Лягушки в крынке с нежирным молоком Юлия Николаевна Горина
        Для того, чтобы управлять сознанием масс, не нужны никакие сверхъестественные способности и особые устройства. Достаточно выработать грамотную методику подачи новостей, делать нужные акценты, развивать правильные направления в искусстве. И пусть результат будет не мгновенным, зато избавиться от влияния идей и мнений, которые человек считает своими, почти невозможно. Но отец и сын Седых все равно решаются бросить вызов системе. Рассказ входит в антологию «Аэлита/008», 2012 год.
        Юлия Горина
        Лягушки в крынке с нежирным молоком
        И пришел он, и преклонил перед ветхим старцем свою осыпанную славой и золотыми бубенцами голову, и просил раскрыть великую тайну солнца, взрывающего сиянием своим тьму и страх… Дмитрий Седых, повесть «Восхождение», 2044г.
        Сердце стучало ужасающе громко, и Дмитрию начинало казаться, что вот-вот - и этот звук выдаст их с головой. Охранники, вооруженные до зубов, сорвутся со своих мест, выломают двери авиамобиля, вытащат обоих наружу, собьют с ног и уложат лицом на шершавый металлобетон, а потом будут долго-долго бить ботинками с титановыми вставками…
        - Эй, ты меня слышишь? - донесся словно откуда-то издалека голос отца. Дмитрий вздрогнул, выдернутый из своих мыслей, и провел ладонью по покрывшемуся испариной лбу.
        - Прости, я задумался.
        - Если ты так задумаешься внутри, нам крышка, - отозвался отец, сосредоточенно пожевывая ароматную табачную палочку.
        - Я понимаю.
        Отец хмыкнул.
        - Ссышь?
        Дмитрий, которого обычно выворачивало от нелитературности родительского лексикона, на этот раз оценил его меткость.
        - Да, - честно признался он.
        - Я тоже, - нервно хохотнул отец. - Но это нормально. Все живое боится за свой зад. Только учти: если мы сейчас выйдем из «Жучка», обратной дороги уже не будет.
        - Да, я знаю и не собираюсь ничего менять. Не забывай - это моя идея, - немного обиженно отозвался Дмитрий.
        Наступила напряженная пауза. Ожидание тянулось нестерпимо долго.
        - Пап, а мы не слишком привлекаем к себе внимание? Торчим тут уже битый час…
        - Не час, а всего пятнадцать минут. И потом, мы на стоянке, и вокруг кроме этого паршивого домика полно других заведений.
        - Да уж, понастроили - не продохнуть.
        На вертолетной площадке Исследовательского Центра началось движение.
        - Все, пересменка.
        Отец раздавил палочку в плевательнице, похлопал себя по карманам, в очередной раз перепроверяя их содержимое. Дмитрий застегнул повыше черную куртку, чтобы не было видно крепежей нагрудного рюкзачка, где по разным отделениям были аккуратно расфасованы составляющие взрывчатки. Руки стали холодными, как лед, но в голове появилась удивительная ясность.
        - Не подставляйся там лишний раз, - ворчливо проговорил отец, глядя в сторону.
        - Постараюсь.
        - Тогда пошли.
        Они вышли из авиамобиля, и, не запирая дверей, ленивым шагом направились на противоположную сторону улицы. В сумерках вечернего города сложно было определить, кому из них чуть больше двадцати, а кому - за сорок. Оба высокие, спортивного телосложения, только у одного волосы пострижены совсем коротко, а у другого собраны во внушительный хвост по последней моде. Они шли мимо главного входа Исследовательского Центра, смешавшись с людским потоком. Александр чуть замедлил шаг, чтобы достать из кармана пачку курительных палочек, уронил ее и ловко подобрал обратно, незаметно высыпав прямо на пешеходную дорожку несколько неприметных желто-зеленых шариков размером с горошину. Поймав неодобрительный взгляд сына, громко прокомментировал:
        - Ну да, я так до сих пор и не бросил!
        - Мы же договаривались - не там, где люди! - чуть слышно проговорил Дмитрий, следуя за отцом дальше вдоль черного забора ИЦ.
        - Иди в задницу со своим морализатороством, - ответил Александр.
