годы!..
        Мне приходилось помнить все именины, дни ангела, посылать им в такой день с придворным лакеем поздравления и подарки.
        Чтобы хоть как-то упорядочить этот хаос и кружение людей вокруг меня, пришлось выпустить указ об учреждении правительства Российской империи. Канцлером стал заслуженный и уважаемый Афанасий Перфильев. Министром обороны - генерал Подуров.
        - На хранцузский лад именуешь нас - заметил Тимофей Иванович после оглашения указа.
        - Так коллегии - також не русское слово - пожал плечами я - Потом это из латыни. Древнего языка. Означает слуга короля.
        После того как вернулся в строй Никитин и приехали из Оренбурга оба вылечившихся Твороговых младших - я освободил Мясникова от охранных функций. Назначил министром юстиции и полицейских служб.
        - Царь-батюшка - взмолился Одноглазый - Я ж даже пишу еле-еле, с ошибками. В полковую школу хожу, подучиваюсь. Какая такая юстиция??
        - И ходи дальше - покаивал я - От тебя нынче треба три дела. По первую - следствие над Державинскими. Вместе с Тайным приказом. Второе. С Новиковым печатать мой Судебник как можно больше и раздавать в губернии. А також учреждать в волостях суды, да службу полицмейстерства. Дабы народец был защищен от татей. Внял ли?
        Одноглазый грустно кивнул. На самом деле я надеялся на патологическую честность Мясникова. Он сам пострадал от власти Екатерины, точнее от безвластия и бесконтрольности дворян, а значит возьмется за дело засучив рукава.
        - От военных дел тебя не отстраняю, Тимофей Григорьевич - я окинул взглядом всех министров на первом собрании у меня в кабинете - И вас тоже. Воинские звания, выплаты - все останется за вами. Но… - тут я развел руками - Государственным устроением надо заниматься. Кроме вас некому.
        Министром здоровья и гошпиталей стал доктор Максимов, государственными землями, бюджетом и казной позвал заниматься Рычкова. В помощь ему определил казначеем Немчинова, что приехал из Оренбурга с Твороговыми-младшими.
        Вошел в правительство от Тайного приказа и Хлопуша.
        - Шешковский то обидится - шепнул мне после первого заседания Афанасий Тимофеевич - Как бы не предал.
        - Ему дороги назад нет.
        - Может с семьей твоей чего учинит? - Хлопуша внимательно на меня посмотрел. Глава Тайного приказа единственный знал о прошлом Пугачева.
        - Нашел где прячет женку да детишек? - равнодушно поинтересовался я.
        - Да, проследили за ним - кивнул Афанасий - “Шведы” и проследили.
        - Пора их уже с караванами торговыми отправлять - я посмотрел в окно. Опять поднялась метель, февраль в этом году выдался суровым.
        - Не доучились еще.
        - Ждать уже немочно. Посылай раздельно, чтобы никто друг про друга не знал. По два человека на европейскую столицу и по три на Москву с Питером. Золото Немчинов выделит - я ему скажу.
        - Хорошо - тяжело вздохнул Хлопуша - Что с семьей делать то?
        - Сегодня ночью собери самых верных казаков из царских курьеров, что с указами по стране ездили. И возьми тот дом штурмом. Всех людишек Шешковского под корень и потом под лед. Как того иезуита Курча - я показал рукой как именно пускать тело под лед - Семье дай денег и отправь под охраной в Челябу к Лысову.
        - Неужель не захочешь увидится с супружницей и детками? - удивился Хлопуша.
        - Удивляюсь тебе Афанасий - я оглянулся. Рядом никого не было - Ежели рядом со мной появится женщина, которая будет всем говорить, что она моя женка - кто ж поверит, что я царь Петр Федорович Романов?
        Глава Тайного приказа стукнул себя по лбу, виновато посмотрел на меня.
        - Огромандное дело начинаем. Весь мир перетряхнется, не только Россия - я хлопнул Афанасия по плечу - Нельзя нам нынче ошибок то совершать. Семью в Челябу, пусть Лысов подберет им хороший дом. А сам немедля выступает на Тобол! Об сем я ему указ вышлю.
        Кроме распоряжений Лысову, я сделал еще несколько важных кадровых перестановок. Назначил Творогова старшего воеводой Казанский губернии. Каменева же отправил на повышение. Предложил ему возглавить Оренбург с губернией. Бургомистр сначала сопротивлялся, ссылался на волю магистрата, но потом покорился. Немаловажную роль сыграло и повышение оклада, а также разрешение забрать с собой часть канцеляристов.
        Все это делалось в целях ротации чиновничества. Прикипит такой воевода к одному месту, наладит систему мздоимства - поди выкорчевай.
        Еще одним указом объявил создание сибирской губернии, куда одним махом включил Уфу, Челебинск, еще не взятый Тобол, Тюмень с Охтой. Воеводой назначил Шигаева. Решение, разумеется, временное. По уму Уфу с Пермью надо выделять в отдельные регионы, со своими губернскими городами, но кадровый город насколько велик, что взять для них верных чиновников просто неоткуда.
        Симбирск с Самарой достался брату Подурова, которого я вызвал в Казань для знакомства. Еще на карте оставались Саратов, Пенза, Тамбов - голова шла кругом от масштабности задач и количества городов, которые придется захватывать.
        - Царь-батюшка! - в двери кабинета появилась чубастая голова Почиталина - Новый полк к тебе явился.
        - Какой полк?? - я посадил некрасивую кляксу на один из указов.
        - Крестьянский!
        Вот это новость…
        - Некто отставной унтер-офицер Николай Куропаткин - Ваня открыл дверь и я увидел, что вся канцелярия "греет уши" - Взбунтовал село Левашовку под Москвой!
        - Что же Орлов?
        - Седлайте коней, поедем знакомиться!
        Глава 10
        Куропаткин мне понравился. Коренастый, чисто выбритый. И это зимой! Ты поди снег то растопи, бритву выправь…
        - Нас унтера ох как учили в семилетнюю войну….
        - Повоевал? - спросил я, разглядывая куропаткинский полк. Мужички все как на подбор - высокие, румяные. Прямо гвардия! Вооружена мушкетами - только половина. Зато оружие держат правильно, даже отдали мне салют, когда я подошел к строю.
        - Не без того. Сам Фридрих учил.
        - И как он?
        - Не могу сказать, что так уж непобедим - Николай подкрутил усы - Били мы его несколько раз, Берлин даже взяли…А что это царь-батюшка у тебя за повозки дымящиеся?
        - Полковые кухни - пояснил я, радуясь внутри, что мы ушли от скользкой темы. Берлин то взяли, а потом обратно отдали. А Петр III так и вовсе победу над Пруссией Фридриху подарил - На санях перевозят. Пока армия на марше - повар прямо в повозке готовит.
        - Ай как умно придумано! - покачал головой Куропаткин - Это же на бивуак встал - еда уже готова. А тама что?
        - Арапчата учатся строить редут. Покель из снега. Имей в виду - у меня в армии все должны уметь рыть землю. Лучше лить пот, чем кровь.
        - Ух как верно! - восхитился Николай - Ежели бы мы встречали косые атаки пруссаков в редутах - это ж какое облегчению солдату! А что за арапчата? Неужто всамделишные черные люди??
        - Нет - засмеялся я - Я так называл по имени начальника особый батальон для всяческих работ - гать через болото протянуть, мост наплавной наладить, редут нарыть… Они не воюют, только строят.
        - Все то у тебя по уму, Петр Федорович - вздохнул Куропаткин - Вот бы так и дальше воевать умно.
        - Будь уверен - кивнул я - Расскажи лучше как до нас дошел.
        Николай, отмахивая рукой, начал рассказывать. От Москвы за бунтовщиками шло несколько воинских команд, гнали словно волоков на облаве. Но в каждой деревне силы Куропаткина прибывали и прибывали. Обзавелись оружием, а в Рязани так и вовсе удалось разогнать охрану цейгхауса и взять большой запас мушкетов и пороха.
        - Дальше шли уж без опаски - пояснил Николай - Пешие команды отстали, а ежели нас настигали гусары или конногвардейцы, мы вставали в карэ - учил сему крепко. Иногда целый день так могли идти. Пару раз баре сунулись, получили по сусалам - кровью умылись. Но под Нижнем было тяжеловатенько. Там нас конные драгуны пытались побить. Многих потеряли, самое тяжелое раненых в деревнях оставлять - Куропаткин нахмурился - Знал же, что драгуны их повесят. Ну Бог даст, спрятали крестьяне людей моих, не выдали…
        Николай перекрестился, мы с казаками тоже.
        - Ну а как уж твои башкирские да кайсакские разъезды повстречали, так и вовсе полегчало. Драгуны отстали от нас - пошли гоняться за этими бещ-бешцами. Но поди за ними угонись… Позорили усадебку барскую и тикать.
        Мы помолчали, разглядывая солдат. Понятно почему среди них все такие высокие, сильные. Слабые просто отстали и погибли.
        - Вся Расеюшка за тебя, царь-батюшка встала - убежденно произнес полковник - Как узнали про указа о вольностях народных, так отбою у нас не было в рекрутах. Каждый к тебе в Казань идти хотел, за свободу то драться с барями.
        - Подеремся - покивал стоящий рядом Подуров - С такими хлопцами боевитыми, прищучим хвост Орлову.
        - Да и Катьке вставим - подхватил Чика-Зарубин, ухмыляясь.
        Казаки засмеялись.
        - Давай, Тимофей Иванович, выводи войска к куропаткинским на арское поле - я повернулся к генералам - Учиним смотр полкам.
        Спустя примерно час войска выстроились на утоптанном снегу. Мы начали смотр. Всего у в Казани вместе с пришедшими с Подуровым частями оказалось 9 пехотных полков - три оренбургских, два заводских, три казанских. Последние еще назывались крестьянскими. Плюс полк Куропаткина, который тянул на два по количественному составу. Увы, оружия было мало, так что часть людей Николая была тут же определена в обоз до получения новых трофеев или до прибытия караванов с уральских заводов. Крестьянские полки также не обладали боеспособностью - мушкетов мало, амуниции почти совсем нет. Итого из десяти тысяч пехотинцев можно было положиться дай бог на половину. Остальные годились как подразделения второй линии, в патрули и гарнизоны, но не для прямого боя.
        С коннецей было луше. Овчинников привел на поле пять полков - 1-й и 2-й яицкие, оренбургский, уразовский. Из 2-го яицкого выделились казаки из Гурьева. Им я дал разрешение набирать новый полк, что они с успехом и выполнили - собрали почти тысячу всадников. Итого шестьдесят вполне боевых сотен с атаманами, есаулами, старшинами…
        Отдельно расположились четыре батареи Чумакова. Сорок семь пушек, гаубиц, единорогов - все на поворотных кругах, в обитых железом санях. Полковник гонял своих артиллеристов каждый день и мне даже пришлось ограничить выдачу пороха - слишком уж быстро расходовался припас.
        Начальники начали инспектировать оружие солдат и казаков, у последних атаманы также осматривали лошадей, подковы. Воспользовавшись случаем, я вручил несколько наград - Авдей успел по прибытию в Казань развернуть свою ювелирное производство. Вновь появились нагрудные звезды для полковников и генералов, ордена боевого красного знамени.
        - Какая же силища! - восхищенно вздохнул Куропаткин, цепляя на себя награду и осматривая полки - Весь народ за тебя Петр Федорович встал. Крестьяне, инородцы, староверы… Кого только нет… Ляхи, даже баре отрекшиеся.
        - Присягнувшие! - поправил я Николая - Пущай твои тоже учат текст присяги, завтрема приму.
        - Выучат - покивал Куропаткин - Когда выступаем?
        Вот еще один торопыга. Генералы каждый день долбят наступлением. С такой то силой и не взять Нижний? Да в нем от силы один, два полка. А у нас хлеб на исходе, круп нет. Вот-вот в войсках голод наступит.
        - Скоро. Совсем скоро. Дело только надо кончить. Важное.

* * *
        Зимою в Питере хорошо! Мчатся по улицам сани, запряжённые прекрасными лошадьми, скачут верховые, все в золоте, драгоценных мехах, зеркальные окна карет слепят на солнце глаза, у раззолоченных подъездов толкутся без дела ливрейные лакеи, расшитые позументом, на приезжающих гостях драгоценные кафтаны с пуговицами из алмазов, нарядные платья дам, запах духов - словом, Семирамида северная!.. Зимою по ночам полыхают, гремят пушечной пальбой фейерверки на Неве, летом богатые праздники в Летнем саду и в Екатерингофе. Если двор был в Петергофе, всё население Петербурга тащилось туда пешком, в извозчичьих санях или верхом, глазело на иллюминацию в парке, на потешные огни, слушало музыку и песельников, кушало даровое от высочайшего двора угощение, а потом ночью хмельные толпами брело к себе домой. Многие по пьяни замерзали в сугробах.
        Бегов ещё не было, но вдруг зимою на набережной какой-то шорох пронесётся среди гуляющих будочники с алебардами, прося посторониться и дать место, в серовато-сизой мгле за Адмиралтейским мостом покажутся выравниваемые в ряд лошади, запряжённые в маленькие санки, и вдруг тронутся разом и - «чья возьмет?..» - понесутся в снежном дыму лихие саночки.
        - Пади!.. Пади!.. - кричат наездники - многие сами господа. Нагибаются, чтобы видеть пробежку любимца коня, молодец поддужный в сукном крытом меховом полушубке скачет сбоку, сгибается к оглоблям, сверкает на солнце серебряным стременем.
        Народ жмётся к домам, к парапету набережной, у Фонтанки, где конец бега, кричит восторженно:
        - Орлова!.. Орлова рысак!..
        - Не сдавай, Воронцов!..
        - Ваше сиятельство, наддай маленько!..
        - Гляди - Барятинского берёт…
        - Э… Заскакала, засбивала, родимая… Не управился его, знать, сиятельство.
        Ни злобы, ни зависти, смирен был и покорен петербургский разночинец, чужим счастьем жил, чужим богатством любовался. Если поздней осенью ходили по столице плохие слухи, подметные письма, то к зиме все подуспокоилось. Что ни день - бега, бал, духовой оркестр в саду играет…
        По утрам со двора неслись распевные крики разносчиков. Сбитенщик принёс горячий сбитень, рыбаки, крендельщики, молочные торговки - каждый своим распевом предлагал товар.
        Иногда придут бродячие музыканты, кто-нибудь поёт что-то жалобное на грязном снегу, и летят из окон завёрнутые в бумажки алтыны, копейки, полушки и четверти копейки - «Христа ради»!..
        По вечерам в «мелочной и овощенной торговле» приветно горит в подвале масляная лампа, и кого только тут нет! Тут и подпоручик напольного полка в синей епанче, и старый асессор из коллегии, и крепостная девка с ядрёными красными щеками, в алом платочке и с такими «поди сюда» в серых задорных глазах, что стыдно становится молодому поручику. Лущат семечки, пьют квас и пиво, сосут чёрные, крепкие, как камень, заморские сладкие рожки. Довольны своею малою судьбою, забыли вонь дворов и лестниц, темноту глубоких низких комнат. О малом мечтают… Счастливы по-своему.
        Грамотные читают «Петербургские ведомости», обсуждают за кружкою полпива дела политические. Все больше страшного Пугача. А ну как придет на Питер и даст укорот дворянам? Были те, кто верил, что Пугачев - Петр III Но большинство слушало попов в церквях. А там каждое воскресенье зачитывалась послание с амвона о преступных деяниях Емельки.
        В этот простой и тихий, незатейливый мир разночинцев петербургских, в маленькую комнату над сенями, в доме «партикулярной верфи», в Литейной части, на квартиру к старой просвирне в январе 1764 году подал на тихое «мещанское» житие отставной подпоручик Смоленского пехотного полка Ефим Полтев.
        Ещё недавно фортуна улыбалась ему - он был адъютантом при генерале Петре Ивановиче Панине, но за вздорный характер и за картёжную игру был отставлен от этой должности.
        Карточные долги его разорили. Доходила бедность до того, что целыми неделями питался он пустым сбитнем да старыми просфорами, которые из жалости давала ему хозяйка.
        Среднего роста, худощавый, бледный с плоским рыбьим лицом, не в меру и не по чину раздражительный и обидчивый, он, когда не был занят службою в караулах, целыми днями валялся на жёсткой постели на деревянных досках грубого топчана или ходил взад и вперёд по маленькой комнатушке, грыз себя от ненависти к удачливым однополчанам. Многие ого-ого - в гвардии, Пугача идут бить. Он сидит полупьяный, последние копейки считает.
        Обдумывал Полтев различные комбинации, как поймать фортуну и стать знатной персоною. Но как только смеркалось, чтобы не жечь свечи, спускался он, закутавшись в епанчу, на улицу и шёл в соседний дом в трактир.
        Куда-нибудь подальше от темноты, сырости и мыслей.
        У прилавка стоял знакомый, жилец того же дома, бывший придворный лакей Тихон Касаткин. Хозяин хмуро поздоровался с Полтевым. Тот потребовал себе пива.
        - Что скажешь, Тихон, нового?..
        - Нонешней зимой, сказывали у нас, Государыня с османом перемирие учинять собирается. В «Ведомостях» о том тоже писали. Ежели замирится - конец Пугачу. Сковырнут, как нарыв.
        - Так то так - вздохнул Ефим - Апосля опять кровь народную пить начнут.
        - При нонешней Государыне жаловаться не приходится - не согласился трактирщик - Во всём сокращают где вдвое, где и больше против прежнего. Даже господа роптали, что очень скромны стали вечерние кушанья во дворце и бедны потешные огни.
        - Да… Так… Был я на прошлой неделе во дворце, и после приёма все приглашённые были званы в Эрмитажный театр, пошёл и я. А меня не пустили… Мол, от напольных полков только штаб-офицерам в Эрмитажный театр доступ имеется. Как ты полагаешь, правильно это? - почти выкрикнул Ефим в лицо Тихону.
        - А ну охолони! - грозно произнес трактирщик - Ты нынче человек бывший, вот дослужился бы до штаб-офицерского чина, тады…
        - Может быть, твоё слово и верное, Тихон, да надо знать, кто я… Я - Полтев! Мой дед был в гвардии Петра Великого… Понял ты это?..
        - Надо вам самому того заслужить.
        - Ну… А… Разумовский?.. Орлов?.. Где, какие их заслуги?.. Какое происхождение?..
        - Каждому, ваше благородие, своя фортуна положена. Они попали в случай. Вы - нет. В карты много, ваше благородие, играете много.
        - Нет… Что карты?.. Вздор!.. Каково, Тихон!.. Полтев?.. С голода?.. Где искать мне правды?.. Где найти милосердие и уважение?..
        - Вы пошли бы, ваше благородие, к генералу Панину, всё ему и изъяснили бы, как и что и в чём ваша обида. Он же ваш сослуживец старый, поди войдет в положение.
        - Виноват я перед ним сильно - повесил голову Ефим. Полтев мрачно пил пиво. Он больше ничего не сказал. Трактирщик только заметил, как вдруг сжались у бывшего поручика скулы, побледнели щёки и в глазах появилось упорство воли.
        «Нет… Не свернёшь, - подумал Ефим - За своё маленькое счастье цепляются, большого не видят… Мелюзга! Я на все готов!»
        - Хозяин - крикнул он - Запиши за мной до жалованья… Прощай, Тихон. Спасибо за совет. И точно, попробую к генералу.
        Дверь на тяжёлом блоке с привязанными кирпичами с трудом поддалась. Пахнуло навозом и сырым воздухом - в Питер пришла оттепель. Ледяная капля упала с крыши Полтеву на нос. Ефим завернулся в старую епанчу и побрёл через улицу домой.

* * *
        Генерал принял Полтева без промедления. Посадил молодого офицера у окна, дал ему вполне высказаться.
        - Да… Натворил ты делов, Ефим… - сказал он, когда Полтев сказал всё, чем он обижен. - Претензий, претензий-то сколько!.. И все неосновательные. Что денег нет - невелика беда… Дам. Но жить то как ты собираешься?
        - Я милостыни, ваше сиятельство, не прошу. Я ищу справедливости и уважения к моей персоне.
        - Усердною службою Отечеству уважение зарабатывается. А справедливость, так тебе грех на несправедливость жаловаться… Могло быть и много хуже.
        Слуги подали кофе, Полтев обжигаясь, начал быстро пить. Уже полгода как не мог себе позволить бодрящий напиток.
        - Я, ваше сиятельство, на все готов! - Ефим отставил чашку, твердо посмотрел на генерала.
        - Вот ты какой!..
        Панин покачал головой, задумался.
        - Вот что - генерал подался с кресла, давая понять, что аудиенция окончена - Иди погуляй по городу. А вечером тебя дома будет ждать человек от меня. Ежели ты и правда на все готов, будет тебе дельце. Опасное. Но ежели сдюжишь - взлетишь выше Орловых.
        Смеркалось. На Невском мокрый снег, разбитый конскими ногами, смешался с навозом и коричневой холодной кашей лежал на деревянной мостовой. Дым из труб клубился над городом. Из непрозрачного сумрака синими тенями появлялись пары, четверики цугом с нарядными форейторами и тройки, скрипели по доскам полозья многочисленный саней.
        - Пади!.. Пади!.. Поберегись, милой! - раздавалось в мглистом тумане. Фонарщик с длинной лёгкой лестницей на плече и с бутылкой с горящим фитилём в руке проворно бежал среди прохожих. Масляные фонари жёлтыми кругами светились в сумраке и провешивали путь. «Присутствия» кончились, и петербургский обыватель-разночинец спешил к домашнему очагу.
        Полтев ничего этого не видел. Глубоко запали ему в душу слова генерала про дельце. Почему опасное? Что значит взлететь выше Орловых?
        В глубоком раздумье о несправедливости человеческой судьбы Полтев вошёл в ворота своего дома. На дворе как никогда отвратительно нудно пахло помойными ямами, на тёмной лестнице было скользко, перила были покрыты какою-то неприятною слизью. Ефим с отвращением поднимался к себе. Какой это был резкий контраст с тем, что он недавно видел у Панина! Там широкий коридор и нарядная лестница были надушены амброй и ароматным курением. Ещё не смеркалось, как уже были зажжены многосвечные люстры и канделябры с хрустальными подвесками, и стало светло, как днём. Вот что значит уметь схватить фортуну за чуб и проложить себе дорогу!
        В каморке Полтева был свет. На кухне, через которую проходил Мирович, кисло пахло просвирным тестом.
        - Кто это у меня? - спросил Полтев у хозяйки.
        - А тот… Как его, бишь, зовут… - скрипучим голосом ответила женщина - Здоровый такой, мордастый, Полон что-ли?
        - Аполлон?
        - Ну во, во, он самый. Полон…
        В убогой комнате горела свеча, вставленная в бутылку. Старый приятель Полтева по поручик Аполлон Ушаков, дожидался хозяина.
        - Друг! - Ушаков обнял Ефима, дыхнув на него перегаром.
        Ушаков был старше Полтева. Крепкий малый с простым, круглым, румяным, загорелым лицом, с чёрными бровями, резко очерченными под белым низким париком, он восторженно глядел на Ефима. Так уж повелось с самых первых дней их знакомства. Хилый и слабый фантазёр Полтев покорил себе крепыша Ушакова, и тот проникся благоговейным уважением к товарищу. Что сказал Полтев - то и правда. Ефим писал вирши… Ефим был адъютантом у Панина, беспечно проигрывал своё жалованье, изобретал какие-то системы выигрыша, Полтев смело и резко ругал нынешние порядки и бранил саму Императрицу… Простоватому Ушакову казался он высшей, непонятной натурой.
        - Послушай, Ефим… Я знаю, что ты был у Панина. Он меня к себе вызывал, говорит иди к Полтеву расскажи о нашем дельце…
        - Каком дельце?
        - Вокруг молодого двора есть общество. Тайное…
        - Вот оно что!
        Полтев сразу сообразил. Панины интригуют за Павла.
        - Сложилось общество недавно - Ушаков приоткрыл дверь, выглянул на лестницу. Там никого не было.
        - Ты же видишь куда все валится! В тар-тарары. Сам об сем много говаривал. Народец бунтует, Катька - подстилка немецкая - истинному русскому дворянству ход не дает.
        - Ну продолжай, друг любезный! - Полтев сразу все понял, уселся на кровать - Ты извини, угостить тебя нечем.
        - О, это не беда! Петр Иванович велел тебе передал - Ушаков выложил на стол позвякивающий сверток. Развязал его. На столешницу высыпались золотые империалы.
        - Ого! - Ефим покачал головой в удивлении - И сколько же тут?
        - Пятьсот рублей!
        Для Полтева это было огромная сумма.
        - Правда также в том - продолжал Ушаков - Что безвинно страдает великий князь Павел… Слыхал поди, что его с Орловым услали? А ежели под Казанью будет как с Каром или Бибиковым?
        Полтев согласно покивал. Все ждал, когда поручик перейдет к делу. Ушаков поколебался, перешл на шепот:
        - Внимай, Ефим, внимай!.. Вот придёт моя очередь занять караул в Зимнем дворце… Нынче, когда гвардию услали, ставят всех подряд…
        - Говори уже дело.
        - Вот! - поручик вытащил из под брошенной на кровать епанчи два пистолета - Англицкие, лучше качества!
        - Убить Екатерину? - прямо, влоб спросил Полтев.
        Ушаков побледнел, еще раз выглянул наружу. Закрыв плотно дверь, лишь кивнул.
        - И почем нынче жизнь императрицы? - поинтересовался Ефим. Его ладони внезапно спотели, дыхание участилось. Вот оно дело всей жизни, которое выкинет его прямо наверх.
        - Сто тысяч! - совсем тихим шепотом ответил Ушаков - Титул графа, десять тысяч крепостных душ в имениях под Рязанью.
        Перед внутренним взором Полтева пронеслись дыба Тайной экспедиции, висилица…
        - Согласен. Половину сразу.
        Ушаков облегченно вздохнул, сразу кивнул.
        - Через два дня меня с двумя солдатами ставят в караул. Во внутреннем дворе Зимнего. Я тебя через караулку тишком проведу, спрячешься в кустах, за деревьями.
        - Кусты облетели все, видно будет - покачал головой Полтев.
        - А ты нашей на одежду белого полотнища, да затаись!
        - Умно - покивал Ефим - Ты придумал?
        - Старший Панин - Ушаков начала одеваться - Говорят, что пугачевские ребелены нынче так прячутся в снегах. Письмо от Бибикова было об сем.
        Друзья помолчали, каждый думая с своем.
        - В полдень Катька в Петергоф поедет - Ушаков тяжело вздохнул - Как подадут выезд и ты увидишь, что она выходит с парадного крыльца - беги к карете, стреляй в упор. Мы тоже в тебя пальнем. Холостыми.
        - Точно вас всего трое будет в карауле? А драгуны?
        - Они уже на выезде со двора соединяются с выездом.
        - Потом куда бежать?
        - Через караулку, на набережную. Там тебя будут ждать желтые сани - Ушаков подошел к двери - Они отвезут тебя в Гатчину - во дворце розыск непотребно будет учинить. Там и дождешься спокойно Великого князя. Он тебя и наградит по-царски как оговорено.
        - Деньги вперед! - твердо произнес Полтев.
        - К завтрему соберем половину, привезу - кивнул Ушаков - Будь дома. Никуда не ходи - Тайная экспедиция лютует.

