Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Гай Артем : " Мистификация " - читать онлайн

Сохранить .
Мистификация Артем Гай
        # Одинокий и немолодой уже врач - Иван Петрович Левин, любил читать фантастику и литературу, посвященную НЛО. Мог ли он предположить, что сам окажется участником необъяснимых событий…
        Артем Гай
        Мистификация
        Достижения любой цивилизации определяются в наибольшей степени ее нравственными вершинами, и никакими иными. Среди мыслящих существ всё - от простейшей жизни до сложнейших машин - имеет смысл лишь тогда, когда устремлено к достижению этих вершин.
        Неизвестный философ. Авторизованный перевод с финикийского, XIII век до н.э.

1
5 мая 1975 года специальная конструкция, созданная в США из кольца прожекторов радиусом в 300 метров и суммарной мощностью в 100 мегаватт, послала к зависшему над нею Неопознанному Летающему Объекту сигнал, означающий в двоичной системе число «пи» с точностью до седьмого знака. Ждать не пришлось. Тут же с НЛО поступил сногсшибательный ответный сигнал, означавший в той же двоичной системе число
1/"пи" (!) с точностью до того же седьмого знака (!!). Это был первый прямой контакт с НЛО…
        В волнении Иван Петрович Левин положил густо отпечатанные через один интервал странички папиросной бумаги на грудь и нервно почесал под одеялом одной ногой другую. Что же это получается? С ними черт знает как давно установлен уже, оказывается, контакт, а мы ничего не ведаем, словно пятки под одеялом! Начинаем функционировать, когда зачешется…
        Иван Петрович был врачом, что, несомненно, сказывалось на образах его мышления. Он заведовал большим хирургическим отделением, но - человек одинокий и несуетный - вечерами, не занятыми в больнице, в медицинской библиотеке или с друзьями, занимался еще одним любимым делом - чтением. Тут с некоторых пор он отдавал предпочтение фантастике и приключениям, словно вернувшись в молодость. "Старею, - усмехался в разговоре с друзьями, - оттого, наверное, и усилилась тяга к остросюжетному - сам-то уже сюжеты не закручиваю…" Здесь он был прав. После того как развеялся угар его большой страсти, а затем и миф о прелестях супружеской жизни, после того как Вера, единственная его жена, через год оставила его, он предпочитал сюжеты тихие и простые, "не закручивал", хватало ему «закруток» и на его любимой работе без нормированного времени. И так шло уже лет пятнадцать, привычно и мило. В свободные вечера он простодушно добирал «закруток» в томах "Зарубежного детектива", сборниках фантастики, журналах, перечитывал Лема, Брэдбери и братьев Стругацких. А сейчас перед ним была и вовсе не фантастика, а лекция доцента
МАИ. Вот черным по белому отпечатано: "Прочтена 1 июля 1976 года". Все обозначено точно, хотя и смахивает на мистификацию.
        Но мистификация тоже штука не простая, требует хорошей основы - добротного ли фокуса, или ловкой манипуляции с реальными событиями, или умело подтасованной суммации действительных и вымышленных фактов. Нет, конечно же, не во всякой лжи обязательно есть доля истины, и дым бывает без огня, но… Человек, наверное, больше доверчив, чем недоверчив, - его тянет к неведомому…
        Иван Петрович смущенно усмехнулся.
        Вот еще один точно датированный факт с именами вроде бы реально существующих людей: 19 сентября 1961 года чета Хиллов возвращалась ночью на автомашине домой в Нью-Хемпшир и была остановлена, парализована, а затем отведена на НЛО, вернее, на вполне опознаваемую "летающую тарелку" больших размеров. Здесь Хиллов обследовали, с ними побеседовали и показали удивительную трехмерную карту звездного неба с загадочными пунктирными и сплошными линиями, соединявшими звезды. Позже потрясенная Бетти Хилл многое расскажет об этой карте и отметит, что к Земле шел пунктир. А в ту ночь, обнаружив себя снова в машине с заглохшим мотором, Хиллы решительно ничего не помнили, отметив лишь с ужасом, что «потеряли» в эту ночь неизвестно где и куда два часа. Напуганная «потерей», Бетти обратилась к психиатру и под гипнозом…
        - Иван Петрович, а, Иван Петрович! Что же это вы кухню превратили в парную?..
        Что? Какую кухню?.. Ошалело вскинув густые седеющие брови, он смотрел поверх листков папиросной бумаги на дверь, за которой, недовольно шлепая задниками комнатных туфель, удалялась тетушка. Слава богу, обошлось без разговоров о ремонте. Так что же там под гипнозом?.. Однако при чем тут парная? Ах, елки зеленые! Неужели он не погасил газ под чайником? За час распаялся, как пить дать. Ладно, теперь все равно ничего не изменить…

…А под гипнозом Бетти восстановила не только сам визит в «тарелку», но и многое из той замечательной звездной карты. Оказывается, долгие годы эта сенсация будоражит мир, а он, Иван Левин, ковыряется в человеческих потрохах и тратит попусту время на досужие (хотя и очень приятные) общения с друзьями, словно Бетти Хилл вовсе не существовала и не произошли все последующие удивительные события! А произошло вот что: через несколько лет определили, откуда мог быть такой вид звездного неба, какой запомнила по карте Бетти, - из созвездия «Сотки», что в тридцати световых годах от нас, и мощная ЭВМ в Огайо повторила довольно точно карту Бетти, хотя женщина имела туманное представление даже об элементарной астрономии. Некоторые звезды из этой карты стали известны и вовсе через восемь лет - в 1969 году. Вот это пироги!..
        - Иван Петрович, вы спите?
        - Где?!
        - Чайник-то ваш, наверное, тю-тю.
        - Тетушка, душа моя, завтра у меня дежурство! - взмолился Левин. Это обычно действовало безотказно.
        - Ладно. Я сама посмотрю. Спите.
        "Тетушка" и «дядюшка», соседи, были не его родственниками, а его бывшей жены, но относились к Левину с уважением и не очень надоедали, хотя отличались отменным занудством и постоянной потребностью в контактах. Иван Петрович, человек очень занятой, дома появлялся поздно, и они способны были это понять и оценить. И все же уважение их к Левину основывалось в основном па убеждении, что он - "святой человек". На давней слабости людей к тем, кто "не от мира сего". Осуждая выросшую у них племянницу, неблагодарную девчонку, которая окрутила и бросила чудесного человека, они не понимали, как сам пострадавший может не осуждать ее, "сломавшую ему жизнь".
        Вера была много моложе Левина, совсем тогда еще юная особа, недавно достигшая совершеннолетия, обворожительно живая, с такими светлыми, прозрачными, чистыми глазами, в которые он хотел смотреть непрерывно. Она работала недолгое время сестрой-хозяйкой в больнице, там они и познакомились, а потом перешла в костюмерный цех - ее непреодолимо влек театр. Она, несомненно, была рождена актрисой, веселой, непосредственной артисткой эстрады или оперетты, правда совсем без комплексов и сомнений, даже без тщеславия. Все в ней восхищало Левина. Не зная женщин, он, возможно инстинктом настоящего мужчины, совсем не принимал столь нередкой в них расчетливости, а тем более пресности. Но, может быть, главным, что неудержимо влекло его к Вере, было восприятие ее как воплощения мирной жизни, которую так ценил Левин и через десять лет после окончания войны. Однако все приятели Ивана Петровича видели в том браке лишь несуразный вызов здравому смыслу и по-своему оказались правы. Вера ушла к актеру, потом разошлась и с ним, была включена в труппу какого-то периферийного театра или концертной группы, снова вышла замуж…
Изредка приезжала на несколько дней к тетушке с дядюшкой, радуя и конфузя их своей простотой и ласковостью с Левиным. А он определенно не осуждал Веру! И вспоминал без малейшей горечи, и не считал, что «бывшая» что-то сломала ему. Нисколько! И жил с ее родными, как с хорошими приятелями, не поминая недобрым словом даже оказавшегося ненужным размена, от которого потерял отдельную однокомнатную квартиру. Левин был непостижим для них, как непостижимой оставалась для верующих икона.
        Иван же Петрович, такой, каким его сотворила природа и обкатала жизнь, - спокойный парень с неколебимой верой в доброту, не пошатнувшейся у восемнадцатилетнего мальчишки в окопах последних лет войны и помогавшей уже взрослому человеку преодолеть трудности позднего института и становления, - такой Иван Петрович хорошо знал, что нет ничего вечного, кроме вечных проблем. И чувства конкретной человеческой личности - не исключение. А отпущенный этим чувствам срок - условная единица, одинаково ничтожная рядом с вечностью, будь то минута или десятки лет. Пусть их с Верой полгода любви не подвиг самопожертвования или верности, но то было искреннее чувство, и марать его злобой, беспамятством никак не гоже. Так считал Левин, так ощущал, погруженный постоянно в какие-то новые, пусть и не такие яркие, чувства, которые делали его жизнь не уныло одинокой, а наполненной и осмысленной, поддерживали в этом седеющем человеке ожидание, веру и незатухающий интерес ко всему, что он делал, о чем думал, что видел вокруг. Да, Иван Петрович Левин в свои пятьдесят "с хвостиком" остался в том благодатном состоянии, которое
именуют "молодая душа". Он пришел с нею в окопы Великой Отечественной, где она не обожглась, а закалилась. Пройдя через величайшее зло, преодолев, победив его, Иван Петрович уверился в вечности и силе добра - не только как конкретного действия, но как закономерности жизни, заложенной, возможно, вместе с вечными проблемами во Вселенной. Ничего удивительного в этом нет: среди перешагнувших свой страшноватый юбилей немало остается романтиков и фантазеров.
        Итак, взволнованно ворочаясь, хмыкая в своей постели, Иван Петрович в свете казенно-яркого плафона, который десять лет висел в его не очень уютной комнате, читал новую пачку густо усаженных машинописным текстом листочков папиросной бумаги
        - книгу "Наши космические друзья и доброжелатели". Всю эту "папиросную литературу" ему принес, как обещал когда-то, его бывший пациент, ярый сторонник футурологов. "Вот, обратите внимание на эту мысль! - страстно советовал Ивану Петровичу благодарный пациент, роясь в кипе тонких листов, собранных в аккуратной папочке. - Вот: место догматической религии заняла догматическая наука! А, какая мысль!.." Какая мысль? Броская, к таким Иван Петрович всегда относился немного недоверчиво. Но вместе с тем был убежден, что отбрасывать необъяснимое нельзя, тем более по принципу "не может быть, потому что не может быть никогда". Он утвердился в этом мнении за многие годы в медицине и хирургии, переживая общебиологические веяния и перемены. Он хорошо помнил "глубоко аргументированные" доводы лженауки Лысенко и "абсурдность лженауки" генетики. Помнил, что еще недавно антиматерия и гиперболоид инженера Гарина были чистейшей, можно сказать, рафинированной фантастикой. И летаргический сон или многолетняя бессонница после удаления миндалин (без существенных нарушений биологии человека) не становятся из-за своей
необъяснимости небылью! А одна из его пациенток демонстрировала ему и трем его ординаторам телекинез - двигала на столе флакончик из-под пенициллина, и никакие академики своим "не может быть!" не убедят его в том, что их всех попросту одурачила фокусница, ибо стол был родной, в его кабинете, а флакончик еще влажный от недавно забранного из него лекарства, и «фокусница» не приближалась именно к этим предметам никогда в жизни ближе чем на метр…
        Теперь он читал о Шамбале, возможном космическом центре в Гималаях, защищенном неведомыми нам энергиями от любых попыток обнаружить его. О стремлении объяснить многие загадки чудесами Шамбалы. Неясным оставалось, откуда при такой защищенности ее известно, что Учениками Космических Учителей там были именно эти люди - Пифагор, Николай и Екатерина Рерих (хотя ее многотомная "Космическая этика" действительно способна удивить!), Будда, Магомет, Христос и совсем неизвестные Левину Аполлоний Тианский и граф Сен-Жермен? Но вот если допустить возможность этого, возникает соблазнительное предположение: не от единого ли источника повторы во всех верованиях и религиях?..
        То были загадочные шарады сродни фантастической игре воображения, которые помогали оторваться от каждодневности, обыденности. Которые приобщали вроде бы к Невероятному, составляющему, наверное, суть Вселенной. Да, все это походило на игру, столь понятную всем нам в детстве, а к старости становящуюся, возможно, тоже необходимой. Несомненно одно: с годами приходит мудрость - соединение истины с благом, но поскольку истина непознаваема, а благо непредсказуемо, то и мудрость несет на себе отблеск этих двух манящих "не".
        Левин читал, что Ф. Блюмарх, изучив книгу пророчества Иезекиля, которая начинается с 593-592 годов до н.э., обнаружил подробное описание посещения Земли космическими пришельцами. В Библии есть и другие указания на посещение Земли инопланетянами, вплоть до описания вида Земли из космоса и парадокса времени при полете на космическом корабле, - так, Энох был там несколько часов, а на Земле прошли десятилетия… Желание почти всегда наивно, как малое дитя, даже примитивно, наверное, но обладает силой, способной на многое. В том числе и силой, воздействующей на воображение. Иван Петрович снова усмехнулся.
        Но вот это уже поразительно. Или снова мистификация, продолжение громадной мистификации на одну тему?
        Центр по изучению НЛО в США под руководством физика Аллена Хейника с привлечением практически всех университетов страны анализирует многие тысячи (до 1978 года - 12 ООО!) сообщений. Гастон Алексис, возглавлявший в Министерстве воздушной обороны Франции специальное "научное бюро по изучению соответствующих технологических и технических программ", где с 1961 года ведется досье по наблюдениям за НЛО, в большой статье указывает, что «бюро» учитывало лишь явления, не идентифицируемые ни с одним из известных на Земле объектов или явлений! Книги, свидетельства, даты, имена, факты… Студенистая зловонная масса с волокнами "волос ангела", сброшенная в
1952 году на футбольное поле во Флоренции, на несколько дней наполнила зловонием весь прелестный город!.. Ну что это? Быль, небыль? Не позвонишь ведь по 09 и не спросишь. Вполне возможно, что какая-нибудь химическая корпорация избавлялась от неутаимо благоухающих отходов! Иван Петрович беззвучно смеялся под привычным белесо-бельмастым глазом своего плафона и прижимал к груди дрожащие тонкие листки, норовившие испуганно соскользнуть на пол. Левин верил и не верил в возможность того, о чем читал.