        Спорить было некогда.
        Фейерверкеры сработали как и было рассчитано: несколько взрывов прогремели хором, и дорожку заволокло едким дымом. Двух девушек в зеленых жилетках Нейчер-фанклуба, оказавшихся в эпицентре, сбило с ног, а в будке контрольно-пропускного пункта пронзительно звякнуло стекло. Послышались крики и топот ног. Прохожие в испуге разбегались кто куда.
        - Правду мать говорила - сволочь ты безжалостная, - пробормотал Дмитрий и бесшумно юркнул в подворотню к северному черному входу. Охранники, вопреки всем правилам, стояли спиной, увлеченно наблюдая происходящий беспорядок в мониторе на контрольном пункте, и Дмитрий мгновенно уложил одного из них точным ударом в основание головы, а второго, пока тот хватался за оружие, отпихнул ногой в живот прямо в руки отцу. Александр вырубил его в две секунды.
        - Обыщи своего! - прошептал он, торопливо ощупывая карманы охранника.
        В нагрудном кармане форменной куртки Дмитрий нашел ключ. Напяливая куртку и натягивая поглубже фуражку охранника, он приложил ключ к электронному замку, и тяжелая бронированная дверь медленно открылась.
        Яркий свет ударил в глаза.
        - Эй, ваша вахта еще не закончилась! Пошли вон наружу! - возмутился начальник смены, не отрываясь от захватывающей трансляции. Красные блики от тревожных лампочек танцевали у него на лице.
        - Тревога! - заорал дежурный. Сметая все на своем пути, он жирной ладонью клацнул по малиновой кнопке, но когда и без того объявлена тревога и все мигает красным, кто это заметит?
        Начальник смены схватился за кобуру, но он только что пришел на смену и оружие получить еще не успел. Дмитрий перемахнул через стойку и рванулся к нему, но тот ловко увернулся и со всей силы ударил противника в грудь. Дмитрий пошатнулся, заскулил от боли и повалился на стол. Нагрудный рюкзачок-контейнер, казалось, едва не раздавил ему ребра.
        - А-а-а! - заорал начальник смены, хватаясь за свою распухающую на глазах руку.
        Александр тем временем замахнулся на толстяка-дежурного, но тот взвизгнул - и самостоятельно рухнул без сознания всей своей студенистой массой навзничь.
        Двое только что сменившихся охранников, еще полуодетые, подоспели быстрее, чем предполагалось. Александр отбивался, как мог, пока Дмитрий приходил в себя и всаживал начальнику охраны укол снотворного прямо через одежду в предплечье.
        Наконец он пришел отцу на помощь. Когда оба молодца мирно спали на полу, Александр тяжко вздохнул и сплюнул сгусток крови.
        - У меня сейчас рот как у порнозвезды, - пробормотал он, трогая свое разбитое лицо. - Насколько было бы проще воспользоваться их же оружием! Эти автоматические идентификаторы отпечатков пальцев на огнестреле ввели совсем не вовремя.
        - Справимся. Зато на нашем счету не будет случайных жертв. Отдышался? Тогда идем.
        - Я понял почему ты носишь взрывчатку на пузе, а не на горбу - чтобы крылья не примять, - проворчал Александр.
        В запасе у них оставалось не более десяти минут.
        Все началось два года назад. Отец тогда впервые оставил его за старшего в своем инфо-агентстве и умотал купаться на курорт с очередной содержанкой, гордо именовавшей себя «гражданской женой Александра Седых». Возможно, он сделал это специально, узнав, что у Дмитрия опять случился жесткий провал и из трех романов, представленных Государственному ведомству художественной литературы, ни один не был допущен к распространению. Он хандрил, перестал наговаривать тексты на микростенограф, который никогда не снимал и носил как серьгу в ухе. На автомате исполнял свои обязанности помощника и почти перестал улыбаться.
        Новые заботы сначала отвлекли, а потом заинтересовали Дмитрия.
        На рынке информации почти все небольшие компании были поглощены государственным гигантом «Глоб-инфо», и таким агентствам, как «Экспресс», приходилось несладко. Когда-то Дмитрий предложил продать фамильное дело и попробовать найти другую нишу, но отец засмеялся ему в лицо и сказал, что кроме как кормить «ленточников», он больше ничего не умеет, и сдаваться пока не намерен.