* * *
        Наступило 15-е февраля. Праздник Сретения Господа Иисуса Христа. С утра невыспавшийся Полтев - пришлось ночью долбить мерзлую землю и закапывать ящики с золотом - уже затаился среди кустов парадного двора. В сугробе было холодно, но дым из дворцовых труб стелился по земле и скрывал бывшего поручика.
        От холода Полтев спасался фляжкой с водкой. Прикладываться старался редко, чтобы не опьянеть и не провалить дело. Больше вспоминал второй разговор с Ушаковым. Он состоялся в тот день, когда Аполлон привез золото.
        Пока трясясь от страха, пересчитывал, язык сам пустился в пляс:
        - Под Рязанью поди грибов много - Полтев ловко складывал золотые монеты в столбики - Соберу крестьянок помоложе, и в лес, в осинник поведу. Там подосинники - шляпки, как кирпич, ножка крепенькая, в чёрных волосках…
        - Ежели в сметане… Ар-р-ромат, - согласился Ушаков.
        - Боровик, - продолжил сам не свой Полтев, - Боровик по лесам поди низкий, широкий, шляпка в морщинках, как во мху или в траве укроется - его и не приметишь… Под сухим-то листом шляпка в морщинках - чистая тебе старинная бронза…
        - Магнификат, - по-французски ответил поручик - В Питер на Сенной торг, поди, много рязанского гриба везут.
        - Коробами, на лодках… по каналам тоже… Мохом укроют и везут… Из Новгородской округи тоже…
        - Екатерина - ляпнув, не подумал, произнес Ушаков - Сказывают, до грибов охоча…
        Сам осекся, испуганно посмотрел на Полтева.
        - Жалко тебе ее?? - опять влоб, как в прошлый разговор, спросил Ефим.
        - Так молвят сынок у нее есть, от Орлова. Граф Бобринский. Двенадцать лет мальчику.
        - Выблядку! - выругался Полтев - Наблядовала с любовниками, а ты жалеешь! Лучше народ пожалей. Или мужа ее умученного Петра. Или Павла, покровителя нашего, пожалей.
        - А я что, а я ничего - забормотал Ушаков - Ты главное дело сделай… А там Павел с Паниными порешит всех орловских…
        Затрубил рожок форейтора, во двор в окружении нескольких всадников заехала большая, с опущенными шторками золоченая карета с византийским орлом на двери. Полтев очнулся, поднялся на колени. Выхватил из-за пояса пистолеты, по одному проверил порох на полке. Сухой!
        Всадники, покрутившись, ускакали. Лакеи столпились у дверей, солдаты встали возле кареты. Ефим заметил среди них хмурого Аполлона. Тот смотрел в парк, как бы кивая сам себе.
        Наконец, на крыльце показалась Екатерина в сопровождении свиты. Невысокая, полноватая женщина в синем, дорогом платье. Сверху короткая шубка, на голове маленькая золотая корона. Полтев на мгновение залюбовался императрицей, но потом пересилил себя, рывком встал, выбежал на дорогу перед крыльцом. Рядом с Екатериной шел разодетый высокий мужчина. Васильчиков! Нынешний фаворит царицы - сообразил Ефим, подбегая к карете.
        - Кто таков?! - закричал носатый лакей, спрыгивая с запяток. И тут же получил рукояткой пистолета в лоб, покачнулся, упал в снег.
        - Караул! - закричал Аполлон поднимая мушкет к плечу. Начали вскидывать ружья и солдаты конвоя. Полтев, не глядя на них, прицелился в побледневшую Екатерину. Спустил курок. Порох вспыхнул, раздался выстрел. Но в этот самый момент Васильчиков рванулся вперед, заслонил собой императрицу. Пуля ударила его в грудь, он покачнулся. Закричали слуги, резко запахло порохом. Полтев поднял второй пистолет, попытался прицелиться. Но шатающийся фаворит заслонял собой Екатерину.
        И тут выстрелили солдаты. Полтев почувствовал два удара в правое плечо и живот.
        - Аааа! - заорал от боли Ефим. Еще больше пуль его ранил страшная, невыносимая ложь. Как бычка на убой привели в Зимний!
        Со стоном бывший поручик упал на колено, нажал курок на втором пистолете. Его ствол в последний момент успел повернуть в сторону Ушакова. Уже валясь на снег, увидел, что во лбу Аполлона появился третий глаз.
        Раздался еще один выстрел. Пуля последнего стрелявшего солдата попала точно в сердце Полтева.
        Глава 11
        Дело, ради которого я решил задержаться в Казани касалось заговорщиков. Шешковский закончил следствие над “державинскими” и передал документы в суд. Поступили копии бумаг и мне.
        Я бы мог уйти с полками к Нижнему и пустить все на самотек, тем более Судебник четко описывал ситуацию покушения на царя и убийство беременной женщины. Виселица и точка. Но как водится были нюансы. Шешковский определил в заговорщики Колю Харлова. Он был несовершеннолетний и не попадал под взрослые законы. А отдельных подростковых у меня не было. Кроме того в группу Державина входила женщина - княгиня Курагина и ее старик-отец.
        Судьи, страхуясь, частным образом запросили через Почиталина мое мнение. Я принялся думать и взвешивать. С одной стороны хотелось отомстить. Да и генералы давили на меня - требовали повесить не только прямых заговорщиков, но и всех схваченных в ходе облав дворян. А заодно и Бибикова. С другой стороны, надо проявить милосердие. Но для этого осужденные должны раскаяться… Дворяне же каятся не хотели - показывали свой норов, да спесь.
        - Привели, царь-батюшка! - от сложных размышлений меня отвлек заглянувший в дверь кабинета Почиталин.
        - Заводите.
        Державин был одет в порванный форменный сюртук, небрит и вслокочен. Глаза красные - от недосыпа. Пытать на дыбе Шешковскому я запретил, зато подсказал пару других, “продвинутых” способов получить показания от заговорщиков. В первую очередь о сообщниках в городе. Это представлялось самым важным в ходе следствия. На ногах у Державина были кандалы, которые он поддерживал, продевши сквозь носовой платок.
        - Гавриил Романович, вы желали со мной перемолвиться?
        Я откинулся в кресле, сложил руки на груди, давая понять, что не собираюсь давать спуску поэту.
        - Пришел просить вас за Петю Харлова - помявшись произнес Державин - И за Агату.
        - Княжну Курагину?
        - Так.
        - И о чем же вы думали, когда втягивали в ваши кровавые игрища подростка и девицу?!
        - Казните нас с Жилковым - тяжело вздохнул Державин - Мы виноваты. Пощадите Харлова и Курагину!
        Поэт мрачно уставился в пол.
        - А вы пощадили беременную Татьяну??
        Я встал, подошел вплотную к поэту. Державин упрямо смотрел вниз.
        - Любите ее? - я присел на краешек стола.
        - Кого? - поэт наконец поднял взгляд.
        - Курагину.
        Державин предательски покраснел.
        - Она обручена с Жилковым!
        - Какой-то мезальянс получается - как же меня достало выбивать правду из поэта. Может и правда, дыба это не такой уж плохой вариант? - Поручик томского полка и княжна…
        - Они любят друг друга!
        - А что батюшка ее говорит?
        - Он… ничего не знает.
        Вот это номер.
        Державин опять уставился в пол.
        - Так любите или нет?
        Я решил дожать ситуацию.
        - Люблю! - с вызовом ответил поэт - Но она с другим обручена.
        - И будет век ему верна… - автоматически из Пушкина ответил я.
        - Так и есть - согласился Державин.
        - Не долго она будет ему верна - пожал плечами я - Заговор да убийство… Смерть через повешение.
        - Неужель и над девицей не смилуетесь? - теперь поэт сильно побледнел.
        - Я бы смиловался… ежели и вы сделали несколько шагов навстречу.
        - Каких?
        - Вот текст нового гимна - я достал из под сюртука лист со словами песни Боже царя храни - Перед смертью, прочитаете на эшафоте. Если сделаете - пощажу и Курагину и Харлова.
        Державин уставился в лист, зашевелил губами.
        …Царствуй на славу, на славу нам!
        Царствуй на страх врагам,
        Царь православный!..
        - Кто же сие написал? Вы??
        - Вам какая разница? Попросите прощение, споете гимн, я объявлю о помиловании Харлова и Курагиной.
        Державин задумался, вцепившись в звенья цепи. Наконец, кивнул:
        - Я согласен!
        - Ну вот и ладно! Учите слова. И молитесь Богу. Скоро предстанете перед Ним.

* * *
        Казнь заговорщиков была назначена на 20-е февраля.
        Весь вечер 19-го на площади казанского Кремля стучали топоры - плотники мастерили эшафот и виселицы.
        - Может сей разговор перенести на другой день? - ко мне в кабинет напросился Рычков с докладом. И теперь он опасливо косился в сторону окна.
        - Петр Иванович! - мне пришлось одернуть министра - Не отвлекайтесь.
        - … таким образом весь бюджет российской империи составляет около семи миллионов рублей. Две трети идет на содержание армии и флота, причем снабжаются полки напрямую с определенных губерний и городов. Основные подати - подушная. До трети доходов, а также и таможенные сборы… Думаю и у нас так будет.
        - Откуда сие известно? - поинтересовался я, разглядывая документы по бюджету казанской и оренбургской губерний. Месяц назад я попросил Рычкова начать работы по приведению в порядок финансов, и вот теперь, он принес мне первые наброски.
        - Много лет состоял в переписке с некоторыми сенаторами…. - промямлил Рычков, опять косясь на окно. Боится. Надо его отвлечь.
        - Вопросов у нас много для обсуждения. Я попью чаю, а вы что предпочитаете - чай, кофий, сбитень, вино?
        - От чая не откажусь, Петр Федорович! - облегченно вздохнул Рычков.
        - Ваня! - звоном колокольчика я вызвал Почиталина - Попроси на кухне приготовить нам чай и предупредите тех кто ждёт аудиенции что придётся подождать. Пусть тоже попьют там что желают.
        Рычков начал доклад по делам новообразованной камер-коллегии. Всё было как обычно, денег не хватает, армия пожирает все средства. Старообрядцы-фискалы стараются, но торговля упала, платежеспособный народец из городов разбежался. Министр предложил ввести обратно в оборот откупа. Некоторые купцы - тот же Сахаров - готовы внести в казну средства авансом за установление монополий.
        - Тут всё просто, Петр Иванович. Польза для казны от этого откупа будет меньше того вреда, который такая монополия принесет.
        - На что же хлеб покупать? - вздохнул Рычков - Месяц другой и армия нас объест. Никакой казны не хватит. А ведь народец из крестьян идет и идет. Зерно то с прошлого года вдвое вздорожало!
        - Устройте по городам государевы склады. Я об том уже повелел в Оренбурге. По урожаю скупайте хлеб, по зиме, как цены пойдут вверх больше трети от прошлой цены - продавайте.
        Ничего лучшего, чем зерновые интервенции - человечество не придумало.
        - Подготовьте росписи бюджетов всех провинциальных городов и уездов до 1 июня. Полагаю необходимо отменить все внутренние таможенные пошлины. Это оживит торговлю.
        - Продолжать ли выдавать пролетные грамоты купцам? - поинтересовался министр, записывая мои указания.
        - Продолжайте. Но только тем, кто письменно присягнул.
        - Нам бы еще новых инвенций для торговли - осторожно произнес Рычков - Зело полезное начинание, вона аж из Нижнего приехали поглядеть на лампы керосиновые да примуса.
        - Из Новгорода приехали купцы? Тайники опросили торговых людей?
        - Об сем не ведаю - пожал плечами министр - Думаю, да.
        - Пришли ка мне кто у них там в головах. Поговорю с ним.
        Пора было получить разведывательную информацию, что называется из первых рук.

* * *
        Последний день зимы выдался особенно холодным. Ветер выл в трубах дворца, небо было серым. Низко тянулись облака, на фоне жирных туч острой иглой торчал шпиль колокольни крепости, да под ветром ангел стоял, держась рукой за крест.
        В кабинете государыни, над золотыми разводами двери в десюдепорте был изображен Храм Славы: круглая, толстая мраморная беседка с несколькими колоннами белела среди зеленых деревьев. На нее из золотого солнца сыпались прямые лучи. Перед беседкой курился жертвенник, на жертвенник женщина в белом возлагала цветы.
        Чтобы овладеть собой, императрица, одетая во все черное, прошлась несколько раз по кабинету, выпила стакан воды, засучила рукава, снова опустила их… Посмотрела на жертвенник, утерла платком слезы.
        Лакей отворил дверь, объявил:
        - Его сиятельство, генерал-аншеф Василий Иванович Суворов.
        В кабинет быстрым шагом зашел мрачный сенатор. Поцеловал руку императрице.
        - Говори, Василий Иванович, не томи! - Екатерина прижала руки к сердцу.
        - Представился. Час назад.
        Глава Тайной экспедиции тяжело вздохнул, перекрестился.
        Императрица упала в кресло, закрыла лицо руками. Ее плечи вздрагивали.
        - Бог милостив - Суворов подошел ближе, наклонился над государыней - Нынче в раю обретает Александр Семенович! Своим телом защитил тебя, матушка.
        Екатерина взяла себя в руки, вытерла слезы платком. Тоже перекрестилась на икону в углу кабинета.
        - Василий Иванович, надо бы в Лавре поминальную службу заказать. Да пышные похороны затем.
        - Велю - качнул массивный париком Суворов - Можно с салютом.
        Императрица согласно кивнула. Помолчали, вспоминая Васильчикова.
        - Что по этому отставному поручику? - Екатерина бросила платок на стол.
        - Допросил Панина, его бывших сослуживцев. Пустой человек, игрок.
        - Кто ж его направил?
        - Об сем пока не известно, следствие идет. Вины Панина пока не усматриваю - Аполлон Ушаков с солдатами, что застрелили Полтева, також сослуживцы генерала.
        - Плохо, плохо работает Тайная экспедиция - Екатерина встала, прошлась по кабинету - А ежели все-таки это заговор Молодого двора? Вон - императрица достала из корсажа письмо, показала Суворову - Павел то в столицу просится, жалуется на Орлова! Зачем ему в Питер? Для каких таких целей?
        - На набережной видели карету из Гатчины - осторожно произнес Суворов.
        - Кучера нашли?
        - Ищем.
        - Установите слежку за обоими Паниными. И все письма иностранцам - сразу же мне на стол.
        - Исполню, матушка - по лицу Суворова пробежала судорога, он поколебавшись открыл папку - Есть еще одно дело. Даже не знаю как доложить.
        - Докладывай как есть - Екатерина позвенела в колольчик, приказала лакеям подать кофе.
        Императрица любила чёрный кофе и такой, что из одного фунта мокко, положенного в кофейник, выходило всего две чашки. Кофе в саксонском фарфоре пах крепко, пряно, возбуждал нервы.
        - Курьер приехал из 1-й армии… - Суворов помялся, тяжело вздохнул - Румянцев просит дозволения арестовать моего сына.
        - Александра??
        Екатерина отставила чашку, остро взглянула на сенатора.
        - Говори, Василий Иванович, не томи.
        - Перехвачены прелестные письма от Пугачева Александру.
        Императрица всплеснула руками, ахнула.
        - Договариваются о выплатах векселями, но за что именно… - Суворов-старший пожал плечами - Об этом не известно. Я, матушка, полностью уверен в сыне и его чести, но… после предательств Ефимовского, Шванвича…
        Сенатор мрачно уставился в пол.
        - Ах, маркиз, маркиз - прошептала императрица - Каков подлец!
        - Вот что, Василий Иванович. Не верю я сей интриги. Неужто ваш сын так стеснен в средствах, чтобы брать их у Пугача? Да и откуда у него столько? - Екатерина в лорнет быстро проглядела письмо - Тут какая-то подлость.
        - Что же делать? - Суворов с надеждой посмотрел на императрицу.
        - Установите за ним слежку. Ежели будут письма от него Пугачу… тогда дозволяю арест. А пока пущей Потемкин побудет комендантом Царь-града.
        - О! Это поистине мудрое решение - качну париком Суворов - Отпишу Румянцеву!
        Сенатор поклонился, пошел к выходу.
        - Василий Иванович! - императрица встала, подобрала платок со стола - С сегодня дня охрану во дворцах доверять только лейб-гусарскому эскадрону. Пехотным веры нет!

* * *
        Барабанщик на “Трех Святителях” ударил боевую тревогу. Тихие, дремавшие в бухте греческого острова Парос корабли российской эскадры наполнились трелями боцманских дудок, криками команд, топотом босых матросских ног, шелестом тяжёлых парусов, скрипом рей и канатов. Где-то звонко щёлкнул линёк по спине зазевавшегося матроса, офицеры разбежались по плутонгам. Тяжёлые реи зашевелились, как живые, и с шорохом, наполняя палубу пленительною голубою тенью, стали спускаться паруса.
        На мостике “Трех Святителях” стояли двое. Грузный, рано полысевший капитан 1-го ранга Хметевский и седой, с большим мясистым носом и густыми бровями адмирал Спиридов. Оба смотрели в подзорные трубы на корабли эскадры.
        - Медленно снимаемся - первым проворчал адмирал.
        - Григорий Андреевич! - капитан опустил подзорную трубу, повернулся к Спиридову - Христом Богом молю! Передумай.
        - Степан Петрович - адмирал тяжело вздохнул, начал разглядывать “Ростислава”, который первый принялся лавировать по бухте - Много ведь раз уже говорено. Зачем опять этот разговор?
        - Так ведь в шторм можем попасть, растеряем ордер! Зимние бури одна за другой идут…
        - Так и турку несподручно будет следить за морем - не согласился Спиридов - Мимо Лемноса шмыгнем и сразу в Дарданеллы!
        - Это авантюра! Надо сначала взять крепость на Лемносе, укрепиться там…
        - Пока наши солдатики кладут жизни, защищая Царь-град, мы будем прохлаждаться у Лемноса?? Степан Петрович, как можно?
        - Так ведь не пройдем Дарданеллы! - Хметевский ударил мозолистой рукой по поручню.
        Тем временем Святой Януарий начал опасно наползать на Три Иерарха. Раздался дружный мат капитанов, корабли отвернули.
        - Ну вот! - ткнул Хметевский подзорной трубой в сторону Януария - Матросы непрактикованные, за зиму расслабились…
        - Все, Степан Петрович, прекращай этот стон. Все будет хорошо, я уверен. Суворов нам поможет, сделает демонстрацию у батарей Чименлика и Намазгаха - об сем было донесение через греков. Вместе же читали.
        - Ночью надо идти, ночью! - морщился капитан - Не сладим мы с батареями. Там всего две версты, утопят половину эскадры. Али боле.
        - Ежели прорвемся мимо Чименлика - рассуждал тем временем адмирал - В Золотом Роге у турок токма один линейный корабль, да галеры с кечами.
        - Эх, Григорий Андреевич - огорченно произнес Хметевский - Все тебе неймется, славы Орлова алчешь!
        - Да, алчу! - загорячился Спиридов - В Чесменском бою вместе были. А кого больше всех отметила государыня?? Алешку Орлова! Ему и титул, ему и почести! А его постарше буду. И выслуга у меня…
        - Брательника у тебя, Григорий Андреевич в императорской спаленки нет - тихонько засмеялся капитан - Вот и отметили тебя токмо одним орденом.
        Начали поднимать якоря фрегаты и вспомогательные суда.
        - Ладно, что старое ворошить - вздохнул адмирал - Вели, Степан Петрович, прибавить парусов, пора и нам выходить из бухты.