2
        А в это же самое время на другом конце города, в совсем другой, уставленной книжными стеллажами комнате с торшером под пестрым платком, умерявшим свет лампы до уютного полумрака, молодая женщина по имени Катя тоже читала, сидя в кресле под торшером, и тоже необычную книгу - доктора Р. Моуди, издательства «Стэкпоул», 1976 года. Книга содержала множество интервью доктора с людьми, подвергшимися оживлению или перенесшими критические состояния при болезни, выводившие их на грань жизни и смерти. Эта вроде бы документальная книга указывала на удивительную схожесть у всех "опыта смерти": столкнувшись с ним, все ощущали отделение своей души (некой мыслящей энергии) от собственного тела, причем "опыт внетелесного существования" был легким и радостным, начисто лишающим страха смерти. Доктор Моуди вслед за проинтервьюированными отмечал, что люди после возврата к жизни по-иному видят и воспринимают ее. Несомненно, это перекликалось с мыслью Платона, выраженной им в
«Федре»: тело - тюрьма души, смерть освобождает из этой тюрьмы. Может быть, Платон знал о "предсмертном опыте"?.. "То, что мы называем временем, есть лишь подвижный, нереальный отсвет вечности…" У Кати была удивительная память.
        После тяжелой черепно-мозговой травмы, полученной ею в автомобильной катастрофе два года назад, все отметили в ней перемены. Они касались не только заметного снижения интереса Кати к своей внешности и внешнему виду людей и предметов: одевалась она аккуратно, но строго, без прежнего щегольства и склонности к частым переменам; почти перестала пользоваться косметикой, что ничуть, кстати, не вредило ей, а лишь сделало несомненной естественную свежесть ее кожи и губ, мягкость и пышность светло-русых волос; она утратила интерес к красивым вещам - сумочкам, зонтам, украшениям, драгоценностям, - которыми обычно так увлечены женщины; и внешний облик других людей стал ей довольно безразличен. Не менее заметно обозначились перемены и в интересах Кати, и в ее поведении. Даже манера говорить изменилась: из слегка кокетливой стала подчеркнуто простой и даже резковатой, насколько позволял, по крайней мере, ее мелодичный голосок. Проявив незаурядные способности и желание, она в короткий срок добилась многого: быстро овладела английским, сдала экзамены кандидатского минимума, и как инженер-бионик, блиставшая до
того в отделе в основном женским очарованием, она стремительно продвинулась в своей исследовательской работе, проявив талант и мужскую настойчивость, особенно эффективную при женской усидчивости. О ней заговорили в НИИ.
        Библиотека и книга почти вытеснили из жизни Кати театры и обожателей. Ну, тут, как вы понимаете, не все зависело от нее. Обожатель ведь вроде преданной собаки (настоящий, понятное дело, обожатель): он способен понять многое, но не всё, и всё
        - на свой лад. От него так просто - "не хочу - не буду" - не отделаешься, да еще если ты хотя и переменившаяся, но все же красивая женщина. Однако и тут Катя сумела решительно отделить главное от второстепенного.
        Сестры-соседки, помнившие Катю еще прехорошенькой тщеславной девушкой, приехавшей с далекой периферии покорять большой город с его знаменитыми институтами и выдающимися мужчинами, диву давались.
        Катя поселилась в большой комнате их двухкомнатной коммунальной квартиры с родной теткой, пережившей здесь вместе с сестрами-соседками блокаду. "Ну вот, теперь у нас настоящий женский монастырь", - смеялась веселая, но очень больная тетка. Все три пожилые женщины обрадовались появлению в их квартире милой молоденькой девушки и были убеждены, что до окончания учебы Катя должна свято держаться их
«монастыря». Однако уже на втором курсе, позабыв до поры о науке, о которой мечтала, и безоглядно погрузившись в веселую студенческую жизнь, Катя вдруг надумала выйти замуж. Тетка даже вызвала телеграммой мать Кати (очень легкомысленным показался всем трем женщинам Катин жених). Но судьба распорядилась сама: жениха не допустили "за академическую неуспеваемость" к весенней сессии, он укатил к маме не то в Валдай, не то на Алтай, и на том затея кончилась. Но уже через год Кате предложил руку и сердце аспирант из Венгрии. Обычно решительная Катя немного поколебалась и отказала, в основном, как призналась тетке, к тому времени лежавшей уже в больнице, из-за того, что не хотела жить за границей. В последние полтора года в институте Катя подналегла на учебу, ее дипломная работа была особо отмечена, и Катю взяли в престижный НИИ. Там она через год снова немного «расслабилась», по собственному выражению, но в отличие от многих молодых женщин не озадачилась замужеством, что беспокоило и вызывало недовольство сестер-соседок, по-стариковски привязавшихся к ней и полюбивших, но так же по-стариковски недовольных
ее легкомыслием.
        И вот теперь, когда Катя, пережив автомобильную катастрофу, так посерьезнела, словно поняла вдруг кратковременность человеческого бытия, и засела за диссертацию, они буквально на цыпочках ходили, приглушали вечерами телевизор, чтобы ничто не мешало ей «работать», и все настойчивей поговаривали о "долге женщины" и о "личной жизни", горестно вспоминая, что им-то самим и этот долг, и эту жизнь искромсали война и блокада…

…Доктор Моуди обобщал: почти все соприкоснувшиеся со смертью испытали ощущение стремительного движения в замкнутом темном пространстве, чаще всего - словно бы в туннеле; и вслед за этим, с прекращением шума, наступало то самое потрясающее легкостью обретение "духовного тела" вне физического, обретение своего собственного, но бестелесного «я», освобожденного от суетных желаний и проблем, однако вполне воспринимающего все просходящее в суетном мире. И притом воспринимающее - видящее, слышащее - с определенной точки: сзади и сверху на примерно одном и том же расстоянии. Это «я» видело и свое собственное тело в том положении, в каком покинуло его, и все, что творилось вокруг тела, вплоть до испуганно-потного лица реаниматолога, делавшего этому, надо полагать, уже бездушному телу закрытый массаж сердца. «Я» проходило через стены, как игла сквозь шерстяной платочек, словно стены не из камня, бетона или дерева, а сущий дым.
        Сущий ли? Как там у Блока: "Никто не умирал. Никто не кончил жить. Но в звонкой тишине блуждали и сходились". Или: "Час придет - исчезнет мысль о теле, станет высь прозрачна и светла". И еще: "Нет, я не отходил. Я только тайны ждал…" Может быть, чтобы стать большим поэтом, тоже нужно испытать "предсмертный опыт"?..
        Неизвестно, о чем думала Катя, пробегая серьезными, но и чуть насмешливыми глазами по строкам книги высокочтимого доктора, оставившего в свое время все дела для занятий своими сенсационными интервью. Катины брови были чуть-чуть сурово сведены, но в углу рта угадывалась непонятная - не веселая, но и не горькая - усмешка. Возможно, удивленная? Усмешка озарения? Нельзя исключить в ней и легкую презрительность, но все равно не понять - к кому, к чему. К книге, к написавшему ее доктору или, напротив, к людям с их вопиющим малознанием, консервативностью, неверием и нелюбопытством?.. Здесь мы имеем дело с лицом и улыбкой еще более загадочными, чем у Моны Лизы, потому что эта женщина, в отличие от леонардовской, улыбалась над книгой под загадочным названием (если не принимать его, конечно, как простенькую, незатейливую мистику) - "Жизнь после жизни".
        Платон (к размышлению): "Наши органы чувств могут дать нам неправильное представление о природе вещей". И: "Человеческий язык не способен выразить подлинные реальности. Слово скорее скрывает, чем раскрывает их. Нет слов, которые могли бы прямо обозначить действительность, - только мифом, аналогией, другими опосредованиями…"
        Итак, загадочная Катя читала загадочную книгу, а совершенно неизвестный ей немолодой романтик Иван Петрович Левин перебирал папиросные странички из аккуратной папочки - все это было реальностью, которую верно оценить мы пока не в силах. Поэтому, не опережая событий, просто последуем их обманчиво спокойному ходу. А течение этих бессвязных событий породило громкий звон телефона в коридоре Катиной квартиры.
        - Катюша! Это тебя…
        - Опять он?..
        Младшая сестра держала с многозначительным видом трубку, а старшая заговорщицки, шепотом спрашивала, стоя в дверях их комнаты. Обе были в причудливо орогатившихся косынках. Каждый вечер сестры накручивали волосы на бигуди, и весь следующий день нестарые старушки ходили свежезавитыми, как молодые барашки.
        - Слушаю.
        - Катя?..
        Это был действительно он. Рюрик Александрович. Обожатель из «настоящих». Соседки узнавали его по голосу и, ни разу не повидав, ничего о нем не зная, тем не менее возлагали именно на него наибольшие надежды - в них играла непреодолимая сила женской интуиции. Что с ними сталось бы, узнай они хоть кое-что о Рюрике Александровиче! Какое посрамление надежд и хваленой интуиции! Во-первых, Рюрик Александрович был женат, во-вторых, имел двух детей, из коих старший разменял уже третью седьмицу. Отсюда становилось ясным, что и папаша их был не первой молодости, а "второго возраста". В-третьих, он был очень известным и влиятельным в городе человеком, а потому все свои любовные увлечения тщательно скрывал, умело - ненавязчиво и даже вроде бы небрежно - конспирируя, что соседкам-старушкам никак не понравилось бы. Тем более что и в отношениях с Катей было то же. Хотя, вполне вероятно, она была самым серьезным и сильным его увлечением в последние годы. Седина в бороду… Но даже если он и говорил, что готов на все, и, может быть, даже думал так, преодолеть силу привычки (в отношении конспирации) все же не мог.
        Познакомился Рюрик Александрович с Катей на представительном совещании, в котором принимали участие самые разные люди, облеченные положением, властью или необходимыми знаниями, - "отцы города", строители, архитекторы, биологи. Речь шла о сложном и крупном проекте. Катя была из обладающих необходимыми знаниями и произвела на Рюрика Александровича неотразимое впечатление сразу, еще на трибуне. Как мужчину сильного и самоуверенного, его привлекали отнюдь не простушки или какие-нибудь "синие чулки". Таких он, по выражению близкого ему до сих пор школьного приятеля, "стрелял из рогатки".
        Вообще блестящий Рюрик Александрович был большим знатоком женщин, но не бабником. По крайней мере, сам он был в этом убежден. Он мог распознавать женщин как угодно
        - по глазам, фигуре, даже по коже. Весело говорил: женщины с кожей сухой и пористой вздорны и злы, с мягкой и гладкой - ласковы, но лживы, с нежной и рыжеватой от веснушек - добры, страстны, но коварны или глупы… Вместе с тем в своей житейской практике сам он исходил из другого - ему нравились женщины самостоятельные, умные, ну и красивые, естественно. Чем труднее задача, тем больше радость решения ее! Рюрик Александрович сделал это принципом, которому следовал давно. И стал Лауреатом, стал… тем, кем он стал.
        Если возможно было бы разъять отполированную годами блестящую и керамически прочную его скорлупу - образ очень энергичного и умного, деятельного и спортивно подтянутого, незаурядного мужчины, - то обнаружилось бы ядрышко, стремительно уменьшающееся на манер "черной дыры" и способное только поглощать, поглощать, поглощать. В отличие от "черной дыры" он осознавал себя, называл "сугубым реалистом", однако не понимал, возможно, что жизнь его совсем не подвиг во благо… и т.д. (хотя и сопровождалась она полезными делами), а эгоцентрическое существование, в котором решительно всe служило лишь удовлетворению собственных устремлений, желаний и страстей. Да, и Вселенная и Время поглощались этой черной звездой, но это было не так уж и страшно, потому что и ее мир, и ее время были весьма ограниченными.
        Как видите, карты открыты сразу. А объяснение просто: Рюрика Александровича в этом рассказе не обойти, и, хотя рассказ совсем не о нем, нужно постараться хорошо представить его, чтобы не потерялся важный штрих.
        Так вот, на том совещании, перед обеденным перерывом, молодой человек в темном костюме из «конторы» Рюрика подошел к Кате и сказал, что генеральный директор хотел бы побеседовать с нею, что его очень заинтересовало… и прочее, и он приглашает ее пообедать вместе.
        За обедом, отдав должное в большей степени приличию, чем теме совещания, и потому лишь немного поговорив о том, Рюрик Александрович признался, что его сильно заинтересовала сама Катя. По первому впечатлению - сильная, независимая женщина, а в сочетании с почти неотразимой красотой - явление нечастое. Он был деловым человеком, ценившим время. Но и Катя теперь не отличалась говорливостью и с легкой улыбкой деловито заметила:
        - Да вы скорее не Рюрик Александрович, а Александр Македоныч.
        - Как? - Смутить его всегда было совсем непросто, но тут… Он рассмеялся. - Не отталкивайте меня походя. Я ведь все могу!
        - Да? - Теперь она даже не улыбалась, - Как поет Карабас Барабас в известном фильме, "я готов на гадости"?
        - Или на подвиги! - Он же теперь смеялся от души, радостно. Само присутствие рядом этой женщины уже делало его почти счастливым.
        Так началось его неудержимое движение к ней. Ему нужно было видеть ее как можно чаще, он хотел быть необходимым ей, стремился осуществить все ее желания, а так как действительно мог почти все, то вскоре многого и добился. Он помог ей купить машину и за год значительно увеличил ее библиотеку. А нужны были Кате не просто какие-нибудь книги, а только те, которые казались ей действительно нужными. В том числе и такие, например, как эта книга издательства «Стэкпоул», которую она неохотно отложила, поднимаясь к телефону, чтобы холодно сказать ему:
        - Добрый вечер. Мне казалось, что точки над i поставлены.
        - А мне показалось, что наш последний разговор был несерьезным.
        - Это не так.
        Он рассмеялся негромко и добродушно.
        - Ну, хорошо. Допустим. Друзьями-то мы можем остаться? А, Катюша?
        Он привык к ее непредсказуемости, нередко - по его мнению - к непоследовательности, но, как доверительно и весело говорил как-то своему школьному приятелю, в "этой экстравагантности очень много пикантности". Однако главное заключалось в том, что Рюрик любил, его особенно привлекала именно ее непредсказуемость. Может ли быть что-нибудь более оглушительное, чем страстность после холодности?.. Конечно, в его отношении к ней физическое было ведущим, но обрамление, фон, создаваемые ее умом и нравом, подхлестывали его, порождали ощущение неоконченности и непознаваемости, атмосферу обожания, столь непривычную для него, когда не он был объектом.
        - Я не верю в вашу дружбу, - спокойно сказала она.
        - Ах, даже так? - Его неприятно поразила не ее интуиция, которую он до конца не мог прочувствовать, а то, что она перешла на «вы». - Хорошо, и тут я не стану вам перечить. Но согласитесь, что выдергивать плот из-под недавно спасенного по меньшей мере невеликодушно. Пусть даже непоследовательность - одна из ваших прелестных особенностей.
        - Не надо меня обволакивать.
        Он снова тихо рассмеялся.
        - Хорошо. Видите, какой я покладистый? Но аудиенцию для делового разговора вы мне можете предоставить? Ей-богу, Катя, делового. Для того я и звоню, собственно. - Он играл с нею, как кот с мышью. - Я мог бы прислать за вами машину завтра часов в семь?
        Вечер на следующий день у нее был занят. Ей предстояло дело за городом, очень для нее важное сейчас, но, чтобы отделаться от Рюрика, она сказала:
        - Хорошо.
        План родился сразу. Она решила извиниться завтра перед тем, кто за нею приедет, и перенести свидание на какой-нибудь другой день, хоть на послезавтра… А потом… Она знала, что им не скоро удастся встретиться.