        «Экспресс» делало ставку на скорость подачи информации. Пока видеописьма агентов необъятной, как Римская империя, «Глоб-инфо» печально плутали по бюрократическому лабиринту, тот же информационный продукт в «Экспресс» успевал не просто остыть, но и пылью покрыться. Но тем не менее ленты новостей все чаще предпочитали покупать именно у гиганта, ссылаясь на статус и престиж компании.
        И в этот момент директор «Глоб-инфо» Егор Симаков сделал странное предложение своему тонущему конкуренту: выкупать часть новостей за приличную сумму. Правда, вместе с авторскими правами. Сделка состоялась, и вот уже четвертый месяц каждый божий день «Экспресс» аккуратно пересылало в «Глоб» массу материала.
        Как-то раз Дмитрий, просматривая, как всегда, утреннюю сводку новостей, обнаружил, что почти все понравившиеся ему сообщения нигде не промелькнули, хотя и казались интересными. Тогда ему стало любопытно, какой же процент продаваемых Симакову материалов используется и в каких изданиях.
        Проанализировав данные, он был изумлен: зачастую более половины выкупленных государственниками материалов вообще больше никогда не видели свет, а те, что выпускались, чаще выходили в самом конце ленты под заголовками «Разное», «На посошок», «Забавное». Дмитрий пошел в своем расследовании дальше, и к моменту возвращения отца у него накопились довольно любопытные сведения.
        - А ты когда-нибудь задавался вопросом, зачем Симакову контракт с нами? - спросил он при первом удобном случае.
        - Мне насрать. Главное - мы больше никому не должны и я хорошо отдохнул, - широко улыбнулся Александр, явно собираясь закрыть тему.
        - Нет, ты посмотри. Я подготовил тебе несколько интересных диаграмм.
        Дмитрий подсунул отцу под нос планшет. Александр удрученно вздохнул и уставился на картинку, как на раздавленного таракана. Через секунду недовольное выражение его лица сменилось озадаченностью.
        - Еще более интересно мне стало, когда я проанализировал тематику используемой информации. Перелистни картинку. Меня осенило, когда в один удивительно замечательный день я отправил им кучу инфы: о новом центре ускоренного развития для детей, о визите в страну великого скрипача Джованни Джанини, об изъятии у преступной группировки украденного три года назад сарацинского меча. Так уж вышло, что ничего особо страшного у нас в тот день не произошло, кроме парочки пожаров, одной большой аварии на производстве и убийства школьницы. Ты не поверишь! Все негативные сообщения тут же были использованы в сотне изданий! Но кроме того, пошли также и хорошие известия, только в несколько измененном виде. О центре ускоренного развития детей упоминали вскользь, о Джанини сообщали, что, возможно, это вообще последний визит музыканта, потому что он чудовищно болен, а сарацинский меч изъяли у преступников, которые, возможно, использовали его для ритуальных убийств - а потом был пространный экскурс в историю криминалистики с яркими описаниями и фотографиями. Остальные хорошие новости ушли за гроши лентам в хвосты.
        Отец выглядел растерянным.
        - Ты намекаешь, что у старины Симакова после самоубийства дочери произошел клин сознания на чернухе?
        - Я пока не знаю, - признался Дмитрий. - Но это занятно.
        Александр сунул в рот табачную палочку.
        - Да нет, это просто охренеть как странно. Я хочу увидеть все твои материалы. Если уж чистоплюю Симачу предстоит отправиться в дурнушку, я бы предпочел поучаствовать в подготовке поезда.
        «И пришел он, и преклонил перед ветхим старцем свою осыпанную славой и золотыми бубенцами голову, и просил раскрыть великую тайну солнца, взрывающего сиянием своим тьму и страх. И сказал ему старец: если ты постигнешь ее, ты утратишь свой сладкий слог, над которым льют слезы девы всех девяти миров. И ответил ему прославленный певец: мои песни - это лишь стон израненного сердца. Я готов потерять его, если взамен увижу лик солнца! И старец улыбнулся ему и сказал: я научу тебя. Иди за мной, и не оглядывайся, чтобы запомнить дорогу - тебе не вернуться по ней…»
        Дальше двигаться можно было только через шахту лифта. Чтобы проникнуть внутрь, предстояло воспользоваться специально запасенной карточкой доступа.