* * *
        Уже утром на площади казанского кремля начал самотеком собираться народ. Горожане приплясывая, грелись у костров, опасливо косились на виселицы. В полдень на площадь зашли роты 1-го оренбургского полка, выстроились в два карэ - маленькое, вокруг эшафота и большое, окружив многотысячную толпу.
        Раздался бой барабанов, на “сцену” выдвинулся и я со свитой. Оделся во все черное - длиннополый кафтан, высокие сапоги-ботфорты. Лишь “шапка Мономаха” сверкала красными всполохами рубинов.
        Народ при моем появлении замолк, поклонился. Кто-то даже повалился в ноги.
        Я уселся на Железный трон, свита стала позади. Из толпы меня с любопытством разглядывали старые знакомцы - Озакан, Новиков, Иоган Гюльденштедт с каким-то худым мужиком. Да это же Фальк! Наркоман и “апостол Линнея”. Я вспомнил, что Шешковский докладывал о нем. Ломка ученого в тюрьме закончилась и я велел его выпустить. Сохранит ли ученый трезвость или опять начнет принимать опий?
        Отдельно в толпе стояли мрачные Маша с отцом. Максимова даже не смотрела на меня, все выглядывала осужденных.
        - Мы готовы - к нам переваливаясь подошел Хлопуша. Сегодня он был за палача. Причем вызвался сам, упрашивать не пришлось. Клеймо ВОР на лбу так и пылало красным - тоже волнуется, но не показывает.
        - Выводите.
        Бой барабанов усилился, карэ расступилось.
        - Все сделали царь-батюшка - пока ждали, ко мне наклонился Хлопуша, продолжил шепотом - Ночью напали на дом, перебили шешковских людишек. Жена с детками уже в Оренбург едут.
        - Молодец, Афанасий Тимофеевич - я оглянулся. Свита - Подуров, Перфильев, генералы стоял поодаль, слышать нас не могли. Шешковский, будто лимона съел, разговаривал о чем-то с поляками. А ну как новое предательство планирует? Может устранить его пока не поздно?
        Тем временем начали выводить закованных в кандалы осужденных. Сто сорок два человека, включая Бибикова, Волкова и других тюремных сидельцев.
        Когда мне подали списки - я опешил. Казанский суд не только приговорил заговорщиков, но и решил махом избавиться от пойманных при облавах дворян, военных пленников. Девятнадцать нападавших на губернаторский дом, включая Державина и Харлова получили виселицу, остальные - пожизненную каторгу в соляных шахтах под Оренбургом.
        Жестоко. Но у царя всегда есть возможность проявить милость и сострадание. Даже к своим врагам. Княгиню Курагину я уже велел отпустить и сослать в Челябу. Ее пожилого отца отправили под конвоем в оренбургскую тюрьму. Осталось решить с Харловым и Державиным.
        - Меня то за что?!? - вдруг рванулся в руках казаков бледный, заросший сенатор Волков. Народ вокруг засмеялся, заулюкал.
        - Так его!
        - Поделом кровопийце!
        - Царь-батюшка! Петр Федорович - продолжал кричать Волков - Смилуйся!
        Быстро же он сломался и перешел от спеси к мольбам.
        - Признаешь меня, Димка? - громко спросил я - Или же Катькину сторону держать будешь? Токмо держать тебе ее не долго - я кивнул в сторону виселицы.
        - Признаю! - сломленный сенатор повалился на колени.
        - Пиши отказное письмо. Прямо сейчас.
        Бибиков с дворянами посмотрели на Волкова с презрением. Кто-то даже сплюнул в снег.
        - Начинайте! - я махнул Хлопуше рукой.
        - Петр Федорович! - раздался из толпы новый крик. Женский. Я обернулся. Максимова!
        Отец дергал ее за руку, но девушка не унималась.
        - Хотя бы мальчика пощадите!
        Теперь уже народ одобрительно загудел.
        - Николай - я обратился к заплаканному Харлову младшему - Рядом с тобой Сашка Жилков стоит.
        Мальчик моргал от капающих слез.
        - Енто он - я повысил голос, вставая с трона - Твою беременную сеструху зарубил.
        Толпа заворчала, Харлов как ужаленный обернулся к невысокому, худощавому дворянину.
        - Александр Петрович!!
        Парень рванулся в руках казаков, закричал.
        Ага, а Жилков то ему и не сказал! И другие “державинцы” тоже. Хорошо, что я внимательно читал допросные листы.
        - Вот как будет - я еще больше прибавил голоса - Афанасий, ставьте Харлова с Жилковым на одну скамью.
        Охрана сорвала с них верхнюю одежду, которую тут же сожгли на костре, дали длинные белые рубахи, которые надев, привязали четырехугольные кожаные черные нагрудники, на которых белою краскою написано было „преступник Николай Харлов“, „преступник Александр Жилков“». Потащили на эшафот.
        - У нас же уговор! - закричал Державин с мукой в голосе. Дворяне заволновались, начали напирать на охрану. Народ тоже забеспокоился, подался к карэ.
        На эшафот вышел Почиталин. Развернул свиток, громким голосом зачитал приговор заговорщикам.
        Первыми на скамью поставили Жилкива и Харлова. Хлопуша накинул петли. На эшафот взобрался толстый, незнакомый поп с большим серебряным крестом в руках. Забубнил слова молитвы. Потом предложил покаяться. Петя плакал, Жилков прохрипел: “Послушай мое сердце батюшка! Оно не бьется сильнее прежнего“.
        Народ еще сильнее заволновался, Маша и Державин закричали в голос.
        - А ну тихо! - теперь уже я поднялся на эшафот, громко прикрикнул на окружающих - Слушайте меня. И ты Коля!
        Я посмотрел в глаза мальчика.
        - Вот как сделаем. Вынесешь сам себе приговор - я опять повысил голос, чтобы меня было слышно всем - Либо сам выбьешь из под своих ног скамью, и повиснешь с убийцей сестры. Либо снимай петлю и сходи с эшафота прочь - я вытащил из-за пояса кинжал-бебут, разрезал веревку на руках парня - Но тогда и Жилкова я отпущу.
        Народ примолк, вслушиваясь в мои слова. Маша и Державин тоже ошарашенные замолчали. На площади воцарилась полная тишина.
        - Афанасий, отойди прочь - я шагнул назад, делая знак Хлопуше.
        На лицо Харлова было страшно смотреть. Он одновременно плакал, вглядывался в расширенные глаза Жилкова. Рядом бубнил поп:
        - Не по христиански это к самоубийству то склонять.
        - Умолкни, батюшка - оборвал священника Хлопуша.
        Вся площадь до рези в глазах вглядывалась в искаженное лицо Николая. Я же смотрю на турецкого шпиона. Вижу его одобрительный кивок, даже некоторую ухмылку.
        И в этот самый момент раздался вскрик Жилкова и стук упавшей скамейке. Оборачиваюсь, два тела - большое и маленькое хрипят в петле. Но Харлов тут же падает на доски эшафота от лопнувшей веревки. Хлопуша сдергивает ее с шеи парни, поднимает высоко вверх.
        - Подрезана! - вздыхают в толпе. Охрана пропускает Максимову, которая бросается к Николаю. У того лопнули сосуды в глазах, он с трудом дышит. Рядом все еще дергается Жилков.
        Я не дожидаясь Маши, вздрагиваю Харлова на ноги, тыкаю его как щенка в затихающего соседа по виселице - Живи и помни!
        Маша уводит шатающегося парня с эшафота, труп обмякшего Жилкова снимают с виселицы. Подводят Державина с Бибиковым.
        - Исполнил я наш уговор? - тихо спрашиваю поэта.
        Тот лишь мрачно кивает, показывает взглядом на связанные руки. Режу веревку и ему.
        Державин достает из-за пазухи листок бумаги, кланяется в сторону церкви. Встает на край эшафота, запевает:
        - Боже царя храни…
        Поет громко, с выражением. Народ жадно вслушивается. Тишина стоит полная, абсолютное. Обалдели все. Генерал Бибиков, дворяне, министры…
        - Помилуй мя государь. А також всех твоих нерадивых детей.
        Мой выход “на сцену”. Я держу театральную паузу, разглядываю народ.
        - Ну что, детушки? - обращаюсь к людям - Пощадить?
        Впечатленная гимном толпа дружно кричит “Помилуй их, царь-батюшка!”, “Пущай живут”.
        - За сей изрядный гимн и покаяние ваше - я поворачиваюсь к Державину - Заменяю вам виселицу каторгой. Живите.
        Народ взрывается приветственными криками, поэт криво улыбается.
        Глава 12
        Третьего марта 1774 года через узкие ворота Святого Мартина в Париж въехала почтовая карета. Серое небо низко нависло над городом. Надвигались сумерки. По городу только начинали зажигать огни. Карета остановилась на почтовом дворе и ее сразу же окружили носильщики.
        Первым наружу выпрыгнул сухопарый, в белом припудренном парике мужчина средних лет. В руках он держал трость и круглую шляпу.
        - Юзеф! - к мужчине подбежал молодой человек лет двадцати с вздернутым носом и веселыми глазами.
        - Тадеуш! - Юзеф крепко обнял юношу, утер слезы платком.
        - Сколько лет!!
        - Шесть! Шесть долгих лет.
        Братья Костюшко говорили по-польски и на них неодобрительно косились проходящие мимо парижане.
        - Забирай багаж, я тебе снял небольшую комнату в Фобур Сен-Жермен у бакалейщика Прево. Небольшая мансарда.
        Юзеф отдал указания и носильщики перенесли чемоданы на запятки фиакра. Начал накрапывать мелкий дождь.
        - Monsieur, Russe? - к Юзефу обратился кучер, прислушиваясь к разговору братьев.
        - Нет, поляк.
        - Ah…bon… Russes, polonais, bon.
        Громыхая колёсами, по улицам Парижа ехали кареты, верховые продирались через толпу пешеходов. Высокие серые и коричневые дома с крутыми крышами стеснили кривую, мощённую крупным булыжником улицу. Остро и едко несло вонью из дворов. Пронзительно кричали торговцы.
        Тадеуш болтал ни о чем. Расспрашивал брата о дороге, восхищался парижскими ресторациями.
        Улица раздвинулась. Фиакр въехал на маленькую площадь. В центре стояло большое стеклянное колесо лотереи, сзади него пёстрой горою были разложены выигрыши. Человек в высокой шляпе надоедливо звонил в колокольчик, рядом с ним стояла девочка с завязанными глазами. Кругом сгрудилась толпа.
        - Новая парижская мода. Лотерея - пояснил Тадеуш - Платишь, девочка вытаскивает билет. В каждом втором случае - неплохой выигрыш. Некоторые даже умудрялись выигрывать доходные дома!
        - Обман - Юзеф презрительно сморщился - Развлечения черни и буржуа. Боже, как же измельчали французы! Где новый Ришелье, где новый маршал де Виллар??
        - Нынче во Франции всем заправляют фаворитки - пожал плечами Тадеуш - Да и те, ты прав, измельчали. Раньше хотя бы была мадам Помпадур. Теперь у Людовика пятнадцатого в фаворитках Жанна Бекю, графиня Дюбарри. Спелась с герцогом д’Амбуазом и первым министром де Мопу.
        - Что же король?
        - Заперся в своем Оленьем парке - особняке в Версале, никого не хочет видеть.
        - Даже Марию-Антуанетту??
        - Королеву в первую очередь - Тадеуш тяжело вздохнул - Франция нам не помощник, Юзеф. Аристократия погрязла в дрязгах с буржуа, что заседают в парламенте, ведет развращенный образ жизни… Поверь, брат, это все плохо кончится.
        - Что же наши?
        - Все по старому - князья, прелаты разливают желчь по салонам. Но есть и любопытные персоны. Познакомлю.
        Фиакр приехал к дому бакалейщика Прево.
        - Третий этаж - Тадеуш протянул Юзефу ключ, обнял - Заеду за тобой завтра, устраивайся.
        По тёмной деревянной лестнице, вившейся крутыми изгибами, Костюшко поднялся за слугою в третий этаж и вошёл в мансарду. Маленькая каморка с громадной постелью ожидала его. Сухая вонь стояла в ней. Юзеф подошёл к окну и раскрыл его. Окно было низкое, до самого пола. Железные перила были внизу. Поляк пододвинул к ним кресло и сел.
        Под ним кипела и волновалась улица. Дождь прекратился, молодая луна мутным пятном проблёскивала сквозь тучи. Она казалась ненужной: оранжевыми пятнами вились по улице фонари. Кто-то жалобным пропитым голосом пел под скрипку. Под самым окном мрачного вида господин говорил скороговоркой:
        - Citrons, limonades, douceurs,
        Arlequins, sauteurs, et danseurs…[1 - Лимоны, лимонад, сладости,Арлекины, прыгуны, разные радости.]
        Хлопали хлопушки, был слышен смех. У кабачка с ярко освещёнными окнами, на отблёскивающей мокрой мостовой, две пары плавно танцевали павану. Там то и дело срывались аплодисменты.
        Служанка пришла стелить постель.
        - Что это у вас за гулянье сегодня? - спросил Юзеф - Вероятно, большой праздник?..
        Служанка бросила одеяло, снисходительно улыбнулась вопросу, повела бровью и сказала:
        - Праздник?.. Но почему мосье так думает?..
        - Шумно так?.. Весело?.. Люди танцуют…
        - В Париже?.. В Париже, мосье, всегда так!

* * *
        Дама, с которой обещал познакомить Юзефа Тадеуш носила странное имя - Ali-Emete, princesse Wolodimir, dame d'Asov.[2 - Али-Эмете, княжна Владимирская, госпожа из Азова.]
        Что-то русское было в этом имени. Костюшко насторожился.
        Али-Эмете занимала особняк на ile St-Louis, у самой набережной Сены.
        В гостиной, куда Тадеуш провёл Юзефа, было человек шесть мужчин и одна дама - хозяйка дома. Костюшко, не привыкшему ещё к парижской обстановке, показалось, что он вошёл в громадный зал, где было много народа. Обманывали зеркала, бывшие по обеим стенам комнаты, в общем совсем уж не большой, и много раз отражавшие общество.
        Хозяйка лежала в капризной позе на низкой кушетке. Золотая арфа стояла подле. Чуть зазвенели струны, когда хозяйка встала навстречу входившим.
        - Счастлива видеть вас, - сказала она, точно повторила заученный урок, и протянула Юзефу маленькую, красивую, надушенную руку - Спасибо, мосье Костюшко, что привели дорогого гостя. Он ваш брат?
        - Уи, мадам - Тадеуш склонил голову.
        Княжна Владимирская была в нарядной «адриене» с открытой грудью и плечами. Платье было модное, почти без фижм. Среднего роста, худощавая, стройная, с гибкими и вместе с тем ленивыми, какими-то кошачьими движениями, она была бы очень красива, если бы её не портили узкие, миндалевидные, косившие глаза. В них не проходило, не погасало некое беспокойство, которое Юзеф про себя определил двумя словами: «Дай денег…»
        - Господа, позвольте познакомить вас - мосье Юзеф Костюшко, из Варшавы.
        Она протягивала полуобнажённую руку со спадающими кружевными широкими рукавами и называла поляку своих гостей:
        - Барон Шенк… Мосье Понсе… Мосье Макке… Граф де Марин-Рошфор-Валькур, гофмаршал князя Лимбургского.
        Названный старик, с лицом, изрытым морщинами, с беззубым узким ртом, осклабился в приторной любезной улыбке.
        - Михаил Огинский, гетман литовский.
        Юзеф долгим и пристальным взглядом посмотрел на Огинского и низко ему поклонился. Тот кивнул в ответ.
        - Все мои милые, верные, дорогие друзья, - сказала Али-Эмете, усаживаясь на кушетку.
        Костюшин сел против неё и осмотрелся. Обстановка была богатая, но Юзеф заметил, что всё было в ней случайное, рыночное, наспех купленное, временное, наёмное. Казалось - принцесса Владимирская не была здесь у себя дома. Золото зеркальных рам слепило глаза, зеркала удваивали размер залы, но комната была совсем небольшая, и в ней было тесно. Общество было пёстрое, и, хотя разговор сейчас же завязался и бойко пошёл, было заметно, что все эти люди чужие друг другу и чужие и самой хозяйке, что они лишь случайно собрались здесь и что «свой» здесь только брат. Он уселся у ног хозяйки на низенький пуф, взял лист бумаги и начал набрасывать карандашом портрет, не спускал с принцессы нежного, влюблённого взгляда.
        Макке стал рассказывать, как он был на прошлой неделе в Версале на королевском выходе к мессе.
        - Плох король?.. - спросил, сжимая морщины, граф Рошфор.
        - Не то что плох, а видно, что не жилец на этом свете. И нелегко ему.
        - Ну вот… Везде де Мопу… Ему только соглашаться.
        - Это уже не король - Макке повысил голос - Божества нет. Нет торжественности, трепета, всё стало бедно, скромно, Levee du roi - утренний приём у короля. Король вышел совершенно одетый, готовый к мессе, обошёл представляющихся, расспрашивал о делах… Какое же это «Levee du roi»!.. Когда-то, при Людовике XIV, да ведь это было подлинно пробуждение некоего божества, вставание с постели со всеми интимнейшими подробностями человеческого туалета… Доктор, дворянское окружение… Стул…
        - Оставьте, Макке, - капризно прервала рассказчика принцесса Владимирская - Удивительная у вас страсть рассказывать всякие гадости, от которых тошнит, и покупать неприличные картинки с толстыми раздетыми дамами на постели. А когда дело коснётся высочайших особ - тут вам и удержу нет… Такая страсть под кроватями ползать.
        - Princesse, я хотел только сказать, что раньше дворянству показывалось, что король тоже человек и, как говорят римляне, - nihil humanum…Не чужд ничему человеческому.
        - Есть вещи и дела, Макке, о которых не говорят в салоне молодой женщины.
        - Зачем же их публично делали во дворце?
        - Мало ли что делается публично по всем дворам Парижа, но слышать разговоры об этом у себя в доме я не желаю… Меня просто тошнит от этого. Судари, кто из вас видал трагедию «Танкред»?..
        Юзеф хотел было вступить в разговор, но что можно сказать о парижских театральных новинках?
        - Я смотрел ещё в прошлом году, - сказал барон Шенк. - Мне не очень понравилось. Вот маленькая штучка «Новое испытание» - прелесть… Хохотал просто до упаду… И как играли!
        Из соседней комнаты в гостиную прошёл прелат в чёрной сутане. Он кивнул головою тому, другому и сел в углу у корзины с искусственными цветами. Ливрейный лакей принёс поднос с маленькими чашечками с чёрным кофе и стал обносить гостей. Юзеф, понял - пора уходить. Разговор разбился. Граф Рошфор тяжело поднялся с кресла и подошёл к принцессе Владимирской.
        - Простите, Princesse, от кофе откажусь.
        - Всё приливы? - сочувственно, протягивая тонкую бледную руку, спросила принцесса.
        - Да… вообще нерасположение… До свидания.
        - До свидания, граф. Надеюсь - до очень скорого.
        За графом поднялся и гетман Огинский. Кивнул Юзефу на выход. Разговор состоялся уже на улицу, на каштановых аллеях.
        - Вы из Варшавы с депешей от конфедератов?
        - Нет - покраснел Юзеф - Буду откровенен с вами, ваше сиятельство. Скрываюсь от долгов. Когда была образована конфедерация, я пожертвовал крупную сумму на наше общее дело. Пришлось заложить поместье. Нынче евреи-ростовщики возбудили дело о неуплате процентов…
        - Да… все, мы пострадали - сочувствующе покивал гетман - Но ничего, французы опомнились, возобновили субсидии.
        - Хорошая новость!
        - Вот еще одна. Потоцкий тайно выехал из Османской империи в Польшу.
        - О! Генерал готовит новое восстание?
        - Именно сейчас у нас появился шанс свергнуть эту русскую марионетку Понятовского! Слышали, что творится у Екатерины на востоке?
        Закапал новый дождь, мужчины открыли зонты.
        - Какой-то бунт. Объявился некий, Пугачев, очередной самозванец. Объявил себя Петром III.
        - Я поддерживаю переписку с нашими людьми в сибирской ссылке. Пугачев не просто самозванец, а весьма деятельный военачальник. Он уже взял Оренбург, Казань, Самару…
        - Я думаю, гвардейские полки пройдут по его крестьянам парадом - пожал плечами Юзеф.
        - Это большое заблуждение - Огинский понизил голос - Имел встречу с министром де Мопу. Серьезные люди делают ставку на Пугачева!
        - Что за люди?
        Гетман поколебался, но все-таки решился.
        - Слышали про вольных каменщиков?
        - Масоны?
        - Да. Новое тайное общество. Пришло на смену иезуитам. Нынче они решают дела Европы.
        - Но не Азии же…
        - Зря вы так, Юзеф! Это наш шанс. Пока Екатерина занята делами на востоке, ударить…
        - И она опять пришлет Суворова!
        - Суворов в Константинополе.
        Мужчины помолчали, каждый думая о своем.
        - Очень рисковый план - Костюшко пожал плечами - Но почему бы нет? Ставка на Пугачева?
        - Да. Но есть и запасной вариант. Видели эту dame fatale? - гетман махнул рукой назад.
        - Али-Эмете?
        - Да. Я слышал как она себя еще именовала княжной Таракановой посланнику Кастеру.
        - Она и правда княжна? Не похожа.
        - Дочка пражского пивовара - поморщился Огинский - Авантюристка каких поискать. Но умна. Этой зимой по Парижу начали ходить слухи, что она внебрачная дочь прежней русской императрицы Елизаветы и графа Разумовского. Дескать, имеет права на престол.
        - Вот оно как - пробормотал Костюшко - Французы ставят сразу на несколько лошадок.
        - И какая вырвется на финише - покивал гетман - Еще не известно!

* * *
        Правду говорят - “пришел марток - надевай семеро порток”. Народная пословица очень точно отражала погоду в первые дни весны. Ударили морозы, поднялась вьюга. И тут я на совете министров объявляю о нашем выступлении на Нижний. Разумеется, это не вызвало энтузиазма.
        - Померзнут солдаты! - покачал головой Перфильев.
        - Выйдем как только спадет мороз и начнется оттепель - отмел возражения я.
        - По Волге идти неделю - вздохнул Подуров - Где брать дрова? По берегам?
        Рассказал, как можно обкладывать полатки вырезанными кусками льда и прессованного снега. Министры впечатлились.
        - Откель сие знаешь, царь-батюшка? - поинтересовался Рычков.
        - Северные народы чумы так свои строят - отмахнулся я - Об сем всем известно.
        - Нужны пилы - озаботился вопросом Мясников - И как греться внутри?
        - Костер можно зажигать в таком жилище. Снег сплавляется, дым выходит наружу через дырку. Афанасий Петрович - я обернулся к Перфильеву - Распорядись послать вперед “арапчат” на лыжах. С охраной. Пущай делают в каждом дневном переходе достаточно жилищ из снега.
        Я взял бумагу, набросал строение типичного иглу. Особенно обратил внимание, чтобы вход в “иглу” был ниже уровня пола - это обеспечит отток из постройки тяжёлого углекислого газа и приток взамен более лёгкого кислорода, а также не позволяет уходить более лёгкому тёплому воздуху.
        Задержка с выходом до марта обернулась двумя существенными плюсами.
        В последний день перед выходом в город пришло сразу два каравана - с казанских и уральских заводов.
        Первый привез пулелейки. Их тут же раздали в полки, начались пробные стрельбы. Пулю в стволе “шатало”, но дальность увеличилась сразу на сто с лишним шагов. Теперь даже крестьянские отряды представляли собой серьезную опасность.
        Второй караван во главе с известным мне мастером Мюллером привез сразу десять больших мортир. Среди них выделялась своим размером и весом просто огромный сорока пудовый Петръ III Стрелял он бомбами, начиненными черным порохом, весом под два пуда.
        Разумеется, я тут же захотел проверить дальность. После тестовых стрельб удалось замерить расстояние - почти три версты. Фактически речь шла о том, что из Петра III можно обстреливать города за пределами действия бастионной артиллерии.
        - Срочно разряжайте бомбы - дал я команду Мюллеру - Будем начинять их другим зарядом.
        - Каким же? - немец чуть не выронил трубку изо рта.
        - Ваш соотечественник, Иоган Гюльденштедт, довел до ума перегонный куб - я поплотнее застегнул соболиную шубу, вдохнул холодный морозный воздух - Нынче можем делать зажигательные снаряды нового вида.
        После долгих опытов, Иогану удалось не только добыть бензин с керосином, но и выделить некоторое подобие дизельного топлива. По моему совету он сварил его на медленном огне, с добавлением измельченного мыла. Теперь после окончания варки и остывания состава смесь осталось только разбавить бензином для лучшей воспламеняемости и текучести - и у меня появлялся напалм. А это смерть любым крепостям - ведь несмотря на каменное строительство и земляные бастионы, все внутренние перекрытия все-равно делаются из дерева. Напалм же может затечь в любую щель. Да и потушить его обычной водой просто невозможно.
        - Ваше величество, разряжать бомбы не потребно - пожал плечами Мюллер - Я привез вдосталь пустых чугунных оболочек.
        - Пойдемте стрелять - я тяжело вздохнул. Как бы церковники на меня анафему не возложили за огонь, который нельзя потушить. Попахивает дьявольскими кознями!