3
        В этот день дорожки многих из нашего рассказа пересеклись.
        Иван Петрович Левин, как, возможно, помнит читатель по восклицанию, адресованному тетушке, дежурил эти сутки по "скорой помощи", а с утра, в перерывах между поступлениями экстренных больных, занимался своими обычными делами: смотрел с ординаторами оперированных в предыдущие дни, обсуждал что-то, беседовал с провинившейся медсестрой и ненавязчиво (не дай бог, бросит швабру и вовсе уйдет) воспитывал санитарку, то есть делал то, что и положено заведующему хирургическим отделением.
        Рюрик Александрович с утра тоже занимался тем, чем положено генеральному директору объединения, и дела эти были много значительнее, конечно, левинских, масштабнее и ответственней (хотя тут точки зрения разных людей могут не сойтись). Но если Левин был поглощен своими, то Рюрик Александрович лишь погружен в них и, выныривая, думал с удовольствием о предстоящем вечером свидании с Катей. Оно освещало и облегчало его день.
        А Катя с утра оформляла свой диссертационный отпуск, а потом ушла к себе в отдел.
        День тянулся долго, как может тянуться дождливый серый день осени, когда только-только тихо отшуршала в расслабленно-голубом небе "бабьего лета" ароматная присыхающая листва.
        В семь было уже темно. Густые серо-ватные тучи, едва угадывающиеся невысоко над крышами, подсвеченные заревом городских огней, казались тяжелыми и неподвижными.
        Интуитивно Катя решила почему-то встретить машину на улице, сидя в своих
«Жигулях». Зная точность Рюрика и его людей, торопливо, но точно в без пяти семь захлопнула дверцу и приспустила стекло. Интуиция не обманула ее. В подкатившей
«Волге» на заднем диване сидел сам Рюрик Александрович. Яркая люстра через три незашторенных окна в первом этаже хорошо освещала его лицо в машине. Катины
«Жигули» стояли у противоположного тротуара - она всегда ставила их там, чтобы хорошо видеть через узкую улицу из своего окна в четвертом этаже.
        Катя нахмурилась и включила мотор. Потом врубила сцепление и дала газ. Краем глаза она увидела, как быстро обернулся в ее сторону Рюрик.
        На набережной она поняла, что ее преследуют. Нагоняют или просто следят? И что за этим последовало - игра, азарт, безумие? Что там включается в нас иногда помимо желания, вопреки разуму, но более сильное, чем и то и другое? Или все наоборот: то, что известно и постижимо нами в себе и в других, - только часть желаний и разума, малая и немощная часть, а включается непознаваемое огромное?..
        Похоже, удалось оторваться.
        На загородном шоссе стоял абсолютный мрак. Толстый слой давивших на землю туч совсем не пропускал света из Вселенной. Только на лобовом стекле, оседая, светились мельчайшими звездочками капельки влаги. Темень отступала перед светом автомобильных фар упруго, словно резиновая. Мокрая лента шоссе разворачивалась впереди всего на какую-нибудь сотню метров.
        Поглядывая в зеркальце заднего вида, она ждала: у тяжелой «Волги» все же было преимущество. Да, два мутных световых пятна приближались. Стрелка спидометра плавно ползла по кругу, перечеркивая цифры «80», "90", «100», "110". Пост ГАИ промелькнул освещенным аквариумом. Она видела, как засуетились там фигурки людей, но зато два световых пятна сзади исчезли. Черные деревья за обочиной, строения, лишь кое-где тронутые желтизной освещенных окон, бетонные столбы линии электропередач стремительно неслись навстречу, раздвигаясь светом фар и смыкаясь сразу же у самого капота машины. Катино лицо ничего, казалось, сейчас не выражало, матово белея в скудных люменах приборной доски.
        Крутой поворот вынырнул под колеса мгновенно, но она все же среагировала на промелькнувший предупреждающий знак - сбросила газ, передвинула ногу на педаль тормоза, привалилась к рулевому колесу, выворачивая влево.
        Машину раскрутило на мокром асфальте и бросило на бетонный столб.
        Черная «Волга» была у места аварии через несколько секунд. Разбитые «Жигули» заметили за поворотом в стороне от дороги сразу - там светилась фара, пуская в укутанное тучами небо призывный луч.
        Рюрик Александрович выпрыгнул из «Волги» и побежал к разбитой машине, не замечая грязи, которая быстро покрывала его начищенные туфли и дорогой костюм. Вслед неторопливой рысцой побежал шофер «Волги». Вдвоем они с трудом открыли дверцу
«Жигулей», выволокли из машины Катю и снесли на шоссе. В свете фар «Волги» шофер сноровисто наложил ей на бедро у самого паха жгут из своей аптечки. Кровь из раны перестала хлестать. Рюрик Александрович бестолково помогал ему, растерянно бубня:
        - Бог ты мой, Катя… Что же это, бог ты мой!..
        В это время появилась милиция.
        - Вот эти "Жигули"! - крикнул один милиционер другому, выпрыгивая из коляски мотоцикла. - Ну, что тут? - спросил, подбегая к возившимся на асфальте людям, и присвистнул:- Фью!.. Доездилась… Давайте ее быстро в больницу!
        Втроем они понесли Катю в «Волгу» и уложили на заднее сиденье.
        - Как же это, зачем?.. Катя… - потерянно бормотал Рюрик Александрович.
        - Поезжайте, поезжайте! - торопил милиционер.
        Молодой хирург распорядился нести ее, не снимая с носилок, в реанимационную комнату рядом с приемным покоем, там раздевать и ставить капельницу.
        - Вызовите Ивана Петровича…
        Лицо Кати было бумажно-белым, ноги и серую юбку покрывала засохшая уже кровь. Неузнаваемо блестели сразу увеличившиеся и потемневшие глаза. Все представлялось сейчас Рюрику Александровичу нереальным. Он не узнавал ни себя, ни Катю. Она медленно провела грязной рукой по своему лицу, шее, словно устраняя что-то мешающее, и рука замерла на груди. Потом нахмурились брови, сузились глаза, будто она припомнила что-то и неожиданно все лицо преобразилось. Все такое же бледное, оно как-то разгладилось, ожило или, наоборот, стало неестественно сейчас отстраненным, спокойным и уверенным.
        - Медальон… - прошептала Катя. - Ты его помнишь?
        - Что? - Рюрик Александрович склонился к ней, пораженный этой неестественностью, испуганный веянием какой-то исходившей от Кати потусторонности, которую он вдруг ощутил.
        Сестра наконец попала в вену.
        - Иван Петрович спускается, - сказали от двери.
        - Спасибо. Шура, попала? Молодчина. Раздевайте ее осторожно… Товарищ, выйдите! - Молодой хирург пытался сосчитать Катин пульс.
        - Найди медальон…
        - Товарищ, я вас прошу!..
        Иван Петрович Левин неторопливо осмотрел пострадавшую. Негромко распорядившись о грелках, вливаниях и операционной, он возвратился к ней. Не отделенная еще от грязи, крови и нервной спешки, которые ворвались вместе с нею в эту комнату, она не казалась вместе с тем испуганной или подавленной. Напротив, в ней отчетливо проглядывало шоковое возбуждение.
        - Группу крови определили? - уточнил Левин, снова щупая ее пульс и разглядывая лицо. - Как вас зовут?
        - Екатерина.
        - А отчество?
        - Зовите просто Катя. Мне всего двадцать восемь.
        Левин усмехнулся, отметив, что она не отводит своих лихорадочно блестящих глаз от его лица.
        - Ну-с, ладно. Значит, Катя. У вас была раньше травма головы?
        - Была. Тоже автомобильная катастрофа.
        - Когда?
        - Два года назад. Как вас зовут, доктор?
        - Иваном Петровичем.
        - Что меня ждет, Иван Петрович?
        - Операция. У вас открытый перелом бедра с повреждением бедренной артерии. Ясно?
        Она прикрыла глаза, и сразу же показалось, что умерла. Левин испытал даже мимолетную растерянность, так неожиданно было то, что он понял: только глаза и жили на этом бледном лице, а возможно, и во всем теле этой женщины. Но пульс был вполне приличным.
        Чему он удивился, от чего растерялся? Мало ли видел он раненых в шоке с контрастами похлеще?
        - Машина… Крутой поворот, звездочки… - бормотала она. - Медальон… - И опять, открывшись, вспыхнули на ее неживом лице лихорадочные глаза. - Медальон?.. Иван Петрович, пусть узнают у мужчины, который привез меня, не нашел ли он то, что я просила. - Голос ее неожиданно окреп, но был так же горячечен, как глаза.
        - Не волнуйтесь, Катя. Уверяю вас, все это пустяки сейчас. - Левин отослал санитарку выполнять просьбу больной и распорядился ставить кровь. Его волновало возбуждение Кати. Лежала она спокойно, но глаза… Глаза у нее были просто безумные.
        Пришла санитарка и, сказав сердито: "Ничего там не нашли", принялась дальше раздевать Катю. Молодой хирург старательно заполнял историю болезни.
        - Ладно. Это мы потом, - подойдя к нему, сказал тихо Левин. - Мойтесь. И пусть сюда спустится анестезиолог.
        - Ага… Хорошо.
        - Иван Петрович, - неожиданно позвала Катя. - Я хотела бы поговорить с вами.
        - Думаю, разговоры лучше отложить. Жгут лежит все же около часа. Времени у нас в обрез.
        - Нам нужно поговорить именно до операции. И с глазу на глаз.
        - Катя, уверяю вас…
        - Очень прошу! Тем более что времени у нас мало.
        Он видел - она горит этим желанием. И сдался.
        - Ну-с, ладно. Я вас слушаю… Ах да! Шура, оставь нас, пожалуйста, на минутку.
        - Какую вы хотите сделать мне операцию? - спросила Катя, когда сестра, округлив в удивлении глаза, вышла из комнаты.
        - Вероятно, вошьем протез на место поврежденного участка артерии и произведем остеосинтез. - Левин усмехнулся. - Понятно?
        - Конечно.
        - Вы имеете отношение к медицине? По-моему, в истории болезни написано "инженер".
        - Я поняла вас, Иван Петрович, - Теперь она словно потухла, ушла в себя, говорила размеренно, как "телефонный секретарь". - Значит, трансплантат и остеосинтез. Это
        надолго задержит меня здесь. Верно?
        - Трудно сказать.
        - Ампутация бедра проще?
        Левин едва не сел на пол. Потер привычным жестом шрам на щеке. Через несколько секунд он все же нашел в себе силы сказать:
        - Не понял.
        - Иван Петрович, я прошу вас ампутировать мне бедро.
        - Катя, я вас не понимаю…
        - Разве это обязательно? Я прошу вас сделать мне простейшую и самую надежную операцию.
        Левин поискал глазами стул, подтащил его поближе к каталке и сел. Снял колпак и вытер им лицо. За четверть века в хирургии он слышал такое впервые и сдавленно произнес:
        - Но мы попытаемся спасти вам ногу… Ампутацию сделать никогда не поздно. Разве в таком возрасте имеет значение срок лечения?..
        - Иван Петрович, у нас нет времени. Не будем открывать дискуссии. Я прошу об ампутации.
        Левин был настолько поражен, что еще несколько секунд не мог найтись с ответом. Расстегнул верхнюю пуговицу не очень свежей своей сорочки, слегка распустил галстук.
        - Поймите, сейчас нет показаний к ампутации…
        - Поставьте их. Я отблагодарю вас.
        - Погодите… оставьте это!.. - И думал лихорадочно, словно внезапно ушедшее из этой женщины возбуждение перетекло в него: "Это от травмы, конечно, но все же черт знает что!.." И бубнил растерянно:- Ни о чем не думайте, Катя, предоставьте это нам… Шура, где вы там? И где анестезиолог, наконец!.. - Левин поспешно пошел из комнаты.
        Вот специальность! И через двадцать пять лет она все еще преподносит сюрпризы. С таким делом не соскучишься. Конечно, у Кати все от травмы, от шока. Дважды за два года попасть в автомобильную катастрофу!.. Но поди ж ты, оцени все сразу, впервые увидев человека! Левин легко поднимался по лестнице в операционную, покачивал головой, усмехался.
        В этом здании люди нередко становились совсем иными, чем были на улице, в деле, за дружеским столом, даже в своей постели. С них будто снимались все условности, все наросшее за годы жизни. Левин наблюдал здесь людскую суть, и занятие это с годами стало ему необходимым, наверное, как и сама хирургия. Может быть, любопытство поддерживалось одиночеством? Возможно, он видел себя старым мудрым зверем, в познании окружающего мира постигающим и сам смысл существования.
        Звери, считал Левин, мудрее людей, ибо мудрость - только опыт естественной жизни. Да, вполне возможно, что и себя он видел каким-нибудь сильным мудростью зверем. Но вот каким именно? Очень заманчиво - лев или красавец гепард, но очень уж хищно. Задумчивый бегемот, мирно стоящий в ряске жизни? Об этом ли мы мечтаем с юности! Слон? Но наш Иван Петрович хотя и был нетороплив и чуть обрюзг, но выглядел легким и скорее изящным, чем массивным…