        Впервые Дмитрий увидел, что у отца дрожат руки.
        - Если Зайцев нас подвел, хана всему, - пошептал Александр, вставляя тонкую глянцевую пластину в считывающее устройство.
        Карточка была поддельной.
        Дмитрий, затаив дыхание, наблюдал, как бегает из стороны в сторону оранжево-красный глаз терминала. «Неужели не сработает? Неужели все закончится вот так?»
        Раздался легкий щелчок - и терминал вытолкнул карточку, словно высунул язык. Проход был открыт. Облегченно вздохнув, они отправили лифт на верхний этаж, потом растянули двери и закрепили альпинистские тросы. Из шахты почему-то потянуло сыростью и нечистотами.
        Александр тихо выругался.
        - Мать их, они что, гадят туда?
        Первым вниз прыгнул Дмитрий. Мягко отталкиваясь ногами о безопасную стену, остерегаясь прикасаться к проводам, он постепенно опустился на самое дно шахты. За ним последовал Александр.
        Выбравшись из на нижний подвальный этаж, Дмитрий расстегнул куртку, снял нагрудный рюкзак и начал вытаскивать составляющие взрывчатки. Он добрую сотню раз проделал эту операцию дома, собирая и разбирая ее, чтобы выработать уверенность и ловкость движений. Но сейчас Дмитрий очень боялся сделать что-нибудь не так. Ладони стали влажными, волосы на висках склеились в сырые пряди. Замерев в неловкой позе и сдерживая дыхание, чтобы ни в коем случае не помешать Александр сосредоточенно наблюдал за работой сына, Наконец Дмитрий поднялся с колен и вытер лоб рукавом.
        - Готово. Надеюсь, я все сделал правильно. Давай закрепим на несущих опорах.
        Александр взглянул на часы.
        - Мы немного отстаем от графика, но в рамках разумного. Так что если пошевелимся, еще есть шанс отсюда убраться.
        - Это не принципиально, - ответил Дмитрий, фиксируя взрывчатку на очередной опоре. - Скорее всего, нас все равно найдут и расстреляют без суда и следствия, как террористов.
        Отец криво усмехнулся.
        - Не могу их осудить, ядрена мать. Ведь мы гребаные террористы и есть.
        Дмитрий бросил на отца удивленный взгляд и запустил таймер.
        - Ты уверен, что все сработает правильно? - спросил Александр.
        Дмитрий кивнул. Вся операция продумывалась таким образом, чтобы число человеческих жертв было минимальным: именно поэтому взрыв должен был состояться после рабочего дня, в момент пересменки немногочисленного обслуживающего персонала. Конечно, было бы лучше, обойтись вообще без жертв, но это не представлялось возможным. Другого решения они оба так и не смогли найти.
        Дмитрий помнил тот день, когда все открылось. Отец хмуро велел секретарше отменить все встречи и опустил жалюзи на окнах и дверях. Молча достал из бара два стакана и водку, и они выпили, не находя слов, чтобы начать разговор. Тишина стала вязкой и тягостной, пока наконец Дмитрий не произнес:
        - Какая мерзость, Боже мой…
        - Мерзость? - заорал отец, вскакивая со своего кресла. - Ты говоришь, мерзость? Да это преступление, черт подери!
        - Да, только попробуй кому-нибудь доказать, что…
        - Да нечего тут доказывать! - рявкнул Александр. Он запихнул в рот табачную палочку и начал нервно ее пережевывать. Дмитрий пристально разглядывал позолоченный вензель на стекле стакана.
        - Нас держат за бессловесное стадо. За скотов, которых нужно пасти на четко ограниченной территории, кормить по расписанию и тщательным образом выводить наиболее полезный и покладистый вид. Причем все это происходит исключительно в рамках закона! Фактически ведь нет никаких нарушений ни гражданского, ни уголовного права.
        - Да уж, нам всего-навсего взрывают сознание! Изо дня в день, из года в год, управляя нашими чувствами и эмоциями, как угодно!