* * *
        Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский жил на своей вилле под Ливорно. В саду цвели камелии и мимозы. Белые и красные цветы резко выделялись на тёмной зелени, припорошенной вдруг нападавшим и быстро тающим под весенним солнцем снегом. Раскидистые пинии шатром прикрывали небольшой красивый, как игрушка, двухэтажный дом. Внутри всё было последнее слово моды, изящества, искусства и красоты.
        Сам граф, высокого роста мужчина, с голубыми глазами, в одиночестве, покачивая туфлей, слушал пение цыганского хора.
        В гостинную с поклоном вошел лакей, прошептал на ухо графу: “курьер из Хранции”. Тот махнул цыганам прекращать пение, прошел в кабинет.
        Развернул послание русского резидента, вчитался. Дипломат сообщал, что по Парижу ходят слухи о дочери Елизаветы Петровны и Разумовского, княжне Таракановой, которая была воспитана на чужбине и нынче заявляет свои права на престол. Резиденту даже удалось добыть несколько документов, которые распространяются по парижским салонам.
        В одном послании рассказывалось жизнеописание княжны. Его Орлов прочитал быстро, морщась как от зубной боли. Другой документ вызвал уже громкие ругательства. В нем на французском было написано:

“Мы, Божию милостию Елизавета Вторая, царица всея Руси, объявляем всему народу нашему, что он должен решить, быть за меня или против меня, мы имеем все права против тех, кто отнял у нас нашу империю. Через короткое время мы объявим завещание покойной Императрицы Елизаветы, и все, кто посмеет не присягнуть нам, будут наказаны по священным законам, утверждённым самим народом и возобновлённым Петром Великим, Императором всея Руси”.
        К этому документу были приложено воззвания к морякам средиземноморской эскадры. Оно начинались выдержкой из завещания Елизаветы, Императрицы всероссийской, сделанного в пользу её дочери Елизаветы Петровны. На основании этого завещания она, наследница престола, ныне совершает шаг во имя блага её народа, который стонет и несчастия которого дошли до предела, во имя мира с соседними народами, которые должны стать навеки нашими союзниками, во имя счастья нашей родины и всеобщего спокойствия.
        Орлов ударил кулаком по столу, крикнул:
        - Прошка, черт мелкий, где ты там?!
        В кабинет забежал белобрысый парень, лет шестнадцати.
        - Не видишь, чернила закончились? Быстрей неси, балбес. Или вдругорядь розог отведаешь…
        Прошка метнулся в чулан, вынес бутыль с чернилами. Аккуратно налил их в чернильницу, но закрывая пробку, случайно уронил капельку на белоснежную, с вышивкой рубашку Орлова. Тот как с цепи сорвался. Начал бить парня по голове, схватил плетку, валявшеюся на диване, начала охаживать ею. Прошка лишь вздрагивал, молча сжав зубы. Из рассеченных бровей и щек хлестала кровь, из глаз лились слезы.
        - Эй, там! - грозно крикнул Орлов, отдуваясь.
        В кабинет вбежали гайдуки.
        - Взять дурака - ткнул пальцем граф в парня - Выпороть на конюшне.
        Слуги схватили Прошку, который все держал побелевшими пальцами бутылку с чернилами, поволокли прочь.
        Орлов уселся за стол, перевел дух. Потом окунул перо в чернильницу, принялся писать Екатерине письмо.

“…ко всем нашим несчастьям с Пугачем, объявилась в Париже подложная дочь Императрицы Елизаветы Петровны»…
        За окном раздался свист плетей, первый, самый мучительный крик Прошки.
        «.. есть ли эдакая на свете или нет, я не знаю, - продолжал писать Орлов, - а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею - да в воду. Сие же ея письмо с амбициями на престол при сём прилагаю. Из него ясно увидишь желание добывать трон, из под тебя, матушка!. Да мне помнится, что и прелестные письма Пугача несколько сходствовали в слоге сему его обнародования… От меня ж будет послан нарочно верный офицер в Париж, и ему будет приказано с оною женщиною переговорить, и буде найдёт что-нибудь сомнительное, в таком случае обещать на словах мою услугу, а из того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно. И моё мнение, буде найдётся таковая сумасшедшая, тогда, заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт; и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелишь мне, матушка, мне в оном случае поступить, то всё наиусерднейше исполнять буду…»
        Вечером к поротому Прошке пришла статная, длиннокосая Маруся… Были оба взяты Орловым из одной деревни, уже давно прислуживали графу в его поездках.
        - Ой, божечки мой! - Маруся подняла рубашку, уставилась на вздувшиеся, окровавленные рубцы на спине Прошки, потом начала осторожно пальчиками трогать раны на лице парня - Ой, убил изверг!
        - Ништо, отлежусь - простонал Прошка - Отлежусь, и убью графа! Ночью придушу, как собаку.
        - Даже не мысли об сем - заплакала девушка - Он же медведь, забьет тебя до смерти.
        - Нее - криво улыбнулся парень - Он на ночь кальян с гашишем курит. Пристрастился от турок. Пьяный лежит. Убью его и сбегу. На Русь, к истинному царю-батюшке, Петру Федоровичу! Слыхала, что люди молвят? - Прошка со стоном привстал на тюфяке - Сидит на железном троне законный амператор, внук Петра Великого. Судит всех по-правде. Дал волю крестьянам, казнит барей…
        - Да тихо ты, тихо - зашептала Маруся, вытирая платком слезы - Как идти то на Русь? Через осман или поляков?
        - Тама решим как - Прошка приник к уху девушки - Пойдешь со мной? Неужель не опротивело тебе лежать под Орловым, да плод потом травить?
        - У ну замолчи! - Маруся оттолкнула парня, он со стоном упал обратно на тюфяк - Не тебе меня судить!
        - А я и не сужу - Прошка отвернулся - Я может тебя в законные жены возьму…
        Маруся опять заплакала, но теперь уже облегченно.

* * *
        - Дровяные склады в пути запасены - жеребец Перфильева гарцевал рядом с моим Победителем. Всхрапывал, косил влажным глазом. На схватку вызывает? Кобыл вроде вокруг нет, конная свита стоит далеко, смотрит как первые полки под красными знаменами спускаются на лед Волги.
        - Лошадей подковали гвоздями, кибитки для обугреву и сани у казанцев позабирали - продолжал Афанасий Петрович - Вон попы идут.
        Вдоль берега растянулась целая процессия. Впереди шел митрополит Вениамин, за ним несколько священнослужителей с хоругвями, крестами. Почти крестный ход. Рядом быстро шагал одетый в тулуп Творогов. Приехал, успел.
        - На молитву стройся - закричали полковники, солдаты начали быстро выстраиваться в длинные шеренги. Все-таки трехмесячная учеба дала свой результата.
        Я спешился и первым подошел под благословение Вениамина. Выслушал слова напутствия. За мной потянулись генералы. Священники начали службу, а мы с Твороговым отошли в сторону.
        - Еле успел добраться до Казани до твого отъезда Петр Федорович - вздохнул Иван Александрович - Тревожно мне что-то.
        - Справишься - отмахнулся я - Казань поболе Оренбурга будет, зато и дела… ой как развернуться можно.
        - Да я не об сем - махнул рукой новый глава губернии - Справимся, людишек продолжим учить в школах, да полки для тебя, царь-батюшка, верстать. Не об том тревожусь.
        - Тогда об чем?
        - Предательства боюсь!
        Озакан уже отъехал обратно в Москву, Шешковского я забираю с собой… Волков? Этот тоже подписал отказное письмо, сейчас сидит в канцелярии, сочиняет манифесты для городов, которые еще не присягнули мне, пишет послания всему высшему генералитету русской армии. Одно дело “прелестные письма” для солдат - другое дело перетянуть на свою сторону хотя бы некоторых военачальников. Может и не получится, но попробовать стоит. Если на мою сторону переходят уже сенаторы, многих это заставит задуматься. Плюс Волков готовиn депеши для европейских дворов. Пора выходить на международный уровень и заявить о себе прусскому Фридриху, австрийскому Иосифу II (а точнее его матушке - “моей” крестной Марии Терезе) и другим королям и королевам.
        - Тоже боюсь - я тяжело вздохнул, посмотрел в небо. Облака стремительно неслись вскачь куда-то на запад. Прямо как я.
        - Но другого пути у нас нет. Афанасий Петрович - крикнул я генералу - Давай сигнал к выступлению!
        Запела труба. Закончившие обряд священники расступились, полки под прощальные крики казанцев, что собрались на высоком берегу, продолжили сходить на лед Волги. В 1-м оренбургском голосистый запевала громко начал:
        “…Наступает минута прощания,
        Ты глядишь мне тревожно в глаза,
        И ловлю я родное дыхание,
        А вдали уже дышит гроза.
        Дрогнул воздух туманный и синий,
        И тревога коснулась висков,
        И зовет нас на подвиг Россия,
        Веет ветром от шага полков….”
        Тут дружно, по выученному, подхватили солдаты всех полков:
        “...Прощай, отчий край,
        Ты нас вспоминай,
        Прощай, милый взгляд,
        Прости - прощай, прости - прощай…”

* * *
        Первым во дворце проснулся сэр Томас Андерсен. Он с сожалением расстался со своими розовыми атласными подушками, обшитыми кружевами, и зевнул. Часы пробили шесть ударов. Сэр Томас прислушался: он привык в это время завтракать и уже чувствовал голод. Поэтому он подбежал к постели императрицы и залаял. Моментально всё его семейство проснулось и подняло разноголосый крик. Маленькие чёрные левретки, впервые ввезённые в Россию из Англии занимали в придворном штате почётное место и были весьма требовательны.
        Собачий лай привлёк первую камер-юнгфрау Марию Саввишну Перекусихину. Она была некрасива - как и все горничные и фрейлины императрицы - и очень умна. Слово, вовремя сказанное ею, или камердинером Зотовым, или «шутихой» Матрёной Даниловной императрице, расценивалось среди придворных очень высоко. Они же были «глаза и уши государевы» по части всех городских сплетен, родственных ссор и сокровенных домашних тайн лиц, допускавшихся ко двору. Вельможи могли как угодно закрывать ворота и двери своих дворцов, надевать какие угодно костюмы и маски на маскарадах - к утру всё становилось известно императрице.
        Мария Саввишна шагнула в спальню и увидела Екатерину Алексеевну уже встающей с постели.
        Последний месяц императрица сильно сдала. Она сталась полна, под ее тяжелым подбородком появился еще один, и даже новомодный капот из Франции с широкими складками и чепец из розового крепа её совсем не молодили.
        Екатерина перешла в умывальную, взяла у калмычки Екатерины Ивановны стакан воды, прополоскала рот; у Марии Саввишны - кусок льда, которым натёрла лицо, вымыла руки и пошла в кабинет. Ей подали кофе. Выпив две чашки подряд, императрица села за туалетный стол из массивного золота. Начался обряд «волосочесания». Парикмахер Козлов принялся убирать уже начавшие кое-где седеть волосы длиною до пят в «малый наряд». Это время отводилось для доклада главе Тайной экспедиции Суворову.
        Сегодня Василий Иванович был особенно хмур и даже мрачен. Отказался от кофе, открыл папку заполненную документами.
        - Что в перлюстрации? - первой спросила Екатерина после целования руки.
        - Пишет цесарский посол Фиц в Вену. Предлагает Иосифу кроме Белграда требовать у нас переговорах Бухарест. Дескать, позиции Петербурга в связи со смутой слабы, можно получить больше…
        - Где Орлов? - Екатерина бьет сложенным веером по руке Козлова - Осторожнее с заколками!
        Парикмахер только кланяется - императрица сегодня встала не в духе.
        Суворов старший сверяется с документами в папке - Подходит с полкам к Владимиру.
        - Долго тянет, Гришенька - Екатерина тяжело вздыхает - Опять кружит воронье вокруг, так и наровят урвать свой кусок. Скорее надо маркиза разбить да в цепях в Питер привезти. Дабы все эти Фицы увидели нашу силу.
        - Белград придется отдать - осторожно произносит Василий Иванович переминаясь с ноги на ногу.
        - Этим только дай… Подумаю. Далее что?
        - В Турции великий визирь купно с капитан-пашой в последней аудиенции, данной послу вашего величества Булгакову, большое нахальство проявляют. Грозят перемирие нарушить и вновь осадить Константинополь. Говорили разные поносные слова и угрожали войной.
        - Они такие смелые стали потому, что цесарцы полки к границе подвели - Екатерина поморщилась, протянула руку. Тут же, как из воздуха рядом возник лакей, и подал золотую с бриллиантами табакерку, украшенную портретом Петра Первого. Екатерина взглянула на портрет, щёлкнула указательным пальцем, унизанным несколькими кольцами, по крышке, взяла щепотку табаку, понюхала, чихнула, глаза её просветлели.
        - Надо немедля поручить коллегии иностранных дел скорейшие сношения установить с Махмуд-пашою в Солониках. Через Триест и Венезию, дабы его склонить к отделению от султана. Это остудит Абдул-Хамида.
        Она подумала, взяла еще одну понюшку табака.
        - Хмурый ты сегодня, Василий Иванович! Говори, что плохого то случилось.
        - Мои люди докладывают, что Озакана у Пугачева в Казани видели. А також и Волков там обретается.
        - Нет, каков подлец! - Екатерина оттолкнула руки Козлова, резко встала. Начала ходить по кабинету.
        - Что османский резидент ищет связей с маркизом - то ожидаемо было. Но Волков! Я же простила его, приблизила после смерти мужа… Предательство. Кругом предательство и обман.
        - Это еще не все - Суворов спрятал глаза, достал из папки вчетверо сложенный лист серой бумаги - Вашему величеству известен господин Новиков?
        - Этот писака, сбежавший в Казань?
        - Он начал издавать в городе газету Ведомости. Вот, полюбопытствуйте.
        Глава Тайной экспедиции подал Екатерине листы. Та развернула их, принялась вслух читать:
        - Указ Его императорского величества об организации в уездных городах губерний гошпиталей и лекарских аптек…
        Перелистнула.
        - Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Российском государстве и во иных окрестных странах.
        Екатерина начала читать статью, потом в удивлении подняла глаза на Суворова - Ничего понять не могу! Прославляют победы русского оружия в Турции? Василий Иванович, ты посмотри как комплиментарно пишут о твоем сыне! Гений марсового искусства, победитель и устрашитель осман! Что-то тут нечисто!
        Императрица подозрительно посмотрела на Суворова-старшего, потом властно махнула рукой - Все прочь!
        Фрейлины, лакеи, парикмахер мигом испарились из кабинета.
        - Говори правду, Василий Иванович! Что сие значит?
        - Клин хотят промеж нас вбить, матушка - помявшись, ответил Суворов.
        - В твоей верности, Василий Иванович я не сомневаюсь…Но та история с тайными письмами твоему сыну…
        - Ночью был курьер из Константинополя. Александр уже отстранен от командования гарнизоном… Я полагаю нужным, вызвать его в столицу и лично допросить.
        - Прямо как Петр I - усмехнулась Екатерина - Лично пытать сына будешь?
        - Ежели надо - буду - твердо ответил Суворов.
        - Ладно, даю дозволение - императрица перевернула еще один лист газета - Пущай едет. Так, что тут у нас еще… «Из столицы нам сообщают, что там на десять тысяч жителей-дворян находится более нежели тридцать тысяч человек парикмахеров, камердинеров, поваров, слуг и служанок, которых господа питают и одевают богато за счёт глада и наготы несчастных и грабимых ими крестьян….”. Ого, как зло Новиков то пишет!
        Императрица подчеркнула карандашом пассаж: - Нет, ты послушай Василий Иванович каков наглец!
        «…Мы увлекаемся некоторыми снаружи, блестящими дарованиями иноземцев, особливо из немцев и тем самым становимся их обезьянами и начинаем презирать и ненавидеть всё русское: наше прошлое, добрые свойства нашего народного характера, наш язык…»
        Суворов изобразил на лице грусть, развёл руками:
        - Отечественные газетиры они пострашнее Пугача бунтовщики.
        - Курьера Орлову! Срочно. Чтобы живым брал их! Слышишь, Василий Иванович?! Только живыми! Четвертования им мало будет! Нет, каковы подлецы….
        Глава 13
        На второй день нашего похода по Волге начали поступать свежие разведданные. Сначала прискакали конные башкиры Азналина. От них стало известно, что Орлов с полками выдвинулся из Москвы к Владимиру. Затем объявился один из двух резидентов Тайного приказа в Нижнем. Его привел в мой шатер Шешковский. Долго “пытал” насчет новгородского гарнизона.
        Возглавлял оборону генерал-майор Алексей Алексеевич Ступишин. В городе губернатора уважают - он прошел всю Семилетнюю войну, был сначала полковником, потом бригадиром… Его даже избирали в Уложенную комиссию, из которой Екатерина хотела сделать российский парламент, но потом передумала. Особенно мне стало грустно, после того, как я узнал, что Ступишин воевал на Кавказе - был комендантом Кизлярской крепости и даже заложил городок Моздок.
        - Этот Нижний не сдаст - тяжело вздохнул, вторя моим мыслям, Шешковский - Кровью умоемся штурмовать Кремль.
        Судя по тем данным, который принес нам агент - генерал-майор получил от Екатерины два полка мушкетеров, еще до восстания в Москве и сумел мобилизовать полторы тысячи окрестных дворян и мещан в ополчение.
        Самое главное, людям Шешковского удалось перехватить одного из курьеров, что вез донесение Орлову.

“….город Нижний положение имеет весьма важное потому, что хранится в нём: денежной казны до миллиона рублей, соли по берегу в разных местах до 7 миллионов пудов, вина также до 14 тысяч ведер, зерна и круп бесчетно. Все сие хранить без сериозного воинского подкрепления возможности не имею. В гарнизоне без командированных к усмирению бунтовщиков не более 1500 рядовых, и те весьма ненадежны; а кремль в окружности своей имеет 2 версты и 180 сажен. К обороне ж все, что имеет силы человеческие, могут изыскать, я ничего не упустил; но со всем тем не могу сказать, чтобы себя мог совсем обеспечить. …И в таком будучи обстоятельстве я решился защищать только крепость Нижний Новгород, а поисков по недостатку воинских сил, а особенно конных команд, производить некем… Если конных я получу хотя бы тысячу аль две, гусар то, надеюсь, с Божьей помощью не только разсыпавших злодеев не допущу в Московскую губернию, но истреблю всех в своей…”
        - Это он про людей Анзалина и Салавата Юлаева - пояснил мне Шешковский про “разсыпавшихся злодеев”.
        - Зови генералов - я кинул письмо Ступишина в огонь жаровни - Наша беда не Нижний. С Божьей помощи возьмем его. Наша беда - Орлов. От Владимира он быстрее дойдет до Новгорода, чем мы по Волге.
        После того, как генералы собрались, начали думать, как притормозить любовника Екатерины. Это представлялось возможным - надо было разделить армию на две части. Конную и пешую с тяжелым обозом. Первая отправлялась наметом вперед и начинала изматывать Орлова после Владимира, постепенно оттягиваясь к Нижнему. Нашу мобильную часть войска я поручил возглавить Овчинникову и Мясникову. Подуров и Перфильев продолжали гнать пехотные полки по Волге.
        - Андрей Афанасьевич, Тимофей Григорьевич - я обратился к военачальникам - Ни Боже мой, никакого генерального сражения! Наскочили, стрельнули и тикать. Заходите в тыл, бейте обозы.
        - То мы разумеем добре, царь-батюшка - сверкнув единственным глазом, за обоих ответил Мясников - Будем драть задницу Орлову как собаки медвежью.
        - Собирайте по дороге башкирцев да киргизов - я поплотнее запахнул шубу. Примораживало, и это было хорошо! Весна выдалась поздняя, а значит мы успеваем к Нижнему до вскрытия Волги - Неча им шляться по губернии, хватит, поразбойничали.
        На следующее утро, конные полки казаков ушли вперед, а мы двинулись дальше. Мороз усиливался, пошли обморожения. Максимова с отцом сбивались с ног, ухаживая за выбывшими из строя. Им помогало двенадцать докторов, но наши военная медицина была все еще слаба. Я приказал увеличить питание, вспомнил про замороженный борщ. Вполне себе действенный полуфабрикат. Борщ вариться, замораживается. При необходимости - прямо топором, рубиться нужная часть, и разогревается на костре в котелке. Полевых кухонь не хватало, так что идея с борщом пошла в массы на ура.
        На каждом привале я приказывал организовывать не только обильное питание, но и политинформацию.
        Солдаты садились у костра в кружок, капралы, те, которые грамотные зачитывали газету Ведомости, мои указы. Полковники не пили водку на офицерских собраниях, а отвечали на вопросы, участвовали в жизни рот. Поляки сначала кривились, пытались манкировать обязанностями, но после нескольких штрафов и публичных выволочек - сдались.
        На пятый день мы миновали пустые и разграбленные Чебоксары. Губернатор не стал защищать город и тут славно похозяйничали башкиры с калмыками.
        - Ох, грех какой - перекрестился на почерневшие купола сгоревшей церкви Перфильев - Как отмаливать то будем, Петр Федорович?
        - Я в ответе перед Господом, отмолю - я пришпорил Победителя, перешел на рысь. Если Господь меня сюда прислал, значит у него есть для меня Цель. И эта цель - мое Дело, к которому я готовился всю свою “прошлую жизнь” - Прикажите полкам прибавить шаг.