4
        Весь остаток ночи после операции Кати Левин, закончив какие-то очередные дела, заходил к ней в палату. Она спала под действием наркотиков. После переливания крови лицо немного порозовело. Сосудистый протез функционировал в эти первые часы хорошо. Сдав дежурство, перед тем как уйти домой, Левин вновь зашел в реанимационную палату. Катя сразу проснулась, лишь только он прикоснулся пальцами к ее руке, нащупывая пульс. И улыбнулась, обнаружив милую, совсем детскую ямочку на левой щеке,
        - Доброе утро. - Левин сел на белый металлический табурет у кровати. - Как самочувствие?
        - Спасибо, Иван Петрович, все хорошо.
        - Вы молодчина. Выглядите как ни в чем не бывало.
        - Вашими стараниями.
        - Нет, тут и от пациента многое зависит. От его духа, а у вас совсем здоровые глаза.
        Она сразу изменилась, словно он напомнил ей о чем-то. Так бывает с проснувшимся человеком, вдруг начавшим снова осознавать несчастье, забытое во сне.
        - Не обращайте внимания на мои глаза. Говорят, они маловыразительны, - как будто со значением сказала Катя знакомым и неприятным ему голосом "телефонного секретаря". Он снова почувствовал в ней напряженность.
        - Не верьте. Ваши глаза выражают недюжинный характер.
        - Вы наблюдательны, Иван Петрович. Как вы думаете, это верное выражение: глаза - зеркало души?
        "Если это правильно на сто процентов, - неожиданно подумал Левин, то у этой красивой девушки внутри сейчас густой туман". А вслух сказал, вставая:
        - Ну-с, ладно. А ногу вам мы, похоже, сохранили. Помните наши вчерашние разговоры?
        - Уходите? Посидите немного, - попросила Катя. - Вас ведь никто не ждет, верно?
        Левин удивленно вскинул брови. Катя снова улыбнулась. Ямочка на щеке делала ее лицо неотразимо милым. Сказала:
        - Единственное мое неоспоримое достоинство - наблюдательность. В этом я могу составить вам конкуренцию.
        Следуя за ее взглядом, Левин потрогал смятый воротничок сорочки, опустил глаза на пузырящиеся у колен брюки. Смущенно усмехнулся:
        - Вы правы. Не ждет. А что вы скажете о желании выспаться?
        - Лицо у вас действительно усталое. Но общество-то мое хоть немного бодрит вас?
        Теперь Левин рассмеялся.
        - Обязательно, самонадеянная молодость!
        - Я нравлюсь вам?
        - О боже! Не припомню в своей жизни другого такого разговора с пациентом. Да так стремительно…
        - И все же?
        - Ну а почему вы можете не понравиться?
        - Вот именно. В том вся беда.
        Левин вдруг почувствовал, что утрачивает ощущение реальности происходящего.
        - Ну-с, ладно. Вы очень странная девушка, Катя. Вам, наверное, об этом говорили…
        - Думаю, что в ближайшее время вы будете удавлены еще больше. У вас есть автомашина?
        - Предположение по какому-нибудь масляному пятну?
        - Нет, просто мне это важно знать.
        - Важно, значит… Да, есть «Москвич», единственный член моей семьи. Ну-с, ладно. Поеду спать…
        Это было похоже на бегство.
        Левин переоделся в старый тренировочный костюм, прошел на кухню и поставил чайник.
        В квартире стояла тишина. Дома никого не было. Тетушка подрабатывала где-то в гардеробе, а дядюшка - лифтером. Но на кухне еще не остыл утюг, задрав на столе кверху свой корабельный нос. Левин осторожно потрогал в задумчивости его полированную горячую плоскость и так же задумчиво отправился к себе в комнату за брюками. Уже вернувшись с ними на кухню, он неожиданно рассмеялся. А, собственно, в чем дело? Брюки действительно необходимо иногда гладить. Особенно если на них обращает внимание молодая красивая женщина.
        Левин сидел на кухне с брюками в руках и беззвучно смеялся до слез. Молодые красивые женщины стимулируют мужчин разного возраста и не на такие подвиги!

* * *
        Настойчивый телефонный звонок прервал его странный и страшный сон. Совершенно неожиданный, неясно почему явившийся…
        Левин глянул на будильник и недовольно поморщился, хотя и рад был, что этот сон прекратился. Он не спал и двух часов, а теперь все, теперь больше не заснуть.
        - Товарищ Левин? С вами говорят из приемной генерального директора… - Говорил твердый мужской голос секретаря или референта.
        - Я вас слушаю, - буркнул Левин.
        - Рюрик Александрович хотел бы знать, как вы расцениваете состояние оперированной вами ночью больной, которой он оказывал первую помощь.
        - Когда уходил из больницы, состояние ее было вполне приличное.
        - Когда это было?
        - Часа четыре назад.
        - И с тех пор?.. - В твердом голосе улавливалось едва ли не осуждение, или это только показалось Левину, но ответил он жестко:
        - Вы правы, с тех пор я сплю.
        - Извините… - У той трубки произошло какое-то замешательство, затем твердый голос более мягко спросил:- Как вы считаете, ногу удастся спасти?
        - Сейчас трудно говорить определенно, но надеюсь, что удастся.
        - Благодарю вас.
        - Пожалуйста. Если вас будут интересовать свежие данные, звоните в справочный стол больницы. Он работает круглосуточно.
        - Понятно. Извините. До свидания.
        Все чинно, но Левин не был уверен, что разговор получился. А что он должен был сказать постороннему Кате человеку, разбудившему его через два часа после возвращения с суточного дежурства?
        Левин был смущен непонятным сном, оставившим на душе тяжесть, но и расстроен тем, что не удалось отоспаться, как он мечтал целую неделю - полдня в тренировочном костюме под пледом. Так удавалось только после дежурств, да и то не всегда. Левин протянул руку к большому старинному стулу, на котором рядом с телефонным аппаратом всегда была навалена гора журналов и книг. Ничего, почитать вот так днем тоже неплохо.
        И, как всегда, любимый круг его чтения - приключения, фантастика, проблемы, гипотезы - сразу увлек его, окончательно развеял остатки неприятного сна. Он читал о скульптуре небольшого народа Восточной Африки маконда, безграмотные художники которого вырезают из дерева удивительные стилизованные фигурки, несущие на себе следы абстрактного искусства с космическими мотивами! В этих творениях, считают специалисты, не только многовековая традиция народа, но и что-то более глубокое, не имеющее пока объяснения и создающее "загадку маконда"…
        Левин вспомнил прочтенное недавно в папочке с папиросными листками - там какой-то профессор высказывал предположение, что человек на Земле «насажен»! Собственно, всякий профессор не более чем живой человек, и все человеческое ему присуще, в том числе заблуждения, мечты и прочая суета сует. Ведь в той же папочке Левин вычитал о гипотезе известного академика об информационном поле мироздания! Что открывает эта идея, по которой информация - не только привилегия живых систем, где она используется для приспособления, размножения и т.д., но атрибут материи вообще?! Все существует во всем, и все помнит обо всем! И не значит ли это, что Время может течь не из прошлого в будущее, а как река, по которой мы поднимаемся, - навстречу? .
        Иван Петрович, заложив руки под голову, смотрел в белый потолок, ровно и неярко освещенный пасмурным днем. Сколько неясного и загадочного вокруг нас! Как удивительно интересно жить и думать в этом изменчивом мире, который мы, несомненно, переделываем, являясь при том лишь ничтожной его частицей. И разве возможно определить, как могут когда-нибудь сказаться на этом самом мироздании
«переделки», исходящие от тех самых "его частиц"? Может быть, осознав это, некие высокоразвитые существа и не вмешиваются активно? Действительно. Все может быть, все, что лежит в русле реальности, пусть еще и не постигнутой нами.
        Он вспомнил о недавно прочтенном где-то: во время раскопок в Танзании в культурном слое полуторамиллиардной давности обнаружены хорошо сохранившиеся скелет и череп четырнадцатилетнего мальчика. Вот тебе и зарождение жизни на Земле полтора миллиарда лет назад! Если это не очередная мистификация, то можно, по сути, спустить на тормозах теорию эволюции Дарвина. А?..
        Иван Петрович тихо рассмеялся, сладко потягиваясь перед тем, как подняться с дивана. И подумал с радостью, что в бесконечном потоке бесконечно разнообразного мира самым надежным, прочно ставящим на ноги и привязывающим к земле является лишь конкретное дело, которым ты занимаешься, которое любишь и в котором совершенствуешься. И сразу же пришло воспоминание о Кате, об операции, сделанной им прошлой ночью. А что, очень даже неплохо получилось! Теперь главное - чтобы без осложнений, "вытащить"!.. Он шел в ванную полный энергии и оптимизма.
        Действительно, чтение и размышления о прочтенном приятно и неприметно уводили от забот и тягот ежедневности, приобщали к чему-то очень значительному и важному, возможно. Но только мысли о работе, как и она сама, способны были принести Ивану Петровичу ощущение счастья.