        - Да и к ответственности призвать в общем-то некого, - продолжал рассуждать Дмитрий, чуть прищурив глаза и играя стаканом в руках.
        - Разослать информацию по лентам новостей, подать иск в прокуратуру, в конце концов!
        - По лентам новостей? И кто поверит бредням старого параноика?
        - Прокуратура! Они-то обязаны рассмотреть все факты, и…
        - Пап, ну на кого ты собрался подавать иск? И в чем состав преступления? Кого-то изнасиловали, убили, обворовали?
        - Хочешь сказать, мы должны проглотить эту пилюлю и жить дальше, делая вид, будто мы нихрена не знаем? Сложить лапки, как та лягушка в байке и сдохнуть на дне крынки с молоком? - злобно бросил Александр.
        - Нет. Я не думаю, что теперь, когда мы знаем истинное положение вещей, мы сможем сложа руки наблюдать, как рожденный волей системы чудовищный спрут запускает свои щупальца в мысли наших родных и близких людей, знакомых и коллег…
        - Ты можешь выражаться по-людски, а не как долбанутый музой словоблуд? Или ты опять на свой микростенограф роман диктуешь?
        - Я считаю, что мы должны действовать, просто обязаны!
        - Интересно, и каким таким хитровынянченным способом мы сможем остановить машину, которую так кропотливо и ювелирно рожали самые блестящие ублюдки человечества?
        - Можно попробовать разные варианты: аккуратно задействовать твои связи в СМИ, поучаствовать в дебатах, попытаться распустить слух в блогах. В общем, что-то в этом роде. Но только, мне кажется, так мы из крынки не выпрыгнем.
        - Кончай мотать мне нервы. Я же по глазам вижу, что у тебя есть какой-то вариант.
        - Есть. Примерно вот такой.
        Дмитрий разжал пальцы, и стакан звонко хрустнул о керамическое покрытие пола, разбегаясь бисерными брызгами в разные стороны.
        Александр уставился на осколки. Какое-то время он стоял, словно мраморная статуя - бледный и неподвижный, а потом плюхнулся на свое место и захохотал.
        - А все-таки, стервец, ты сын своего отца! Точно: взорвем твари башку! Конечно, это не окончательное решение проблемы, но хотя бы вызовет временный сбой! И главное - мы привлечем внимание к Исследовательскому Центру, вызовем интерес к их деятельности. А там уж каждый сам волен решать, хочет он оболваниваться по чужой указке или нет!
        - Ты ори поменьше, - не выдержал Дмитрий, опасливо глядя на дверь. - Ну а теперь следует придумать хороший план, причем вторая часть не менее важна, чем первая. Правильная информация должна стать общественным достоянием!
        - Как ты любишь сахарно выражаться - аж пить хочется, - сказал Александр, наливая себе еще из большой запотевшей бутыли. - Прости, что без тебя, но твоя порция ушла в фонд угнетенного трудового народа. Так и запиши в свой стенографический дневник - если ты, конечно, его все еще ведешь. Отличная цитата!
        Дмитрий хотел было возразить, что есть вещи, над которыми ерничать непозволительно, но передумал. Ему вдруг пришло в голову, что больше никогда он не сможет называть себя гуманистом, и писать о вселенском добре и свете он тоже потеряет право. Потому что какое может быть доверие к писателю, воспевающему то, что он сам же и предал, пусть даже во имя высокой цели?
        «Я закончу повесть так, как требует совесть, и брошу литературу», - твердо решил он тогда.
        «…и тогда, после многих дней трудов, он наконец дошел до вершины. Устало опустился он на горячую землю, и поднял голову, и увидел вдруг великое чудо. Вереница минут вдруг разорвала свой ход, и мгновение стало, как вечность, а вечность - как единый взмах ресниц. И увидел он бездонное синее небо, и розовый пух тумана, и зардевшийся лик великого светила, клонящийся к западу, чтобы утонуть в бездонном море. Он слышал пение зажигавшихся звезд, он протягивал жадные руки к солнечным стрелам, он смеялся и плакал. А когда солнечный лик скрылся в бушующих водах, ему еще долго было так же светло, потому что в сердце его все еще пылало закатное солнце. И взял он в руки пергамент, который дал ему старец, и хотел написать свою самую славную песню, и, как младенец, не знающий речи, не мог найти слов. И заплакал он горько, потому что понял великую тайну.