* * *
        В маленьком городе Боровске Московский губернии, на почтовом дворе по комнате шагал молодой человек с живыми глазами и подвижным лицом. Бобровая шапка и шуба валялись на лавке рядом с дорожным чемоданом. Станционный смотритель, старый, сгорбленный, с седыми нависшими бровями, в затрёпанном кафтане, проходя мимо, спросил:
        - Вы, сударь, чего дожидаетесь?
        - Лошадей. Мне в Немцово.
        - Обычно ихние сани приходит поутру. Нынче что-то запоздали…
        Не успел он сказать это, как снаружи донесся скрип полозьев. Молодой человек выскочил на крыльцо и увидел деревянные сани: две лошадёнки с подвязанными хвостами уныло мотая головами, понуро брели к станции. Кучер, сидевший в розвальнях, - борода лопатой, на голове дырявая лисья шапка - соскочил на землю и стал привязывать вожжи к столбу.
        - Откуда вы? - закричал ему приезжий.
        - Мы, - продолжая топтаться у столба, отвечал тот, - мы-то из Немцово.
        - Мне как раз туда нужно.
        - А раз надо, так и поедем.
        Недалеко от Боровска раскинулось село Немцово, каких было много на Руси - рубленые избы, соломенные крыши, колодцы с высокими журавлями, рядом замерзшая речка, за ней холм, на холме - помещичий дом с белыми колоннами.
        В нынешнее смутное время, когда повстанцы колобродили по округе и кругом шли бои, соседние помещичьи дома превратились в пепелище, а село это и именье при нём как стояли, так и остались. Поэтому не тронул его и полки Орлова, который, гоняясь за ребеленами, оставлял на своём пути виселицы и разоренные крестьянские хаты.
        Земля принадлежала Николаю Афанасьевичу Радищеву. Помещик был странный человек - не похожий на других: из дому почти не выходил, проводил целые дни в библиотеке, которая занимала самую большую залу, говорил свободно на немецком, французском и польском языках, хозяйством занимался мало, никогда не применял телесных наказаний у себя в деревне, а когда заговаривал с народом, то больше интересовался древними преданиями и рассуждениями крестьян о Боге и святых, чем сбором оброка. Николай Афанасьевич любил петь на клиросе, а «Апостола» читал по памяти. За хозяйством следили старики с выборным старостой, делали это толково, и село выгодно отличалось своей зажиточностью от других.
        Соседние помещики прозвали Николая Афанасьевича «сумасшедшим философом», а деревенские старики «Божьим человеком».
        Когда народ восстал и помещики, считавшие себя умными, благополучно покачивались на деревьях, а их горящие усадьбы освещали окрестности, радищевские крестьяне спрятали в лесу своего барина с детьми, которых для верности вымазали сажей, чтобы они больше походили на их собственных, и сумели сохранить его дом и имущество.
        Старший из семи сыновей помещика, Александр Николаевич, служил обер-аудитором у санкт-петербургского главнокомандующего и в именье его видели всего несколько раз, и то на несколько дней. Поговаривали, что он долго жил и учился за границей, пишет какие-то книги, по доброте пошёл весь в барина. Старик Пётр Сума, обучавший барчука грамоте и провожавший его десятилетним мальчиком в Москву, правда, любил говорить, что «ребёночек был ангельской красоты и тихий», но всем было известно, что Сума не прочь выпить и приврать.
        О молодом барине стали забывать. Старый Николай Афанасьевич одряхлел, дети разъехались кто куда, помещичий дом затих. И вдруг пронёсся слух, что Александр Николаевич едет из Петербурга навестить родное гнездо.
        Когда розвальни с седоком, повернул с центрального наезженного шляха на просёлок, лошади пошли по брюхо в снегу. Кучер, махнув рукой, повернулся к седоку:
        - Тут с две версты такая дорога. Далее будет почище.
        Молодой человек, с любопытством поглядывая вокруг, спросил его:
        - Так как же вы живёте?
        Старик погладил рукой бороду, ответил неопределённо:
        - Живём помалу!..
        - Ну, а всё-таки, - не унимался седок. - Вот я проезжал другие деревни. Там много домов сожжено, крестьяне выселены, взяты в рекруты, а ведь у вас всё благополучно…
        - Оно конечно, - отвечал возница, - у нас лучше, только всё равно плохо…
        - Да чем же плохо?..
        - А тем, что как у них, так и у нас исправник один, как прискачет, так и начнёт: кого в морду, а кого и на съезжую. «Вас, говорит, помещик не учит, так я за него действую».
        - Какое же он имеет право? - вспыхнул седок. - Отчего же вы не жаловались?
        Старик горько усмехнулся:
        - Жаловаться? Теперь за подачу челобитных-то кнутом почивают! Нам жаловаться некому…
        - Ну, а с хлебом как у вас, сыты?
        - Кое-как сыты. Да ведь оброк-то более стал в пять раз. Двадцать лет назад он был руль серебром в год, а ныне пять, вот и живи. Хотя, конечно, и деньги нонешние не те - бумажные. У нас-то ещё слава Богу! Помещик наш Николай Афанасьевич Радищев, может, слыхали, душевный человек. Мы при бунтовщиках его с семейством укрыли, и достояние ихнее оберегали. Ныне он со своею супругой-старушкой век доживает. Тоже хорошая женщина - оброк мы им собираем на прокормление семейства, ну, а более они ни к чему нас не принуждают, и обид от них никаких не видно. А в других деревнях - жуть, народ стонет, бежит к Петру Федорычу в Казань то…
        Седок подвинулся к вознице.
        - Стало быть, при Пугачёве-то лучше?..
        Старик посмотрел подозрительно, оглянулся вокруг, потом наклонился, сказал шёпотом:
        - Лучше. И никакой он не Пугачев - махнифесты лжу говорят. То наш природный царь, крестьянский. Перво-наперво земля твоя, работай и живи. Вольности от крепостных тягот. Людьми мы себя почувствовали. Держава-то на ком держится? На нас. Хлеб ей кто даёт? Мы. Опять же в армию солдат, защищать отечество, кто даёт? Мы. На другие какие первейшие надобности, на заводах работать или корабли строить, опять же идёт наш брат крестьянин. А живём мы хуже скотины. И ту добрый хозяин бережёт и холит, лишний раз без надобности не ударит Вот она, наша доля, какая!.. - И вдруг, спохватившись, испуганно зачмокал на лошадей и шёпотом добавил: - И то я, старый, разболтался. Вы уж, барин, простите за слова-то мои, а то кто услышит!
        Седок весело усмехнулся, хлопнул старика по плечу:
        - Всё это чистая правда. Только не вечно же так будет.
        Возница перепугался, даже вожжи выронил, потом шёпотом спросил:
        - Да вы кто сами-то?
        Седок рассмеялся.
        - А кто я такой, думаешь?
        Старик почесал затылок.
        - Да вот я и в сомнении. Сказали мне - съезди на почтовую станцию, може, кто приедет кто в Немцово - привезёшь. Вот я и поехал…
        - Тебя как зовут?
        Кучер поёжился:
        - Прокофием.
        - А по отцу как, фамилия у тебя есть?
        - Сын Иванов, прозвище наше Щегловы.
        - Так вот, Прокофий Иванович, если в гости к себе позовёшь, то и скажу, кто я такой…
        - Конечно, милости просим, только чудно что-то… Какой вам у нас интерес?..
        - Я Александр Николаевич Радищев, сын Николая Афанасьевича…
        Старик пристально посмотрел серыми запавшими глазами на молодого барина, лицо его просветлело. Он снял шапку, перекрестился.
        - А интерес мой таков. Посмотреть как простой народ живет. Какие беды у него, от чего бунтуется.
        Возница взмахнул кнутом, лошади выбрались на проторенную дорогу, пошли быстрее.
        - Но есть, есть Бог на земле! - Прокофий сплюнул в снег - Когда пошли прелестные письма от Петра Федорыча, заступника нашего, да поехали казачки его по деревням - поднялись зубовские, взялись за топор.
        - Неужто погиб, Василий Николаевич?? - Радищев плюхнулся обратно в сено.
        - Как есть погиб. Схватили его мужички, да привязали за ножки к двум склоненным березкам.
        - Ох ты Боже мой!! Ужас какой.
        Радищев выскачил из саней, вытер снегом разгоряченное лицо. Пошел рядом по сугробом проваливаясь. Прокофий придержал лошадей - Барин, садись, застудишься!
        Радищев упал в розвальни, стал смотреть в синее-синее небо. Говорить не хотелось - дальше ехали молча.

* * *
        Дома Радищева приняли радушно. Отец устроил торжественный ужин, долго расспрашивал о жизни в столице. Но уже на следующий день Александр заскучав, принялся наносить визиты соседним помещикам.
        Всё это были дворяне, отбывшие военную или штатскую службу и теперь угрюмо сидевшие в усадьбах за своими заборами. Многие находились в отъезде во времена бунта - вернулись на пепелище, другие потеряли родственников. Теперь они с ненавистью говорили о крестьянах:
        - Вся и пугачёвщина с чего началась? Обрастать стал народ жиром. Мужика-то надо держать впроголодь, по воскресеньям в церковь водить, по субботам на конюшню - плёточкой постегать. Вот и будет тишина. Яицкие-то казаки оттого и взбесились, что воровство их прежнее прощалось.
        Из окрестных помещиков один Николай Петрович Самыгин был исключением. Он некогда служил в одном из гвардейских полков, потом уехал в Париж и вернулся оттуда в своё большое имение. После смерти отца Николай Петрович построил великолепный дворец, в котором находился кабинет с огромными окнами, названный им «Парнасом». Кабинет был заставлен французскими книгами и украшен бюстами Вольтера и Руссо.
        Когда Радищев приехал к нему в гости, он застал хозяина за переводом известного стихотворения: «О Боже, которого мы не знаем…».
        Подали французское вино. Гость и хозяин сели у камина.
        Самыгин, изящный, не старый ещё человек, в элегантном сюртуке, коротком пудреном парике, шёлковых чулках и лаковых туфлях, заложив ногу на ногу и пригубив бургундского, сказал со вздохом:
        - Знаете, дорогой Александр Николаевич, я никак не могу примириться с отсутствием человеколюбия у здешних дворян. Осенняя грязь, грубость нравов, невежественные соседи, кои век свой проводят в пьянстве, забавах с крепостными девками и сплетнях… О мой Париж, с его голубым небом, уличным весельем, изящными женщинами, балами и театрами!.. А французские энциклопедисты с их светлым умом!..
        Радищев молча пожал плечами.
        Самыгин сделал недоумевающий жест:
        - Неужели вы не разделяете идей французских энциклопедистов?
        Радищев усмехнулся, допил свой бокал, поставил его на маленький, красного дерева столик:
        - Я, конечно, полностью приемлю идею свободы, равенства и братства людей. Я противник крепостного права!..
        Самыгин от удивления раскрыл рот и уставился на соседа. Радищев продолжал:
        - Но я считаю, что освобождение крестьян в России и переустройство империи в могучее и свободное Российское государство, основанное на братстве народов, должно идти нашим собственным путём. Я против подражания Западу. Во Франции великие люди, подобные Вольтеру и Дидро, непрестанные преследования терпят от короля и властей французских, и там пока не меньше свинства, чем в нашей крепостной России…
        Самыгин стал бледнеть и даже потерял дар речи.
        - То есть как свинства?.. - произнёс он, заикаясь.
        Радищев стал раздражаться.
        - Самого обыкновенного, сударь. Крестьяне французские, пожалуй, ещё в худшем положении, чем наши. Губернаторы - первые воры. Париж - вертеп, где всё снаружи блестит, а внутри сгнило, где по ночам грабят и убивают за франк. Да позвольте вам доказать фактами…
        Радищев вытащил из кармана маленькую тетрадку, в одну восьмую листа, в серой обложке:
        - Вот, пожалуйста, это рукописные копии писем Дениса Ивановича Фонвизина из Парижа и Ахена к Петру Ивановичу Панину. Переслали мои добрые друзья.
        - Добрые друзья - это масоны? - проницательно заметил Самыгин.
        - Да, это мои новые братья! - с вызовом ответил Радищев - Так разрешите зачесть?
        Хозяин дома кивнул, раскурил трубку.
        «…грабят по улицам и режут в домах здесь нередко” - начал читать Александр - “Строгость законов не останавливает злодеяний, рождающихся во Франции почти всегда от бедности, ибо, как я выше изъяснялся, французы, по собственному побуждению сердец своих, к злодеяниям не способны и одна нищета влагает нож в руку убийцы. Число мошенников в Париже неисчётно. Сколько кавалеров святого Людовика, которым, если не украв ничего выходят из дома, кажется, будто нечто своё в Доме том забыли».
        - А вот еще - Радищев перелистнул:
        «Мнимой свободы во Франции не существует: король, не будучи ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы. „Lettres de cachet“ - суть именные указы, которыми король посылает в ссылки и сажает в тюрьму, по которым никто не смеет спросить причины и которые весьма легко достаются у государя обманом, что доказывают тысячи примеров. Каждый министр есть деспот в своём департаменте. Фавориты его делят с ним самовластие и своим фаворитам уделяют. Что видел я в других местах, видел и во Франции. Кажется, будто все люди на то сотворены, чтобы каждый был тиран или жертва. Неправосудие во Франции тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства и на всех простирается. Налоги безрезонные, частые и тяжкие, служат к одному обогащению ненасытных начальников; никто, не подвергаясь беде, не смеет слова молвить против сих утеснений. Надобно тотчас выбрать одно из двух: или платить, или быть брошену в тюрьму».
        Самыгин развёл руками:
        - Стало быть, я вижу, вы всё-таки отрицаете влияние французских энциклопедистов, коих даже её величество, государыня императрица, высоко почитает.
        Радищеву надоело спорить, он махнул рукой и спрятал тетрадь в карман.
        - Не отрицаю сего благотворного влияния на многих особ во всём мире и у нас. Но не Вольтер и Дидро создадут новый свободный век во Франции, а уже тем более в России…
        - А кто же, позвольте вас спросить?
        - Да сам народ, - спокойно сказал Радищев, - низвергнет короля и устроит своё правление…
        Хозяин встал, ноги его плохо слушались…
        - Знаете, сударь, - сказал он тихо, - Это же пугачевщина! В тот момент, когда самозванец подступает к Москве… Да вы просто опасный человек!..
        Радищев молча поклонился и пошёл к выходу.
        Самыгин находился в смятении: гость казался ему опасным своими крайними идеями, но долг хозяина обязывал быть гостеприимным.
        - Куда же вы, Александр Николаевич, так можно подумать, что мы с вами поссорились!..
        Радищев, поколебавшись, вернулся, но разговор не клеился.
        - Долго ли вы думаете пробыть в наших местах? - спросил Самыгин.
        - Да нет, пробуду ещё несколько дней и направлюсь в Казань.
        - В Казань! - всплеснул руками хозяин - Боже мой, неужто к самому Пугачу?!
        - К нему - коротко кивнул Радищев - Ежели начинать переустройство государства Российского, то оттуда, с самых корней нашего ветвистого дерева.
        Самыгин суетливо выбил трубку в пепельницу, заелозил руками по столу.
        - Донесете? - Радищев внимательно посмотрел на помещика, сжал побелевшими пальцами подлокотник кресла.
        Повисло тяжелое молчание.
        - Нет - наконец, выдавил из себя Самыгин - Но прошу мой дом оставить.

* * *
        Чем ближе мы приближались к Нижнему Новгороду, тем больше по берегам Волги встречалось нам деревень. Крестьяне с красными повязками на рукавах, на шапках высыпали на лед, махали руками, обнимались с земляками в полках. Движение замедлилось, периодически мы попадали в самые настоящие “пробки” из людей. Моя свита подсуетилась, пустила вперед Акульку с иконой Казанской Божьей Матери, что нам вручил перед отъездом митрополит Вениамин. Девочка за несколько месяцев жизни при дворе отъелась, подросла, но в красном платке, да в окружении нескольких монахов-чернецов, что увязались с нами - выглядела прямо Жанной де Арк русского разлива.
        Над моим образом Перфильев с Подуровым тоже тщательно поработали. На одном из привалов плотники сбили огромные, высокие сани с помостом. На него поставили Железный трон. Как только наши полки приближались к очередной “пробке” - я садился на трон, делал торжественное лицо. Крестьяне завидев меня, падали на колени прямо в снег, крестились. Мне же оставалось только благословлять народ сверху под "Боже царя храни", что пели в ротах.
        Иногда приходилось встречаться и с целыми делегациями. Обычно их возглавлял либо староста деревни, либо местный приходской священник. Мужички, открыв рты пялились на меня, обычно не сразу могли сформулировать свои просьбы и жалобы. Но когда все-таки открывали рты…
        От земельных дрязг я ловко уклонялся - предлагал крестьянам являться в уездные города, где скоро будут по примеру Казанской и Оренбургской губерний открыты выборные суды. Схваченных помещиков собирал группами и под охраной отправлял назад по Волге. В Казани стараниями Хлопуши была воссоздана пересыльная тюрьма. Бывших аристократов, из тех, что не хотели присягать и подписывать отказные письма, отряжали дальше по этапу в Сибирь. Перед самым выступлением на Нижний, я написал Лысову с Шигаевым. Пора было основывать Хабаровск и Владивосток. Для этого я велел выделить несколько сот казаков, а также отправлять с ними всех пленных аристократов, захваченных в Казани, Царицыне и Казани - пусть занимаются земляными работами и строят форты на месте основания новых городов. В письме было вложена нарисованная от руки карта с указанием точных мест, где должны были появится Хабаровск и Владивосток.
        Да, Айгунский договор, который разграничивал Россию и Китай по Амуру и Уссури еще не заключен. И территории Приморья по Нереченскому соглашению являются спорными. Но чтобы торговаться с китайцами - надо иметь форпосты во всех ключевых точках. Тогда захват Приморья и его последующая легализация произойдут так сказать, явочным порядком.
        Глава 14
        Дворец князя Долгорукого, впоследствии ставший зданием Дворянского собрания, творение зодчего Казакова, светился огнями. По фронтону горели разноцветные плошки, из окон колонного зала вырывались снопы света. Москва, напуганная пугачевским бунтом и жестокостью гвардейцев - постепенно оживала. Начиная с восьми часов вечера ко всем подъездам со стороны расчищенной от остатков тающего снега Дмитровки, Охотного ряда и Моховой стали подъезжать щёгольские экипажи и помещичьи дормезы, крытые кожей, золочёные, с большими стеклянными окнами и красными спицами кареты и древние возки допетровских времён.
        Здание было окружено драгунами, которые еле сдерживали наседавшую со всех сторон толпу любопытных. Полицейские офицеры уже давно охрипли от крика и теперь бросались как бешеные то на кучеров, пытавшихся прорваться вперёд, то на зевак, нахально пяливших глаза на вельмож в звёздах и лентах, входивших в подъезд.
        Полицеймейстер, похожий на каменную статую, поставленную по ошибке вместо постамента на дрожки, ожидал приезда графа Орлова.
        Дворянские семьи, за неделю готовившиеся к этому балу, кучками толпились в подъездах, отряхиваясь и осматривая друг друга. Лакеи в красных фраках и белых чулках суетились, принимая шубы.
        Внизу, у широких лестниц, гостей встречали молодые люди, рождённые быть распорядителями на балах и как бы исчезавшие во тьму небытия в промежутках между ними.
        На верхней площадке перед входом в главный зал с одной стороны стоял предводитель московского дворянства граф Степан Степанович Апраксин, приземистый, толстый, в огромном парике и сказочной красоты кафтане с большими бриллиантовыми пуговицами, потный и озабоченный.
        Мимо него проходило бесконечное шествие аристократии. Ползли петровские вельможи, недовольно постукивая тростями и недоброжелательно оглядываясь вокруг, как будто всё, что они видели кругом, сущие пустяки. Вели под руки бабушек, которые детство провели в теремах, юность в ассамблеях, а годы замужества - во времена Бирона и Миниха, когда, обливаясь слезами, приходилось им зубрить немецкий язык. Проходили приезжие дамы, захлопотавшиеся в провинциальных усадьбах и теперь только и мечтавшие, как бы согрешить со столичным кавалером. Гоня впереди жену и дочек, как лошадей на ярмарку, шествовали богатые помещики вперемежку с разорившимися кутилами, давно уже перезаложившими свои имения. Чиновники и офицеры, иностранные дипломаты и могущественные откупщики разыскивали в толпе знакомых или нужных людей.
        Десятки тысяч свечей отражались в хрусталях подвесок, в огромных настенных зеркалах, в белом мраморе колонн, освещали матовые плечи женщин и расшитые золотом и серебром мундиры мужчин. Два оркестра безмолвно расположились на хорах. Было душно, несмотря на открытые окна. Стоял острый запах пота, духов и пудры. Воздух наполнял равномерный гул голосов.
        Вдруг толпа раздалась на обе стороны и на середину зала вышел граф Орлов. Казалось, он самим провидением был создан для торжественных церемоний. Глядя на него, никому бы и в голову не пришло сомневаться в величии и силе империи, даже если бы она была на краю гибели. Высокий, усеянный звёздами, он медленно шел по паркету, раздавая улыбки направо и налево. Рядом, в семеновском мундире семенил мрачный Великий князь - Павел Петрович. Но на него никто не обращал внимание - все смотрели на Орлова.
        Лорнеты мамаш мигом оказались подняты - не было в Империи лучшего жениха. И в то же время такого же опасного. Все знали о новых симпатиях Екатерины. Старый фаворит погиб, Орлов вновь возвращался на Олимп.
        Апраксин подал знак рукой - оба оркестра заиграли «Славься, славься ты, Екатерина!». Начался бал.
        Орлов для первого танца выбрал дочку Апраксина - миловидную девушку семнадцати лет отроду. Графиня покраснела от удовольствия, подала руку. Тут же сложились другие пары.
        Сразу после первого тура в зале появился новый персонаж - Захар Григорьевич Чернышёв. Всесильный глава военной коллеги быстро прошел в центр, огляделся.
        - Граф! Почему вы еще здесь, в Москве?! - Чернышев, покраснев от гнева, уставился на Орлова, который мило беседовал с Апраксиным.
        - Захар Григорьевич! Вы ли это? - фаворит обернулся, всплеснул руками - Какими судьбами к нам?
        - Послан матушкой императрицей наблюдать за диспозицией - Чернышев огляделся, заметил несколько знакомых офицеров из гвардейских полков. Вокруг царедворцев начала собираться толпа.
        - Диспозиция самая наилучшая - наигранно улыбнулся Орлов - Полки уже дошли до Владимира, скоро и мы выступаем. Конными догоним их быстро.
        - По распутице? Окститесь, граф!
        - Нет никакой еще распутицы - отмахнулся Орлов - Захар Григорьевич, любезный, давайте не будем портить бал! Вы слышали уже шереметевскую актрису Елизавету Туранову? Ах как божественно она поет! Училась в Италии, изумительная певица… Сегодня даст нам концерт.
        - Нет мы будем! - через толпу протиснулась худая фигура Великого князя. Визгливым голосом он продолжил - Это предательство! Посмотрите, граф, посмотрите! - палец Павла Петровича уткнулся в красный кушак, которым был повязан торс Орлова - Что это?
        - Что это? - усмехнулся фаворит.
        - Это цвет реббеленов! - забрызгал слюной Великий князь, повернулся к толпе - Предательство! Слышите!
        - Сей же час прекратите непотребство! - рыкнул Апраксин. Орлов жестом подозвал лакеев, указал на Павла. Те подошли ближе, взяли наследника под локти. Толпа ахнула.
        - Не смейте меня трогать! - попытался вырваться Великий князь. Его лицо покраснело, в углах рта появилась пена. Павел пучил глаза, дергался в руках слуг.
        - За мной! - Орлов мощным тараном стал пробивать коридор в толпе, слуги тащили наследника. За ними шли мрачные Чернышев и Апраксин.
        Отведя в карету Великого князя и приказав ехать в Кремль, делать ему холодный компресс, фаворит пошел плясать второй танец.