5
        Катя просила никого не ставить в известность о случившемся с нею: родных в городе не было, а на работе оформлен отпуск.
        Левин постоянно чувствовал в ней напряженность, отмеченную им еще утром после операции. Отчужденность. Словно в ней постоянно шла какая-то большая душевная работа. Необъяснимым, удивительным было лишь то, что связана эта работа совсем не с тем, что привело Катю в больницу, и даже не с ожидаемыми результатами операции. По крайней мере, непосредственной связи Иван Петрович не улавливал и вскоре получил тому неопровержимое подтверждение.
        Дела у Кати шли хорошо, и Левин обещал, если и дальше будет не хуже, через несколько дней разрешить ей вставать. Но это сообщение, судя по реакции Кати, не очень ее обрадовало.
        - Вы хотите сказать, что только к концу недели разрешите вставать? Когда же я смогу выписаться? Мне необходимо поскорее выйти отсюда, Иван Петрович.
        - Бог мой! Не нужно было врезаться в столб, Катя! Вы должны быть просто счастливы, что у вас так хорошо идет заживление. Пока. Плюйте каждый день по три раза через левое плечо.
        - Вы верите в приметы?
        - Если угодно, я верю в удачу, как и большинство хирургов. Так вот, с полным основанием надейтесь на благополучный исход, будьте этим счастливы и не думайте о днях!
        - Милый Иван Петрович, я не способна быть счастливой и сейчас могу думать только о днях.
        - За то недолгое время, что я вас знаю, Катя, вы и без того наговорили мне, простите, кучу небылиц. Так что будем исходить только из существующих реальностей.
        - Хорошо. Если бы вы взялись лечить собаку, то исходили бы при этом из собачьих реальностей, не так ли? А это значит, не стали бы препятствовать ей зализывать рану.
        - На двух ногах вы лучше залижете свои раны, уверяю вас, - усмехнулся Левин.
        - Иван Петрович, моя история не показалась вам странной? Две аварии и все прочее?
        - О, милая Катя, чего я здесь только не насмотрелся! И не люблю лезть в чужие дела. Хотя любопытен. - Левин похлопал ее по красивой узкой кисти, лежавшей поверх одеяла, и поднялся с табуретки. Катя задержала его руку.
        - Иван Петрович, подумайте о моей истории и о наших с вами разговорах. Всех без исключения. Это важно.
        - Ну-с, ладно. Вы очень странная девушка, Катя…
        "Все же у нее не в порядке психика. Не показать ли специалисту?.." - подумал Левин, выходя из палаты.
        Несмотря на скептическое отношение к словам Кати, Иван Петрович невольно задумывался над ними. И не только потому, что эта женщина определенно заинтересовала его. Она, несомненно, была умна и не производила впечатления взбалмошной девчонки при всех странностях ее разговоров. Если даже психика ее и представлялась Левину необычной, он все же чувствовал, что Катя действительно чего-то ждет от него. В ее беседах с ним угадывался интерес, она словно бы изучала его. Он был ей для чего-то нужен. Так ему казалось. Но для чего? Левин был достаточно разумным и самокритичным человеком для того, чтобы исключить спонтанное стремление Кати завести с ним любовную интрижку. Даже в отутюженных брюках и свежей сорочке он едва ли выглядел подходящим объектом. Да и все эти странные разговоры она начала буквально с первых часов в клинике, сразу после аварии, то есть в то время, когда ни один человек в том ее состоянии и положении не способен думать ни о чем, кроме главного. Он усвоил это за четверть века своей хирургической практики. Чаще всего это слова о себе, о своем состоянии, реже - о родных, близких, еще реже -
о работе. И все. Других тем у привезенных по "скорой помощи" не существует. Если они, конечно, не пьяны в дупель или не сумасшедшие. И не похожа Катя на сумасшедшую… Но, отбросив даже ее первый разговор об ампутации и противоестественной взятке, вызванный, несомненно, потрясением после аварии, этакой кратковременной невменяемостью и шоком, следует признать, что и во всех последующих обычные темы отсутствовали. Нельзя же считать такой темой просьбу ускорить выписку, с которой она обратилась к нему, когда неясно еще было, удастся ли спасти ногу!
        И что значит эта фраза: "Подумайте о наших разговорах, всех без исключения"? Не хотела ли она сказать, что нельзя отбрасывать и тот самый первый их разговор, ненормальный? Вот смех собачий! Просто шарада какая-то, а не женщина. Или она дурачит его, и все? Женщины любят мистифицировать. Ситуация, правда, неподходящая…
        И все-таки однажды она сказала что-то насчет "своего дела". Левин не мог вспомнить, о чем тогда шла речь, кажется о генеральном директоре Рюрике Александровиче, и она заметила, что он чуть ли не стал помехой в ее деле. Да, да, такая абракадабра. Фраза была проходящая, но если взять ее за основу, то возможен любой допуск, даже детективный. Как звучит, например: Ванюша - и Мата Хари… Посмеиваясь, Иван Петрович, однако, чувствовал себя загнанным в тупик и все настойчивее возвращался к мысли о психиатре. Потом он решил позвонить своему институтскому другу, ныне известному в городе психиатру, ко, закрутившись в отделении, забыл от этом решении и заснул около двенадцати ночи на своем холостяцком диване с очередным томом "Зарубежного детектива", неприметно выкравшим из его плотного суточного ритма часа два.
        Утром, осмотрев Катю и оставшись доволен, Левин распорядился перевести ее в общую палату.
        - Надеюсь, вы не оставите меня? - спросила Катя.
        - Ни в коем случае. Я вообще не оставлю вас в покое, пока не разгадаю кое-какие ваши загадки, - пошутил Левин. - Вы словно загипнотизировали меня. Полдня вчера в голову лезла всякая чушь. Но теперь дудки. Вы скажете, ради чего морочили меня и что вам от меня нужно.
        - Вы уверены, что созрели для этого? - Сегодня она была почти веселой, и в голосе звучали милые игривые нотки. Теперь это была обычная, очень ему симпатичная пациентка.
        Иван Петрович погрозил ей пальцем:
        - Пока еще я хорошо отношусь к вам, Катя, несмотря на попытку подкупить меня и всячески заморочить мне голову. Но если вы будете продолжать в том же духе, я действительно передам вас другому врачу.
        - А имеете ли вы на это право?
        - Заведующий отделением имеет право на все!
        Катя рассмеялась.
        - Не запугивайте. Теперь, когда вы полдня думали о наших разговорах, я смогу на вас воздействовать.
        - Опять?.. Пошел оперировать.
        - Желаю успеха. Хотя это, кажется, лишнее. Вы отличный хирург.
        - Ничего, хорошее слово и кошке приятно. Кстати, все эти дни у вас совершенно нечего читать. Как вы коротаете время? Принести вам книги?
        - Спасибо, не нужно. Я не скучаю.
        - Да? Чем же вы заняты?
        - Думаю… Иван Петрович, можно предложить вам тему для нашего следующего разговора?
        - А что, у нас теперь будут семинары? Знаете, они мне не очень удавались и в студенческие годы. Серьезно.
        - И все же подумайте на досуге, почему Космос остается мертвым для землян. Миллиарды лет миллиардам галактик - и никаких признаков жизни нигде? Человеку всего четыре-пять миллионов лет вроде бы, а он уже вышел в космос. Неинтересно?
        - Кто теперь об этом не задумывается! Однако, насколько мне известно, все безрезультатно…
        - Ваша машина на ходу?
        - Машина… Боюсь, что мне самому вскоре понадобится психиатр.
        И снова - детская простодушная ямочка на ее щеке.
        - Если хорошо спите, выдержите.
        - Ну вот, разве что это… - Иван Петрович отметил в ней с некоторых пор… уверенность, что ли, убежденность, которая, похоже, придала ей решительности и сил.
        - Так на ходу ваша машина?
        - На ходу.
        - И еще вопрос: сможем ли мы обстоятельно поговорить, когда я буду в общей палате?
        - Что, опять не должно быть свидетелей?
        - Ни в коем случае!
        Левин изучающе смотрел на нее. Лицо Кати стало совершенно серьезным. Ну, мистификаторша, ладно же…
        - Хорошо. - Левин в задумчивости потер шрам на щеке. - Через два дня - я дежурю. Не по "скорой помощи", будет спокойно. Вам, надеюсь, разрешим уже ходить. Вот и соберемся в ординаторской. Устроит?
        - Вполне. Не забудьте, однако, о предложенной теме. - Она снова улыбалась.
        Он знал уже, что с нетерпением будет ждать этого дежурства не по «скорой», на которые обычно шел с большой неохотой. Когда не было поступления экстренных больных, ритм дежурства становился тягучим и утомительным. Не было дела, ожидания, которые возбуждали его, держали в выработанном годами и привычном тонусе. Уже к вечеру, после обхода, он чувствовал себя на таких дежурствах особенно одиноким, никому по-настоящему не нужным. И это ощущение было тут острее, чем дома, в его не очень уютной комнате, потому что там он мог спокойно читать, отключаясь от всего, что никогда не удавалось здесь, гнал тоску мыслями о клинике, о деле, в котором был хорошим мастером, необходимым людям.