        Утром вернулся он к старцу, и были глаза его наполнены светом, а лик печален.
        Отчего так печален ты? - спросил его старец. И ответил певец, ставший поэтом: я видел солнце, и родил его в сердце своем. И вот, мой пергамент пуст, потому что не осталось слов, чтобы описать его, ибо все они истрачены на грязь и горечь. Я постиг твою тайну, учитель: истинная поэзия жива, но бесплодна».
        Подниматься наверх было непросто. Из-за нервного напряжения сердце захлебывалось, а легким не хватало воздуха.
        И вдруг у Дмитрия все внутри словно выключилось. Гадкое, липкое чувство медленно растекалось по всему телу.
        «Я убийца», - пронеслось у него в голове.
        Начальник охраны на входе. Он немолод, и у него на пальце обручальное кольцо. Наверняка есть дети, внуки…
        Молоденькие парнишки, прибежавшие на шум драки. Сколько им? Двадцать?
        В здании сейчас человек пятнадцать. Никто из них не должен оказаться в эпицентре взрыва, и тем не менее жертвы все равно будут.
        «Убийца…»
        Прежде чем принять окончательное решение, он уже думал об этом. Долго размышлял, какой ценой может быть куплена свобода человеческого сознания. Свобода от невинных песен об изменах и предательстве любимых, стихов о безраздельном одиночестве и бессмысленности бытия, романов о человеческой ущербности и жестокости, фильмов о маньяках и подонках, от новостей, где в самых скупых словах и красочных роликах показаны смерть, коррупция, бессилие и глупость обличенных властью людей, передач, где смакуется тема самоубийства школьниц и педофилии, где дорогие с детства образы любимых актеров и музыкантов рушатся под натиском никому не нужных деталей их личной жизни, превращаясь в тиранов, неудачливых убийц собственных еще не рожденных детей, алкоголиков и наркоманов, где эталоном художественного мастерства называют черный квадрат и вывернутые внутренности кисти Фриды Калло и изъеденные червями отрезанные головы Надежды Симаковой. И все это - медленно, осторожно, методично разъедает сознание, и вот человек, имея сто поводов к радости, уже больше не видит ни одного. Имея миллион возможностей сделать мир лучше,
опускает руки. Он не способен к энергичному созиданию, к действию, он может только тупо выполнять свои обязанности, погружаясь все глубже в депрессию, лишь изредка вырываясь из нее с помощью алкоголя или агрессии, но лишь для того, чтобы потом еще глубже увязнуть в трясину апатии и внутреннего опустошения. И даже если несмотря на все у кого-то еще остаются силы созидать и творить, плоды такого порыва оказываются больны той же червоточиной, что и все вокруг. Больное не может породить здоровое.
        Разорвать порочный круг - разве это не есть благо для всех? Освободить от навязанной кем-то и четко просчитанной Исследовательским Центром безысходности, где главное, чтобы процент средней работоспособности, агрессии и самоубийств оставался в «норме»? И если придется пожертвовать даже десятком жизней - разве такая жертва не будет оправданной перед лицом человечества?
        Тогда он ответил на свой вопрос утвердительно.
        Но это было тогда.
        Горячая волна накрыла его, кровь бросилась в лицо. Дмитрий вздохнул и полез обратно, вниз.
        - Ты что делаешь? - зашипел на него Александр.
        - Я собираюсь дезактивировать взрывчатку, - глухим, будто не своим голосом ответил Дмитрий, не глядя на отца.
        - Чего?!. Ты что, ты свихнулся?
        - Может быть. Прости меня.
        - Идиот! Остановись немедленно! Остановись, я сказал!
        - Я неправильно закончил свою повесть. Она должна была завершиться не так!
        - Какая к черту повесть!
        - Я думал, что смогу - но я не могу.
        - Ты не можешь вот так запросто все переиграть! Мы приняли решение - и вот мы здесь, рискуя всем!
        - Да, я принял решение, но оно было неверным. Я не убийца!