* * *
        На подходе к Нижнему Новогороду ударила оттепель. Появились лужи, начал таять снег. Лед на реке принялся предательски потрескивать.
        - Треба сходить на левый берег! - первым на небольшом военном совете однозначно высказался Перфиельев.
        - Завязнем - кивнул Подуров на снег, что лежал сугробами на берегу, потом перевел взгляд на царь-пушку, что с большим трудом тащили аж шестеро лошадей, впряженных цугом.
        По Волге идти было легко - полки Овчинникова, а до этого башкиры с киргизами протоптали отличную дорогу. Двигаться по берегу быстро было невозможно - и правда, завязнем.
        - Успеем! - я махнул рукой полковникам, подзывая их к себе - Ускорьте марш. Пущай арапчата заготовят факелы, а також сделают костры дальше по ходу. Будем идти ночью.
        Судя по карте и донесениям казаков, до Нижнего осталось всего два дня. Ступишин заперся в Кремле, разрушил все постройки, что примыкали к башням и стенам. Опасаться засады не приходилось, поэтому можно было ускорить движение войск.
        Последний рывок выдался трудным. Усталые солдаты брели еле-еле переставляя ноги, лошади ложились в снег и отказывались вставать. Волга трещала все сильнее, приближался ледоход.
        Уже ближе к Нижнему вдоль берегов пошли многочисленные склады, пристани. Скоро показался и сам город.
        Новгород по факту уже с утра тринадцатого марта полностью контролировался казаками Овчинникова. Но мои пехотные полки и я сам со своей свитой и артиллерийским обозом вышли к городской застройки на закате четырнадцатого марта. Я специально решил не торопиться и въехать в город во всем блеске и великолепии на своем санном троне. А также дать возможность казачкам проверить город и окрестности на предмет сюрпризов. И принять меры для парирования возможной вылазки со стороны засевших в крепости правительственных войск.
        На берегу Волги столпилось множество народа. С некоторым удивлением я увидел и несколько красных знамен реющих над толпой. В воздухе плыл колокольный трезвон ближайшей к месту выхода на берег церкви Петра и Павла.
        Повинуясь указаниям казачков Овчинникова мои сани с троном съехали с волжского льда на твердый берег. И сразу же были встречены делегацией «лучших людей города» с хлебом-солью. У всех на груди был приколот алый матерчатый бант.
        - Государь батюшка! - забасил пожилой, бородатый глава депутации и низко поклонился вместе со всей своей группой поддержки. - От всего нашего городского обчества мы твоему величеству в верности присягаем и просим не гневиться на нас. Не можем мы твоему Величеству поднести ключей от города. Губернатор, верный супружнице твоей, в крепости заперся с войском, с дворянами и семьями дворянскими. Но мы, рабы твои верные, готовы всем тебе помочь, Государь, дабы ты город под свою руку окончательно привел.
        Я конечно уже привык к этому показному раболепию, но не особо обольщался насчет его искренности. Эти бородатые хитрованы свою выгоду уже просчитали и будущим барышам сейчас кланаются, а не мне. Ещё сидя в Казани я, через торговых людей, имеющих постоянные дела в обоих городах, довел до сведения главных воротил Нижнего Новгорода о моем благоволении к их сословию. Передал весточку и о возможности перевести в город Макарьевскую ярмарку со всеми полагающимися доходами от нее для городской казны. Так что другой встречи от местного купечества я и не ожидал.
        Я повелел депутации подняться с колен и завернул краткую речь о том, что с большим уважением отношусь к Нижнему Новгороду, от стен которого в стародавние времена отправлялись полки под водительством купца Минина и князя Пожарского освобождать от польских захватчиков московский престол. И ныне, мол, не сомневаюсь, что горожане послужат верой и правдой делу освобождения отчего престола от немки-воровки и душегубов Орловых. Толпа мне внимала в полном, благоговейном молчании.
        Далее, пообещав депутации поговорить с ними позже и приватно, я со свитой проследовал через весь город к Благовещенскому монастырю, где подворье архимандрита определили под мою резиденцию.
        Нижний Новгород конца восемнадцатого века производил тягостное впечатление. Хаотичная путаница узких разбитых сотней ног и копыт улочек обрамленных непрерывной лентой заборов, периодически прерываемой фасадами потемневших деревянных срубов. Возможно ближе к городской цитадели были дома и побогаче, но мы двигались через околицу, дабы не подставляться под возможный обстрел артиллерии крепости.
        Вдоль дорог непрерывной лентой стояли горожане и крестьяне. Слышались крики, приветствия, здравицы. Этот общий тон настроения жителей города несколько отличался от настороженности, которой встретили меня в Казани. Но оно и понятно. Теперь, спустя три месяца планомерной работы по распространению неофициальных слухов и вполне официальных воззваний, у меня была изрядная слава победителя и освободителя. Ну что ж. Придется и здесь показательно победить и освободить.

* * *
        На следующее утро я и мои генералы потратили несколько часов на тщательный осмотр Нижегородского кремля. Древняя средневековая крепость внушала почтение. Над стенами возвышались круглые и квадратные средневековые башни увенчанные шатровыми кровлями. Высокие кирпичные стены визуально казались ещё выше, поскольку под стеной по всему периметру был вырыт глубокий сухой ров, блестевший местами нерастаявшей коркой льда. Видимо защитники не поленились полить крутые склоны водой, но уцелела эти хитрость только на затененных склонах.
        В целом крепость, конечно, была ветхой и для современной тяжелой артиллерии очень уязвимой. Вот только этой самой тяжелой артиллерией у меня было очень мало. Да и желания устраивать классический штурм у меня не было никакого.
        Надо отдать должное энергии коменданта крепости. Он сделал все что мог. Было видно, что ров вокруг крепости углубляли совсем недавно. И вынутая земля пошла на сооружение бастиона усиливающего предмостное сооружение главной воротной башни - Дмитриевской. Остальные проезды в крепость были тупо засыпаны вынутой изо рва землей, дабы предупредить возможность выбивания ветхих ворот огнем артиллерии. Судя по всему на правильную фортификационную защиту этих ворот времени и сил у осажденных не было.
        На расстоянии в триста метров от периметра стен все городские сооружения были снесены и их материалы тоже были употреблены в срочном ремонте стен крепости и сооружении бастиона перед воротами.
        Комендант имел основания рассчитывать на то, что одним быстрым натиском мы его крепость взять не сможем. И потратим много времени на организацию правильных осадных галерей, брешь-батарей или подведение мины под стены. А тем временем подойдут гвардейские части во главе с Орловым, и моя армия окажется меж двух огней.
        Но играть по предложенным правилам у меня желания не было. И я ещё в Казани принял решение о беспощадном уничтожении крепости при помощи «греческого огня» то есть напалма. Которого мне сделали аж три десятка бочек. Но глядя на крепость я засомневался, а хватит ли мне этого скромного количества. Чтобы окончательно определиться я повелел готовить воздушный шар.
        Шар был уже не тем что ранее. В Казани сшили новый использовав оболочку первого, оренбургского шара, но увеличив в половину его объем. Так что теперь можно было без особого риска поднимать не только девушек и подростков. Изменилась и система подогрева воздуха. Мастера, набившие руку на изготовлении примусов, сделали по моему спецзаказу большую горелку для моего аэростата способный работать не только на керосине, но и на скипидаре. Так что теперь в разведении костра и прочих небезопасных «танцах с бубном» необходимости не было. Обвисшую оболочку приподнимали на шестах и горелка за полчаса наполняла шар горячим воздухом.
        Я занял место в корзине, вооружился бумагой, свинцовым карандашом, подзорной трубой, и отдал приказ на взлет. Шар, плавно покачиваясь под небольшим ветерком, поплыл в прозрачное небо.
        Снизу загудела и закричала толпа зевак. Но мне до них не было дела. Передо мной открылся вид на внутреннее пространство крепости.
        Я бывал в своей прежней жизни в Нижнем Новгороде и, разумеется, заходил как турист на территорию кремля. Она мне запомнилась не слишком плотно застроенной по крайней мере склон берега точно был совершенно пуст. Здесь же, к моему удивлению, вся территория была разбита на такие же клеточки огороженных домохозяйств, как и территория города за пределами крепостных стен. Как позже мне пояснили в пределах крепости было несколько сотен жилых подворий. Разумеется, все они были деревянные. Каменными на территории кремля были только несколько церквей, да башни со стенами.
        Кроме домовладений, культовых и казенных сооружений я со своего шара пронаблюдал и поставленные в круг повозки с натянутыми между ними тентами, многочисленные солдатские палатки, снующих по территории крепости людей и прочие признаки чрезвычайного перенаселения.
        Закончив с составлением плана и все зарисовав я спустился с небес на землю. При всей уязвимости внутреннего пространства крепости к огню, одной супер мортирой ультимативно такое огромное пространство не охватить. Нужна была идея.
        - Тимофей Иванович, - обратился я к Подурову. - Твои люди уже успели пощупать что где лежит на складах в городе и окрестностях?
        - Ну что ты, государь! - дельно оскорбился генерал - По твоему слову мы никакого раззора и насилия в городе не чинили. А если надо что сыскать, то на это у нас вчерашние выборные от города дожидаются.
        Подуров кивнул на толпу народа вокруг шара и я действительно увидел, давешнего предводителя комитета по встрече и его сотоварищи. Они стояли компактной группой и с любопытством наблюдали за моими экзерсисами. Я поманил их к себе.
        - Ну, давайте знакомиться, господа хорошие. Кто из вас кто, и на чем деньги делаете?
        Седой, бородатый предводитель поклонился и прогудел:
        - Позволь государь представиться. Мы выборные нижегородского купеческого самоуправления. Это, - говорящий указал на столь же пожилого купца с золотыми часами на пузе, стоящего справа - Холезов Акинфий, солепромышленник и зерноторговец.
        Названный поклонился. А предводитель указал на стоящего слева мужчину лет сорока:
        - А это Беспалов Андрей, кожей торгует и выделывает её. Солонину армии и флоту поставляет. Окромя сего, владеет кирпичным заводиком недалече и гончарными мастерскими.
        Ещё один глубокий поклон. А предводитель перешел к представлению себя самого:
        - А я зовусь Понарев Иван. Мы с покон веку сукном и льном торгуем. С того и живем.
        Ну не Ротшильды конечно, но на местном уровне вполне себе «состоятельные кроты». Обращаюсь ко всем сразу.
        - Уважаемые, коль вы всем общество выбраны, то и знать все о всех должны. А потому ответьте мне не сходя с этого места, где и сколько в городе есть смолы, дегтя, скипидара или земляного масла?
        Купцы переглянулись, и начали чесать головы и теребить бороды. Наконец самый молодой среди них сказал:
        - Государь. В нижнем городе есть склады, в котором разгружают товар не успевший уйти в Петербург до ледостава. Там из Ветлужской вотчины графа Головкина груз смолы точно есть. И деготь должен быть. А более нигде в большом количестве потребного тебе нет. Нафты если и есть у кого то маленько, и скипидара також не бочками.
        - А много ли на тех складах дворянского добра? - задал я вопрос который несомненно волновал моих соратников. Да и меня интересовал очень сильно.
        Ответил мне предводитель, Понарев.
        - Много, Государь. И дворянского, и казенного и монастырского. И с Уральских заводов грузы есть и с прочих поместий что вдоль Камы да Волги лежат. Зима то нынче ранняя была. Многие не стали рисковать в верховьях в лед вмерзнуть. А по весне, по высокой воде самое милое дело в Петербург сплавляться.
        - Ну что ж, - я обернулся к Перфильеву - Пошлите казаков с людьми купеческими пусть посмотрят сколько и чего на тех складах есть. Арестовывайте дворянское, купеческое опись делайте.
        Выборные обеспокоенно переглянулись. А вы мои родные, как хотели? Почты, телеграфы, мосты и банки. Еще дедушка Ленин оставил инструкцию как делать революцию.
        Спустя несколько часов я уже знал, что в моем распоряжении есть две с половиной сотни десятипудовых бочек со смолой восемьдесят три бочки с дегтем, тринадцать бочек с олифой и пятьдесят четвертных бутылей со скипидаром. Последняя находку мной сразу зарезервирована для воздушного шара, а вот с остальным горючим хозяйством надо было немного поэкспериментировать, ибо необходимая идея в моей голове проклюнулась. Для ее проверки я дал специальное задание Павлонию с арапчатами и Чумакову.
        Последний кстати доложил, что царь-мортира установлена на задворках церкви святого Николая напротив Никольской башни. Там где я и велел. Ибо строения этой церкви были самыми близким к стенам крепости неразобранным сооружением. Не поднялась видимо рука у губернатора на снос культового здания.
        Пришла пора для первого раунда агрессивных переговоров. Для начала я запланировал продемонстрировать суть своих угроз и возможностей в надежде вразумить обороняющихся. А для этого моя мега мортира была приблизительно нацелена на дом самого губернатора на территории кремля.
        Снова был поднят шар, но в качестве наблюдателя корректировщика там теперь сидел Васька Каин, волнуясь и сжимая в руках флажки.
        С флажным семафором я просто намучился. Казалось бы ну что там такого сложного. Каждой букве алфавита сопоставляется одно положение флажков, плюс несколько служебных жестов. Нарисовал табличку соответствий и приказал вызубрить к сроку… Как бы не так! Тотальная безграмотность моего окружения просто парализовала эту крайне полезную инициативу. И тут мне на помощь неожиданно пришел Васька Птичник. Он сумел запомнить мой семафорный алфавит буквально на слух. Талант!
        Я разучил с ним флажный вариант классической фразы из компьютерного набора шрифтов: - «Съешь же ещё этих мягких французских булок да выпей чаю». В ней, правда, повторяются только буквы современного мне алфавита. Но оно и к лучшему. Пора уже избавляться от этих дурацких ерей, ижиц и фит.
        Пацан, с усердием монаха шаолиньского монастыря, отмахал флажками эту фразу несколько сотен раз. Пока в его мозгу не выросли нужные связи и это знание перешло в разряд рефлексов. Теперь он мог любой устный текст воспроизводить флажками с такой скоростью, что лично я не успевал его читать.
        Как истинный царь, я тут же возложил на Ваську обязанность собрать ватагу подростков среди сирот из прибившихся к войску крестьянских семей. Обучить тех, кто сможет обучиться как он сам - на слух. И возглавить отделение сигнальщиков в моем войске в чине урядника с полагающейся оплатой, мундиром и содержанием. Впрочем, обучиться грамоте Ваську я тоже обязал.
        Так что теперь взволнованный урядник Василий Каин сидел в люльке шара, а с земли за ним следили аж пятеро разновозрастных пацанов, готовясь переводить для нас флажные сигналы небесного наблюдателя.
        Когда все было готово, Чумаков самолично поднес пальник к затравочному отверстию бомбарды. Она громко ухнула и в сторону крепости, по высокой баллистической траектории, полетела чугунная бомба наполненная подкрашенной водой.
        С шара просемафорили: «перелет сорок саженей и сто саженей левее».
        Чумаков с подручными поворочал ломами мортиру, постучал по клину вертикальной наводки ствола и снова бахнул. После третьего пристрелочного выстрела бомба наконец угодила в крышу губернаторского дома. Со стен засмеялись, начали показывать неприличные жесты.
        Дураки. Пришло время для напалма.
        Двух бомб хватило чтобы на территории кремля поднялся высокий столб дыма. Васька докладывал, что дом губернатора горит, а кроме того занялся каретный сарай рядом. Солдаты бегают вокруг пожара тушить не пытаются, а только ломают и растаскивают дворовые постройки, что тоже начинают тлеть. Уж больно жарко пылал губернаторский домик.
        - Посылайте переговорщика.
        Отдал я команду, и к бастиону, защищавшему Дмитриевскую башню, в сопровождении барабанщика, белым флагом в руках отправился Крылов. Он знал Ступишина лично, поэтому выбор переговрщика был очевиден.
        Ультиматум, который тот передал обороняющимся, гласил примерно следующее: «крепость будет сожжена целиком вместе с обороняющимися если они не сдадутся на милость царя Петра Федоровича Романова. Всем сдавшимся и присягнувшим гарантируется воля. Всем неприсягнувшим только жизнь».
        К моему удивлению губернатор даже не стал разговаривать с Крыловым. Вероятно, он таким образом выражал нам свое бесконечное презрение. Ну что ж. Посмотрим, что будет завтра.

* * *
        Пятнадцатого марта, вечером кортеж Великой княгини Натальи Алексеевны въехал в московский Кремль. Женщина в окружении фрейлин быстро прошла в покои мужа, резким взмахом руки отпустила свиту.
        Павел в шлафроке, с колпаком на голове расхаживал по комнате. Наталья Алексеевна заметила, что даже здесь, на ходу он, в туфлях и домашней одежде он марширует, как на плацу, вытягивает носок, ставит сразу, по-птичьи, на мягкий ковёр большие, не по росту, ступни своих слабых, тоненьких ног… Такие же несоразмерно большие кисти рук взлетают почти при каждом шаге, и забавная тень рисуется на ближней стене. Порою одна рука хватает разлетевшиеся полы халата, запахнёт их, упадёт - и полы опять разлетаются, как трепетные крылья большой водяной птицы пеликана, бредущего на тонких ногах и приседающего слегка на ходу, движением крыльев сохраняющего равновесие…
        - Что случилось? - коротко спросила Великая княжна усевшись в кресло.
        - Когда же это кончится наконец? - на высоких нотах, визгливо и в то же время хриплым, часто срывающимся голосом выкрикнул Павел - Сил моих нет! Столько лет терплю… С самого дня рождения! За что судьба потешается надо мною? Кто проклял меня? Все живут как люди… Один я… И нет конца… За что? Почему? Вас спрашиваю, Наталья Алексеевна, почему?
        - Отвечайте мне по-порядку, коротко - с трудом выговаривая русские слова произнесла Великая княжна - У вас был припадок?
        - Да, но компрессы помогли - Павел успокоился, сел рядом с женой.
        - Орлов отбыл из Москвы?
        - Вчера. Оставил за мной следить этого толстяка Апраксина.
        - Гуд, гуд…
        Наталья Алексеевна задумалась. А Павел опять вскочил, начал дергать щекой.
        - Помолчите! - Великая княжна сжала руками виски.
        Павел и не думал молчать:
        - Почему? За что? Я ли виновен, что вышел таким? Я другим мог быть… Рост разве мой? Вот рука моя! Мужчины рука! Нога тоже настоящая! Большая, широкая… А тут!.. - Он ударил себя по бокам, по груди - Задушили, заморили… В шубах томила бабка, императрица покойная. Отчего мать не вступилась? Заморили, задавили с колыбели… Потом Панин калечил… Душу извратил, тело засушил… Виды были на то… Политические виды у матушки моей!.. Хе-хе-хе!.. И потом душили… И теперь дышать не дают… И говорят, что зол я… Что причуды у меня… Разве я не был бы добрым? Разве жаден, завистлив я? Людей не люблю? Бога не боюсь? Не жалею всех… Жалею. Да себя больше всех жаль… Нищий счастливее меня: у него мать была, семья… Его не теснили, не давили. Он мог смеяться, когда весело, плакать, когда скука… А я не могу. Должен под чужую флейту плясать… Оттого и стал таким… Вот, вот…
        Павел подошёл к зеркалу и пальцем стал тыкать в стекло, в своё изображение, которое неясно отражалось при свете свечи в шандале на ближнем столе. Вдруг произошло что-то странное. Павел схватил тяжёлый бронзовый подсвечник и с размаху ударил в то место, где отражалось его смешное, теперь искажённое гневом лицо. Гулко пронёсся удар, звук которого отражён был доской под стеклом. Звеня, посыпались осколки. В ужасе вскочила Великая княгиня, кинулась к мужу:
        - Что вы делаете?!
        - Ничего, смотри… Какая рожа!.. Души моей не видно!.. - Павел как зачарованный, продолжал глядеть в разбитое зеркало. Что-то странное получилось там. Куски выпали, но небольшие. Слабая рука выкрошила рану в гладком стекле. И зеркало отражало лицо Павла, но вместо носа чернела выбоина. Другая темнела на виске, словно глубокий пролом. Трещина пришлась там, где отражался рот, и искривила его в странную улыбку.
        Великая княжна в страхе замерла.
        - Зеркало разбил… Мертвец… покойник будет в доме - Павел начал трястись - Тс… молчите… Никому ни слова, пока… Как тяжело мне! Проклят я!.. Проклят злобной судьбою!..
        То смеясь, то рыдая, упал он на кресло, склонил голову на стол. Наталья Алексеевна присела рядом, решительно вытащила из папки чистый лист бумаги, подвинула к Павлу чернильницу.
        - Пишите!
        - Что? - Великий князь поднял на жену мутные глаза.
        - Пишите письмо.
        - Кому?
        - Батюшке вашему. Петру Федоровичу. В Казань. Лично в руки.
        Глава 15
        До самого конца дня я работал с населением, принимая одну за другой депутации. Купцы, промышленники, духовенство и крестьяне - все шли ко мне со своими обидами и челобитьями. Кому то для удовлетворения хватало общих пафосных фраз, а кому-то приходилось реально помогать делом и деньгами, хотя большую часть проблем удалось спихнуть на выборных, мировых судей, разумеется из тех, которые присягнули. В Нижнем была вполне работающая система самоуправления - я не стал ее менять.
        Основанием для работы юридической системы стали мой оренбургский Судебник и пара томиков свода законов, указов, что я принял в Казани. По сути это были прежние законы Российской империи за вычетом сословного неравенства граждан и гораздо либеральней ко всякому решившему заниматься предпринимательством - возможность открывать лавки в жилых домах, снижение вступительного взноса в гильдии купцов и промышленников. Но, чувствую, переделывать их я буду ещё много, много раз.
        Закончил общение с делегациями я затемно. Хотя очередь желающих далеко не закончилась.
        За поздним ужином Чумаков доложил о полном успехе моего плана по метанию горящей смолы. Опытным путем решили бочку пилить пополам и часть смолы скалывать. Три-четыре пуда уже было нормально для выстрела шагов на триста без риска для орудийного ствола.
        Устроили боеприпас по моему чертежу который я рисовал вдохновляясь первыми минометами времен Русско-Японской войны. Там для стрельбы из малокалиберных пушечек использовали надкалиберный боеприпас. Но в моем случае всё было ещё проще. Мне не нужно было ни особой точности, ни обязательного вхождения мины головой вперед для срабатывания взрывателя. Меня и беспорядочное кувыркание горящей бочки со смолой устроит. А потому никакого оперения не предусматривалось. Все было примитивнее некуда - к днищу бочонка надежно приколачивали обточенное до калибра ствола бревнышко которое и опускалось в ствол. А боевую часть поджигали до выстрела, для чего Чумаков придумал приколачивать поверх смолы шмат спрессованного сена пропитанного дегтем. Это надежно разжигало смолу ещё в полете, если конечно эта солома не отрывалась. В общем пробные стрельбы всех настроили на оптимизм.
        Павлоний рассказал об идущей сей момент подготовке смоляных бочек к завтрашнему использованию. Решили не мелочиться и все бочки использовать, а это почти пятьсот огненных снарядов. Клялся-божился что его арапчата за ночь все успеют, а конные волокуши для пудовых единорогов установленных в козлах, уже готовы и на них сейчас переставляют стволы, снимая их с нормальных лафетов.
        Испытали без меня и дымовой состав из найденных на складах казенных селитры и серы, с добавлением халявных опилок. Тщательно измельченную и перемешанную смесь этих ингредиентов, послойно утрамбовали колотушками в маленький бочонок и подожгли. Дымило долго, густо и крайне вонюче. Все таки диоксид серы это токсичное соединение. Им и в будущем помещения от насекомых будут окуривать. Теперь за ночь предстояло сделать с десяток бочек побольше и незаметно установить их у подножия Ивановской и Герогиевской башен.
        Обсудили порядок действий на завтра и варианты предполагаемого развития событий. Павлоний поделился опасениями по поводу того, как бы пламя на город не перекинулось. Горящие то головешки далеко разлетаться могут. Приняли решение привлечь к защите города от огня два полка пехотинцев. Остальные будут наготове перед воротами - на случай попытки прорыва осажденных.
        Кроме того дал башкирам и киргизам задание быстро воду подвозить к опасным участкам. И если в городе есть какая то пожарная охрана её надо тоже мобилизовать через местное самоуправление - об этом должен позаботиться Почиталин.
        Подуров под конец застолья выдвинул идею:
        - Государь, а давай мы к стенам на всю ночь наших крикунов пошлем. Ведь подлец губернатор про ультиматум небось никому и не сказывал. А так, мы докричимся до солдатушек и глядишь, кто и сбегнет. Или отворят ворота.
        - Постреляют твоих крикунов со стены и всего делов - проворчал Перфильев. Между двумя генералами наметилось некоторое противостояние. Оба была крайне авторитетны в войсках, любимы казаками и крестьянами, но Перфильев моей волей стал канцлером, а Тимофей Иванович возглавил армию и теперь должен подчиняться Афанасию Петровичу в мое отсутствие.
        - Да как они в темноте попадут то? - Подуров нахмурился, недовольно посмотрел на канцлера - Солдаты ж не дурные и совсем близко к стенам подходить не будут. Сделаем трубу иерихонскую как у государя - генерал кивнул на меня, имея в виду тот рупор в который я толкал речь солдатам у Юзеевой - Коры у арапчат завались, скрутим таких дудок десяток, а то и с полсотни. И будем всю ночь орать, меняясь.
        - Если Ступишин не дурак, то на стенах на ночь дворянское ополчение поставит - задумался я вслух - Этим народные вольности и свободы соблазном не будут. Но что-то в этом есть…. Если не гарнизону, то горожанам точно расскажем что да как мы хотим. Впрочем и дворяне разные бывают.
        Я посмотрел на Крылова и Ефимовского, присутствующих на встрече. Оба полковника перестали жевать, уставились в пол.
        - Ты давай, Тимофей Иванович, собери крикунов из тех кои по голосистее, и пущай они ещё кричат, что всякому служивому дворянину присягнувшему мне, государь готов содержание положить больше прежнего но только по уму и личным заслугам а не по знатности. И что у нас мол много дворян служат и беды не знают.
        Я подмигнул полковнику Шванвичу, который тоже присутствовал на встрече.
        - И самое главное про то, что крепость завтра гореть будет и всякого спасающегося мы стрелять не будем. Но только пусть оружие бросают, и руки поднимают, а то устроят прорыв, а мы их с хлебом солью поджидаем.
        Когда мои военачальники ушли, и я собирался позвать Агафью “заправить постель” - на улице послышался шум и ругань. И спустя некоторое время ко мне вошел Ваня Почиталин.
        - Царь-батюшка, там какой-то человек, по виду дворянин, но назвался купцом Баташовым, до тебя просится. Вот, империал всучил, чтоб я о нем доложился.
        Ваня вертел в руках золотую монету с видом удивленным и растерянным. Я прямо умилился этакой наивности своего секретаря. То ли ещё будет. Надо не забыть поговорить с ним на тему взяток и подношений. А то испортят мне еще парня.
        - Ладно, зови этого делового.
        Мне стало очень интересно, тот ли этот Баташов или не тот. Оказалось что ТОТ! Андрей Радионович Баташов, совладелец нескольких из крупнейших и успешнейших металлургических предприятий России расположенных в нижегородской губернии на реке Выкса и в рязанской губернии под Касимовым. Человек жестокий и властный и очень предприимчивый. В общем, представитель своей эпохи. В своей “прошлой” жизни я кое-что читал о нем, даже собирал досье в папку о Праотце. И мне Баташов был сильно нужен.
        В зал архиерейских покоев вошел богато одетый человек лет пятидесяти, без парика, но с очень короткой ухоженной бородкой сильно отличавшейся от непрерывной вереницы всевозможных мочалок прошедших передо мной за этот длинный день. Сопровождал его хмурый Никитин и казак конвоя, тащивший ларец. Судя по всему немалого веса.
        Вошедший поклонился и опять же в отличии от большинства предшественников начал не с простонародного «великий государь» или «царь батюшка», а в полном соответствии с титулованием положенным по петровской табели о рангах:
        - Ваше императорское Величество, позвольте лично засвидетельствовать свое почтение и преданность. Прошу принять от нас с братом этот скромный дар на святое дело возвращения отеческого престола.
        С этими тщательно отрепетированными словами он откинул крышку ларца. Золото! В монетах.
        - Тысяча империалов, Ваше Величество.
        Ну да. Каждый империал это десять рублей номинала. Монетка округленно идет по шестнадцать грамм золота, а значит, весь ларец весит пуд. Изрядный подарок. Эдак я закрою выплаты войскам сразу за два месяца. Только разменять это, чересчур дорогое золото на банальное серебро сейчас не у кого. Буду выдавать артельно - одну монету сразу на несколько солдат. А там они уже сами в городе разменяют у менял-евреев.
        - Благодарю, Андрей Радионович. Но не скрою своего удивления от того что вы решили мне присягнуть. Не вы ли с братом дворянского титула у моей супруги искали? А ведь я его не дам.
        Ехидно улыбаюсь я посетителю. Тот вскинулся и горячо заговорил, уже без всякой выспренности:
        - А и не надо, Ваше императорское величество! Мы ведь не из гордыни дворянства искали, хоть предок наш при Иоанне Грозном в опричном войске служил. Но у дворян перед купцами по нынешним законам преимуществ несчесть. И крестьян им к заводам приписывают, и подати они не платят и земли покупать продавать могут без препон. Как тут с демидовыми, строгановыми да шереметьевыми соперничать? А коли не будет привилегий для дворян, то и нам с братом эти титулы не нужны. Нам бы лишь дело делать не мешали. А уж мы, государь, любые потребности казны исполним.
        Баташев коротко поклонился, пристально глядя на меня. Я же согласно покивал. Все так и есть. О какой конкуренции можно говорить, если у дворян на заводах работают фактически рабы? Отсюда и лютая бедность народа, который за свой труд не получает ничего, кроме кнута. А нищий народ не может покупать даже насущного. Тупик, из которого Россия кое как стала выкарабкиваться только во второй половине 19 века, после отмены крепостного права.
        - Ваше рвение меня радует. Я також желаю сделать весь народ русский богатым и довольным. Коли в России больше не будет рабства, то каждый крестьянин плоды своего труда будет продавать и в крестьянских семьях появятся деньги. Которые они смогут потратить на железную утварь. Да и если на ткани они деньги тратить будут, все едино заводчикам и торговцам сукнами потребуются инструменты и станки. И государству под моим правлением понадобится очень много металла для строительства и армии. Так что тот, кто сможет делать железо много и дешево - станет самым богатым человеком в России.
        - Мы с братом готовы день и ночь трудится во благо империи! - Патетически воскликнул визитер но тут же все опошлил: - Ещё бы нам землицы да угодий лесных отписать, то любые потребности по железу сумеем покрыть.
        И выжидательно на меня уставился.
        - Новые земли и леса это конечно возможно. Но что ты, Андрей Радионович, предложил бы человеку, который знает как получить хорошее железо без затрат древесного угля, быстрее и больше чем в нынешних переделочных горнах? А также сказал бы вам с братом, что знает как на треть уменьшить затраты угля при выплавке чугуна. Знает как отливать чугунные пушки намного более прочные чем теперешние?
        Теперь уже я выжидательно уставился на Баташова. У того на лице недоверие постепенно сменилось удивлением и потом пониманием.
        - Такому бесценному человеку мы с братом, несомненно, предложили бы долю в нашем предприятии. - Баташов запнулся, решая в уме трудную задачу о том, какова минимальная величина благодарности для царя за такие инвенции - Скажем четверть прибыли.
        Наконец, выдавил он.
        - Треть - безапелляционно припечатал я - О подробностях перемолвимся завтра. Поздно уже, а там на целый день разговор. Но уверяю тебя, Андрей Радионович, что я сказал только часть того, чем я могу помочь теперь уже НАШЕМУ обчему делу. И жалеть тебе не придется ни минуты.