6
        В день дежурства к вечеру, когда основные дела были закончены и врачи отправились по домам, Левин, как и договаривались, пригласил Катю в ординаторскую.
        Катя понемногу уже ходила, но в основном активно осваивала кресло-каталку. В нем она и расположилась перед столом Левина. Ее светлые волнистые волосы до плеч были зачесаны назад и перехвачены у затылка голубой ленточкой. Эта простая прическа открывала маленькие уши, подчеркивала высокий лоб, правильный овал лица и стройность шеи. Из своего рабочего кресла по другую сторону стола Левин любовался Катей.
        - Ну что, начнем, пожалуй? - усмехнулся он. - С чего?
        - Во-первых, я хотела бы услышать ответ на свою последнюю просьбу.
        - Последнюю?.. Прошу прощения, запамятовал. На какую просьбу?
        - Я просила вас подумать, почему Космос…
        - Ах, это! Простите меня во второй раз, Катя, не выполнил. Знаете ли, хирургия с дежурствами, с дорогой в оба конца и чтением специальной литературы в библиотеке, даже иногда, - получается в среднем больше четырнадцати часов в сутки. Серьезно, подсчитали.
        - Неужели вас не поражало, что у вечного Большого Космоса не нашлось любопытных существ, которые искали бы иную жизнь? - Она смотрела на Левина с таким удивлением, словно эти космические вопросы непосредственно входили в круг его обязанностей и не понятно было, как он мог, не разрешив их, даже входить в больницу, не то что приближаться к операционному столу.
        - Представьте себе, в этих стенах подобные вопросы возникают реже всего, - усмехнулся он. - Но об этом достаточно много говорено: может быть, мы уникальны, или не выпал еще наш номер. По теории вероятности.
        - Скорее, по теории невероятности. Ваше "много говоренное" не учитывает истинного смысла двух понятий - Вечность и Бесконечность, которые более емки, чем мы себе можем представить. Потому что представить их невозможно.
        - Ну вот, видите, безвыходное положение получается.
        - Не совсем. Как отметил академик Ландау, человек способен понять вещи, которые он уже не в силе в о о б р а з и т ь.
        - Чертовски мудро. На это способны только физики. - Левин убрал бумаги в ящик стола, словно освобождая его для какой-то игры. - Ну-с, ладно. И что же?..
        - Человек преодолел путь от примитивной паровой машины до космического корабля меньше чем за двести лет. Можно ли усомниться в том, что земляне через тысячу лет не будут знать основного о громадных районах Вселенной вокруг своей Галактики? Или не освоят скорости света? А это значит, что путь к созвездию Лиры, например, займет у них всего двадцать семь земных лет. Ответьте мне.
        И в этой выкладке не было ничего сенсационно-сногсшибательного. Немного удивила точность насчет Лиры. Он согласился:
        - Пожалуй…
        - А теперь попытайтесь представить себе, что Бесконечность за Вечность не создала разума, который бесконечно давно не исследует Вселенную, не обнаружил жизнь на планете Земля и не пытался ближе познакомиться с ней. Попробуйте.
        Катя пристально смотрела на Левина, а он обескураженно - на нее. Опять довольно странный разговор. Но неожиданно появилось новое ощущение: будто он видит этого человека впервые. Загадочного человека, лишь внешне похожего на знакомую ему женщину под именем Катя. И от этого ощущения ему стало зябко.
        С тихим стуком прыгала стрелка электрочасов. Из коридора доносились голоса, шарканье ног по паркету. За окном стоял розовый свет заката, в котором неестественно висел едва приметный блеклый серпик Луны. Быстро темнело.
        - Вы хотите сказать, - после паузы немного напряженно произнес Левин, - невозможно, чтобы Землю не посещали инопланетяне? Честно говоря, я тоже не могу представить себе, чтобы мы были единственными… - Он повел рукой в сторону окна. - И все эти многочисленные свидетельства об НЛО, часто, правда, довольно фантастические…
        Катя продолжала молча смотреть на него, и он, будто стимулируя себя, бодро сказал:
        - Ну что же, может быть, и прилетают. Поглядят и улетают. Ведь и мы доходим постепенно до понимания того, что, активно вмешиваясь, скажем, в жизнь какого-нибудь вида, ставим его на грань катастрофы. А стопроцентно сознательные тем более должны понять.
        - Очень разумно, Иван Петрович. Дела у нас с вами пойдут быстрее даже, чем я предполагала.
        - Ну-ну, не заноситесь. Я старый холостяк из интеллигентов-романтиков, люблю иной раз потаращиться в потолок перед сном. Дайте мне освоиться в этой игре, и, кто знает, может быть, уже перед ужином я дам вам фору… Однако погодите. Так нам будет не начать обещанного вами разговора.
        - Ошибаетесь, Иван Петрович. Он уже идет.
        - То есть… Что вы хотите этим сказать?
        - То, что сказала. Как вы давно уже предчувствуете, хотя и боитесь признаться в том самому себе, я - не человек.
        В ординаторской стало уже довольно темно, и они плохо видели лица друг друга. За окном на синем, едва подсвеченном еще небе холодно мерцали редкие звезды.
        "Совсем паршиво…" - расстроенно подумал Левин и вспомнил почему-то о невероятно громадных далеких солнцах в созвездии Лиры, свет от которых мчится к Земле долгих двадцать семь лет, больше половины его жизни…
        - Ну-с, ладно, - после долгой паузы хрипловато произнес он. - Пожалуй, нужно включить освещение.
        Но тело оказалось неожиданно тяжелым и непослушным, хотя паузу он заполнил вполне разумным размышлением о том, как плохо соматические врачи представляют себе безумцев, хотя и проходят в институте курс обучения в психиатрической клинике. Он заставил себя подняться, но Катин голос, звучавший в полумраке комнаты с неприятной монотонностью, остановил его.
        - Не уходите от необычного, Иван Петрович. Человек не должен этого делать. Нужно допускать как минимум все, чего не понимаешь. Вы не согласны?
        - В принципе… Честно говоря, с вами жутковато в темноте, - признался он.
        - Это пройдет, а без света вам легче будет слушать меня.
        Левин клял себя за то, что ввязался во все эти разговоры, старый дуралей. Красивая девчонка - и раскис, вместо того чтобы дать ей свидеться с психиатром. И дело, наверное, не столько в девчонке, сколько в нем самом, в безразборчивом желании обязательно понять и помочь, которое не однажды уже ставило его в дурацкие положения, даже по морде как-то схлопотал, и самое смешное - правильно схлопотал! И сейчас - так ему и надо!.. А все же не похожа она на сумасшедшую. Или просто он не хотел этого? Ах, как он, оказывается, того не хотел! Чего же он хочет?..
        Собственно, что произошло? Он хирург и делает то, что сейчас больше всего нужно этому человеку, - лечит ногу. Катя спокойна и логична в поступках, не буйствует, не страдает от своих фантазий. Кажется, даже наоборот: ее успокаивает, придает уверенности сама возможность выговориться. И психиатры дают больному такую возможность. Вот и пусть… Левин снова опустился на стул.
        - Ну-с, ладно. Предположим, я поверил вам. Так кто вы? - Левин попытался говорить легко, как прежде в их беседах с Катей.
        - Без «предположим», Иван Петрович. Будьте мужчиной, как говорят земляне. Я - живое существо, ни в малейшей степени не похожее на людей. Я вам доверяю, нуждаюсь в вашей помощи и всецело рассчитываю на вас.
        Левин прокашлялся - запершило в горле.
        - Как же это вы не похожи?
        - Тело этой женщины взято, можно сказать, напрокат.
        - Как?..
        Ну, это уже слишком!
        - Я расскажу вам главное. Нашей цивилизации могло быть теперь больше полутора миллиардов земных лет. Мы высокоразвитые белковые структуры, но бесклеточные. Я, собственно, нахожусь в голове этого тела, замещая его мозг.
        Левин сдавленно промычал. У него возникло представление, будто его обкладывают, как зверя на охоте. Насколько он помнил из далеких студенческих лет, сходное ощущение они испытывали, двигаясь по коридору психиатрической лечебницы и краем глаза наблюдая за стоящими у стен больными. Страшновато, конечно, однако интересно: что будет дальше? Помнится, в отличие от многих студентов-медиков настоящего страха он и тогда не испытывал…
        - Иван Петрович, вас отличают здоровый скептицизм и чувство юмора. Не думайте о худом. Инопланетяне не совершили ни единого убийства на Земле. И не могли его совершить. Разум первично и абсолютно нравствен. Чем он выше, тем совершенней, как и положено саморегулирующейся системе. На другом полюсе - животные, у которых при минимальном разуме инстинкты и эмоции становятся основой, тоже высоконравственной. А люди… В человеке духовное может преобладать над плотским, но и здесь ведет больше какая-нибудь эмоция, чем разум. Не так ли?
        Левин усмехнулся, мельком подумав: "Как излагает!.."
        - Конечно, человек сложнее, чем Чистый Разум или почти голые Инстинкты. Но ставить его точно посредине… Не знаю, не уверен. А что же с Катей?
        - Катя погибла в той автомобильной катастрофе два года назад. Мы провели внедрение до приезда «скорой» и милиции. Это тело нам досталось по случаю.
        - Действительно удача. На днях я так же, по случаю, купил совсем новую покрышку для своего старого автомобиля. - Левин, кажется, ждал, что вот-вот Катя рассмеется, повернет все затянувшимся розыгрышем. Он очень хотел этого сейчас! Он давал ей еще шанс. Но где там… Какой-то продуманный до мелочей логичный бред… - Простите. Я слушаю вас.
        - Мы очень отличаемся от людей, - после долгой (обиженной?) паузы сказала Катя. - Но и вы, и мы - разумные существа и должны понять друг друга. Пока нам не удалось достичь понимания.
        - Простите, - еще раз пробурчал Левин.
        - Катя оказалась для нас неудачным внедрением. Может быть, потому, что слишком красивая женщина. Ее по-другому не принимали. Люди слишком эмоциональны и эгоцентричны. В этом главное наше различие. У нас нет эмоций, понятие рождения себе подобных нам неведомо. Каждая особь самообновляется, а в определенных условиях из одной образуются две, совершенно идентичные.
        "Сама фантастическая идея очень занятна - неклеточные существа без эмоций и индивидуальности. Так сказать, Чистый Разум из какого-нибудь Мира Огненного…" - уже почти механически, словно читая очередной фантастический рассказ, подумал Иван Петрович.
        - Ни старения, ни смерти?..
        - Естественной смерти нет. Но очень низкая жизнестойкость. Мы практически беззащитны.
        Голос Кати умолк. С тихим стуком прыгала в темноте стрелка электрочасов. Необъятное черное небо заглядывало в комнату. За дверью текла привычная жизнь большого хирургического отделения. Может быть, Левину всегда хотелось такого вкрапления фантастической игры в реальность?..
        - Вы все еще не верите.
        - Ну, согласитесь, Катя, это необычно для простого смертного. Однако, что же вы хотите от меня?
        Игра так игра. Нужно быть хотя бы последовательным.
        - Это еще один некороткий разговор, Иван Петрович. Наверное, лучше продолжить его после ужина.
        - После чего? Ах да, конечно… Ну-с, ладно.
        Черт возьми! Она не только выговаривается, она, похоже, действительно чего-то ждет от него! Чего? Это чертовски занятно, даже когда безумный разум выстраивает загадочную, но логичную цепь. Такого острого любопытства он не испытывал над лучшими романами Кристи. Наверное, потому что сам стал на этот раз персонажем…
        - Зажгите свет, - попросила Катя.
        Он встал и, осторожно ступая, прошел вдоль стены к выключателю.

7
        Левин не боялся Кати, и к такому страху не имелось никаких оснований. Все дело было в охватившей его неуверенности. Да, да, Иван Петрович уже не был так уверен, как десять минут назад, что эта молодая женщина - ненормальная. Вот, оказывается, в чем дело.
        Ладно. До утра все равно ничего не предпримешь, думал он. Надо выслушать ее и поддерживать этот необычный для хирургического отделения разговор. И вообще…
        Опять?! А как же со здравым смыслом? Но почему он должен цепляться за него! Не так уж много найдется, наверное, даже открытий, и особенно великих, которые выдерживали при первой встрече с этой ненадежной человеческой пробой. Здравый смысл. В его собственной жизни много ли было этого самого здравого смысла? И что это вообще такое? Не случайно, пожалуй, слова простой здравый смысл так складываются, словно придуманы сразу вместе. Ох уж это обманчивое человеческое
«просто»! И "здравый смысл", который так ценится и так мало значит.
        Левин заварил крепкий чай и достал из холодильника пакет с бутербродами.
        Эта странная женщина, - лениво жуя бутерброды, думал Левин, - несомненно, умна, и в логичности ей никак не откажешь. Но и психиатр с повестки дня не снимается. Ни в коем случае! Чего стоит примитивный ее допуск - существо-разум с опытом в сколько-то миллиардов лет цивилизации (подумать только, какая фантазия!) и попало в такую критическую ситуацию, которая потребовала всех этих разговоров с ним, зауряд-человеком Иваном Левиным! Но, с другой стороны, всякий разум ограничен в возможностях. Непогрешимо прогнозирующих разумов, пожалуй, быть не может…
        Ладно, решено: до утра он делает фантастический допуск. Беседует на полном серьезе. А потом… У него есть в запасе верный человек - старый друг-психиатр. Вот только еще… Ну что еще? Ладно, во всей этой истории так много смущающего, что он вполне может позволить себе жить до утра таким же тихопомешанным, как Катя. Тихо-тихо. Вполне безобидно. Он давно уже готов к такому помешательству.
        Иван Петрович беззвучно смеялся, не замечая, что расплескивает из стакана чай.
        Когда после ужина Катя въехала на кресле-каталке в ординаторскую, Левин улыбнулся ей и опустил глаза, вдруг подумав, что перед ним, может быть, робот более совершенный, чем сверхроботы Айзека Азимова, - человеческий фантом с бесчувственным сверхразумом. Как это противоестественно, особенно в молодом и прекрасном женском теле!
        - Да, мы просчитались, выбрав для внедрения красивую женщину, - сказала Катя, словно угадав его мысли или продолжая прерванную ужином тему. - Собственно, мы и не выбирали. А сейчас наши помыслы - только о сохранении своей цивилизации. Мы не имеем права на риск. Вполне может быть, что лишь двое оставшихся на нашем корабле
        - последние ее представители.
        Иван Петрович непроизвольно, совсем автоматически, искал аналоги. Теперь ему не избавиться от этих сопоставлений! Нет, о таком варианте вроде бы не читал, не слышал…
        - Как же это?..
        - Говоря о радости и смысле жизни, люди вкладывают в эти понятия обойму своих эмоций. Для нас смысл существования - Познание, неограниченные возможности которому открывает Большой Космос. Но уходить туда могли лишь немногие. Улетать на кораблях не могла ведь вся цивилизация! Когда мы в очередной раз вернулись к нашей планете, ее уже не существовало.
        Катя говорила монотонно, без всякого выражения, словно в каком-то забытьи. Левину стало жутковато. Почудились даже металлические тоны в ее голосе. Или он примеривал к ней "машинный голос"? Ну, старина, круто забрали тебя, однако, фантастика, проблемы, гипотезы!..
        А Катя продолжала:
        - При низкой жизнестойкости нам грозит исчезновение, пока нас двое. С помощью развитой цивилизации на такой планете, как ваша, можно создать необходимые нам условия. Мы вполне могли бы жить рядом на Земле. И могли бы стать очень полезными друг другу. Мы с землянами на полярных для разумных существ полюсах. У нас нет эмоций, у вас они - главное. Для нас жизнь - только возможность существовать, чтобы познавать Вселенную, для вас - это постоянная радость существования. И даже познание мира для вас - страсть. Возможность выжить навечно у вас больше, чем у нас. Осознанная любовь к жизни, к продолжению себе подобных - ваш надежный защитный механизм. Отсутствие эмоций долго удерживает разумные существа от самоуничтожения, но только предельный сгусток эмоций делает их истинно бессмертными. Может сделать…
        "Все, что она говорит, удивительно точно: может сделать истинно жизнелюбивых - вечными…" Их взгляды встретились, и Левин сказал почти неожиданно для себя твердо:
        - Я искренне хочу помочь вам, Катя. Верьте мне.
        Он знал, что именно так и думает, инопланетное ли это существо или больная женщина
        - он поможет ей! Но вот кому желал он помочь больше сейчас, ответить не смог бы.
        - В тот вечер Катя уходила навсегда. Здесь недалеко, километрах в пятидесяти, модуль, челнок, на котором я должна вернуться на орбиту. Связь потеряна с исчезновением медальона. Если я в течение еще трех дней не выйду на связь, оставшаяся в корабле начнет поиск. А это значит, что она должна спуститься на Землю. Теперь вы знаете, что допустить такой риск нельзя.
        - Вы хотите сказать, что я просто должен отвезти вас к месту, где упрятан этот самый?..
        - Да, Иван Петрович. Только это. У нас осталось три дня.
        Модуль. Три дня. Медальон… А просьба об ампутации?.. Нет, это не сумасшествие и не мистификация.
        Это - они!
        Мысль мгновенно превратилась в убеждение, разом заполнила, оглушила его. Однако он не ощутил растерянности или испуга, а совсем напротив - какую-то спокойную радость, надежду. Это было похоже на ощущения молодости, давно забытые уже в суматошной, одинокой его жизни.
        - Лучше ехать вечером, - сказала Катя. - Исключая этот, остается только один - завтра.
        - Ну что же, значит, завтра.
        - Нужно, чтобы вы остались вне подозрений. Подумайте, как мне выбраться отсюда незаметно.
        Глаза ее возбужденно блестели, совсем так же, как в вечер их знакомства, когда он оценивал ее состояние одной из фаз не очень типично протекающего шока… Левин насупил свои густые седеющие брови.
        - Ну-с, ладно. Сделаем так: около шести будьте недалеко от ординаторской. Когда увидите, что я вышел без халата, попросите кого-нибудь проводить вас к телефону в вестибюль. В нескольких метрах за поворотом коридора дверь в сад. После пяти ее запирают, но я открою и буду ждать вас за нею.
        - Хорошо.
        Все складывалось вполне как в настоящем детективе, который не может испортить даже хорошую фантастику.
        - А с телом?.. - тихо спросил Иван Петрович.
        - Это ведь будет труп известной Кати…
        - Да, конечно, конечно… - Левин постучал по столу пальцами, не поднимая на Катю глаза. - Нужна… лопата?
        - Нет, ничего не нужно. - Голос Кати звучал уверенно и радостно.
        - Ну-с, ладно…
        Есть ли жизнь на иных планетах, нет ли, но среди людей всегда будут такие, которые очень хотят, чтобы Вселенная кишела цивилизациями и была полна Разума. И возможно, те, кто этого не хочет, кому это безразлично, не всё поняли в жизни земной.