        - Ты сам говорил: что такое десяток жизней по сравнению с тысячами вынужденных самоубийств? Или по сравнению с миллионами поломанных судеб?
        - Да какая разница! Их убивает кто-то другой, а этих убью я! Я! Своими собственными руками! Пускай кто-то может убивать тысячи - а я не могу! Даже ради какой-то глобальной цели!
        Александр ничего не ответил.
        Дмитрий отцепил крепежи страховки.
        - Не жди меня. Уходи.
        Он опустился на колени перед взрывчаткой.
        Когда он создавал ее, ему даже в голову не приходило, что может понадобиться отключить таймер. Они шли сюда взорвать голову спрута, готовые погибнуть сами и уничтожить других. И теперь Дмитрию предстояло обезвредить бомбу, как заправскому саперу.
        Этого он не репетировал.
        Он еще никогда в жизни не испытывал такого страха, как сейчас.
        Александр щелкнул крепежами, отстегиваясь от страховки, и подошел к сыну. Дмитрий не обернулся.
        - Ты меня, наверное, презираешь за слабость? - спросил он.
        - Я горжусь тобой, - вдруг хриплым голосом ответил Александр. - Горжусь, потому что ты по-настоящему хороший человек и мой сын.
        Дмитрий кивнул. Он не стал еще раз просить отца, чтобы тот уходил: знал, что бесполезно. Протянул руки к взрывчатке - и одернул их, словно обжегшись.
        - Я боюсь.
        - Не спеши. Нам больше некуда торопиться. Расслабься и пусть твои руки сделают то, что нужно.
        - Я не могу успокоиться и сосредоточиться.
        Александр прикоснулся к уху Дмитрия, и тот услышал привычный щелчок микростенографа.
        - Ты сказал, что неправильно закончил свою повесть. Исправь ее. У тебя есть на это целых пять минут.
        Дмитрий вздохнул, закрыл на мгновенье глаза и заговорил медленно, чуть нараспев:
        «И вот, мой пергамент пуст, потому что не осталось слов, чтобы описать его, ибо все они истрачены на грязь и горечь. Я постиг твою тайну, учитель: истинная поэзия жива, но бесплодна…»
        Он сначала робко дотронулся до взрывчатки, а потом его движения стали спокойней и уверенней.
        «И великий учитель взглянул на него с любовью и нежностью, как отец взирает на сына, пытавшегося научиться ходить и изранившего колени, и сказал: ты ошибаешься. Тишина внутри тебя - это не молчание смерти. Это безмолвие начала…»
        Он ловко отсоединял провода, один за одним.
        «Там, на горе, ты зачал солнце, и выносишь его, и родишь в муках, и будет это солнце истинное, живое, взрывающее светом своим тьму и страх, и каждый, кто узрит его, сам зачнет солнце и будет носить его - ибо такова природа добра и света. Такова природа истинной поэзии».
        Последний проводок, отсоединенный от тела взрывчатки, упал на пол. Дмитрий облегченно выдохнул и разровнял плечи.
        - Вот и все.
        Александр хлопнул его по плечу.
        - Знаешь, а ты, кажется, не такой уж хреновый писака, как я всегда думал.
        Это было последнее, что они успели сказать друг другу, потому что через несколько мгновений черные фигуры спецназовцев ворвались в помещение и распластали их на сером каменном полу.
        Эпилог
        Егор Симаков прочитал две последние строчки еще раз, и только потом закрыл файл. Огромный монитор на стене замигал красивой живой заставкой.
        Он поднялся со своего места и подошел к окну и распахнул его. Занимался рассвет, и небо было пронизано оранжевым, красным и нежно-розовым светом.
        После странного происшествия с отцом и сыном Седых «Экспресс» перешел в его руки, но как он не пытался отыскать ответы на свои вопросы в документах компании, ничего найти не мог. Целые блоки памяти в архивах были потерты и уничтожены. Но когда начался странный закрытый процесс над ними, полный нелепостей и фарса, Симаков заинтересовался делом не на шутку, и приложил все усилия, чтобы раздобыть хоть что-нибудь. И тогда он чудом отыскал приватную запись Дмитрия Седых, которую он активно вел с помощью микростенографа, и нашел, пусть и незаконный, способ вскрыть ее. Новейшая версия программного обеспечения устройства заботливо раскладывало все записи по папкам, и потому Симакову не составило труда отыскать личный дневник.