* * *
        Утром проснулся опять от кошмара. Вновь снилась Харлова. Девушка с разрубленным лицом что-то мне говорила, из-за рта текла кровь и капала мне на грудь. Капли больно жгли кожу в том месте, где сердце.
        Не похоже, что загробные мытарства Татьяны после суда над ее братом закончились. Коленька этапом отправился строить Хабаровск, а его сестра похоже на том свете никак не упокоится. Это если верить Агафье. Последней кстати, в кровати уже не было - ушла готовить завтрак.
        Я встал, выпил из глиняного кувшина кваса. В соседней светелке тихонько препирались оба Творогова.
        - Горделив больно царь то! - вещал один - Видал в церкви его? Метания перед иконами не делает, руку священнику не целует… Стоит себе столбом, лишь крестится.
        - Так то же амператор! - возражал младший Творогов - Они метания не делают…
        - Откель знаешь?
        - Так Афанасий Петрович был в Петербурхе, рассказывал тамошние нравы… Он ведь и Екатерину видал.
        - А наш Петр Федорович також по миру постранствовал, обычаев заморских нахватался. Видал какие рисунки дает генералам, да инвенции в военном деле удумывает…
        Я тихонько подошел к двери опочивальни, заглянул в щелочку. Творогов младший - протирал саблю замшей, старший - перезаряжал пистолет. В окошке солнце уже показало свой краешек - день обещал быть ясным.
        - Афанасий Петрович сказывал, что таковых инвенций и в Европах нет! - не соглашался младший - Он говорил, мол это Божий дар Петру Федоровичу. Пострадал за грехи людские, вот ему и снисходит свыше.
        - Как Христос?
        - Ну ты дурак! Христос за всех людей пострадал, а Петр Федорович токмо за русский народ. Чуть не убили его Орловы, лишили престола… Молвят даже пороли его в странствиях - есть рубцы на спине.
        - Да ты что!
        - Истину тебе реку, слушай меня, Игнат! Ежели будешь слушаться - в большие люди выйдешь при царе то!
        - И батюшка тоже говорил, Ерема, мол кто начинал при Петре Федоровиче - все воеводами станем, аль атаманами войсковыми. Вона Афанасий Петрович аж в канцлеры выбился…
        Я неловко скрипнул половицей, братья подскочили с лавок.
        - Кликните там Жана - я открыл дверь, зевнул - Пущай одеваться несет.

* * *
        После завтрака я с своими и полковниками небольшой кавалькадой направились инспектировать подготовленные за ночь позиции. Утро воскресенья шестнадцатого марта 1774 года выдалось уже по весеннему теплым. Повсюду журчали ручьи, стекая в знаменитые нижегородские овраги, упорно углубляя и расширяя их. Ветра почти не было и это очень соответствовало нашим планам на этот день.
        - Ну что, как прошла ночная перекличка с осажденными? Есть какой нибудь результат?
        Спросил я Подурова. Тот разулыбался, подкрутил ус и с некоторой насмешкой глянув на Перфильева ответил:
        - Как не быть, государь! Во первых, пока мои с часовыми на стенах лаялись и их внимание на себя отвлекали, под башнями, где намечено было, бочки с вонючкой прикопали и запальные веревки в укрытия протянули. А, кроме того, под самое утро к нам со стены между Георгиевской и Борисоглебскими башнями дюжина солдатиков перебежала. Ремни, кушаки связали и по ним слезли всем капральством. Под твою руку просятся.
        - Хм… И где они сейчас?
        - На первую батарею вышли. Там их и задержали до твоего решения.
        - Ну что ж. Оттуда смотр позиций и начнем.
        Всего было намечено три района сосредоточения артиллерии. Первый - напротив Георгиевской башни. Пушки должны были встать, прикрываясь зданием церкви святого Георгия от возможного обстрела с башен Пороховой и Дмитриевской.
        Вторая позиция находилась в нижнем городке напротив Ивановской башни и также прикрывалась зданием церкви святого «Николая на торгу» от возможного обстрела с башен Северной и Часовой.
        Место установки Царь-мортиры напротив Никольской башни - не изменилось и считалось третьей позицией. С нее она могла обстрелять любую точку крепости при необходимости. Хотя я решил поберечь дефицитный напалм, если со смолой все выйдет хорошо. Рядом сосредоточили и менее мощные мортиры с меньшей дальностью и без зажигательных бомб в боекомплекте.
        Первые две позиции должны были продольным огнем обстреливать нижнюю часть крепости вдоль Волги. Еще на рекогносцировке я заметил, и мне позже подтвердили, что с внутренней стороны этого участка крепостных стен понастроено огромное число сараев и складов. Кроме того именно вдоль этих стен хранились все запасы дров для крепости, хоть за зиму и подрастраченные. Там же были свалены и бревна от разобранных по приказу Ступишина, строений. В общем пищи для огня там было очень много.
        Понятно, что устраивать сараи и склады в крепостных стенах жителей соблазняла арочная структура их внутренней части. Я сам по “прошлой” своей жизни помнил многочисленные магазинчики устроенные в стенных нишах нижегородского кремля. Русские зодчие как могли облегчали конструкцию, поскольку неустойчивый волжский склон был плохим основанием для тяжелой средневековой фортификации. Стекающие со склонов талые воды и прущие из под земли ключи наносили кладке стен систематический урон все века существования крепости. Что уж говорить о последнем столетии, когда ее военное значение сошло на нет и за ней практически не ухаживали. Лишь осенью власти спохватились, начали укреплять стены, насыпать вал…
        По рассказам местных жителей десять лет назад одна из воротных башен волжского участка стены - Зачатьевская, чуть не рухнула. В ней обрушились своды проезда и ремонтировать ее даже не стали. Воротную арку снаружи заложили кирпичем, а изнутри бревнами. В похожем состоянии были и остальные башни и стены, что делало их самым слабым звеном обороны. И комендант крепости это четко осознавал, поскольку внутри крепости, была сооружена внутренняя оборонительная линия по верхней кромке берегового спуска. По всем правилам фортификации, с валами и флешами. И атакуй мы крепость обычным порядком, захват нижней стены нам бы решительного успеха не дал.
        Перебежчиков мы нашли харчующимися с одного котла вместе с пушкарями первой батареи. При виде меня со свитой солдатики подскочили, построились и вытянулись во фрунт. Причем сделали это быстрее и организованнее чем мои артиллеристы. Молодых среди них не было ни одного. Все солдаты были в возрасте, и видок у них был совершенно неуставной - форма обильно испачкана сажей и грязью, лица не бритые. Своих ремней с амуниции они лишились и вместо них в ход пустили куски веревок и бечевы. Но при этом вся дюжина вид имела лихой, хоть и не придурковатый. Я их громко поприветствовал:
        - Здорово орлы!
        Они в ответ, как и положено дружно рявкнули:
        - Здравия желаем Ваше Императорское Величество!
        - Кто такие, доложитесь - потребовал я.
        Из строя выступил капрал с шикарными, “буденовскими” усами и за всех отрапортовал:
        - Новгородского запасного полка, второй роты первое капральство в полном составе, Ваше Императорское Величество. Фельдфебель Громыхало.
        Повеяло фильмом “На войне как на войне”.
        Я спешился и прошелся вдоль короткого строя. Солдаты меня пожирали глазами.
        - Что же Громыхало у тебя такая фамилия? - поинтересовался я у усатого фельдфебеля - Голос зычный?
        - Никак нет, Ваше Императорское Величество! У отца был громкий, аж лошадь приседала, когда он кричал.
        - Всем вольно - скомандовал я, дабы артиллеристы продолжили свои занятия прерванные моим появлением.
        - Ну рассказывайте, как решились на побег, что в крепости творится?
        Выяснилось много интересных деталей. На территории кремля сейчас скопилось почти три тысячи человек. Причем половина это дворянские семьи со всей нижегородской губернии, спасавшиеся от бесчинств башкиров и киргизов, которых я отпустил в набег сразу после взятия Казани. Всю зиму дворянские беженцы стекались со всей округи под защиту Нижегородского гарнизона и когда город был внезапно блокирован и потом захвачен казаками Овчинникова, укрылись в крепости. Все дворяне мужского пола составили ополчение общим числом человек в пятьсот. Кроме того, в крепости остались части рязанского и новгородских полков. В совокупности с собственным гарнизоном крепости это составляло полторы тысячи пехоты. Сбежавшие солдаты были как раз из гарнизонной части.
        - Когда ты, царь-батюшка, объявил волю для простого народа - фельдфебель подкрутил ус - У нас в гарнизоне только об этом и судачили. Дескать, а как же с солдатиками то, мы то уже и не хлебопашцы чай. Нам той земли дворянской поди и не достанется. И стали ждать чего ты еще скажешь. Но промеж себя решили, что противица твоей воле не будем, и ежели в бой пошлют, то сбежим - у всех же родня по деревням…. А уж когда ты к городу подступил тут и вовсе время пришло. Но губернатор такой страх навел на солдат. За разговоры о воле и присоединении к тебе седмицу назад пятерых повесили, а иных пороли батогами. На караулы гарнизонных теперь не ставят, только в казармах держат да на работы выводят валы копать да флеши насыпать. А всю службу дозоную на дворянчиков переложили да от части на рязанских.
        - А как вы бежали, коли вас в казармах держать решено было? - спросил я.
        - А нас отрядили растаскивать развалины погорелого губернаторского дома. По слухам там казна у губернатора в подвале большая запрятанная и тот хотел, стало быть, до подпола своего быстрее добраться. Приказал денно и ношно растаскивать. Ну и растаскивали, правда не спеша.
        Солдаты в строю заухмылялись… Да, велика сила саботажа.
        - А ближе к рассвету мы урядника нашего повязали, кляп ему в рот воткнули да спрятали в сарае, и к стенам отправились. Прямо строем и пошли. По нахалке на стену поднялись, дескать, на подмогу. Нас и не остановил никто. Но ежели бы попытались, то мы в ножи взяли бы. Слава Господу - перекрестился капрал - Не допустил. Так что часовых мы тоже связали. А как со стены спускаться глядь, а веревки то и мало уже. Вот пришлось ремнями да кушаками наращивать.
        Развел руками старый солдат. Я одобрительно покивал и зычно объявил:
        - За службу и за верность мне отблагодарю, как положено. А пока мыться и отсыпаться. - И повернувшись к Почиталину. - Определи этих солдат на отдых, а потом приведешь на присягу. Каждого из этих молодцов ставь капралами в новый полк, а самого фельдфебеля повышай до офицера. Грамотный?
        Усатый закряхтел.
        - Буквицы знаю, считаю також добре, но читаю худо…
        - Ништо, в полковой школе подучат.
        После этой встрече я получил доклады о всеобщей готовности к обстрелу и приказал начинать. Мысль еще раз послать парламентера я, после беседы с солдатиками, оставил. Бестолку это. Только время терять.
        В небо взвилась дымная сигнальная ракета. И мои инвенции тут были ни при чем. Сигнальные ракеты были приняты на вооружение еще Петром первым и в арсеналах Казани нашлись в приличном количестве.
        Через некоторое время после сигнала, у подножия Геогиевской башни, за которой я наблюдал с колокольни одноименной церкви, начал подниматься дым. Через двадцать минут он достиг такой плотности что я почти перестал различать ее контуры. Видно было только шатровую крышу.
        В это же время, упряжные волокуши быстро дотащили минометные установки до заранее размеченных колышками позиций под стенами церкви и встали рядком. Лошадей отцепили и тут же, рысью, отогнали в тыл. Из церкви к пушкам потащили самопальные смоляные мины. Артиллеристы еще закладывали пороховой заряд в ствол, а подносчики, не дожидаясь их, уже запалили свои снаряды. В стволы единорогов боеприпас засовывали уже горящим.
        "Рискуют, черти! - подумал я - Но так действительно быстрее. Да и смола хоть чуток разогреется перед выстрелом".
        Дождавшись, пока заряжающие отбегут назад, за орудия, артиллеристы дали почти дружный залп. Угол установки у каждого единорога был свой, чтобы накрывать обстрелом всю предназначенную зону, от Георгиевской до Зачатьевской башни. Поэтому шесть пылающих факелов, пробив дымовую завесу, взлетели в небо по разным траекториям.
        Скорость их полета была столь низкой, что за ними можно было спокойно наблюдать. Видно было, что мины в основном летят головой вперед, описывая своей деревянной ножкой коническую фигуру, что делало их похожими на огромный воланчик. Огненный воланчик. На нисходящей части траектории пламя усилилось настолько, что снаряды выглядели уже как кометы.
        За дымом было не видно, куда они упали и какой эффект произвели. Но судя по беспорядочной стрельбе со стен, мое новое оружие произвело впечатление.
        А в это время уже заряжалась вторая очередь мин.
        На третьем залпе видел случайное попадание в шатер башни. Бочку при ударе разнесло, но часть горящей смолы налипла на кровлю и теперь принялась разжигать сухую и потрескавшуюся от времени древесину. Ответного огня со стороны ослепленной башни я так и не дождался. Видимо артиллеристам было трудно что-то делать в удушающем серном дыму.
        - Царь-батюшка - ко мне на площадку поднялся Почиталин - Тама попы нижегородские пришли, до тебя просятся.
        - Чего хотят?
        - Милости к людишкам в кремле. Тама же сам архиепископ Антоний заперся со губернатором.
        Черт! И что теперь делать? А ничего. Заднюю скорость не включишь - в армии не поймут. Пути назад у меня нет.
        - Пущай идут по домам, не до них сейчас - я махнул рукой Ване и вернулся к наблюдению за обстрелом.
        Еще полчаса я наблюдал за работой артиллеристов. Всего минометчики должны были произвести сорок залпов и столько же со второй позиции. Не все получилось идеально. Дважды мины ломались при выстреле. Полубочка отрывалась от бревна и, разбрызгивая капли горящей смолы, весело укатывалась куда то вперед в ров перед стеной.
        Ответный огонь со стен усилился. Били, судя по всему мортирами наугад в район церкви. Пора было ретироваться. Мне здесь делать было нечего, а нервировать охрану не стоило. Я и мои сопровождающие, по заблаговременно отрытой траншее, быстро дошли от церкви до ближайших целых домов. Там я сел на Победителя и поскакал по улочкам нижегородской слободы к месту размещения штаба на Ильинской горе.
        В городе было суетно. Местное городское самоуправление всерьез восприняло предупреждение о возможности пожара и занялось подготовкой. По дворам развозили на телегах наполненные бочки с водой и забирались пустые. На крышах были видны подростки, которые там оказались явно не для озорства. Среди обывателей мелькали и группы солдат с баграми.
        Завидев меня народ бросал свои занятия, кланялся, бухался на колени и вразнобой приветствовал. Я кивал и старательно делал важное лицо. Таким макаром, не спеша, мы добрались до Ильинской горы минут за сорок. И первое что я увидел, был поднятый без моего дозволения шар.
        Сначала его я планировал запустить рядом с церковью Ильи Пророка, прикрываясь большим каменным зданием на стадии подготовки полета. Но мои военачальники убедили меня, что дистанция в сто двадцать саженей слишком мала. В крепости может найтись нарезное оружие или дальнобойные затинные пищали, а также умельцы из них стрелять. Тем более что шар - мишень большая, а пули могут вызвать разрыв оболочки с закономерным быстрым падением аэростата на землю. Поэтому шар решено было поднимать от Успенской церкви, что стояла вдвое дальше от стен. И вот теперь большой пузырь со скорбным ликом Христа, вышитым еще оренбургскими и казанскими дворянками Харловой, колыхался на привязи и без меня. И кто же сидел в корзине?? Я скрипнул зубами от ярости.
        Проехав церковные врата, спрыгнул с коня и пошел к группе солдат отвечающей за обслуживание шара.
        - Это кого вы подняли? - грозно спросил я, тыкая рукой в небо и глядя на вытянувшихся во фрунт солдат.
        - Ваше императорское величество - вытянулся урядник из казаков - Ваш придворный художник сказал что вы велели его поднять. Дабы он мог запечатлеть обстрел крепости.
        Отрапортовав, урядник, выпучил на меня глаза в верноподданническом усердии. Я хлестнул нагайкой стену дома. Вот ведь сукин сын этот Неплюйвода! Накануне я действительно согласился с тем, что запечатлеть панораму обстрела крепости с неба - это будет прямо “Гибель Помпеи”. Шедевр - на все времена. Такого ведь никто еще не рисовал. Но это не означало, что моим именем можно отдавать команды солдатам. Кажется кого то ждет болезненный воспитательный процесс.
        - Опускайте. - махнул я рукой. И повернулся к подходящему хмурому Подурову.
        - Ну как все отстрелялись? Все ладно?
        Я имел в виду вторую артиллерийскую позицию в нижнем городке. Подуров поморщился:
        - Не совсем, государь. Под самый конец одно орудие разорвало при выстреле. Убит наповал пушкарь, двоих тяжело поранило. Чумакова обожгло смолой - его чичас Максимов с дочкой пользуют.
        - Сильно обожгло?
        - Не - генерал махнул рукой - Руку и щеку. Остатки бомб дорастреляли как и было уговорено.
        Я тяжело вздохнул. Именно этого я больше всего и боялся. Думал я про риск разрыва стволов. Все же не штатный пудовый снаряд, а почти пятипудовый выстреливать пришлось. И заряд особо не уменьшишь, иначе не долетит до цели. Но Чумаков меня убедил, что пушки выдержат и, что их при приемке с двойным зарядом проверяют. Видимо или не все проверяют, как у нас это в стране водится, или усталость металла сказалась. Все таки чугун не столь пластичен как бронза, склонен к старению.
        - Царствие Божие воину, отдавшему жизнь за народную волю.
        Я перекрестился повернувшись к куполам церкви. Подуров повторил за мной.
        К этому времени шар почти подтянули к земле и из корзины на меня таращился испуганный, но довольный Неплюйвода. В руках он держал листы с зарисовками. Видимо чтобы сбить меня с воинственного настроя он заорал:
        - Государь! Это просто невероятно! Я ничего красивее и ужаснее в своей жизни не видел! Это просто воочию увиденная кара господняя, коий пролил огненный дождь на Содом и Гоморру воздав им за грехи! И этих грешников, посмевших противиться воле великого государя ждет такое же воздаяние! Я напишу огромное полотно и все потомки будут с трепетом помнить о могуществе и величии Петра третьего!
        Шельма. Ну как его, такого верноподданного ругать? Ладно. Накажу, но не не прилюдно.
        - Показывай, что намалевал.
        Повелел я неловко выпрыгнувшему художнику. Тот с готовностью протянул мне свою широкоформатную папку с листами. Я открыл и стал просматривать карандашные наброски, на которых крепость уже утопала в дыму и на нее с неба валились десятки комет. Очень повеселили рушащиеся башни. Пошло фэнтези в чистом виде. Ну хоть количество башен совпадало и пропорции не особо перевраны.
        Мда… От реализма это искусство далеко. Жаль, что фотографии еще нет. Изобрести что ли? Нет. Не сейчас. Не до грибов ныне…
        - Молодец. - проворчал я. - Не поломал горелку?
        - Что ты государь! Меня Василий подробно все показал.
        Я посмотрел на Ваську Кина, который меня сопровождал с самого утра и тот испуганно съежился. Заговорщики доморощенные…
        - Проверяй шар.
        Скомандовал я Ваське и тот мухой унесся осматривать купол, корзину, ремни и горелку. Мне уже хотелось самому посмотреть на происходящее сейчас за стенами цитадели.
        Через полчаса шар взмыл в воздух, поднимая меня.
        Оказалось, что художник не совсем врал. Очаги возгораний вдоль стены местами начинали сливаться, и пламя было уже, очевидно, не погасить. Языки огня поднимались выше стен, и кровля боевых ходов уже горела на всем протяжении. Полыхали и шатровые крыши башен. Сырое дерево при горении давало обильный белый дым, стелющийся вдоль волжского склона и накрывающий и верхнюю часть кремля. Хоть ветра и не было, но крутой склон для восходящих потоков воздуха от громадного костра сработал как магнит. Дым прижимало к склону подсасываемым воздухом со стороны Волги.
        В подзорную трубу видна была суета на валах внутренней линии укреплений и поток людей тащящих, что-то вверх по Ивановскому съезду. Ну, что ж. Остается ждать. Думаю, что пламя весь кремль не охватит. Все таки валы внутри крепости вполне послужат брандмауэром. А когда нижняя часть прогорит и начнет обильно тлеть, можно будет провести и второй раунд переговоров с обещанием повторить аутодафе уже с верхним городом. Я дал остывающему шару самостоятельно опуститься на землю и отправился в свою резиденцию, перекусить. Хоть время было еще не обеденное, но аппетит разыгрался зверский.
        Глава 16
        Антонио подошел к раскрытому окну дворца Хофбург. В Вене было солнечное, яркое утро. Пробиваясь сквозь листву высоких деревьев, по его лицу бегали лучи солнца. «А еще говорят - нет правды на земле…» - усмехнулся Сальери - "Очень даже есть!".
        Сегодня был день его триумфа. Несколько лет он шел к этой должности и теперь, на высочайшей аудиенции его должны утвердить капельмейстером итальянской оперной труппы. Выше в музыкальном мире Вены был только учитель Антонио - придворный дирижер Джузеппе Бонно. Но он стар. Антонио же молод, всего 24 года. Даже если его не оценят в Вене - император Иосиф II считает всякое подковерное соперничество музыкантов плодотворным для искусства и намеренно устраивает состязания между композиторами, заказывая им оперы на один и тот же сюжет - то перед Сальери будут открыты двери любого европейского двора.
        Антонио оглянулся. Высоченные, огромные залы Хофбурга подавляли итальянца своей роскошью и великолепием. Яркие мундиры военных, бархатные камзолы придворных, шелковые платья дам, белые парики. «От всего этого захватывает дух» - признался сам себе Сальери - "Но я этого достоин!". Воодушевленный, он выхватил из кармана свинцовый карандаш, листок бумаги с нотами, начал черкать в партитуре. Фантазия начинала расправлять свои крылья, наводящая ужас сцена на церковном погосте словно сама ложится на бумагу. Напряжение драматической линии всё обостряется. Буффонное начало в музыке сопровождения должно отступить перед предвосхищением трагедии, что особенно следует подчеркнуть партиями духовых инструментов, всё более восходящих на первый план к концу оперы. Резкое начало как бы раскрепощает композитора. Оторвав карандаш от бумаги, Сальери вслушивается во что-то далекое… Присутствующие в приемной смотрят на Антонио с удивлением.
        Распорядитель стукнул посохом, начался прием. Придворные вошли в тронный зал, выстроились в очередь. Первым кого увидел Антонио была грузная, дородная женщина в голубом платье, усыпанном бриллиантами. Сальери тотчас узнал императрицу Марию Терезу. Рядом с ней стоял невыразительный мужчина в мундире, сидевшем на нем довольно мешковато - Иосиф II.
        Очередь двигалась медленно, композитор успел заскучать. Начал прислушиваться к разговорам.
        Двое мужчин впереди в партикулярных костюмах, но с военной выправкой обсуждали Россию.
        - Безумная страна - вещал один, разглядывая толпу в лорнет - Высокое и низкое, рабство и роскошь, величие Петергофа и трущобы Петербурга…
        - Вы же прослужили в русской столице пять лет посланником при дворе? - поинтересовался второй, высокий, с лошадиным лицом.
        - Именно так. Теперь жду нового назначения. Сегодня все должно решиться.
        - И как вам императрица Екатерина? - "лошадиный" оглянулся, но Антонио сделал вид, что рассматривает красоты Хофбурга.
        - Умна - "близорукий" тяжело вздохнул - Думается не видать нам Валахии. Бухарест останется за Россией. Договорится бы о передачи Софии…
        - Ее еще надо завоевать…
        - Это правда. Османы воспряли, собирают новую армию.
        - Наши полки тоже готовы. Возьмем Валахию силой! - "лошадиный" достал табакерку, поколебавшись открыл ее. Очередь совсем остановилась, оба монарха о чем то говорили с генералом во французском мундире.
        - Затевать войну с Россией имея в тылу Фридриха?? - "близорукий" со щелчком сложил лорнет - Нет, это немыслимо.
        - Россия сама рухнет - убежденно произнес его визави - Слышали о восстании на востоке?
        - Нет, а что произошло?
        - Появился "муженек" Екатерины - некто казак Пугачев. Объявил себя чудом спасшимся Петром III. Народ верит.
        - Да что вы говорите! Какой позор.
        - А главное ему сопутствует военная удача - "лошадиный" вдохнул табак, выпучив глаза сдержал чихание. После вытирания носа белоснежным платком, продолжил - Но дело даже не в этом. Мои корреспонденты в Петербурге сообщают о весьма странных идеях этого Пугачева. Отмена сословий, крепостного права, раздача земель крестьянам…
        - Прямо Утопия Томаса Мора - усмехнулся "близорукий" - Что там дальше? Уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, все должности - выборные и могут быть заняты кем угодно из достойных граждан?
        - Да, бред. Не в дикой России.
        Мужчины замолчали, Антонио задумчиво чертил носком туфли на паркете круги.