8
        Поддерживая Катю под руку, Иван Петрович помог ей спуститься с невысокого крыльца и сесть в машину. Голые ветви деревьев едва прочерчивались на затянутом облаками осеннем небе. Темноту больничного парка робко нарушали лишь желтые квадраты освещенных окон. Не включая фар, Левин осторожно вывел машину на главную аллею, потом включил ближний свет и дал газ. Через город они проехали в полном молчании. Когда последние строения остались позади и лишь кусок освещенного асфальта перед машиной приковывал их внимание, Катя сказала:
        - Погода как в тот вечер.
        - Только мы ни от кого не удираем, - усмехнулся Иван Петрович и закончил любимым вопросиком: - Не так ли?
        Катя рассмеялась. Как и накануне, она находилась в возбужденно-приподнятом состоянии.
        - Вы верно восстановили происшествие, Иван Петрович. Можно подумать, что вы ревнуете.
        - Это не исключено. Знаете, в детстве мы так ревнуем хорошеньких девочек к недостойным, на наш взгляд, мальчишкам.
        Она продолжала тихо смеяться.
        - Осторожно, сейчас тот поворот.
        - Тогда вечером в реанимационной приемного покоя вы произнесли "крутой поворот". Как в известной пьесе. Помните?
        - Да? Не помню.
        - Вы ведь снова будете внедряться?
        - Обязательно.
        Обдавая отраженным шумом, пронеслись мимо какие-то темные строения. Свет фар выхватывал две черные стены леса по краям шоссе.
        - Я хотел бы услышать о вас. И помогать, чем смогу.
        Левин не мог уже представить свою жизнь без этого.
        - Спасибо, Иван Петрович. Только случиться это может, не скоро.
        - Вы хотите сказать, что я могу и не дожить до этого?
        - Просто поиск объекта внедрения должен быть очень тщательным. Нам нельзя снова просчитаться.
        - Жаль, если долго. Я привык к вам… - И поспешно добавил, словно разъясняя: - К нашим разговорам, к мыслям о вас, почему-то очень близких мне существах… - И спокойнее продолжал после паузы: - Иногда я думаю, что человечеству, мающемуся неудовлетворенностью, необходимо всеобщее и стойкое увлечение чем-нибудь значительным, действительно очень важным. Человек без решения больших и трудных задач деградирует. Все те же эмоции. У людей есть очень глубокое чувство - честолюбие. Наверно, каждый должен как-то реализовать его. И чем больше людей получит такую возможность, тем меньше будет неудовлетворенных и больше счастливых. Именно это наблюдалось в тяжелейшие годы нашей революции: малограмотный народ, в голод, среди смерти, косившей тысячами, преодолел войну, интервенцию, разруху…
        - А вы?
        - Хм. Я - хирург. "Дело верно, когда под ним струится кровь". Каждая задача - наиважнейшая… Но знаете, мне кажется, что только сейчас во мне пробудилось тщеславие, в котором, однако, главное - не наружное, видимое, а внутреннее возвышение. - Левин нервно усмехнулся. - Вы сделали меня лучше, что ли, моложе…
        Некоторое время ехали молча. Потом Катя, повернув к Левину лицо, спросила:
        - Вы привыкли к Кате?
        - Наверное.
        - Это серьезно?
        Он снова усмехнулся:
        - Скорее смешно.
        - Вы сами не знаете, какой вы славный, Иван Петрович.
        В ее голосе сейчас он не уловил ничего, кроме земной женской теплоты, и сказал, будто шутя:
        - Как вы это можете оценить, Великий Разум?
        - Я в этой оболочке не один год - обратная связь! - так же шутя ответила Катя.
        Опять довольно долго ехали молча, потом Катя сказала:
        - На сороковом километре свернете направо, там будет дорога.
        - А, я знаю ее. Там отличные грибные места.
        Старый мотор чихал и кашлял от напряжения на давно не грейдерованном проселке.
        - Приехали, - наконец сказала Катя. - Вот здесь, где дорогу пересекает линия высоковольтной передачи.
        Левин остановил машину, выключил свет. Темнота навалилась на них, а потом стала медленно отступать. Лес поодаль стоял черной стеной, и синела над ним полоса чистого неба.
        - Ну вот и все, - тихо сказал Левин. - Что еще требуется от меня?
        - Больше ничего. Спасибо. - Катя пожала его руку, все еще лежавшую на руле.
        Утопая по щиколотки в жидкой грязи, он обошел машину и помог Кате выйти.
        - Можно мне проводить вас?
        - Идемте.
        Метрах в трехстах от дороги, в старом обвалившемся окопчике, прикрытый, как показалось Левину, дерном, лежал какой-то круглый, не очень большой предмет.
        - Вам лучше отойти, Иван Петрович. Еще раз спасибо. Прощайте.
        - До свидания…
        Они пожали друг другу руки, и Левин отошел на десяток шагов. Катя встала на колени в окопчике рядом с едва различимым с того места, где стоял Левин, предметом, привалилась к брустверу и замерла. Потом Левину показалось, будто серая тень прошла по Катиному лбу. Лицо ее довольно отчетливо белело в полумраке. Он напряженно вглядывался в лежащее на земле тело… Иван Петрович судорожно смежил веки. И в этот момент воздух словно бы качнулся. Показавшийся Левину незнакомым срывающийся голос закричал:
        - Катастрофа! Катастрофа-а!..
        Затем последовал дребезжащий звук, будто о землю ударился проржавевший предмет. Левин вздрогнул и открыл глаза. Катя лежала на бруствере, охватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Над черными кустами, над грязной дорогой поднимался в темно-синее небо, рос тоскливый звериный вой:
        - У-у-у-у-у, и-и-и-и-и-и!..
        Холодея, Иван Петрович ринулся к Кате, споткнулся обо что-то и упал руками вперед в грязь. Поднимаясь, увидел под ногами таз, весь в дырах. И сразу вспомнил его: совсем недавно, в сентябре, собирая здесь грибы, он наткнулся именно на него. Еще удивился тогда - откуда тут, вдали от всякого жилья, таз, не с войны ли?.. Ведь и Катя могла видеть его здесь прежде! Конечно…
        Иван Петрович помог Кате подняться. По грязному, искаженному до неузнаваемости гримасой отчаяния лицу ее текли слезы. Он никогда не видел таких слез: два нескончаемых ручейка из широко открытых безумных глаз. Она больше не кричала. Дрожа всем телом, Катя вначале отталкивала Левина, однако ноги плохо держали ее, в конце концов она обхватила его за шею. Он дотащил ее до машины, втиснул на заднее сиденье. Она рыдала, вся обмякнув. В темноте салона в ознобе стучала зубами.
        Левин стоял у машины, держась за отворенную дверцу. Его самого била дрожь. Тряслись руки. Какая нелепость! Как могла так одурачить его эта несчастная! Старый романтичный болван… Больная женщина продолжала плакать, до него доносились ее судорожные всхлипывания. Необходимо было что-то предпринимать. Он вспомнил о снотворном. Левин включил свет в салоне, разыскал его и заставил Катю выпить три таблетки, давая запивать дистиллированной водой. Весь этот год он возил в машине дистиллированную воду, так как старый аккумулятор стал выкипать. Вот, забыл в машине снотворное, вода… Воистину нет худа без добра, суеверно думал Левин.
        Через полчаса Катя заснула. Все это время Иван Петрович сидел рядом, глядя ошалело через открытую дверцу на черную стену леса, умерял волнение и нестройно обдумывал ситуацию.
        Строго говоря, он совершил должностное преступление. А если не строго - какой-то необъяснимый выбрык старого мерина, которому приснился детский сон. Да ведь и не мерин он! Помилуйте, люди добрые! Обманулся на загадочном и неведомом. Все эти инопланетные разумы, фантазии - зачем, что значат?.. И главное - умная женщина. Остерегался ведь всегда. Если неумная способна на такие повороты, в какие ни один нормальный мужчина не впишется, чего уж ждать от умной, да еще ненормальной?
        Ну-с, ладно, сейчас нытье - совершенно пустое занятие. Что делать с Катей? Везти ее назад в больницу невозможно. Им сейчас нельзя, наверное, вообще появляться в городе такими вот, похожими на пьяниц из грязной лужи. А в хирургическом отделении ей и вовсе делать уже нечего: через два-три дня все равно выписали бы. Получается, и преступления он не совершал. Конечно, старый дуралей, теперь самое время именно это обсуждать…
        Милая, несчастная Катя! Она нервно вздрагивала во сне. Пульс немного частил. Какие видения проносились в ее больном мозгу? Иван Петрович вылез из машины, закрыл глаза, прислушиваясь к прохладной тишине. На душе тоже стало неожиданно тихо и покойно, будто все волнения последних дней остались за спиной, в темном салоне автомобиля. Левину вдруг показалось, что он улавливает какой-то едва различимый, тонкий, сказочно-хрустальный звон. Так могут звучать звезды. Он понял, что ему грустно, и новое, неведомое волнение захватило его.
        Иван Петрович пожалел, что не курит, не держит в машине сигарет. Лицо, все тело горело. Он походил у машины, потоптался в дорожной жиже, ощущая в туфлях ее охлаждающую приятность. Затем сел за руль и завел мотор. Катя как-то сказала ему, что живет в коммунальной квартире со старушками-сестрами. Он решил отвезти ее домой.
        По первому же попавшемуся им телефону-автомату Левин позвонил в приемный покой и услышал взволнованный голос дежурной сестры: "Та странная больная исчезла!.. Весь дежурный персонал поставлен на ноги…"
        Иван Петрович невнятно пробурчал что-то насчет родственников, которым он разрешил забрать ее. Увезли в больничном? Не волнуйтесь, чего-то недопоняли, это вполне порядочные люди. Он ручался. Наконец ему сообщили адрес. Прохожие подозрительно поглядывали на грязного типа в телефонной будке.
        Катя крепко спала, развалившись в неудобной позе на заднем сиденье. Полы невероятно грязного больничного халата разъехались, виднелась такая же заляпанная грязью белая рубаха. Воровато оглянувшись, Левин поправил халат, усадил Катю удобнее и понял, что одному ему не доставить ее домой. Несомненно, настал час его друга-психиатра. И возможно, не только для Кати…
        Иван Петрович без особых объяснений вытащил своего психиатра из кресла перед телевизором.
        - Пошли. Срочно надо!..
        Вся семья всполошилась левинским видом, но он лишь руки ополоснул и, выдавив из себя усмешку, пробурчал:
        - История дурацкая, но занятная. Потом…
        Другу же в машине коротко, но без утайки рассказал о случившемся. Известный психиатр минут десять хохотал как ненормальный, едва не разбудил Катю. И потом булькал, не останавливаясь, до самого ее дома.
        - Если ты и дальше поведешь себя таким образом, - озлился Левин, - проку от тебя не будет. А я всецело надеюсь на тебя.
        Они вдвоем с трудом втащили Катю на четвертый этаж. Слава богу, на лестнице им никто не повстречался: было поздно, и по телевизору шел, кажется, детектив. Открыла им пожилая женщина с милым лицом и барашком бигуди под косынкой. Всплеснула в ужасе руками. И так же всплеснула другая, постарше и тоже в бигуди.
        - Она пьяна, да?! Не ранена?.. Мы были уверены, что она давно пишет диссертацию на какой-то даче! Ведь уехала на дачу…
        - Маша, хватит! Давай воду, она же вся в грязи. Что это за одежда на ней?
        - Ее нужно в ванную. Можно ее в ванную? А кто вы, собственно, такие?..
        Левин оглядел Катину комнату. Диван, шкаф, письменный стол и стеллажи с книгами, сотни книг. И тут Левин понял, что его смущало иногда в Катиных речах: она так же логично рассказывала о Разуме, как это делается в фантастических романах - чтобы всем все было ясно. Иван Петрович был уверен, что среди этой тьмы книг немало фантастических. Загадки, проекты, открытия, гипотезы…
        - Боже мой, доктор, вы ведь тоже весь в грязи! - причитала старшая из сестер.
        Этот не теряющийся ни в каких ситуациях психиатр - не случайно он приобрел известность среди нормальных и ненормальных в этом большом городе! - уже полностью контролировал и ситуацию в доме.
        - Поезжай, приведи себя в порядок, Ванечка, и возвращайся. А мы пока займемся Катей.
        Левин послушно направился к выходу. Его охватили усталость и апатия. На пороге он оглянулся. Катя лежала вытянувшись на диване, в умеренном свете торшера белело ее прекрасное лицо. Лицо инопланетного существа. И тут его кольнула радость: она будет всегда здесь, на Земле. Он вернется к ней!