        Именно в нем он нашел, все, что хотел знать, и даже гораздо больше. Привычка описывать все происходящие события и собственные мысли могла бы показаться чрезвычайной глупостью, но в этот раз она сослужила добрую службу.
        Теперь Симаков знал все.
        Всю свою жизнь он делал то, во что верил: критиковал, разоблачал, информировал. Как большинство его коллег, Симаков видел назначение журналиста скорее в «разгребании грязи», и не заметил, как перестал считать значимым все остальное. Именно тогда ему вдруг и предложили пост в «Глоб-инфо», и он, сам того не понимая, многие годы был винтиком в системе.
        Даным-давно в рамках одного государства уже был подобный эксперимент. Тогда исходили от противного: распространяли исключительно положительную информацию. Сначала это сработало: люди стали чувствовать себя восторженно-счастливыми, в некотором смысле избранными, безраздельно доверяли власти и государству. Но поддержание такого настроения требовало огромных трудозатрат и колоссального контроля, и замысел потерпел крах.
        Но теперь все иначе. Поддерживать пассивную апатичность гораздо проще - нужно только сначала подтолкнуть человека в это русло, а потом он сам пойдет по нему, лишь изредка нуждаясь в коррекции.
        Глядя на рассвет, Симаков думал о своей единственной дочери, Надежде. Она была известной художницей, и многие говорили, что даже гениальной. Она рисовала оторванные, искаженные жуткими гримасами и гниением человеческие головы - и все называли ее картины высоким искусством. Красивая и гордая, Надежда шла по жизни, окруженная друзьями, любимыми животными и изысканными вещами. Симаков очень любил свою дочь - и она это знала, не могла не знать! Он всегда готов был услышать ее - но Надежда так ничего ему не сказала.
        Она просто ушла.
        В предсмертной записке дочь написала: «Жизнь - самая мрачная и бессмысленная штука из всех, что придумала вселенная. Она делает нас всех одинокими. Я устала от слез и пустоты, и я заканчиваю свое выступление.»
        Впервые при мысли о Надежде Симаков испытал не боль и тоску, а гнев.
        Мрачная и бессмысленная штука? И это в двадцать восемь лет? И что она сделала для того, чтобы жизнь обрела смысл? Рисовала жестокость и страдание? Ходила по гламурным тусовкам? Красила волосы? Одиночество! А как же мать, поседевшая в один день и мгновенно превратившаяся в старуху? А парень, который до сих пор носит цветы на ее могилу и так до сих пор не женился? А друзья и это ее «высокое искусство»? Или, наконец, ее глупые болонки, которые еще долго скулили на весь дом? А он сам, в конце концов? Устала от слез? А что такое страшное довелось пережить Надежде? Война, геноцид, страшная смерть безумно любимого человека? Что за бред!
        Симаков вцепился узловатыми пальцами в подоконник, пытаясь успокоить проснувшуюся волну эмоций.
        Теперь он верил в то, во что верили Дмитрий и Александр Седых. Что мир можно изменить, что жизнь можно сделать лучше - главное только не отдаваться на волю течения, а что-то делать, сопротивляться, барахтаться.
        А солнце медленно просыпалось, отражаясь в его глазах - бесконечно горячее, полное силы и света.
        Он захлопнул окно и сел за стол. У него впереди очень много работы: сегодня его агентство в двенадцать ноль ноль в прямом эфире будет транслировать по всем основным информационным каналам Европы заседание Мирового Правительства. До этого момента нужно успеть на базе дневника Дмитрия Седых сделать небольшой, но очень информативный ролик.
        И пусть будет скандал, пусть начнется великая смута. Его, конечно же, снимут с должности, обоих Седых скорей всего выпустят на свободу, высокопоставленные чиновники начнут оправдываться, и, может быть, в итоге дело замнут. Но кто имеет уши - тот услышит.
        «Я не умею писать стихов, но я сумею родить свое солнце!» - проговорил себе под нос Симаков, принимаясь за дело.