* * *
        Через пару часов я снова поднялся в дымное, воняющее гарью небо и осмотрел панораму горящей крепости. Ситуация в Кремле стала гораздо хуже.
        Как пророчески и нарисовал Неплюйвода, всю ее заволокло дымом. Он наискось поднимался высоко в небо бросая гигантскую тень на Волжский лед. То ли от огромного жара, то ли от взрыва пороха, рухнул участок стены около Белой башни и поток воздуха, ворвавшийся в брешь, подхватил мириады горящих головешек. Огненный дождь пролился на верхнюю часть крепости. Местами горели кусты, заборы. Видно было, что и крыши тлели, но их пытались тушить. По крайней мере, на той части внутри крепостной застройки что мне была видна. Что происходило с противоположной стороны рассмотреть я не мог.
        Внезапно раздался глухой взрыв и из бойниц Ивановской башни вырвались длинные языки пламени. Горящую кровлю подбросило в воздух и её обломки кувыркаясь разлетелись вокруг. Часть головешек упали в нашей части городской застройки.
        Я срочно повернул подзорную трубу в сторону Низового города - солдаты муравьями бежали в сторону горящих обломков. Туда же ехали сани с бочками и скакали башкиры.
        Повернувшись обратно к Кремлю, я через какое то время усмотрел, как со стены рядом с Ильинской башней поползла цепочка людей. Один за одним, они спускались по едва различимой в дымном мареве веревке. Ну, что ж. Молодцы. Этот случай был предусмотрен и их встретят бойцы Подурова.
        Я навел подзорную трубу на дезертиров. Из под стены уже бежало пятеро, а по веревке лезли сразу трое. Крепкая видать веревка. За четверть часа спустились почти полсотни человек. Но вот наверху что-то случилось. Появились дымки выстрелов. Спускающиеся заторопились. В конце концов на стене, между зубцами блеснула полоска стали и последние беглецы полетели вниз вместе с перерубленной веревкой. Мне даже почудилось, что я слышал их истошный крик и потом стук удара тел о землю. Один остался лежать неподвижно, а двое кое как поковыляли вслед своим товарищам. В этот момент из бойниц Ильинской башни вырвались дымные облачка выстрелов, хлестнула картечь и оба беглеца замертво покатились по склону оврага.
        Колыхаться в воздухе надоело, и я дал команду опустить шар на землю. Там меня уже ждал доклад о возгораниях в городе и об очередном происшествии. Солдатик, помогавший сбрасывать горящие головни прилетевшие от Ивановской башни, оступился с крыши и упал на землю. Слава Богу не насмерть, но переломы точно заработал. К медикам уже увезли.
        - Думаю я что крепость запылает целиком - я ответил на невысказанный вопрос в глазах собравшихся генералов. Они сами в шар лезть не особо стремились. А с колокольни церкви ни черта не было видно.
        - В верхнем городе многочисленные возгорания. В дыму людям уследить за ними невозможно, да и тушить их очень трудно. Так что, возможно, скоро загорится вся жилая застройка в Кремле. Не думаю, что его обитатели предпочтут смерть от огня и удушья моему плену, так что ждем. Вскорости возможен исход из крепости. Кое-кто уже со стен спускается.
        Тех самых беглецов из крепости через полчаса привели ко мне. Это так же оказались солдаты гарнизона и несколько солдат Рязанского полка. Все были закопченные, грязные, с прожженой формой. Построились ровненько. Рапортовать вышел самый пожилой солдат с седыми и такими же пышными, «буденновскими» усами, как и у Громыхало. В строю, кстати, стояло еще несколько похожих усачей.
        «Мода у них там, что ли в гарнизоне такая?» - подумал я, разглядывая дым, что валил за стенами Кремля.
        - Ваше Императорское Величество, солдаты гарнизонной роты Нижегородского кремля и второй роты Рязанского полка. Стало быть - “усатый” сбился с доклада - Готовы принести присягу. Рады верно служить истинному нашему государю!
        Я прошелся вдоль строя.
        - Кто таков? - Спросил я усача.
        - Старший бомбардир гарнизонной роты, Степан Муха - браво отрапортовал тот.
        - Всем вольно стоять. - Скомандовал я, снижая градус формальности общения. И обратился к Мухе уже без командных нот в голосе - Рассказывай, что происходит в крепости и как бежали.
        Мой посыл был понят правильно, люди расслабились, обступили меня и некоторые даже потянулись за кисетами. Муха разгладил усы и начал рассказ:
        - Как, стало быть, пожар зачался в низах крепости, тревогу проиграли. А наше место по тревоге у пушек в Ильинской. Ну, изготовились, ждем. А дымом то все сильнее тянет. С башни то видать, что горит нешуточно и уголья на верхний город закидывает. Наши гарнизонные и рязанские по подворьям бегают, тушат. Угли затаптывают, землей закидывают. Воды то не напасешся. К нашему ротному посыльный прибежал и нас с башни тоже на тушение пожаров послали, а меня назначили старшим партии. Ну мы взяли топоры, багры и пошли. Тушили, и промеж тем один из наших в доме в одном моток доброй веревки прибрал. Тут уж все стало понятно. Я и прочие мои артельные стали ходить от партии к партии и подговаривать наших и рязанских бежать с крепости к тебе, царь батюшка. Со многими уговорились. Дворянчиков, что нами командовали, мы топорами приголубили да и бегом в свою башню. Поручика нашего також по голове да со стены. Веревку спустили и тикать. Сколько успели столько и убежали. А кто не успел, тем видать земля пухом.
        Перекрестился старый бомбардир, за ним повторили все солдатики и я тоже.
        Мда. План незамысловатый, исполнение топорное в прямом смысле слова. Я оглядел солдатиков и обратил внимание, что рязанская часть группы была значительно моложе гарнизонной.
        - Назовись, кто таков, давно ли служишь? - обратился я к самому молодому из группы рязанцев.
        Чумазое лицо рязанца осветила широченная улыбка.
        - Меня звать Егорка Волосов. Я, это, рядовой из запасного батальона Рязанского полка…
        - Не по форме отвечаешь, богомаз, - проворчал старый бомбардир и повернулся ко мне. - Рекруты оне. По осени набрали для пополнению полка, что в туретчине сейчас геройствует. Сразу то в бой не пошлешь. Сено-солома!
        Старые солдаты нижегородского гарнизона засмеялись. А я уточнил:
        - А почему богомаз?
        - Малюет картинки ловко. Страсть как похоже получается.
        Ух ты. Неужто самородок?
        - Показать можешь? - спросил я Волосова.
        Тот огорченно помотал головой.
        - В казармах все осталося. Но если надо я прямо тут нарисую!
        Я повертел головой, но Неплюйводы не усмотрел. Прячется от меня шельма.
        - На чем рисовать будешь? У меня для тебя бумаги и красок нет.
        - Ваше величество, да зачем бумага то? Мне на ней и не доводилось рисовать.
        - А на чем же ты рисуешь? - Удивился я.
        - На чем придется. На лубе, на песке, досках пиленых. И красок у меня никогда не было. Все больше угольком, али гвоздем.
        - Как гвоздем? - Я впал в форменное недоумение. И ещё раз обернулся в поисках подходящей для рисования поверхности.
        Рядом с нами стояла санная тентованная повозка, на которой перемещался сложенный воздушный шар с запасом топлива.
        - Ну ка. Нарисуй что нибудь углем на вон том полотне, - я указал на повозку.
        Рязанец согласно кивнул, Выбрал в костровище пару угольков и направился к повозке. Я с солдатами двинулся следом.
        Парень действительно оказался гением. Я ожидал картинок в стиле накаляканных третьеклассником на промокашке. А вышло что-то в стиле черно-белой трафаретной графики. Волосов лаконичными линиями с применением штриховки очень узнаваемо изобразил на тенте МОЕ лицо. А потом в одно движение очертил вокруг головы классический, как на иконах рисуют, нимб и повернулся посмотреть на мою реакцию.
        - Опять шалишь, Егорка! - проворчал старый бомбардир. - Забыл, как тебя пороли за такое, - и обращаясь ко мне пояснил. - Ваше императорское величество, не серчайте на блаженного. Он всех кто к нему по доброму относится, с нимбами рисует. Оттого и богомазом кличут. А когда полковой батюшка увидал такое, гневаться изволил и донес господину капитану. Тот за богохульство и приказал его выдрать. Но не помогло видать.
        Я усмехнулся и переспросил у Волосова:
        - Значит, добрый я?
        - А как же! - Воскликнул тот. - Вы же простому люду волю вольную даете. Да такое только святому под силу.
        На лицах окружавших меня солдат не было ни тени усмешки или скепсиса. Все смотрели совершенно серьезно, выражая этим свое молчаливое согласие с парнем. Хм. Вот и ещё одна грань затеянной мною гражданской войны. Надо не забывать и об этой стороне, при попытках понять окружающих меня людей.
        - Нимб сотри, - повелел я. - А вообще молодец. Хорошо рисуешь. На рупь.
        Я протянул богомазу монету со своим изображением. Солдаты с любопытством уставились на серебряный кругляш.
        Тут мое общение прервал крик юного сигнальщика с колокольни:
        - Ваше Величество! С первой позиции передают, что в крепости на Пороховой башне белым флагом машут.
        Я на бегу распорядился о беглецах и в сопровождении своего привычного конвоя поскакал к Георгиевской церкви.
        Опять огибая крепость по нижегородским улочкам я почувствовал изменения. Облака дыма заслоняли солнце, и на город опустился тревожный сумрак. Дышать гарью было неприятно. После полудня поднялся ветерок и для защитников крепости ситуация осложнилась ибо дул он со стороны Волги. Но и горожанам стало хуже. Пепел равномерно оседал на жилой застройке за пределами крепостной стены.
        Когда я подъезжал к первой позиции я услышал пушечные выстрелы и небо над крышами домов поочередно прочертили шесть дымных трасс от горящих смоляных бочек.
        «Что за…! Кто приказал!» - подумал я и пришпорил коня.
        На батарее царила деловитая суета. Единороги в волокушах стояли уже почти не прикрываясь церковью и их стволы были направлены левее, чем раньше, что давало накрытие на верхнюю часть крепостного периметра.
        К пушкам уже тащили четыре горящих смоляных бомбы. Командир батареи капитан Алексей Темнев, из заводских мастеровых пришедших с Хлопушей, командовал заряжанием и меня не видел. Останавливать я уже не успевал, да и смысла не было. Первоначальный план по сжиганию исключительно нижней части крепости пошел прахом. Приходилось признать, что гореть будет все. И тут уж несколько зажигательных снарядов ничего не изменят. Но откуда заряды? Все же утром выпалили. Надо было этими ненадежными средствами гарантированно добиться результата. Оставлять на потом ничего не планировали.
        Наконец процесс заряжания закончили. Подносчики, и что удивительно бомбардиры тоже, отбежали назад. У пушек остался только Темнев. Он сам последовательно выпалил из каждой по очереди и развернулся в нашу сторону.
        Я спешился и подошел к нему.
        - Ваше Величество! - вытянулся Темнев. Я не дал ему начать доклад прямым вопросом:
        - Откель новые снаряды?
        - А это к нам на батарею мужички нижегородские подвезли в подарок. Очень просили пожечь барей. Ну я и приказал новые заряды изготовить. По мере готовности снарядов ведем беспокоящий огонь по супротивнику.
        Кругом сплошная инициатива, и народное творчество! Никакой дисциплины и порядка.
        - Ну и как? Беспокоятся?
        - А то ж! - Заулыбался капитан. - На пороховой башне белый флаг выкинули, кричали что готовы сдаться. Я повелел лестницы сколачивать. Скоро должны притащить.
        - А чего же ты сам палишь?
        Капитан замялся.
        - Да это… На второй батарее пушку то разорвало и мои бояться стали. Оне же все заводские. Стрелять то я их научил, а вот в настоящем бою ещё ни разу не были. Вот я и сам палю.
        Мда. Артиллерист хороший, а вот воспитатель и офицер хреновый. Тоже учить и учить ещё.
        - Слушай меня, капитан, внимательно. Ты в том самом первом бою тоже за них стрелять будешь? Ты думаешь там им не страшно будет? Ты командир или кто? Твой приказ должны бегом выполнять, не рассуждая. А трусов ты сам должен расстрелять перед строем, что бы других от страха вылечить. Так что я тобой недоволен. Учти это.
        Раздраженный я поднялся на колокольню церкви. С неё видно было хуже чем с шара, но тем не менее лучше чем с земли. С Пороховой башни действительно свисала белая тряпка и из бойниц кто-то махал руками. А за башней не видно было уже ничего. Клубы дыма скрывали даже стены Спасского собора. Лишь иногда в разрывах блестели его купола.
        К капитулировавшей башне мои солдатики тащили две лестницы, сколоченных из того что под руку попалось. Тащили не по прямой, а вдоль стены, со стороны Герогиевской башни. Та уже давно пылала и опасаться стрельбы из неё не стоило. А вот Дмитровская башня внушала опасение и бойцы старательно от неё укрывались.
        Лестницы прислонили к стене рядышком с Пороховой и по ней сразу же начали спускаться беженцы. Было их много, и я четко разглядел женские и детские фигурки. Спустившихся мои солдаты направляли той же дорогой вдоль стены в сторону Георгиевской башни. И правильно сделали. С Дмитровской, вдоль стены, начали бить три орудия. Насколько они были эффективны мне было не видно. Но беглецы очень засуетились и, как это и бывает в спешке стали совершать ошибки. Кто то сорвался с лестницы и падая увлек за собой фигурку в развивающемся платье. Оба упавших остались лежать неподвижно, и солдаты оттащили их в сторону. Мне даже сердце защемило. Как же это глупо вышло!
        Целый час по двум лесенкам лезли люди, а за стеной видимо шел бой. Потому что по лестнице стали спускать явно раненых людей. И вдруг земля содрогнулась так что я схватился за оконный откос, а за моей спиной тревожно затренькали маленькие колокола звонницы.
        С рокочущим грохотом вся верхняя часть башни разлетелась на куски и взлетела в небо. Выше дымовой тучи, накрывшей крепость. Взрывная волна больно ударила по ушам, а чуть позже по крыше колокольни забарабанили обломки. Когда дым рассеялся я увидел что Пороховая стала вдвое ниже. Вокруг неё лежали люди вперемешку с кусками кирпичной кладки. Горело все, что могло гореть. Сыпался пепел, кричали люди. Куда-то брел мужчина в белом полушубке, испачканном чем-то красным. Я присмотрелся… Бог ты мой, у него не было руки! Обрубок пятнал шубку кровью.
        Я перевел взгляд на крепость. Она пылала. Так же как и вся Россия.
        КОНЕЦ 2-Й КНИГИ.
        notes
        Примечания

1
        Лимоны, лимонад, сладости,
        Арлекины, прыгуны, разные радости.

2
        Али-Эмете, княжна Владимирская, госпожа из Азова.