9
        Еще полтора месяца Катя находилась в больнице. К немалому удивлению врачей, уже через неделю они не обнаружили у нее никаких психических нарушений, кроме странной амнезии: Катя решительно не помнила целые куски из своего прошлого - этакое пятнистое выпадение памяти. Ее так и выписали с "испятнанным прошлым", а в остальном - премилой женщиной с острым умом, которой разрешили даже заканчивать диссертацию, чем она с успехом и занялась. Заключение психиатров было столь же единодушным, сколь и справедливым: последствие повторных тяжелых травм, полученных в автомобильных катастрофах. Психиатров, достаточно повидавших неясных завихрений человеческой психики, не смутила необычность ее истории заболевания. На это был способен разве что Левин.
        Иван же Петрович чувствовал себя необыкновенно счастливым, каким, по его убеждению, не был никогда в жизни, а на самом деле - примерно таким же, как много лет назад, когда смертельно влюбился в Веру. Левин посещал Катю в больнице, а затем, когда она выписалась, и дома. Потом он ездил к ней на дачу, снятую ею еще осенью, где она занималась диссертацией. Он дарил ей цветы и говорил слова, которые давным-давно считал забытыми. Ближайшие друзья выражали даже сомнение: кто же на самом деле побывал в катастрофе - Катя или он, Левин?
        Молодая женщина неожиданно для многих ответила ему пониманием и привязанностью. У них действительно оказалось много общего - и в интересах, и во взглядах на жизнь человеческую и на бесконечную жизнь мироздания. Им было хорошо и нескучно вместе. Они являли собой не совсем обычную пару. И не разницей в возрасте - теперь, как и давно когда-то, это стало довольно обычным, - а удивительно спокойным, полным гармонии довольством друг другом, без сентиментальности, идущим от большого взаимного уважения, исключавшего даже небольшое духовное насилие. Это становилось ясным с первого взгляда и особенно удивляло в наш стрессовый, торопливый век, когда далеко не всегда находится время спокойно выслушать живущего рядом с тобой человека. Это поняли и тетушка с дядюшкой Ивана Петровича, и сестры-соседки Кати. Все они поняли к тому же, что их собственная неудовлетворенная тяга к контактам, общению и вечерним разговорам будет во многом удовлетворена, если они объединятся в одной квартире. Одним словом, Левин и Катя съехались и зажили в согласии.

* * *
        "Нерру end" в одном из прелестнейших своих вариантов, столь любимый нами, что бы мы ни говорили, и совсем почти не фантастический. Здесь и конец рассказу, если бы не один случай. Но случай из истории не выкинешь, как и слово из песни.
        Примерно через год после описанных событий, поздней осенью, в предзимье, Иван Петрович вышел после дежурства из больницы и направился домой. В сумеречном освежающем больничном парке он остановился, приятно утомленный, окруженный со всех сторон темными загадочными ветвями, поднял голову к черному небу, как делал это теперь нередко, и, ощущая заполнявшее его счастье, со светлой тоской подумал о несуществующих далеких мирах и цивилизациях (а возможно, все же существующих?..), так необходимых людям для лучшего понимания самих себя. То были редкие секунды необъяснимой общности его со Вселенной. И с Катей. С его и не его Катей, той безумной, о которой они не вспоминали в разговорах никогда.
        Вернувшись домой после дежурства, Иван Петрович переоделся в свой любимый тренировочный костюм и лег спать под пледом, по привычке, а возможно, даже по ритуалу, выработанному за многие годы. Батареи были уже по-зимнему раскалены, и потому форточки везде приоткрыты. В квартире стояла мирная тишина, едва нарушаемая приглушенными шумами улицы. Левин с блаженством вытянулся на диване и моментально заснул.
        С неба, обложенного низкими тучами, шел мокрый снег. Левин спал долго и крепко. А потом увидел сон, странный и удивительно явственный при полной, неопознаваемой своей прозрачности.
        Все началось со скрипа. У них скрипела тугая форточка, Иван Петрович все собирался, да никак не мог собраться смазать петли. И когда сильный ветер трогал форточку, она сухо и зловеще скрипела, словно много лет не двигавшаяся подвальная дверь. Итак, он будто бы услышал скрип и приоткрыл глаза. Ветра на улице не было никакого, в видневшемся кусочке темного окна падал крупный влажный снег. Седая темнота прильнула к стеклам в обрамлении неплотно сдвинутых занавесок, а он, Левин, как обложенный черной ватой - в теплой непроглядности. Лишь угадывался письменный стол у окна. Иван Петрович плыл в этой меховой, чуть опушенной снегом черноте. Плыл блаженно, но где-то глубоко проклюнулся росточек страха. От непонятного. Необъяснимый страх во сне. Потом и он округлился, закатился куда-то, словно неуловимый шарик ртути. Затем какой-то голос, звучавший не снаружи, а внутри него, голос-мысль, но явно не его, Левина, сказал:
        "Здравствуйте, Иван Петрович. Не пугайтесь, это я, Катя. Та, другая Катя. Вернее - часть ее".
        "Как это? - вроде бы удивленно спросил-подумал Левин. - Катя живет в этой квартире. Какая же может быть другая?"
        "Может, Иван Петрович. Вы не забыли наши разговоры?"
        "Нет, не забыл".
        "Почему?"
        "Не знаю. Они нужны мне".
        "Да, мы не ошиблись в вас и не сожалеем, что сделали так, как сделали".
        "Что сделали?"
        "Не уничтожили Катю, которую вы полюбили".
        "Как это?.."
        "Нельзя лишать человека столь многого в его короткой жизни. Человека - нашу последнюю надежду".
        "Даже одного человека?" - снова удивился-подумал Левин.
        "Разве может быть такой вопрос, когда речь идет о неповторимом! Даже в наш мир, лишенный индивидуальности, входить с этим было бы опасно. Не потому ли и исчез наш мир?"
        "Да, вы правы… А как же с Рюриком?"
        "Здесь совсем другое, Иван Петрович. Разве не считают люди благородным и благостным преодолевать в себе низменные страсти, все, что вредно окружающему их? Разве не враг им тот, кто не стремится к этому? Земля - не вотчина человека, а лишь осчастлививший его дом. Она принадлежит всем, Вселенной. Она благодатный край для Жизни, который оберегается Вселенной. Редкий, очень редкий заповедный край. Да, отстрел браконьеров в ваших заповедниках пока не разрешен. Но ведь волков-браконьеров периодически человек отстреливает. А уж защищать от них свой дом и скот - его долг, не так ли?"
        "Так… - эхом подумал-ответил Левин. - А что Катя?.."
        "Тогда у дороги часть осталась с вами в теле Кати, другая ушла на орбиту. Но эта часть уже неделима. Вы должны нам помочь со следующим внедрением, Иван Петрович".
        "Я? Каким образом?"
        "Дайте нам картотеку умирающих. Людям необходимо постичь единство разумного во Вселенной. Тем они спасут не только нас, но и себя. Вы поможете найти в больнице нужного нам для внедрения человека. Он не должен быть старым, и все".
        "Чудесное оживление?.."
        "В реальном мире нет чудес. Есть незнание. Нередко оно - причина невольных преступлений…"
        Левин порывисто сел, откинув с колен плед.
        - Чертовщина! - сдавленно произнес он.
        Что за дикая мысль! Получается, что, занимаясь медициной, стараясь помочь людям, он непроизвольно является соучастником преступления незнания? Преступником?.. Вот до чего доводят дурацкие его фантазии!
        В комнате стояла темнота. Во время последнего бурана разбился фонарь во дворе. Прежде всенощный свет его немного раздражал Ивана Петровича, но когда фонаря не стало, Иван Петрович понял, что уже привык к нему и его не хватает. "Месяц не могут заменить лампочку…" - недовольно подумал Левин, встал и, подойдя к окну, раздвинул занавески. Белесый снежный полусвет обрисовал письменный стол, заваленный Катиными бумагами, диван, стеллажи с книгами. Левин пошел к выключателю, и тут за его спиной неожиданно заскрипела форточка. Форточка ли?.. Острый страх, выпрыгнувшая вдруг из укрытия ртуть, дернул его за плечо. Он резко повернулся к окну. Ничего, конечно. Ночь и снег. Что это?..
        - Чертовщина! - повторил он и включил свет.
        Включая по пути лампочки в коридоре и в кухне, он пошел разогревать обед - скоро должна прийти Катя.
        Левин был еще под впечатлением странного сна. Не так уж дико, думал он, если бы каждый человек жил, ощущая недостаточность своих усилий и знаний… Рассказать Кате сон или не надо? А вдруг!..
        Иван Петрович, глядя на огненные язычки газовой горелки, неожиданно вспомнил другой свой странный, очень давний сон. Не такой, конечно, вразумительный, как нынешний, но неожиданно, по непонятному ему совпадению, слившийся с ним. То был сон, прерванный звонком из приемной генерального директора Рюрика Александровича после ночной операции Кати. Иван Петрович давно, казалось, забыл об этом сне, а теперь вдруг ощутил - не понял, а почувствовал, что нынешний - продолжение того. Или наоборот? Нынешний сон - кусочек невероятной реальности, а тот - лишь загадочный образ, предвестник?..
        Ему приснилось тогда, что ночью в лесу, нет, просто в какой-то пустынной темноте горит многоэтажный дом. Яркими языками пламени светятся его окна. В полной тишине и безлюдье. Словно он, Левин, один на свете наблюдает это. И вдруг он видит в одном из пылающих окон огромного красавца лося в огненном венце. Дымятся его ветвистые рога, дымится шкура. В следующее мгновение зверь выпадает или выпрыгивает из окна, весь обожженный… И тут к Левину прорывается первый звук - тонкий, прерывистый, леденящий. Лось рядом, близко, пытается встать. Отчетливо видно в отсвете пожара, как страдальчески, судорожно дергается шея… А он, Левин, только стоит и смотрит, а звук повторяется, и все громче, колоколом! И тут он - самое страшное, невероятное - отворачивается и бежит прочь! И вместе с тем его захлестывает нестерпимое, несовместимое с жизнью (он ощущает это во сне!) чувство вины перед этим животным…
        Даже сейчас, больше чем через год, вспомнив этот сон, Иван Петрович зябко повел плечами.

* * *
        Через неделю, когда к нему в отделение поступил тридцатипятилетний мужчина с неизлечимым раком желудка, Левин составил первую карточку. И потом, делая во время дежурств вечерние обходы больницы, он беседовал с неизлечимыми больными, говорил с ними об их жизни и работе, успокаивал, обнадеживал - обычное врачебное дело. А ночью составлял карточку. Их набралось у него немало на домашнем письменном столе. Иван Петрович не смог бы даже сказать, зачем они ему. Не для того же, в самом деле!.. Но и не делать этого он не мог. Это стало ему нужно. Иногда вечерами он просматривал карточки, словно вглядывался пристально в этих несчастных, которых запоминал невольно, но хорошо. Словно готовился к встрече при каких-то иных обстоятельствах.
        Умирали не все больные из его картотеки. Некоторым медицина и лично он, Левин, находили возможность помочь. Но таких было немного. Возможно, Иван Петрович действительно подумывал о каком-то научном анализе, как ему казалось иногда? "Хочу кое-что посмотреть…" - неопределенно сказал он Кате. Но сам знал, что это не так. Да и поздно ему заниматься наукой.
        Жизнь Левина как-то раздвоилась, напряглась. Иногда он был близок к тому, чтобы поговорить по душам со своим другом-психиатром, но в конце концов пришел к мысли, что никому нет вреда от его занятий. И ему самому, Левину, тоже. Душевный же покой он, спокойный человек, потерял давно - еще мальчишкой в сорок четвертом. Когда стоял среди развалин своих и чужих городов, когда слышал крики свои и соседей по госпитальной палате, когда всматривался, лежа на своей койке, в их несчастные, сосредоточенные, надеющиеся или просто страдающие лица и думал о будущем.

* * *
        Весть о резком улучшении состояния парня, долго умиравшего в реанимационном отделении и почти похороненного накануне ночью дежурной бригадой, не удивила почему-то Ивана Петровича так, как большинство его коллег. Он не увидел в том чуда: просто незнание на этот раз не сработало. Вмешалась Природа. У этого парня - благодатно.
        - Возможно, резкий гормональный сдвиг…
        - Совершенно необъяснимо!..
        - Ну почему же? Наблюдают ведь иногда у реанимированных перемены в их хронических заболеваниях…
        Научные споры, разговоры, гипотезы и сомнения.
        А Левин подолгу смотрел вечерами в темнеющее небо и улыбался ему. То было его небо, полное загадок, невероятных открытий. Будущего.
        Иван Петрович знал, что без этого не может и не должен жить человек.
        ---
        Антология «Мистификация», Л.: Лениздат, 1990г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к